Юлий
— Не молчи, пожалуйста, — попросил я, теребя край деревянного сервировочного коврика. Илья смотрел вниз, на меня он глаз не поднимал. В совокупности с молчанием это просто убивало. — А что сказать, Бех? — отозвался он, снова не удостоив взглядом. — Я до сих пор шокирован. Да и не знаю, как реагировать на всю эту историю. Сериал какой-то… Инсценировка смерти, смена имени… Бред. — Ты мне не веришь? — Да верю… просто не понимаю, что вообще думать. — Но ты хоть рад, что я жив? — задал я глупый вопрос. Хотелось убедиться, что меня рады видеть, что я все еще нужен. Пока реакции Беркута оставались уж очень неоднозначными, что заставляло чувствовать себя не в своей тарелке и даже жалеть, что все это затеял. Илья наконец-то посмотрел на меня. Прямо в глаза. — Что ты несешь? Рад, конечно. Брат почти не изменился, остался все таким же спокойным, невозмутимым, серьезным и малословным. Раньше он очень редко улыбался, радугу на небе можно было чаще увидеть, чем его улыбку. Интересно, это тоже не изменилось? Ни прическу, Илья не сменил, ни недлинную бороду, форму также стабильно держал, как я заметил. Беркут всегда был подтянутым, стройным и крепким, сколько его помнил. Видимо, спорт все еще являлся частью его жизни. В отличие от меня. Единственным изменением во внешности Ильи оказались неглубокие, но уже начинающие виднеться морщины, особенно были заметны те, что залегли в уголках глаз. Если мне не изменяла память, ему должно было недавно исполнилось тридцать пять лет, в целом, на свой возраст он и выглядел. Как же быстро пролетело время. Беркуту уже тридцать пять, мне – стукнула тридцатка, хоть я и чувствовал себя по-прежнему молодым и ветреным парнем, а Никуше… исполнилось двадцать четыре. Двадцать четыре! Разве не год назад девятнадцатилетняя девчонка-студентка играла в детектива, лазая по моему дому? Разве не год назад двадцатипятилетний я с ней поехал в Финляндию? Вспомнилось, как мы в первый день гуляли по Хельсинки. Ника с таким интересом и восторгом разглядывала все вокруг. Я влюбился в нее гораздо, гораздо раньше, но именно в поездке чувства усилились, я их осознал и признался себе в них. Сердце болезненно ёкнуло, когда всплыло воспоминание о том, как Николь взяла меня за руку в автобусе из Порвоо, подумав, что я уснул. Пришлось сдержать эмоции в тот момент, но внутри все сжалось, а в голове была одна единственная мысль – мысль о том, как сильно хочется обнять и поцеловать эту волшебную, солнечную девчонку. Казалось, что прошел год. Максимум – два. На деле же пролетело пять лет. Я снова в Хельсинки, и она тоже здесь. Но мы не вместе. Она замужем и живет в этом городе, а я больше даже не Юлий, а Эрик, и приехал сюда повидаться с тем, кого так долго считал братом. Погруженный в эти мысли, я вздохнул. — О чем задумался? — спросил Илья, возвращая в реальность. — Да так, вспомнил прошлое. В Хельсинки слишком многое напоминает о нем. Я уже как-то возвращался сюда, кстати. Ну, в новой жизни. Беркут смотрел на меня тяжелым взглядом, плотно сжав губы. Знакомое выражение лица – он хотел что-то сказать, но подбирал слова или решался. — Что? — Да вот как раз о прошлом и хотел с тобой поговорить. — Илья слегка качнул головой в бок и набрал полную грудь воздуха, после чего с шумом выдохнул. Я нахмурил брови, не понимая, что он собирается обсуждать. Разве был смысл перетирать что-то из уже несуществующей жизни? Хотя, мог бы и догадаться… ведь было кое-что, что перешло оттуда в настоящее. Кое-кто. — Юлий, — начал Беркут, но осёкся, — или лучше Эрик? — О нет! — вскинул руки я. — Только не это. Юлий или Бех, как было всегда. Он соглашаясь кивнул. — Юлий, я очень рад, что ты жив. Я очень рад тебя видеть. И буду рад периодически видеться с тобой и в будущем. Вот только… есть одна просьба. Или даже требование, если понадобится. — Я слушаю. — Не лезь в ее жизнь. Илья сказал это, как отрезал. Четко, резко, с интонацией, показывающей, что поиска компромиссов не будет. Я знал эту интонацию, помнил. Не сразу пришло понимание, о чем он толкует, но уже через пару секунд меня встряхнуло. Ника. — Что ты имеешь ввиду? — уточнил я, упорно смотря на стол, а не на него. Чувства перемешались. — Николь живет спокойной, стабильной, счастливой жизнью. Она уже переболела, приняла и начала все заново. Не лезь к ней, не пиши, не показывайся на глаза. Не баламуть ей счастье, которое она так ждала и так упорно строила. Почему-то было неприятно и даже больно. Да, Илья говорил здравые и разумные вещи, да я вроде и не собирался видеться с ней… Но, во-первых, почему он диктовал правила, говорил, что могу делать, а что нет? Кто он Нике, чтобы запрещать мне? Нашелся защитничек. Я аж закипать начал. Во-вторых, в очередной раз ранило понимание того, что из-за своих же выборов и решений потерял девушку, которую любил, которая по-настоящему любила меня, и теперь уже ничего не вернуть. Она счастлива с другим, а я со скоростью света качусь в пропасть. Забавно, мы оба попали в болото. Вот только я оказался в болоте безысходности, одиночества и потерянности, которое затягивало и топило меня, а она – в SUOmi, наполненным чем-то светлым, радостным, настоящим и стабильным. — Ты не сказал ей? — Нет. И снова сердце пропустило удар, снова его кольнуло болью и гневом. Он не сказал ей, что я жив. Почему он решил за нее и за меня? Даже если Илья был прав, почему решал он? — Почему? — Я же сказал. Хватит с неё. Николь достаточно пострадала из-за твоих качелей. Беркут по-прежнему говорил это четко, уверенно и бескомпромиссно. Отстаивал чужие интересы, как свои собственные. Знакомо, знакомо… Сжав обе ладони в кулаки, стараясь подавить неуместный гнев, я процедил сквозь зубы: — Что ты имеешь ввиду? — Ты сам знаешь, — невозмутимо пояснил он. — Сначала она влюбляется в тебя, ты ее целуешь, занимаешься с ней сексом, потом сразу же бросаешь и исчезаешь из ее жизни. И, к слову, параллельно с этим всем уже идут эмоциональные качели. Не забывай, я всю эту историю знаю, — отметил Илья, подняв вверх указательный палец, — я слышал ее и от тебя, и от нее. Так вот, после того, как ты решаешь, что вы не пара, линяешь и потом страдаешь, она пытается смириться, но не получается. Ищет тебя, продавливает, и вы встречаетесь. Встреча ничего не приносит, потому что ты снова отшиваешь её. Но… — он сделал драматическую паузу, — потом ты снова целуешь ее, признаешься в любви, занимаешься с ней сексом и обещаешь счастливое будущее. Она верит. И тут умираешь. Я видел ее истерику в тот день, Юлий. Я слышал, как она орала и визжала, как спрашивала, почему тебя у нее отняли, она чуть с ума от горя не сошла, это была дикая истерика. — От этих слов по коже прошел неприятный холодок. Я понимал, что Ника страдала и плакала, но тем не менее. Бедная малышка. — Но она смогла переболеть, смогла принять все это и пережить. Она встретила прекрасного мужчину, которого полюбила. И он, кстати, тоже ее любит и ценит, — сообщил Илья, закинув камень в мой огород. — А ты теперь хочешь вновь такой, опа, появиться в ее жизни? Она тебя похоронила. Всё. Оставь ее в покое. Хватит. Ничего нового, ничего ложного Беркут не сказал, и все равно меня крутило изнутри. Злость на Илью, злость на себя, сожаления о неправильных решениях, боль, тоска по Нике и жалость к ней – все перемешалось. Но среди всех этих эмоций затерялась еще одна. Ревность. — Можно подумать, я по своей вине умер и воскрес. — Можно подумать, у тебя не было возможностей всего этого избежать, — парировал Беркут. — Если бы прислушался, если бы не лез во все то дерьмо, лишь бы потешить свою гордыню и доказать себе и всему миру, что ты самый крутой парень на районе, тебе бы не пришлось умирать. Если бы прислушался ко мне тогда, когда тебе было еще двадцать пять, то и не потерял бы ту, которая реально тебя любила. Хоть и непонятно, за что. Какого черта он все это нес?! Он решил меня морально добить?! Уничтожить?! Я приехал к нему за помощью, за поддержкой, я ждал, что он будет рад, что я жив, что проявит хоть какое-то теплое отношение, а получил это. И за что? Из-за девушки, которую он просто тоже любил, и всегда бесился, что выбрала она меня, а не его. Вскочив на ноги, я возмущенно воскликнул: — За каким хреном ты все это говоришь, мать твою?! Думаешь, я ничего этого не знаю и не понимаю, да?! Не могу я вернуться в прошлое и все исправить! Смысл от твоих слов? Добить хочешь? Да пошел ты, Беркут. Внутри кипела злость, хотелось уничтожить все, что попадется под руку, и себя заодно. Развернувшись, я уже хотел уйти, но Илья меня остановил. — Подожди. Сядь. Привычка слушать его осталась, сесть – не сел, но и уходить все же не стал. — Что? Не все сказал? — Извини. Я не прав. Коротко и по делу, как всегда. Всего три слова, но пыл они поубавили, ярость чуть подтухла, хотя пульс продолжал бешено стучать. Беркут встал на ноги, чтобы быть на одном уровне со мной, и продолжил: — Мне действительно не стоило всего этого говорить. Все верно, прошлое не изменить. Просто я очень зол на тебя. Я скучал по тебе, братишка, — признался он, и на моих глазах выступили слезы, — и мне всегда было больно смотреть, как ты рушил свою жизнь. Я до сих пор зол и на себя, что вообще изначально втянул тебя в грязные игры. Ты же хороший парень, умный и добрый в глубине души. Все могло быть иначе… Мы смотрели друг другу в глаза. По моей щеке скатилась горячая слеза, после чего их не мог больше сдерживать и Илья. Молча подойдя к брату, я обнял его. Впервые за долгое время беспросветное, липкое и холодное одиночество отступило. — Мне ужасно не хватало тебя, брат. — И мне тебя. Когда минутка сентиментальности закончилась, объятия прекратились, и брутальный Беркут брутально смахнул скупые мужские слезы, я сел обратно на свое место, сделав пару глотков уже остывшего зеленого чая. — Ты же любишь ее, да? — На этот раз в моем голосе не было ноток злости. — Она дорога мне. И я заботился о ней и помогал все это время, — спокойно произнес Илья. — Ты не ответил на вопрос. — Мне нечего на него ответить. — Можешь просто сказать правду, например. Он вздохнул. — Нечего мне тебе сказать, Бехтерев. Нечего. — Она знает? — Она знает, что я тепло к ней отношусь и всегда приду на помощь. — Обидно, что и во второй раз выбрала не тебя? Сначала я, потом Джоэл. С моей стороны это было мерзко. Давил на больное ведь. Но я делал это не из мести, просто хотел, чтобы Илья наконец признался в своих чувствах к Нике. Не знаю, зачем. На удивление, он не рассердился, во всяком случае, не показал этого. — Его зовут Йоэль. И я очень рад за них обоих. Чудесная пара, очень гармоничная. Там и любовь искренняя, и отношения здоровые. Уж поверь, неоднократно бывал у них в гостях. И снова Беркут ушел от ответа. Он не говорил, что любит ее, но и не говорил, что не любит. Интересно только, не хотел признаваться мне или себе? — Беркут, просто скажи, любишь ее или нет? — Да что ты привязался ко мне с этим? — беззлобно спросил он. — Какое тебе дело? Ладно, продолжать давить было бы совсем нехорошо. Я принял его нежелание говорить, решив, что вернусь к этой теме как-нибудь в другой раз. Илья коснулся подушечкой пальца экрана лежащего на столе смартфона. — Мне надо ребенка забрать, я думал, ты позже приедешь, — сказал он и встал на ноги. — Посиди здесь, можешь телек посмотреть. Еда есть в холодильнике, или нас подожди, вместе поужинаем. Скоро вернусь. — Окей.***
Я сидел на полу на коврике рядом с кофейным столиком, на котором были разбросаны разноцветные фломастеры. Мила увлеченно раскрашивала ими татуировки на моих руках. На фоне был включен телевизор, шел какой-то сериал на финском языке, так что я не понимал ни слова, и, погруженный в свои мысли, наблюдал за девочкой. Отложив зеленый фломастер, она хотела взять красный, но тот откатился слишком далеко, свободной рукой я слегка подтолкнул его к ней. — Can I paint the picture on your shoulder too? — спросила на английском Мила, подняв на меня зеленые глазки. — Yes you can, — ответил я, садясь так, чтобы девочке было удобней. — Pidän piirustuksistasi! Губы непроизвольно растянулись в улыбке, очень забавно малышка щебетала сразу на трех языках. Причем, с Ильей она говорила только на русском и на английском, на финском лишь отдельные предметы называла. Со мной она почему-то говорила именно на английском, но вдруг решила сообщить что-то на финском. Я этот язык не знал, так что хотел попросить ее перевести, но Беркут, сидевший на диване и все это время наблюдающий за нами с недовольно-задумчивым лицом, вмешался: — Дочка, дядя Эрик не говорит на финском, говори с ним на русском, пожалуйста. Он настоял, что надо представить меня именно Эриком, чтобы Мила случайно не сказала лишнего Нике. Разумно. — Но он отвечает мне и на английском. — Английский я тоже знаю, — ответил я и подмигнул девочке. Она улыбнулась. Сложить в голове один плюс один было несложно. Мне сказали, что Беркут растит ребенка своего погибшего друга. У Милы были черные волосы, зеленые глаза и мои черты лица. Подтверждения догадкам, по сути, и не требовалось, но чуть позже получить их все же хотелось, как и узнать всю историю целиком. Дочь родилась еще “при жизни”, но я о ней ничего не знал. Как такое могло произойти? На душе было паршиво. Хотелось вскочить на ноги и бежать без оглядки очень-очень долго и очень-очень далеко, вот только смысла в этом не было никакого, ведь от себя не убежишь. Конечно, Миле очень повезло, что её забрал Беркут, он действительно вел себя, как её отец, и очевидно, что сильно любил. Он хороший папа. Можно было не переживать за судьбу девочки от слова совсем. Да и я предполагал в какие-то моменты, что Илья может растить моего ребенка. Очень хорошо, что девочка попала именно к нему, а не ко мне… Но как же было паршиво. Рядом со мной сидел мой собственный ребенок, кровь от крови, раскрашивал мои татуировки, а перед этим увлеченно рассказывал про подружку из детского садика. А я понимал, что ведь все это время жил и не знал, что где-то растет моя дочка. Не видел ее маленькой, не видел, как она училась ходить и говорить. Не был рядом, когда ей было больно или страшно. Не видел ее радости и восторга, когда она на праздник получала игрушку, которую хотела. И что самое противное, я понимал, что и дальше не буду частью ее жизни. Мне бы хотелось быть для нее кем-то, наверное… Но кем? — Моя, да? — коротко спросил я, глядя на Илью. Тот, наблюдая за дочкой и не поднимая взгляда на меня, лишь коротко кивнул, подтвердив тем самым очевидное. Как же паршиво. Ни любимая девушка, ни брат, ни дочь не были частью моей жизни. Они жили где-то там, сами по себе, спокойно строили свое счастье без меня. А я так хотел бы строить его вместе с ними, и теперь это понимал, но было уже слишком поздно. Уже не вернуть Нику, уже не стать папой для Милы, да и с Беркутом вряд ли восстановится прежняя духовная связь на том же уровне. — Когда уложу, поговорим. — Окей. С одной стороны, хотелось и с девочкой подольше посидеть, с другой же – не терпелось узнать всё как можно скорей. Во-первых, кто её мать? Это безумно интересовало. И куда эта женщина делась вообще? Во-вторых, любопытно, рассказал бы мне о Миле Илья, если бы я к ним не приехал? А ей обо мне, когда станет старше?.. — Пап, а ты почитаешь мне книжку, которую дядя Йоэль подарил? Ох как же резануло по сердцу. Муж моей любимой девушки дарит книги моей дочери. А я нет. Классно получается. Судьба выбросила меня за борт своей собственной жизни. Впрочем, заслуженно. — Дочка, она на финском, давай тебе её Ника или дядя Йоэль почитают, когда у них будешь ночевать? — Ну ладно, — немного расстроенно отозвалась девочка.***
Тихонько притворив дверь в детскую, Илья направился на кухню, где я, тупо глядя перед собой, ждал его уже двадцать минут. Мысли не давали ни бездумно ленту в социальных сетях листать, ни телевизор смотреть. — Уснула? — Да, только говори потише, — попросил Беркут. — Она довольно крепко спит, но все же. — Конечно, — я понизил звук голоса, переходя чуть ли не на шепот. Тяжело вздохнув, Илья сел на стул с противоположной стороны и, поставив локти на стол и сложив обе руки под подбородком, посмотрел на меня. — Ну, спрашивай, — недовольно произнес он. Вопросы уже давно были сформулированы, так что я начал не раздумывая. — Кто её мать? — Влада. Твоя временная подружка, вы толком и не встречались, как я помню. — Из наших которая? Условно говоря. — Она самая, — кивнул брат. Мои глаза округлились, почему-то на ту девчонку даже и не думал. Бред, как такое могло получиться вообще? — Почему она не сказала? Стоило озвучить этот вопрос, как на душе стало гадко. Ведь тогда, в то время, я бы действительно предпочел не знать, мне совершенно не нужен был ребенок. Я бы не уделял ей время, не воспитывал, да вряд ли бы вообще виделся хоть когда-то. Деньги бы пересылал, и всё. Да, очередной среднестатистический отец-чудак на букву м. Гадко это осознавать, но самого себя не обманешь. — Она встречалась с Тарасом, такой, белобрысый, помнишь небось? — Спросил Илья, и я кивнул. — Ну она и сказала, что ребенок его. Он проверять не стал, поверил, получается. — Мила же похожа на меня, это очевидно. Беркут пожал плечами. — Волосы и у Влады черные, глаза твои, да, улыбка тоже, но и на мать Мила похожа. Видимо, только Владу в ней Тарас и разглядел. Или просто забил, не знаю. — А он куда делся? — Они расстались, девочка осталась с матерью, подставной папаша послал обоих, — зло сказал Илья. Сколько его знал, у него всегда за детей душа болела. Я оказался явно почерствей. — Потом у Влады был другой, но и с ним не срослось. Она начала искать тебя, вспомнив, что ты-то биологический отец. Но тебя уже не было… Когда я приехал посмотреть на девочку, ужаснулся, насколько все плачевно. Ей вообще не занимались, спасибо, что хоть кормили и одевали. И снова стало мерзко от того, что мой ребенок жил в ужасных условиях. По сути, я не был виноват, так как ничего не знал, но все равно чувствовал себя паршиво. Наверное, потому что понимал, что даже если бы знал, не забрал бы Милу, а просто отправлял бы ее матери деньги. Илья – герой с большим сердцем. — И ты ее удочерил? — Да. По документам она теперь моя дочь. И по факту – тоже, — он бросил на меня выразительный взгляд. Беркут действительно стал для Милы настоящим папой, заботливым и любящим. Они изначально нужны были друг другу. Как бы дико это не звучало, но хорошо, что в итоге все сложилось именно так. — Почему ты мне сразу про неё не сказал? — Я бы и никогда не сказал, если бы ты не приехал. Зато честно. Но неприятно. Получается, даже шанса бы никто не дал… — Или если бы слухи про ребенка погибшего друга не ходили и внешней схожести бы не было, да? — Да. — Почему? — А зачем? Она тебе не была бы нужна ни тогда, не нужна и сейчас. Я тебя знаю, Бехтерев, не забывай. К чему тогда добавлять тебе лишние терзания, а мне – головную боль? Его слова немного разозлили. Знает он меня. Ага. Око всевидящее, мать его… Я хотел уже поспорить, осадить его как-то, напомнить, что, как минимум, все круто изменилось, и может быть я хочу забрать дочь, но одернул себя. Он же был прав. Тогда Мила была бы не нужна, а сейчас, даже если бы и хотел, все равно не смог бы стать хорошим папой. — Бех, я тебе ее не отдам, даже не думай, — предупредил он, видимо, среагировав на мое задумчивое выражение лица. — Мила – моя дочь. И папой она считает меня. — Понимаю. Понимаю… — ответил я, согласно качая головой. — Я не буду лезть, не беспокойся. Но… — Но что? — Раз уж мы с ней все равно теперь знакомы, можно я буду дарить книжки, игрушки, и деньги хотя бы скидывать? Видеться иногда? Стало очень грустно. Моя просьба была искренней, я правда хотел хоть как-то ее радовать и поддерживать общение пусть и минимально. Просто на правах друга ее папы. Если уж не отцом, то хотя бы дядей я мог бы для нее стать. Илья нехотя согласился: — Ладно… такое не могу запрещать. Дари подарки, если хочешь. Будешь в стране – заходи в гости. — Он выглядел крайне недовольным. Был еще один момент, который уж очень интересовал. — А если Мила увидит сходство со мной, когда подрастет, ты расскажешь ей правду? — Я расскажу ей правду в любом случае, как только она станет постарше. Она имеет право знать, и пусть уж лучше узнает от меня, чем еще как-то. Я хочу быть честным и открытым с моей дочерью. Эта информация все равно ничего не изменит. Её настоящий отец – я, и папой она называет меня. И любит она меня. — Да понял я, понял. Хватит повторять, что она – твоя дочь. Я понял. Сначала возникла долгая пауза. Я пытался усвоить новую информацию, понять, что должен думать и чувствовать, Илья тоже о чем-то явно задумался. Потом снова завязался диалог, но уже ненапряжный: Беркут позадавал вопросы про жизнь Эрика, потом вместе повспоминали прошлое. Время приблизилось к полуночи, Илье утром нужно было рано вставать на работу, так что я уже собирался пойти в отель, номер в котором снял на несколько дней, но у нас остался еще один не оговоренный момент. — Я хочу увидеть Нику. — Нет, — моментально заявил Беркут, глядя мне в глаза. — Ты не понял. Я не собираюсь с ней разговаривать или встречаться. Хочу просто посмотреть издалека. Дашь мне ее домашний или рабочий адрес? Илья снова выглядел недовольным. Николь и Мила стали для него чуть ли не самыми близкими и дорогими людьми, и он, зная Беркута, теперь будет защищать их от всего и от всех на постоянной основе. Даже от меня. — К чему это? Ты взрослый мужик, что за ерунда? Прикрыв глаза, я вздохнул. Сначала не хотел говорить, но теперь, видимо, придется. С трудом подбирая нужные слова, я постарался объяснить Илье ситуацию с дядей, последним заданием и возможными последствиями. Закончив, не решался поднять взгляд на брата, но, когда все же это сделал, то ожидаемо увидел, что тот ошарашен и взбешен. — Хочу её увидеть, вдруг такой возможности больше не будет, понимаешь? — Какой же ты придурок… Почему ты постоянно влезаешь в какое-то дерьмо, самоуверенный кретин?! — вскипел Илья. — Тихо, не ори, разбудишь Милу, — одернул его я. — Получается, на этот раз ты можешь умереть по-настоящему? То есть, ты решил сейчас воскреснуть, чтобы потом снова сдохнуть? Мне тебя дважды хоронить, получается? Так? — Да успокойся. Не убьют меня снова… Просто, возможно, придется скрываться, не сунусь же я тогда к вам? Да и всегда риски есть, даже в обычной жизни. — Придурок, — устало покачал головой Беркут. Мы еще долго перетирали эту тему, он читал морали, возмущался, обвинял меня и все в таком духе, я же молча выслушивал, даже на тех моментах, где было обидно или был не согласен. В конце концов Илья принял ситуацию, а я рассказал все, что мог. — Ладно… — максимально нехотя и недовольно произнес брат. — Хрен с тобой, придурок… Николь собиралась завтра поехать на берег залива к отелю, где вы с ней жили в совместной поездке. Точно не знаю, во сколько, если узнаю – скажу тебе. Но! — Он выразительно поднял брови, поддерживая со мной зрительный контакт. — Если, не дай бог, она тебя увидит, если ты попадешься ей на глаза, я сам тебя убью, лично. Ясно? Я кивнул. — Спасибо, брат.