Так иди ж себе с Богом Мимо улиц убогих, Мимо улиц убогих, Не жалей ни о чем.
А случись вечер темный, Как скиталец бездомный, Да, скиталец бездомный Вдруг подставит плечо…
Здесь пахнет дымом. Он никогда не рассеется. Здесь нет и не будет покоя, пусть природа и пытается жить своей жизнью — никогда. Гермиона знает об этом. На корне языка — горечь пепла. Она глотает её, делает вдох. Она точно знала, что найдёт сегодня эту женщину на пепелище. Приход Нарциссы Малфой на место гибели её семьи был предсказуемым. Она сидит у чудом уцелевшего куста розы, недалеко от полуразрушенного входа в фамильную усыпальницу. Там нет ни её мужа, ни сына, но так, видимо, положено. Поза изящна — с неё картины писать. Она очень красива. Ужасно так думать, но даже эта беспросветная скорбь ей к лицу. Тонкие длинные пальцы гладят лепестки роз, из которых она сплела круглый венок. Гермиона знает, что ей разрешили посетить останки мэнора в последний раз. Завтра она отправится в своё французское имение и никогда не вернётся. И это очень кстати… Она подходит тихо. Нарцисса медленно поворачивает голову. Можно даже не думать, что она станет шипеть или хмурить брови — нет. Она принимает с достоинством факт того, кто перед ней. Гермиона позаботилась об этом. Она узнала почти сразу, что эльфы спасли её, аппарировав из горящего поместья, и после сделала всё, чтобы её физическое здоровье и разум были в полном порядке. Следила за этим сама. Гермиона присаживается рядом, любуясь цветами. Не знает, с чего начать разговор, который начать очень надо… — Он был хорошим мальчиком, — тихо произносит Нарцисса после добрых десяти минут молчания. — Он не заслужил этой участи. Не заслужил смерти… Он не был хорошим. Но сделал правильный выбор и смерть заслужил. — Вы правы, — отвечает Гермиона ровно. Не заслужил. Потому что та участь, которая в итоге постигла Драко, намного страшнее. Чёрная невесомость. Пустота. Когда не вырваться из плена воспоминаний и мыслей, не уснуть. Это хуже в разы… — Вы не одна, миссис Малфой, — шёпотом говорит Гермиона. Хочет слегка коснуться её руки, но не смеет. Горькая ухмылка преображает лицо Нарциссы. — Только не говори, что ты со мной. — Нет. И да. Вы уедете без меня, но не одна… Гермиона наконец поворачивается и поднимает в воздух оставленную неподалёку большую корзину. Осторожно левитирует её ближе. Опустив на землю, она открывает покров. Не сводит глаз с лица Нарциссы. Этот миг обретения смысла жизни обратно воистину неподражаем. — Он очень красив. И полностью здоров. Колдомедики говорят, что его магический потенциал необычайно высок, и я верю… Ему три месяца. Гермиона не смотрит на малыша, чтобы не зарыдать, однако слёзы Нарциссы слишком трогательны. В носу моментально начинает щипать, когда она закрывает рот рукой и поднимает взгляд на Гермиону. — Я не говорила раньше времени, — отворачивается Гермиона. — Так было нужно. О его существовании знает только очень узкий круг лиц. Все надёжны. Нарцисса уже, кажется, не слышит, что ей говорят. Она смотрит на внука, её изящные пальцы, тянущиеся к белоснежным бархатным щёчкам всё-таки заставляют Гермиону сжаться. Нельзя потерять контроль. Нельзя зареветь! Она уже приняла решение. К чему? — Я не могу растить его сама. Потому что… Она замолкает, моля о том, чтобы сын спал дальше, и ей не пришлось лицезреть, как он окажется в руках своей до нутра растроганной бабки. — Потому что… Это сложно. Я… Я могу объяснить. Но не буду. Гермиона неожиданно понимает, что всем всё равно. Что решение ясное и логичное по умолчанию и не требует никаких аргументов. — Я назвала его Скорпиус. Потому что «скорпион» в её руке так и не ударил. Остался неподвижным. Он не стал убийцей, и не важно, какая предыстория была у него. Прекрасный, сильный, уникальный. Лежит сейчас под подушкой в этой импровизированной колыбели. — Я долго не понимала, — наконец оживает Нарцисса, — почему всё время чувствовала, что Драко жив. И сейчас… — она переводит взгляд на ребёнка, улыбается сквозь слёзы. — Он его копия… — Мы были женаты, — говорит Гермиона, стараясь не думать о негибели Драко. — Это случилось почти перед самой битвой. Я просто повторила клятву, которую он произносил, и после всё случилось. Перед вами законный Малфой. Она легко улыбается и встаёт на ноги, чтобы не находиться близко к драгоценному созданию. Она слишком грязная для него. Слишком страшная. Она выбрала помнить всё — весь ад, который прошла. Она уже ужасная мать. Чистота превыше всего. У одной из них есть шанс обрести её вновь. Для одной вся грязь сожжена и забыта. — Просто повторила? — спрашивает Нарцисса, слегка приподняв одну бровь, и Гермиона ловит её взгляд. — А в чём её суть, ты знаешь? Нет. Она качает головой. Она даже не думала об этом. Это не важно. — В том, что двое не могут друг другу навредить… Узы, скреплённые родовой магией. Никто ещё не обошёл и не сможет обойти подобный запрет. Драко знал об этом, как всякий Малфой… Гермиона неожиданно чувствует успокоение. Как будто всё становится на места. Её руки даже перестают дрожать в ожидании момента, когда она сотрёт этой осчастливленной женщине память об их встрече, сотрёт себя из жизней Скорпиуса и Нарциссы, отвернётся от своего ребёнка и уйдёт прочь. Он знал. Он всё придумал. Он не был полным безумцем! Он оставил её распятую у камня Арманда, чтобы аппарировать и уничтожить крестраж. Чтобы «разъебать» мэнор, как страстно желал. Это хорошо. Гермиона даже улыбается снова. Шире, расслабленнее. Это просто чудесно. Значит, дело, которое она собралась провернуть, примет совсем другой оборот.
~~~
Тройка гигантских огненных змей вырвалась из кончика палочки так яростно и зло! Ослепительно. Этот момент был до невозможности восхитителен! Это то, ради чего стоило жить! Очищение. Выжигание. Сияющая и адски жаркая смерть. Они были послушны. Подмели всё. Вылизали — как он и хотел — все углы, повороты, все знакомые до боли постулаты, догмы, условности, ценности. Труды великих волшебников в роскошной библиотеке, все портреты родни, все слуги сгорели. Ёбаные розы тоже задело, как он надеялся, но знать наверняка, увы, никто не позволил. Как, собственно, и сдохнуть вслед за домом. Какая-то тварь вывела, блять, в «проход». И вот он покой. Заслуженный, чёрный — без еды, сна и опоры. С палочкой, от которой нет толку. Существование в полном неведении и одиночестве. Почти в полном. Потому что в компанию к образу адских чудо-змей ему являлась она. Эта сука. Невинная проблядь. Святая убийца. Красивое чудовище. Законная миссис Малфой. Она бы упёрто добавила к этой фамилии дефис и дописала Грейнджер. Если бы всё произошло правильно… Гермиона. Мы победили, — сказала она при первом появлении. Она казалась психопаткой, разговаривающей с самой собой, и тогда Драко понял, что она и правда просто беседовала со своим отражением. Он не пытался ответить. Он, сука, не знал, что сказать. Он ненавидел её. Ненавидел! Но после стало невыносимо. Жить только с памятью один на один. Демоны пытались вернуться — он жёг их, смеясь и задыхаясь. Он вытаскивал из воспоминаний ту ночь и прокручивал снова и снова, даже несмотря на то, что тело находилось в анабиозе и никак не проявлялось физически. Тройка пламенных змей. Она. Ещё раз всеочищающее пламя и снова она. И ещё раз, и ещё — по кругу. Крушить, гореть и погибать между ног грязнокровки — вся его радость. Как-то она призналась, что сама зарубила ублюдка. Гибель крестража, которую он устроил, пришла как нельзя кстати. Сказала спасибо. Разревелась. И Драко не выдержал. Он заговорил. Он не думал, что она что-то поймёт. Ему было просто невыносимо в пустоте. Он шептал ей всякий раз, когда она проходила мимо зеркала или спала, отражаясь в нём. Посмотри на меня. Посмотри! Гермиона. Они были связаны. Она, похоже, так и не представляла, насколько. Он зато представлял — к радости или несчастью. Однажды она намекнула, что его мать жива, но на это насрать. Потом показала кристалл, который из неё вытащили — она забрала его себе на память, и это уже тронуло. Потом призналась, что старательно изучает то явление, в котором он находится, но не в курсе, сколько времени у неё уйдёт на нахождение выхода. И Драко понял, что она знает наверняка. Он не надеялся на удачу. Хотя нет, блять! Он хотел. Хотел!!! Ходить, дышать, топтать чёртову землю. Особенно в мире, где нет никаких выродков, мнящих себя чёрте кем. Даже если ему положено в Азкабан — похер. Он очень, очень хотел. В итоге она сообщила ему, что ей помогают. Что они трудятся, как могут, но всё не так просто. И потому она приняла решение «убаюкать» его. Погрузить в безвременный сон. Драко пытался кричать и рваться, чтобы у неё нахер не получилось. Но она была непреклонна. Она плакала и шептала, что дальше он рискует сойти с ума в одиночестве. Им теперь придётся видеться реже, и он пострадает. И он уснул. У неё вышло — отличница, блять, во всём хороша. И видимо ёбаная связь поспособствовала. Да, сейчас он спит. Ему спокойно, несмотря на то, что он не живёт. Ничего, ничего не знает о мире. Ничего не знает о том, что, возможно, когда-нибудь увидит знакомое лицо профессора зелий. Который со своим вечно недовольным таблом будет вещать о пользе терапии его авторских снадобий и ебейшей опеки. Он без понятия, что она тоже там будет, чтобы сказать: я знаю, что ты не собирался приносить меня в жертву. Драко не станет чинить сраных разборок — просто уговорит её и оттрахает парочку раз. А потом она обнимет его дрожащими ручками и шепнёт на ухо: я буду помнить тебя. И мне наплевать, что ты не будешь… И после у него начнётся какая-то совсем, совсем другая жизнь. Чужеродная, непонятная, нищая. К которой он нихера не привык. Но это будет жизнь.