Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои — Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи.
— Фёдор Тютчев — Silentium —
* — Прекратите цирк!!! Маша точно была здесь ни при чём. Точно. Ну, почти. А ведь начиналось всё довольно спокойно, с того, что некоторое время назад в поисках работы она попала в массовку кино. Какое главное качество для такого актёра? Умение вживаться в роль? Хорошая память? Чёткая речь? Талант? А вот и три ха. Пофигизм. Оттого, что актёры главных ролей «звездились» и часто опаздывали на час-другой, из-за того, что оборудование то разряжалось, то ломалось, а главный оператор всё время выходил перекурить, съёмки вместо обещанных трёх часов занимали весь день. Актёры массовки и ещё куча человек торчали тут по десять часов, ожидая пока все, наконец, скоординируются и планеты встанут в ряд чтобы этот механизм заработал. Многие называли это не «пофигизмом», а «самоотверженностью». Однако все, кто так считал, вскоре накапливали обиду поскольку их свободное время было растрачено на ожидание. Они уходили с большим скандалом. Маша пересидела их всех, и более опытных, и более теоретически подкованных. После того как она не сорвала ни одной съёмки, легко задерживаясь, даже если это занимало весь день, ей с радостью давали больше и больше ролей в массовке и эпизодических ролей. Замена кому-то не явившемуся тоже требовалась часто. Ну а то, что за ожидание не доплачивали или что она пропускала в школе день или два… Маше не было от этого ни холодно ни жарко, контрольной избежала и ладно. Не будут же учителя из-за пары пропусков сразу стучать по столу и вызывать родителей. Уже давно она знала, что хочет стать актрисой, и собиралась поступать в театральное через год. Папа не воспринимал это серьёзно и раньше надеялся, что она передумает, но сейчас у него вряд ли было и мнение и право голоса в этом вопросе. Теперь она впервые была так близко к работе своей мечты. Смотрела, как играют настоящие звёзды (может быть не первой величины, но за что-то же их взяли на главные роли). Всё происходило в довольно запутанных кинокатакомбах, где велось сразу четыре проекта, может больше. Во время часов и часов ожидания можно было учить сценарии с горой пометок и вырванными страницами, которые валялись тут и там. Ещё тут было много красивых парней, так что времени скучать не было. Сейчас снимали сериал про Есенина и Маяковского (Галина Сергеевна посмеялась над такой формулировкой и сказала, что это кино про имажинизм* и футуризм*). Актёры были слишком знаменитыми и далёкими, но их дублёры оказались ничуть не хуже. Один — прекрасный, как рассвет, милый, просто солнышко. Другой — мрачный и сильный, выглядел грозно. Сама она, по-видимому, была и Лилей, и Айседорой разом, потому как выбрать между ними решительно не могла. Подошедший недавно «Маяковский» рассказывал ей что-то. Надо сказать, он серьёзно относился к своей роли, на её взгляд, даже чересчур. Пока она, пропуская мимо большую часть монолога о творчестве, думала, как бы сделать, чтобы он пригласил её куда-то, рядом не преминул появиться и её «Есенин». — Добрейший день, Маша. — Он расцветал всякий раз когда видел её. Но не когда видел «Маяковского». В его сторону он только холодно заметил — Снова ты здесь. Представляя интересы двух противоположных личностей, они не всегда ладили, а после начавшегося из-за неё соперничества и вовсе не выносили друг друга. — Как и ты, балалаечник. — Усмехнулся «Маяковский», едва взглянув на него. — Глыба. — Отбил «Есенин». — Раз мы снова это выяснили, может быть просто продолжим разговор? — Поинтересовалась Маша кокетливо и ехидно. Они здоровались так практически каждый раз. — Беседа будет затруднительной в присутствии этого… ценителя народного творчества. — Пробурчал «Маяковский» — Он доставал тебя просоветскими рифмами? — Спросил её «Есенин», а потом обратился к своему оппоненту. — Думаешь, у твоего Маяковского серьёзные стихи? Они даже звучат грубо. Даже рифмы нет! — А у твоего Есенин — оригинальности. Деревенский дурачок, про природу и любовь каждый писать может. А Маяковский — поэт советский. Его до сих пор цитируют. «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй.» — А Есенина как будто не помнят! «До свиданья, друг мой, до свиданья.» — «У меня растут года, будет и семнадцать. Где работать мне тогда, чем заниматься?» — «Дай, Джим, на счастье лапу мне, Такую лапу не видал я сроду.» — «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза. Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза.» — «Черный человек На кровать ко мне садится, Черный человек Спать не дает мне всю ночь.» — Три-три. — Пожала плечами Маша, развеселившись. «Маяковский» поднялся и теперь дублёры стояли друг против друга, как на ринге. Все, кто находился в комнате к тому времени, уже вовсю следили за их довольно воинственным перебрасыванием стихами. — Всё это ерунда! Чего-то серьезного у твоего Есенина и не найдёшь. Одна «Белая береза.» — А разбираться надо, чтобы находить! У Маяковского вон вообще стих какой: «Вы любите розы? А я на них срал! Стране нужны паровозы, нам нужен металл!». Верх поэтики. — Уж кто бы говорил. У Есенина каждый первый стих про то, как он напивается и хочет сдохнуть. — Есенин «Анну Снегину» написал. — А у Маяковского есть «Флейта-позвоночник». Только их зачитывать долго. — Это да. — Впервые они хоть в чём-то согласились. — Тогда про ночь! — Предложил «Есенин», и тут же зачитал по памяти — «Взбрезжи, полночь, луны кувшин Зачерпнуть молока берез! Словно хочет кого придушить Руками крестов погост!» — Можно и про ночь! «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — Значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной?» — Есенин с душой пишет, от сердца. «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой Тот вечерний несказанный свет.» — А Маяковский не могёт чтоли? «Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», — сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. …Вошла ты, резкая, как «нате!», муча перчатки замш, сказала: «Знаете — я выхожу замуж».» Маша бы прослезилась если бы они говорили медленнее, а не тут же перескакивая на следующий стих. Захватив внимание всех в комнате ожидания, не было даже перешептываний. — Природа! — Предложил «Есенин» — «Не жаль мне лет, растраченных напрасно, Не жаль души сиреневую цветь. В саду горит костер рябины красной, Но никого не может он согреть.» Но на любой изящный ответ у «Маяковского» находился свой. — «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочёл я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы На флейте водосточных труб?» — Тогда любовная лирика! «Отвернув к другому ближе плечи И немного наклонившись вниз, Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!» Я отвечу: «Добрый вечер, miss». И ничто души не потревожит, И ничто ее не бросит в дрожь, — Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь.» — «И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа.» Читая любовную лирику они оказались достаточно умны чтобы отвлечься от противостояния, и смотреть на Машу, пока её сердце переворачивалось от красивых слов. Толпа разрывалась в своих оценках, но их волновало мнение только одного человека здесь. — Маша? — Спросили оба у неё. Это оказалось абсолютно захватывающе. Как будто за неё сражались гладиаторы, а теперь она должна была вынести одному из них необратимый смертный приговор. — Ой, ну мне всё вообще понравилось! И про того, кого не подожжешь… И про курок над виском… Поняв, что противостояние ни в чём не решило спора, они захотели перейти к более знакомому методу решения вопросов. Но Маша, из-за которой всё это и началось, и мнение которой имело для них несомненный вес, заявила: — Поэты ведут дуэли, а не мордобой. Ведь позже говорить, что из-за неё устроили дуэль два поэта, будет гораздо более весомо и романтично, чем, например, что из-за неё в перерыв между съёмками чуть не подрались дублёры. — Пожалуйста! Я и дуэль могу. — Заявил «Есенин». На стене висели бутафорские шпаги для мушкетеров, которые оба и схватили. Дуэлянты замахнулись серьёзно, с чувством. Не рассчитанные на такое обращение клинки с треском переломились сразу. — Прекратите цирк!!! — Не вовремя, всегда не вовремя умел появляться менеджер. И Маша точно была здесь ни при чём. * По заверениям учителей, школа должна была стать вторым домом для них. Однако Даша скорее признавала им кладбища — места безлюдные и умиротворённые. Впрочем, не всегда. Сейчас, например, рядом с ней посредине кладбища стояла небольшая толпа готов, которые никогда не вязались со спокойствием. Все они выслушивали последние напутствия сторожа, который собирался уходить на покой. Не на вечный, конечно, просто домой. Раньше он и его коллега успешно делили смены. У коллеги были ночные, но спустя время тот уволился, не выдержав гнетущей атмосферы приближающейся вечности. Теперь дед Никитич спешно искал себе замену. Хоть он и был бодрым старичком, проводить среди крестов и тишины обе смены всё же никак не вписывалось в его планы. Работа была нервная, но он был уверен, что эти справятся. — Вощем, не раскапывайте могилы, всё равно там уже ничего ценного нет. И это, печенье моё не ешьте. — Предостерёг Дашу Никитич. — Само собой. — Ответственно подтвердила она. Весь конгломерат готов, стоящих за ней, вразнобой закивал. «Пусть не скажет про гроб, пусть не скажет про гроб.» — Думала она, скрестив пальцы на удачу. — Если что, так ты это… Снова косу возьми. Авось, не будут больше здесь шастать. — Обязательно. Я их этой косой так нашинкую что хоть на оливье. «Пусть не скажет про гроб…» Даша могла гордиться своей индивидуальностью, благодаря которой и получила ответственную должность ночного сторожа кладбища. Она попала на это место, когда напугала Никитича своим эффектным появлением в чёрном балахоне. У его дверей тогда оказалась коса, дополнившая её образ Смерти весьма удачно. Ну, а ещё она обещала привести «цивилизованную компанию стрессоустойчивых экспертов кладбищ», чтобы вместе с ними отгонять все другие компании пьяниц, мародеров и наркоманов. И привела. Весь этот сервис был за полставки сторожа, но её компанию приводило в восторг разрешение торчать тут целые ночи и этого было достаточно. — Ну, бывайте. — Никитич поднял руку в знак прощания и ушёл, насвистывая «Какая осень в лагерях». Изначально Даша позвала Паука и Черепа, они — ещё людей, а те — новых. В итоге их набралось здесь никак не менее дюжины. Густо-фиолетовое небо уже переходило в цвет чёрного бархата. Близко к земле его перерезал зловещий тонкий серп луны. — Кхм-кхм. — Откашлялась Даша притворно, а затем серьёзно провозгласила — Да начнется шабаш! — Про гроб-то он и забыл! — Заметил Череп и они отбили «пять». В сторожке без дела пролеживал прекрасный, великолепный, ещё не использованный гроб. И они только что получили разрешение делать с ним всё что угодно, поскольку на это не было никакого запрета. Однако для начала все отправились рассматривать чужие имена на надгробиях, всё же соседей надо было знать в лицо. Так они и нашли на свежевырытую могилу. И так начался этот спор. — Ты вообще слышал, что Никитич говорил? С такими фокусами меня отсюда уже завтра выгонят. И всех вас, кстати, тоже. — Злилась Даша. — Он говорил не раскапывать, а мы просто слегка закопаем! — Уверял Череп — Ну когда ещё будет шанс провести обряд вечной жизни? — Тарантул, это моя заветная мечта! — Провыл Паук — Ты же не лишишь меня шанса на вечную жизнь? С Пауком всё всякий раз становилось сложнее. Их отношения ходили по самому краю допустимого для друзей или, возможно, уже давно летели в бездну за этой самой гранью. Даша поняла это, когда в день Валентина в полночь он принес ей муляж человеческого сердца, который сделал сам. Или когда количество стихов в её тетрадке, посвященных ему, перевалило за тринадцать и плавно стремилось к шестистам шестидесяти шести. Она понимала это всякий раз, как он начинал говорить, и когда молчал тоже. Романтика в их среде изгонялась и осмеивалась, но то, что происходило с ней, Даша не смогла бы обозвать этим клишированным словом. Вихрь. Буря. Шторм. Падение. Тьма. Борьба. Вот что это было. Большую часть времени невысказанность и неразделённость её чувств ощущалась как операция без наркоза. Когда она писала стихи для него, это и вовсе вылезало на физический план в виде резких колющих болей. Она скребла грудную клетку, чтобы вытравить это и жить дальше. Однако оно не отпускало, убивая её. Тем не менее Даша не собиралась ничего прекращать, рассказав ему о своих чувствах. Сейчас Паук был хотя бы её другом, но что будет, если она разрушит и эту малость? Нет, она должна молчать. Даша ощущала себя клеткой, переполненной бьющимися птицами. Рано или поздно они, несомненно, разорвут её на части, но эта дорога в вечность не была хуже любой иной. Она продолжала безмолвствовать, становясь, несомненно, искусной в этом. Месяцы и месяцы проходили так. Казалось, она могла скрыть и изобразить уже что угодно. — Чёртов ты эгоист! Эта мечта не только твоя. — Сообщил ему Череп, прежде чем Даша успела бы что-нибудь придумать. — А потому, как насчёт… голосования. — Последнее слово он произнёс замогильным голосом. — Да ладно, абсолютно очевидно, что сейчас я одна буду против! — С раздражением заметила Даша. — В очередь, господа захоронимые. — Она повернулась к Пауку — Будет тебе и вечная жизнь, и все её приятные составляющие в виде вечного холода и одиночества! Пока остальные бурно бросились обсуждать открывающиеся перспективы, Паук тихо сказал ей: — Боюсь, что вечное одиночество — не то, что я в силах вынести. «Неужели откажется? Быть такого не может!» — …Но я был бы счастлив разделить вечность с тобой. Замок, наконец, был сломлен и из неё на волю вылетали птицы. Они шумели и хлопали крыльями. Они растворялись в далёком небе. А на их месте огонь горел. — Со мной? — Глупо переспросила Даша. — И ни с кем другим. — Подтвердил Паук. Её ответа он ожидал с волнением, которое тщетно пытался скрыть. Осколки её одинокого сердца, не подлежащие восстановлению, в один момент сложились обратно. Всё это время он тоже любил её. Подумать только! Даша всё ещё смотрела на него. Всего пара мгновений прошла, но она была уже совершенно иным человеком. Её саркастичная маска стала сияющим надеждой лицом. Острые углы его смягчились. В этот момент луна была её короной, и Даша была поистине прекрасна. — Я тоже. — Ответила она, наконец, не в силах сдержать счастья. — Как же я долго умирала! Почему ты никогда не говорил? — Не хотел всё разрушить. — Он как будто светился изнутри. Даша никогда не думала, что его лицо способно на такую сильную эмоцию счастливого неверия. — Теперь всё хорошо. Мы будем вместе эту вечность и следующую тоже. Хочешь? — Спрашиваешь! — Тогда хороните нас вместе! — Вскричал Паук. Ото всех окружающих их людей раздалось радостное шипение, условно равное аплодисментам в их среде. — Наша первая захоронимая пара! — Череп едва не прослезился от радости, видя, что его лучшие друзья наконец-то сошлись. Так и вышло, что теперь их обоих закапывали заживо. Чисто символически, конечно, и ничего опасного в этом не было, но их окружала атмосфера мистическая и гнетущая, то есть самая великолепная. Они лежали рядом на дне могилы в том самом двухместном гробу, сложив крест-накрест руки на груди. Крышка была чуть сдвинута со стороны головы, чтобы внутри оставалось достаточно воздуха. Глаза у обоих были закрыты. Холод, запах досок и земли, ощущение близкого потолка и стен воспринимались остро. Сверху тяжело падала земля. Торжественное молчание сотоварищей окружало их, пока гроб, по всей видимости, не был засыпан, кроме той части, которая позволяла им дышать. Потом над ними прочитали заунывный латинский речитатив как над покойниками. Даша не была уверена что это не сон. Она участвовала в ритуале мечты с парнем мечты, который был согласен разделить с ней вечность… — Тарантул, — Сказал Паук слева. Его тихий голос отразился от стен и крышки, заполняя всё пространство. Даша открыла глаза. Над небольшим проёмом, в котором виднелось небо, более не было заметно людей. Теперь по порядку церемонии все они изображали поминки в стороне, и это продлится никак не менее десяти минут, но вряд ли дольше. Им нужно успеть сегодня закопать и откопать таким образом ещё десять душ. Когда она повернулась к Пауку, разглядеть его было можно из-за ясной погоды. Он замер несколько нерешительно. — У тебя земля на щеке. — Он потянулся и стёр то, что кто-то неосторожный всё же уронил внутрь гроба. Сердце у Даши заколотилось так, будто всё это время она бежала. Пока расстояние между их лицами медлительно сокращалось, она закрыла глаза. Даша ощущала его теплое дыхание, никак не решаясь ступить дальше. Наконец их губы мягко встретились, создавая свой танец. Хоть это и был человек, которому она полностью доверяла и которого знала, их первый поцелуй вышел хаотичным, губы двигались вразнобой. Когда они отстранились друг от друга, её восторг смешивался с ужасом: «достаточно ли я хороша» и «вдруг ему что-то не понравится». Однако она не нашла в его восхищённом взгляде никакого отвращения или сомнения, только влюбленность. Его сердце, вне всяких сомнений, колотилось так же сильно. Тогда Даша обняла его за шею и поцеловала сама. Эта кладбищенская романтика продлилась бы дольше, но наверху тем временем их товарищи, судя по голосам, ссорились с какими-то пришлыми искателями приключений. Звуки сверху доносились не очень обнадеживающие. Звякнула бутылка, кажется, кто-то сделал «розочки» для боя и хорошо бы это были Череп и Валькирия, а не неизвестные. — Знай наших. Какие поминки без драки. — Резюмировал Паук. — Как бы сильно это не раздражало, Чипу и Дейлу уже пора бы спешить им на помощь. — Пожала плечами Даша, думая о том, как сейчас вылезет и накостыляет всем кто испоганил им похороны. Они как можно тише стали поднимать крышку, чтобы затем поставить ее сбоку от гроба. Это потребовало почти нечеловеческих усилий, но судя по звукам продолжающейся потасовки, действия не были услышаны. Они поднялись на ноги и подтянулись о край неглубокой могилы, вылезая. Вся многочисленная незнакомая компания замерла. Там было не менее пятнадцати человек, которые до этого вполне могли бы выгнать их численным перевесом. Однако теперь незваные гости замерли на месте, видя перед собой следующее: В нескольких метрах от них гротескные корчащиеся тёмные фигуры появлялись из-под земли. Они шипели, их лица в неверном свете луны искажались в уродливые маски древних демонов. — Попалось наше мясо! — Проорал Паук, довершая картину. Через секунду после этого компания гопников улепетывала, визжа, а Даша, Паук и готы ещё гнались за ними. Летевшая впереди всех Валькирия чуть не сбила одного камнем, но сегодняшний день явно не предусматривал ещё больше жертв. Все они убежали. — Офигеть! Никогда не думала, что работа может быть такой клёвой. — Сказала Даша. Она и Паук были в земле благодаря своему поспешному вылезанию из могилы. Более никто не тревожил их в эту ночь. Они успели похоронить и выкопать всех и провести шабаш ещё до восхода солнца. Конечно, они не стали бы включать музыку, но никто не мешал им сидеть в круге и призывать духи усопших, потом пить пиво. Свет свечей и искаженные дрожащие тени великолепно отпугивали всех, от кого они охраняли территорию. Когда утром в автобус зашло двенадцать человек в черном, перемазанных землей, их не стали выгонять только потому, что пока не было других пассажиров. Даша и Паук сидели рядом, соприкасаясь плечами и переплетя пальцы, пока красное солнце восходило в тумане. Прежде чем вываливаться на своих остановках, каждый говорил ей, какой классный шабаш сегодня был, и как они соберутся завтра, и кого позовут. Было около шести часов утра буднего дня. * — Боже мой! — Произнесла Маша, как только Даша ввалилась в их комнату. — Ты так прошла и через ковёр? Я же только пропылесосила. Марш в ванную! Даша, с ног до головы в земле и во всем мятом, оскалилась. — Туда и иду. Я только за шмотками. Пока Даша порхала по комнате, сестра присматривалась к ней со всё большими подозрениями. Лучистый взгляд и приподнятые уголки губ, да и то, что к Даше вообще можно было применить сейчас слово «порхала» говорили ей о многом. — Ну и кто он?.. — Протянула Маша, выгнув брови и довольно улыбаясь. Дело было раскрыто. Даша, шедшая со стопкой чистых вещей, едва не навернулась о собственные разбросанные побрякушки. — Кто?! — Спросила она с ужасом. — Какой «он»?! Нет никакого «он»!!! — Да ладно, это было очевидно. — Улыбнулась Маша и заговорила тоном серьёзного эксперта — У тебя была сегодня первая смена-тусовка с компанией на кладбище — раз. А то, что ты едва ли не летаешь по комнате, подводит нас к неопровержимым доказательствам об а. Продолжительной влюблённости и б. Взаимности этих чувств! Вуаля! — А у тебя встроенный детектор на все чужие романы? — Пробормотала Даша, пытаясь скрыть смущение. — Даааашка! Как же я за тебя ра-да! — Подскочила к ней Маша. — Ну расскажи хоть немного, или меня разорвёт от любопытства! Не в силах скрывать своего счастья, Даша улыбнулась во все тридцать три. — Ну… Это Паук! — Где?! — Да нет же, мой спутник в вечности теперь Паук. Помнишь, который иногда ещё сюда приходит? — Помню, к несчастью. Впрочем, о вкусах не спорят… Спутник в вечности — это как парень? — Выражаясь примитивным человеческим языком, да. — Ой, как здорово! В кафе уже ходили? Где цветы тогда? — Лучше! Нас ритуально закопали заживо! — … — А цветы — вот, «розочка» на память. Классно, да? — Даша достала из пакета приятный сувенир с драки. — … Это же битая бутылка. — Ну так зато простоит долго, не завянет. — По крайней мере, я точно знаю теперь, что на парней у нас разные вкусы. — И это хорошо!