I been trying not to go off the deep end
I don't think you wanna give me a reason*
— Foushee — Deep end —
*
— Ты чего не долил? — Антонов перевернул и потряс совершенно пустую флягу, затем заглянул внутрь одним глазом. Тьма. — Да я длил. — Пропуская буквы пробормотал Васнецов. — Утрм. — Куда, себе в желудок? — Поржал Антонов — Новая методика: быть с клиентами-алкоголиками на одной волне? Сергей и правда выглядел не лучшим образом. Несмотря на то, что он просто пытался сидеть прямо, его слегка водило из стороны в сторону, глаза были красненькими и прикрытыми. И всё это было бы ничего, но… — И спортивный костюмчик для антуража суровой русской действительности, так сказать? — Чго? — Костюм, говорю, спортивный. — Антонов пощёлкал пальцами, чтобы привлечь внимание его расплывающегося в разные стороны взгляда. — Ты как работать будешь? Прошло уже больше двух недель с тех пор как Антонов опрометчиво предложил ему сходить выпить один раз. Он никак не мог знать, что за этим последует ещё раз, и ещё. В конце концов, его друг годами держал в кабинете фляжку с крепкими видами алкоголя и не сходил от этого с ума, но, видимо, сейчас что-то поменялось. Поначалу Антонов шутил, что он так сопьётся. Со временем это переставало быть смешным. На четвертый раз он наотрез отказался идти с ним. Во-первых, у него была назначена важная встреча с дамой, которую точно не звали «жена». А во-вторых, всё это сворачивало куда-то не в ту сторону. Антонов изошёл целой лекцией о том, что люди, пьющие регулярно, редко доживают до пятидесяти, а умирают мучительно и медленно. На самом деле, это были слова, которые его сын, студент медицинского ВУЗа, адресовал самому Антонову, но сейчас это не имело значения. С Васнецовым они поссорились, через время помирились. Казалось, всё вернулось в привычную колею, но потом Сергей стал злоупотреблять тем что хранил в кабинете и дома. Антонов ничего об этом не знал, поскольку Васнецов пил вечерами. А вот теперь выдул всё на работе с утра. — Поднимайся, будем приводить тебя в норму. — Вздохнул Антонов. — Минут за десять, а то у меня там пациент в кресле. … Оленков был сущей дрянью. Не мог подождать какие-то полчаса. Он даже не представлял как его психотерапевту было плохо, как его скручивало после слишком многих литров воды с активированным углём, как он не мог отдышаться и плескал в лицо водой. Подумать только, не мог подождать какие-то пол сраных часика! Сергей очень жалел, что фляга была пуста. Следующая клиентка не стала записываться на второй приём. Что ей было не так? Почему, интересно, она обозвала его женоненавистником с паранойей? Он накричал на неё за это. У его паранойи были причины. Она обещала не приводить к нему ни одну из своих одиннадцати подруг с проблемами, и Сергей рассмеялся ей в лицо. Он всё ещё чувствовал себя отвратительно, даже мерзко. Последнее время это происходило всякий раз как он просто был в реальности, и это состояние прогрессировало скачками. Его не ждало ничего хорошего тут, а он так хотел почувствовать хоть что-то, отличное от бессилия, апатии и разочарования. Только после чудодейственной нирваны неведения столкновение с реальностью было ещё жёстче и Сергей скорее хотел скрыться от этого. Реальность буквально придавливала его к земле. Иногда приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы заставить себя хотя бы подняться утром. В другие дни было сложно даже пошевелиться. Он заставлял себя делать все эти вещи независимо от того, что это было словно тягать чугун, потому что были люди, которые в нём нуждались — семья и пациенты. Он должен бросить это. Должен. И он, конечно, бросил. Антонов смог, наконец, выдохнуть. Он ничего не заподозрил, когда его выздоровевший друг как-то через ещё несколько дней сказал: — Слуш, Антонов, одолжи до зарплаты*. Мне для семьи. Антонов одолжил. Кто бы знал, что после сорока он будет так часто ошибаться. * — Мне запрещено пускать вас к нему. — Почему? — Потерянно спросил Сергей. Он был на этаже стоматологии, который занимал Антонов. Закрытая дверь в кабинет доктора располагалась за приёмной. Люди ожидали здесь на диванах, просматривая журналы со стеклянного столика. А перед всем этим была стойка ресепшен, мимо которой никак не возможно было бы проскользнуть. — Андрей Михайлович не хочет говорить с вами сейчас. — Дежурным тоном соообщила леди с ресепшен и добавила. — Возможно потому, что вы заняли у него несколько десятков тысяч на семью, а после пропили их и проиграли в казино. Или потому, что его жена узнала об этом. Люди, ждущие своей очереди, уже косились на него, уже поворачивали друг к другу головы, чтобы начать по-змеиному шептаться. — Что? Нет, пустите меня! — Какая разница если это было так. Это не повод даже не разговаривать с ним. — Я не могу. — Хорошо. — Он сжал кулаки от бессильной злости. Секретарша смотрела так, будто была рыцарем, готовым самоотверженно защищать эти двери. Или драконом. Почему у него в голове так плыло? Сергей не стал пытаться ломиться в кабинет мимо неё. Когда бормашина прекратила сверлить, он что есть силы заорал: — Ты просто трус!!! Хочешь кинуть меня — выйди и скажи мне это в лицо!!! Бормашина заработала снова. — Ублюдок! И снова. Это раздражающее «ззззз» уже кипело у него в мозгах. Секретарша неторопливо указала на табличку у двери, где значилось «Объект находится под охраной ЧОП «Васелевс». — Сергей Алексеевич, покиньте помещение или я вызываю охрану. — Пока ваша охрана приедет я вам всех клиентов разгоню! Выходи, тварь!!! Охрану она вызвала. Но несмотря на заверения, что кричащий псих в приёмной — это временные трудности, все те клиенты тоже ушли. * Сергей провёл, наверное, трое суток вне работы, перенося пациентов на более и более поздние дни. Охранники, производившие задержание, требовали бумажки что он не верблюд, а инстанции с нужными документами скалились ровными рядами очередей. Он звонил Антонову на мобильный и домашний, но оба номера хранили молчание. Когда Сергей появился на работе снова и поднялся к другу на этаж, там не было ни звуков бормашины, ни запаха лекарств, ни рыцаря-секретарши. Не было стойки ресепшен, диванов, столика с журналами, и людей тоже. Он дошёл до кабинета, который оказался не заперт. Белая комната. Никакого стоматологического оборудования и мебели. Вообще ничего. — Андрей Михалычу предложили место под клинику с отдельным подъездом и он здесь больше не работает. А вот ещё, просил передать это. — Только и сказала Тамара, едва отвлекаясь от пасьянса. В записке, выведенной слишком медленно и тщательно на синем квадратном листке, было всего ничего. «Мне тоже тяжело, но если я останусь, ты в конце концов утащишь на дно нас обоих. Подумай о дочках. А.» Опять, опять, опять, опять, опять. Эти чёртовы записки. Почему людям, которые дороги ему так сильно, нравится уходить, оставляя записки? Он смял и выкинул её в порыве гнева, а поздним вечером пришёл, чтобы достать обратно. Что с ним? Когда он стал таким жалким? Почему люди бросают его, будто поломанную куклу, которая больше не нужна? Почему всё, что ему остаётся — заделаться записочным коллекционером? Кто исчезнет следующим? Тамара уволится. Маша и Даша съедут почти одновременно. Потом остальные. Господи, почему, чем он так виноват? Разве он не пытался изо всех сил? Разве он не собрался, не выдержал этого в первый раз? Он пережил расставание с любимой женщиной, с женой, они были вместе никак не меньше семнадцати лет, столько было Маше. Он справился. Он нашёл силы и новую любовь. А потом… Снова записка. Бьющее наотмашь дежавю. Тьма. — Вы не идёте домой? — Тамара стояла в дверном проёме кабинета Васнецова и только что закончила распекать его по поводу всего, чем он стал. Сергей предпочёл пропустить это мимо ушей, даже не поворачиваясь. — Нет. — Он лежал на кушетке для пациентов, небритый, и в своём ужасном спортивном костюме. Снова. — Заприте дверь снаружи, Тамара, у меня есть ключ. На этот раз нет.