sull'orlo

Шум улицы. Гул шин о потёртый асфальт, так и не высохший после недавно моросящего дождя. Грязь, летящая из-под колёс, безобразно брызжет на тротуар, оставляя после себя всё новые и новые разводы, коих не заметишь невооружённым взглядом. Но никто и не смотрит. Все спешат — дела, дом, работа. Никому нет дела до несчастной воды, что плещется под ногами. Людям, в принципе, нет дела ни до кого, кроме себя. Этот перекрёсток столь же обычен, как и все другие в городе, и хранит столько же тайн, скрытых от посторонних глаз. Он не показывает себя во всей красе — о, нет, ещё рано. Только последний фонарь зажжётся, и яркие вывески, вторя ему, выпустят свою привлекательную личину наружу, утопая в ночной тени. Не знающий эти места человек может подумать, что это место чем-то схоже со знаменитым кварталом «Красных Фонарей». И почти не ошибётся. Очередная мимо проходящая девушка, удобнее закутавшись в нежный шарф, отчаянно набирает скорость, стараясь успеть перейти дорогу. Её видно из кофейни напротив, где на высоких окнах во всю стену мерцают, играют с собственным отражением, и не скрывают это, фиолетовые огоньки гирлянды. Она оставляет за собой тень проблесков на витринном стекле, будто двоится со стороны улицы. Сколько она здесь висит? Этого не знает случайный прохожий. Возможно, с самого основания уютного уголка на улице в центре города. Но её свечение яркое, притягательное, ровно как и вывеска магазина с баром, приютившего такую красавицу. «sull'orlo» — искрящиеся, светло-сиреневые буквы и витиеватая, немного нестандартная надпись освещает пространство под собой и впереди, открывая вид на фонарные столбы и перекрёсток. На невысокой каменной кладке рядом со ступеньками, под её светом виден человек, внешне напоминающий главного персонажа мультфильма «Горбун из Нотр-Дама». Джинсовая куртка голубого оттенка отливает розовым под таким освещением, белый махровый ворот — сиренью. Сочетание кажется романтичным. Человек передёргивает плечами и резким движением достаёт из кармана телефон — ещё один источник света озаряет его лицо, осунувшееся и уставшее. Взгляд сосредоточенно бегает по экрану, после чего экран тухнет, а он поднимается с насиженного места, оставляя после себя единственное сухое пятно на бетоне. Пара тяжёлых шагов, и дверь в такой же мрачный, полный несуразности, как улица, бар, с еле слышным звоном открывается. Внутри царит вдохновляющая атмосфера кабаре-бара, отчего сразу же хочется юркнуть за стойку и задать расслабляющий ритм этому месту. Однако, к сожалению, ещё не настало время. Пару раз проехавшись подошвой по коврику у двери, посетитель скинул с головы глубокий капюшон и прошёл внутрь, уголками губ приветливо улыбаясь сидящим людям за столиками. Постоянные клиенты только дружелюбно кивали в ответ, обращая на юношу свое внимание ровно на мгновение. Работа обязывает быть приветливым, учтивым и дарить людям отдых от повседневной суеты. Утром нужно как можно теплее улыбаться для них, не смотря на погоду и состояние души, а ночью — утешительно растягивать уста, поддерживая плескающиеся, как разбавленное в стакане виски со льдом, эмоции и чувства. Нужно уметь понимать и слушать. Но не болтать. Не стесняясь судорожно бегающего за баром работника, юноша, чьи ярко-рыжие волосы резко контрастируют со спокойной здешней обстановкой, заходит за стойку, неторопливо оглядывая своеобразную кухню. К сожалению, сейчас гораздо чаще парню приходится находиться в более тёмном зале на нулевом этаже, простаивая ночные смены за второй барной стойкой «sull'orlo». — Я закрою смену и вынесу мусор, — произносит юноша, немного прочистив доселе сухое горло. Привычным жестом рукава засучиваются, вместе с толстовкой и курткой. — Я могу и сам это сделать, — раздается недовольное шипение от уставшего работника за стойкой. Чужой голос, пусть негодующий, заставляет напряжённое до этого лицо блаженно расслабиться на долю секунды. — И тогда, как всегда, закроешь смену ближе к десяти вечера, когда этаж должен закрыться. Их взгляды — у обоих они до невозможности уставшие — встречаются ровно на секунду, чтобы после разойтись по разным углам. Юноша становится за маленький монитор, проделывая знакомые манипуляции в нём и открывая отчёты за смену, один за другим. Он довёл эти действия настолько до автоматизма, что одновременно успевает следить за копошащимся сзади работников. Его чёрные короткие волосы то и дело спадают на глаза, заставляя их казаться более тёмными, нежели они есть. Дополняет картину немного обиженный, словно у подбитого щенка, вид. — Вали отсюда. Это не твои обязанности, тебе за них не платят. — Грубо, я ведь всего лишь помогаю. Недовольный и тяжёлый вздох работника, как ботинки на ногах у пришедшего юноши, если мог бы, то придавил к земле. — Иди. Я успею закрыть этот грёбаный этаж, Хосок. Названный неоднозначно пожал плечами и обернулся, склонив голову немного в бок. Он уже закончил свои дела за кассой, предварительно сверив деньги в терминале и наличные. Волосы, непривычно длинные, прикрывали глаза, мешая ему смотреть в такие до чёртиков заученные глаза в светло зелёных, словно недоспевшее яблоко Грэнни, линзах. Они стоят так с десяток секунд, после чего Хосок, горестно улыбнувшись, быстрым шагом вылетает из-за стойки. Он скрывает за широкой для посетителей улыбкой свои чувства, скользя к невысокой лестнице прямо у входа. Она ведёт вниз, такая неосторожная, но привычная. Полная странных чувств: отторжения, отрицания, горести. Холодный металл поручня словно жжёт кожу, не подчиняясь законам теплообмена. По коже проходятся табуном мурашки — лишь после них юноша сдаётся и, быстро перебирая ногами, сбегает по лестнице к высокому дверному проёму, а за ним — ночной жизни. Правда, ещё не собравшаяся в зале. Он проходит в помещение, словно в пучины ада. Нащупывая ладонью выключатель, Хосок позволяет току бежать по проводам, освещая бар приглушённым красно-фиолетовым цветом с проблесками золотого. На нулевом этаже обычно не много посетителей, но те с радостью окупают себестоимость бара и даже больше, скупая столько алкоголя, сколько Хосок не выпьет даже за год. Несколько низких столиков, около десятка, из тёмного дерева, словно грубо вытесанные человеком с лихвой сил; бархатные, где-то коричневые, где-то красные, сшитые из мягкого велюра роскошные стулья, которые назвать троном — не грех; и три, отделенных плотной шторкой цвета слоновой кости, своеобразных VIP-места. Никого не волнует, что может случиться за ширмой — лишь бы дали согласие на видеонаблюдение, во избежание инцидентов, — крохотные камеры висят внутри каждой, изображение с которых транслируется бармену и охране на верхних этажах. Хосок хмыкает, разбавляя стоящую тишину собой, и, негромко насвистывая незатейливую мелодию из какого-то фильма, немедленно снимает с себя куртку, уходя вглубь зала, ближе к барной стойке. Она высокая, широкая — занимает почти всю заднюю часть стены, оставляя место лишь двум дверям по разные от себя стороны: служебная комната да уборная для посетителей. Под стойкой в ряд аккуратно задвинуты семь стульев. Юноша ухмыляется, — ему явно решили облегчить сегодня дело, — немного прибрав в этом зале. Но так всегда — услуга за услугу. На столешницу за барной стойкой осторожно опускается телефон. Пусть лучше так, чем Хосок снова забудет его в служебке. Тем более, здесь только он. Чон выбрал это место из-за удобства и, что греха таить, высокой оплаты, которая успешно покрывает все когда-либо увиденные в этом подвале «прелести» жизни. Об этом нельзя было говорить, даже если хотелось бы. Благо, ему не хочется. Заранее выуженный из наглаженных чёрных брюк, небольшой ключ с легкостью справляется с собственной задачей, пропуская в комнату для персонала. Джинсовка летит на высокий барный стул, запасной, но ни разу не пригодившийся во время работы. Туда же летит и толстовка, накрывая своей тёмной тканью промокшую джинсу, и плевать — всё успеет высохнуть до утра. Юноша неспешно подходит к шкафу, доставая из него рубашку с передником, и ловко вешает на гардеробную стойку. — Хосок… хён? Странно заикнувшийся голос заставляет его обернуться и засунуть руки в штаны, открывая вид на обнажённый торс для вошедшего. Ему нечего стесняться или, того лучше, нервничать — это ни к чему. Кроме донсена здесь никого быть и не может, а он, стоит заметить, уже видел, всё, что хотел. — Да, Чонгук? — Вскидывает бровь Хосок, расслаблено разглядывая непривычно смущённого работника верхнего этажа, — Что тебе нужно? — Я хотел сказать, что останусь с тобой не надолго, — тараторит Чонгук, разводя руками в стороны, из-за чего зацепляет толстовку, которая упала бы вниз, если бы не была вовремя им подхвачена. Слишком быстрая смена настроения и, если бы Хосок не знал Чонгука настолько хорошо, у него возникло бы много вопросов. Однако даже это входит в его работу — не задавать лишнего и всё понимать без проблем. — Конечно, — пожимает плечами он, отворачиваясь от привычно неуклюжего донсена. Мягкая ткань рубашки ложится на плечи, подчеркивая рельеф широких плеч и сильной груди — пожалуй, ещё один плюс, который Хосок выделил бы из этой работы. Он прекрасно выглядит в форме, под стать заведению — даже рыжие волосы и лёгкий карандаш под глазами не портит картинку, наоборот, создаёт его образу более искушающее и впечатляющее начало. — Прости. Хосок по привычке резко дёргает головой, хрустит шейными позвонками в ответ на слова младшего. Аккуратно разглаженный передник ложится на его поджарые бедра, а повязки, оборачиваясь один раз вокруг торса у тазовых косточек, проворно завязываются в элегантный небольшой бант. Он привык к такому поведению друга, не обращая на него особого внимания, как раньше, оставаясь в своём комфорте. Время от времени он в более жёсткой форме даёт понять, как следует себя вести с человеком старше тебя на пять лет. — Забыли. Ты не первый раз ведёшь себя, как еблан, знаешь? — беззлобная ухмылка располагается на его лице, пока руки ловко укладывают пряди, где-то фиксируя лаком, где-то просто пальцами. — Знаю, да, — кивает Чонгук, всё ещё находясь в проходе и благодарно глядя на Хосока. — У тебя все ушли? — Нет… — Так какого хера ты здесь? Чонгук разворачивается на пятках и практически сбегает из зала, оставляя за собой только топот его крупных кроссовок. Ночное заведение без музыки — унылое, дешёвое и схожее больше на затхлый кабак, куда стянутся лишь отчаянные офисники или того хуже — заядлые пьяницы. Хосок это отлично знает, потому придаёт бару правильную атмосферу, включая давно подготовленный к работе аудио-плейлист. Из колонок раздаются негромкие, приглушённые первые аккорды, наконец, задавая тон всей ресторации. Взгляд невольно падает на наручные часы. Бармен, задерживая на них свой взгляд не дольше пары секунд, откладывает смартфон к кассовому аппарату, безопасности ради, и переключается на свою работу — то, что здесь он делает лучше всего. Первые клиенты будут спустя 30 минут после открытия: банкир после тяжёлого дня, удаляющийся в VIP-зону излюбленного бара, — не сказать, чтобы шибко роскошного, но особенного в своей исключительности, — и его любовница, из раза в раз пытающаяся взять у Хосока номер. И каждый раз её ждёт вежливый отказ. Он просто не хочет иметь ничего общего с работой, кроме Чон Чонгука. Который тяжёлой походкой спускается по измученной лестнице, не глядя на неё, хмурясь и яростно печатая на экране своего новенького айфона. Хочет упасть и разбить нос — его право. Хосок прослеживает его шаги до пола и отворачивается, подхватывая аккуратно лежащее до этого момента на полке свежее белое полотенце. — Уже зашёл в систему? Чонгук смело заходит за стойку, нервно пряча телефон в карман брюк и переключая своё внимание на что-то менее раздражающее. И Хосок его понимает. — Можешь заняться. Кратко. По делу. Их разговоры не отличаются шутками и темами о чём-то повседневном только в моменты, когда младший напряжён до предела. Конечно, стоит хёну помочь с грязной посудой, залежавшейся небольшой горой в раковине из-за лени младшего, или с разносом заказов — их отношения возвращаются на уровень доверительно-дружеских. Вполне вероятно, что этот случай — такой же. — Он закатил мне скандал, потому что видел сообщения от Чимина. Представляешь? Мало того, что это — его любимый соулмейт, лучший друг и человек, ради которого он свет уничтожит, так ещё и мне приходится постоянно доказывать, что верен только ему. Точно такой же. Хосок не отрывается от «любимого» занятия всех барменов — протирание до блеска стаканов, бокалов, рюмок и прочей стеклянной утвари, лишь по-доброму улыбается и качает головой из стороны в сторону. — Я сказал что-то смешное? Думаешь? — Думаю, что ты не обязан ему ничего доказывать. Тэхён избалован твоим вниманием и, ясное дело, когда ты уделяешь его ещё кому-то, то у него сносит башню от ревности. — Я не баловал его. — Правда? Хосок вскидывает бровь, сменяя улыбку на усмешку и останавливает отточенные движения рук. Отношения между этими двумя — не его дело, но раз младший решил поднять эту тему, то понимает последствия, которые будут для него очень приятны. Если Хосок что-то говорит, то это всегда дойдёт до его собеседника точно в нужное место. Чонгук это понимает — сокрушенный вздох тому подтверждение. Он отворачивается от кассы, закончив знакомые манипуляции с ней, наконец, обращая всё свое внимание на Хосока. Пожалуй, это единственный человек в его жизни, способный прийти на помощь в практически любой ситуации. Не сказать, что Чонгук это ценит — боготворит. — Возможно, ты прав, хён. Мне стоит что-то с этим сделать. Поджатые губы, нахмуренные брови и обеспокоенный взгляд — не часто увидишь таким донсена, особенно на работе. Он, скорее, предпочтёт закрыть всё в себе, чтобы выплеснуть дома, зарывшись носом в подушку с, ласково прижимающимся к его боку Бамом — любимым доберманом. Хосок почти уверен, что ситуация между ними находится на самом пике безысходности и обоюдного разочарования. И он точно знает, по каким причинам. Лёгкая трель над дверью отвлекает юношей от разговора. В помещение, почти бегом, заскакивает ещё один работник бара — второй бармен и по совместительству охранник, благодаря своим габаритам, Ким Намджун. Он спешно извиняется перед расплывшимся в приветливой улыбке Хосоком и кивает чуть менее радостному Чонгуку, шумно скрываясь в комнате для персонала. Его приход означал официальное начало смены. — Это всё, что тебя тяготит? — Хосок знал, что, конечно же, это не всё. Но этот вопрос нужно было задать, чтобы… — Пока да. Дать возможность Чонгуку самому выбрать удобное время для выплеска эмоций. Хосок привычно повёл плечом назад, прикидывая всевозможные варианты слов, которые мог сказать Чонгук. Они знали друг друга не идеально — не могли называться близкими друзьями, пьющими в компании соджу каждую пятницу, или обсуждающими каждую мало-мальски значимую проблему между собой. Нет. Чон Хосок и Чон Чонгук, познакомившись через общих знакомых, помогли друг другу с работой и после, скорее, провели между собой доверительную нить, нежели стали хорошими друзьями. Они могли положиться друг на друга как в работе, так и в жизни, но не пересекая определённых границ. Первый клиент пришёл. Как и ожидалось, всё то же пойло — виски со льдом, а даме — коктейль «Текила Санрайз». Отточенными движениями заказ выполняется быстро. На деревянный поднос Хосок ставит стаканы и ставит перед Чонгуком, кивая в сторону занятой VIP-шки. Раз решил помогать, то пусть помогает. Оценивать обстановку не приходится — до полуночи будет от силы пару заказов и то, либо постояльцы пришли раньше, либо случайные прохожие решили опробовать новое заведение. Хотя на их улочке, где сплошь и рядом заведения подобного характера, скромный подвал редко замечают. Если не идут в него целенаправленно. Неожиданно Хосок ловит себя на неприятной мысли — за барной стойкой стоит напряжённая атмосфера. Прошедший мимо Намджун в недоумении кивнул в сторону обычно разговорчивого в это время Чонгука, сейчас молча скользящего взглядом по залу. Стоит признать, непривычно стеклянным был этот взгляд. Хосок только пожал плечами. Это продолжается недолго, пока младший не устаёт бегать от стульев к столикам, и сосредотачивает своё внимание на хёне. Через пару минут это надоедает самому терпеливому человеку в мире — Хосоку. — Чонгук? Парень не отвечает. Перестаёт следить за каждым движением рук хёна. Поджимает губы, косит взгляд в сторону. Чон мнётся, словно хочет что-то сказать, но не может собраться с духом. Хосок терпеливо ждёт. Ему не впервые находиться в конкретно такой ситуации. Бедра соприкасаются с углом барной стойки. Твёрдым взглядом из-под немного нахмуренных бровей Хосок наседает на младшего. Иначе полночи будут играть в эти недо-«кошки-мышки». — Иди в служебку. И Чонгук беспрекословно слушается, опуская голову и семеня в указанное место. Полотенце резким движением летит на полку под стойкой. Хосок на мгновение облокачивается на неё, прикрывая глаза. Раздражение крепким узлом завязалось под солнечным сплетением, растекаясь по всем клеточкам тела. Он поднимает ладонь и пропускает сквозь пальцы мягкие на ощупь волосы, сдерживая желание схватиться у корней и разочарованно простонать. Но работа не ждёт, как и Чонгук. Наблюдательный и крайне понимающий — за что Хосок отдельно успел зауважать его, — Намджун, хлопнул его сильной ладонью по спине, пройдя за стойку и сняв висящий доселе на рубашке бейджик «охрана», заменив его на классический именной. Ему не требовались слова благодарности — помощь совершенно бескорыстна, чем Чоны сейчас пользуются. Хосок выпрямляет спину. — Сможешь принять заказы? Намджун по-доброму улыбнулся, оголяя прелестные ямочки. — Конечно, как всегда. Ещё минимум час до «ночного потока». Верно. Так сотрудники «sull'orlo» окрестили клиентов, приходящих после полуночи. Всё просто — они требуют много внимания, а с рассветом уходят, оставляя после себя хорошие чаевые. За закрытой дверью комнаты для сотрудников обычно остаются забавные, неудобные, постыдные, иногда и полные злости на потребителя случаи. Ситуации бывают разные, как в этой комнате, так и в зале. Но открывшаяся картина заставляет Хосока разгладить черты лица и быстро прикрыть за собой дверь, закрывая себя и Чонгука от всего мира. Он стоит посреди комнаты. Дрожащий, отчаянный, обнимает себя руками, стараясь скрыть рвущуюся наружу слабость. Его расстроенный, почти сломленный взгляд бегает по всей комнате, и, натыкаясь на обеспокоенный Хосока, Чонгук не сдерживает крупные капли слёз. Ровно два шага, и младший утопает в тёплых, полных заботы, объятиях хёна. Чонгук продолжает держать голову прямо, утопая в обеспокоенности глаз напротив. За него переживают, волнуются — жар бурлящей лавой разливается в душе, заставляя поджать губы и на мгновение закрыть глаза. Взять себя в руки, собраться с мыслями и отбросить в дальний угол накатившуюся истерику. Чонгуку просто нужно излить душу. — Тэхён… Я люблю его. Люблю, сильно, даже слишком сильно люблю, чтобы идти против каких-либо его слов. Понимаешь? Да, я давно был один, но здесь… Я стал с ним совершенно другим. Он поменял меня. Я не могу давить на него. Мне кажется, он такой ранимый, что одно моё слово против и… — Чонгук всхлипывает, его голос срывается до низкого шёпота. — Он много меня ревнует, но сам же извиняется и просит не думать об этом. Но я думаю обо всём. Тэхён такой крошечный у меня, но в нём столько сомнений, а я даже не знаю… Почему? Я не хочу верить в то, что он мне не доверяет, нет… Я поднимал эту тему, говорил с ним, но каждый раз он шутит и уходит от разговора. А потом загоняет меня в тупик во время очередной ссоры. Но. Блять. Блять, Хосок! Не могу давить на него. Я понимаю его опасения, Тэ-Тэхён боится меня потерять точно так же, как и я его, но. Но… — Но это слишком. Чонгук вздрагивает, как от сильного удара. Его большие, распахнутые глаза наполняются новой порцией слёз. — Думаешь? Я отдаю ему всего себя. Забочусь о нём, люблю его всего от милых родинок в форме слоников до слюней в подушку по утрам… Нежные руки Хосока скользят по лопаткам, стараясь успокоить. — Всегда есть «но». — Но… — Будь честен с собой. — Но я честен! Хосок приподнимает бровь. — Сколько ты был один? — Достаточно. Чонгук замирает в чужих руках. Прислушивается к ощущениям. Мысли, посещающие его голову в этот момент кажутся странными и, в то же время, понятными. Всё сразу встало на свои места. — Я хотел привыкнуть… Я пытался… — Быть в отношениях — это нести ответственность не только за свои чувства, Чонгук. И к этому нужно быть готовым. Ты готов? — Был уверен. — Был, — кивает Хосок. Юноша поднимает ладонь и осторожными движениями стирает влажные дорожки от слёз с чужого лица. — Я не привык быть с кем-то одним так долго. — Звучит ужасно. — Так и есть. Ты не можешь себе представить, как иногда мне хочется постороннего… Тепла. — Но? — Но я не хочу его бросать. Нет, — хмурится Чонгук, мелко дрожа в чужих руках, — я люблю его. — Тогда не бросай. Обсуди с ним это ещё раз. Надави, заставь выслушать. Иногда нужно быть более решительным. Чонгук вздыхает и накрывает лицо ладонью, прижимаясь ближе к тёплому телу друга. — Ты прав. Они стоят в объятиях совсем немного. Как раз для того, чтобы успокоить всё ещё отходящего от небольшой истерики донсена. Хосока трогает такое доверие к своей персоне, потому он проявляет нежность к расстроенному Чонгуку. Ведь так помогают друг другу друзья? Ну или хотя бы люди, которые состоят в доверительных отношениях? — Всё будет хорошо. Ложь, которая необходима в такой ситуации. Оба это прекрасно понимают, но слова против не скажут. — Правда? Чонгук поднимает голову, непроизвольно оказываясь слишком близко. Хосок понимает, что, возможно, питает слабость к оленьим глазкам младшего, когда они смотрят на него так искренне и сокровенно. Ямочки на щеках старшего способны разогнать любые мрачные тучи. Именно это решает Чонгук, когда Хосок улыбается ему, одним своим присутствием помогает утихнуть буре в душе. А потом что-то идёт не так. Взгляд младшего сменяется на более глубокий, внимательный. Хосок вновь кожей чувствует нарастающее напряжение лишь от такой незначительной детали. Чонгук бегает глазами по лицу своего хёна, кажется, раздумывая. Хосок резко понимает, к чему эта пауза. Чонгук поддаётся вперёд и прижимается своими губами к его. Неловкое прикосновение длится не более трёх секунд. Чонгук отстраняется и, под тяжёлый, немигающий взгляд Хосока, прижимается к чужим губам вновь, более требовательно. Сминает их в трепетном, нежном, даже отчаянном поцелуе. Он даже не думает использовать язык — эти прикосновения не хочется опошлять, только насладиться мягкостью чужой кожи. Закидывает свои руки на крепкие плечи, ладошками вцепившись в форменную рубашку. Так отчаянно и желанно. Никому не хочется признавать, что желание обоюдное. Хосок не отвечает. Но и отстраниться считает верхом неуважения и жестокости в данной ситуации. Он медленно опускает ладони на видную талию Чонгука, сжимая пальцами упругую кожу. Ответа младший не дожидается. — Надо ли тебе это? Вопрос заставляет Чонгука замереть, судорожно облизнуть губы, не отрывая взгляда от чужих — таких красивых, с интимной родинкой, которую хочется облизнуть прямо сейчас. Но порыв нужно сдержать. — Думаю, да. В другой ситуации такой ответ не устроил бы никого. Они бы разошлись, списав безответный поцелуй на вспышку эмоций у Чонгука. С этим бы не было никаких проблем. Ни стеснения, ни стыда, ни неловкостей — они бы оставили эту общую часть времени за тяжёлой завесой рабочей смены. Однако что-то заставляет Хосока воспринять эти слова серьёзно, возможно, даже слишком буквально. Хотя кому, как не ему, можно довериться? Чонгук знает эту сторону жизни хёна. Ту, о которой он не спешит рассказывать в компании знакомых, ту, из-за которой он обычно улыбается и просто говорит: «Вам не будет это интересно». — Ты знаешь правила? Руки на талии сжимаются сильнее, прижимая плотнее. Хосок приближается к чужому лицу, впитывая каждый взгляд и эмоцию, которые мелькают на красивом лице донсена. Даёт последний шанс, чтобы сейчас собрать вещи и уйти из бара, оставив всё за дверями служебной комнаты. Оставить всё позади. И никогда не узнать прелести языка Чонгука. Чонгук вспыхивает от этих мыслей, словно спичка, глубоко вдыхая через нос, и отводит взгляд в сторону, не выдерживая натиска. Хосока непривычно много. Его кажется так много, хотя они просто стоят в объятиях. Он ощущается на каждом сантиметре тела, в самых тайных уголках души. Там, где пока не ступала нога Тэхёна, — он стоит там уверенно, обхаживая свои новые владения. Чон Чонгук слаб перед таким Хосоком. — Всё так же, как в твоих играх с Тэхёном, — спокойным, вкрадчивым голосом произносит, наконец, рыжий, склонившись к уху Чонгука, — система «красный, жёлтый, зелёный». К этому добавим ещё парочку: беспрекословное подчинение и тишина. Хочу слышать только твоё тяжёлое дыхание, возможно, скулёж и хныканье. Не бойся плакать. Говорить будешь только тогда, когда я скажу. Температура воздуха в комнате подскакивает до возможного максимума — иначе объяснить, почему Чон не может сделать и вдоха, только открывать и закрывать рот, как рыба, он не может. Дышать становится всё тяжелее, а крепкое, сильное и невероятно подавляющее тело в ничтожной паре сантиметров, никак не способствует успокоению резко ставших чувствительными рецепторов. Он и сам стал, как один сплошной чувствительный комок. Хосок не спешит. Внимательно изучает все реакции на себя, что-то решая в собственной голове. Делая выводы. Меньше всего сейчас ему хотелось бы оступиться, выпустить внутреннего зверя, припрятанного как раз для таких случаев. Но не сегодня, не в этой комнате, не с этим человеком. Сейчас о Чонгуке нужно позаботиться: дать выйти наружу всем высказанным, и нет, чувствам. Дать возможность отпустить себя, забыть о переживаниях, терзающих его бесконечно невинную душу. Зеркало напротив них приходится весьма кстати, когда Хосок мягко поворачивает донсена в его сторону и подталкивает. — Обопрись. Чонгук не видит больше путей отступления, даже если бы захотел. Жёсткий, тёмный взгляд старшего через зеркало заставляет спину покрыться толпой мурашек. Он чувствует себя жертвой. Так, словно его подали на стол, как главное блюдо вечера для гурмана, тщательно избиравшего трапезу на сегодняшних вечер. Не просто желанным, нет — единственным во всём мире, кто утихомирит проснувшийся голод в чужой душе. Горячее, тяжёлое дыхание Хосока ощущается на шее неприлично знакомым, правильным, отчего внутренности поджимаются, а мысли в панике разбегаются — так не должно быть. Сердце перестаёт стучать ровно в тот момент, когда скользкий язык очерчивает только ему известный знак на коже Чонгука. Парень прикусывает нижнюю губу, вперившись ещё осознанным взглядом в отражение, заставляя самого себя не отводить взгляд ни на секунду. Ему казалось, что так он либо сбежит, сдавшись и поджав хвост, потому что измена — не выход, либо запомнит всё в красках. Потому что выглядит это чертовски горячо. Каждое движение Хосока отпечатывается в голове Чонгука словно клеймо, которое останется с ним вечным напоминанием. И он пока не знает, хорошо это или плохо. Но так возбуждающе, когда красивые пальцы подхватывают край чёрной футболки и мягко прикасаются к губам — не поддаться просто невозможно. Зажатая между зубов ткань ощущается до ужаса хорошо. Хосок насладится всем сполна. Бархатной, нежной кожей, которая словно китайский шёлк на ощупь — хочется трогать и трогать. Подавляя в себе желание сжать, оставить роскошные бутоны засосов с яркими дугами укусов и следами от пальцев, Чон скользит подушечками пальцев по торсу, не пропуская ни миллиметр. Все впадинки, неровности, родинки и следы прошлых горячих ночей с его парнем — ничего не остаётся без дальнейшего фантомного прикосновения. Хосок и правда везде. В мыслях, на теле. Он так быстро захватил всего Чонгука без остатка — и ему даже не жаль. — Такой хороший для меня. Послушный, отзывчивый. Такой ужасный для Тэхёна. Его член в штанах заинтересовано дёрнулся. Чонгук чувствует, как что-то внутри с громким хрустом ломается, но это не больно. Это удивительно не больно. Это странно — возбуждаться от таких слов. От чужих ладоней у себя на теле. От пронзительного, незнакомого до этого момента, шёпота на самое ушко — такое чувствительное, на каждый вздох в него покрывающееся милым румянцем. Чонгук плавится, словно раскаленное железо, отдаваясь во власть чужим рукам, когда они даже ещё ничего не сделали. Только ласково прикасались, тёплые, нежные руки. Хосоку льстит такая реакция даже больше, чем доверие. Пробежавшись пальчиками по ярко выраженным кубикам, он ловко расстегивает ремень, а за ним и джинсы, стаскивая их вниз, позволяя гармошкой упасть в ноги. Хочется большего, тем более, когда есть такая свобода и такое прекрасное, податливое, как пластилин, тело. Хосок поднимает одну ладонь выше, добираясь до чувствительных — он знает это — сосков. Одного касания хватило, чтобы Чонгук, всхлипнув, выгнулся в спине, упираясь задницей в чужой пах. Хосок усмехается на такую реакцию и цепляет ногтем сосок вновь, чтобы после перехватить его двумя пальцами и медленно прокручивать, стимулируя. Кажется, Чонгук сейчас заплачет. Его брови так мило заламываются, а зубы впиваются в ткань футболки, и оба точно уверены, что слюнявое пятно таких размеров будет не скрыть. Если Хосок и решил, что сейчас — лучшее время ублажить Чонгука, то он это сделает. Бережно, со вкусом, как умеет только он. Второй рукой мягко поглаживает мясистые бёдра с внутренней стороны, плавно, не спешно, словно впереди ещё как минимум целая ночь, переходя на тазовые косточки, легко надавливая на них. Чонгука безбожно кроет. В чужих, доселе неведанных руках, которые изучают его словно самое хрупкое существо во Вселенной. Он рассыпается на мелкие осколки и собирается вновь. Через всё сознание ярким красным клеймом проходит только одно слово. — Шлюшка. Голосом Хосока. Пока одна ладонь бессовестно трогает, щиплет, тянет несчастные соски, вторая, напоследок сжав бедро, почти любовно огибает полувозбужденный член Чонгука, поднимаясь, скользит на ягодицы. Сжимает упругую, невероятно притягательную половинку, оттягивая в сторону. Чонгук всё смотрит на лицо Хосока. Хосок давно не смотрит на лицо Чонгука. Всё его внимание привлекает нижняя часть тела младшего: поджарые ягодицы, которые даже сквозь ткань боксеров, кажется, пылают жаром. Хосок оттягивает пальцами резинку боксеров, с особым удовольствием наблюдая, как она шлёпается обратно. Ребром ладони старший уверенно проезжается по скрытой расщелине, останавливая пальцы у поджатого сфинктера, немного надавливая на него, массируя края. Чонгука подбрасывает. — Умница, мой мальчик. Но он остаётся на месте. Младший скулит тихонько, но протяжно — как щенок, обессиленный и одинокий. Красивые губы искривляются, дрожат, но футболка остаётся на месте, всё больше пачкаясь слюной. Чонгук румяный, запыханный и с поплывшим взглядом — Хосоку кажется, что картины лучше он никогда не увидит. — Ты же чист, мальчик мой? — воркует Хосок, осторожно прикусывая кожу на шее. Его собственное правило — не оставлять следов. Чонгук кивает несколько раз, распахивая свои красивые глаза, словно от этого вопроса зависит его жизнь. Теперь всё будет куда интереснее. Стягивает чужие боксеры к коленям, Хосок неожиданно задаётся вопросом: представлял ли он с утра, что ночью окажется перед сочной задницей Чон Чонгука, с диким желанием засадить ему член на сухую? Нет, конечно же, нет. Вместо этого он прижимается своим пахом к прекрасным оголённым ягодицам, провоцируя Чонгука на приглушенный стон. Расценивая эту реакцию так, как угодно им обоим, Хосок наконец убирает руку от истерзанных сосков, чтобы сжать эрегированный член младшего у самого основания, выбивая из его груди отчаянный вслип. Чонгук звучит так красиво. Его член — прекрасный. Лишённый крайней плоти, выточенный, словно из мрамора. Хосок опускает вторую руку, скользя кончиками пальцев по всей длине, где-то прижимая сильнее, где-то слабее. Изучает, с наслаждением замечая в себе желание почувствовать его на собственном языке. Возможно, когда-то ему это удастся. Крупная капля естественной смазки приковывает к себе взгляд старшего — он любовно собирает её на палец, чтобы после, надавив на уретру, размазать по покрасневшей головке, цепляя уздечку и прокручивая ладонь у основания. — Тэхёну, думаю, очень нравится твой член, — в самое ухо, задевая его губами, и слегка проходясь языком по мочке, — любит, когда ты трахаешь его, не жалея грубости и сил; когда скачет на нём, чувствуя каждую венку; когда ты вставляешь в него по миллиметру, раздразнивая; когда тяжесть твоего члена ощущается на языке, как самое правильное, что есть во всём чёртовом мире, да, Чонгукки? Младший задыхается, громко, непозволительно громко скуля, пока по щеке снова катится слеза. Только не из-за боли. Движения по члену заставляют его дёргать бёдрами, упираясь в такой же крепкий, как и его собственный, стояк Хосока. Чонгуку смерть как хочется стонать, но вместо этого из горла вырывается только подбитый скулёж и всхлипы. Ловкие руки умело доводят до пика лёгкими прикосновениями, заставляя погрязнуть в сомнениях. Пальцы настойчиво проводят вниз, мягко, но упорно сжимая поджатые яички, перебирая их пальцами. Если бы тоже самое делал Тэхён, у меня бы тоже так болезненно стоял? — Ты всё делаешь так хорошо для меня, милый мальчик. Бьёт под дых. Хосок плавно двигает ладонями, выворачивая запястья и умело обходит самые чувствительные места. Играется, упиваясь чужой реакцией — такой искренней, что, кажется, почти девственной. Но простой дрочки ему уже недостаточно. Под разрушенный, высокий всхлип, такой жалостливый, старший убирает обе руки, заставляя Чонгука рыдать от безвыходности. Член с громким чавком шлёпается о напряжённые мышцы торса, оставляя на загорелой коже следы предэякулята. Возможно, Чонгуку немного стыдно от того, какой он влажный. — Закусывай футболку дальше, милашка. А своими сильными пальцами, — Хосок хватается за чужие предплечья, сменяя их положение, заставляя опустить ладони на задницу, — держи свои очаровательные половинки. Послушно вцепившись в ягодицы, Чонгук раздвигает их, с трудом удерживая равновесие на ногах. Колени трясутся. Кажется, он долго не протянет, но сказать об этом он не имеет права. Передник старшего отлетает на столик перед ними. Чонгук переводит взгляд на Хосока и давится, захлебываясь в собственной обильно выделяющейся слюне, пока живот становится неприлично влажным. Старший прикрывает глаза на мгновение, расстёгивая манжеты рубашки и закатывая на пару оборотов выше к локтю. Руки напряжены, а изящная россыпь вен вдоль предплечья и на самих ладонях, побуждает Чонгука чувствовать дрожь, поддаваясь назад. Хосок поджимает губы и резко дёргает головой влево, облегченно хрустя шейными позвонками. Он немного раздражен самовольностью Чонгука, но продолжает держать себя в руках. Его взгляд скользит по румяному лицу, полуприкрытым глазам и влажному краю футболки. Наверняка у него затекла челюсть. На секунду ему даже становится жаль видеть такую картину. Не предназначенную для Чон Хосока. — Сделаем так. Хосок подхватывает футболку, осторожно придерживая за подбородок младшего, заставляет отпустить ткань. Чонгук облегчённо выдыхает, открывая и закрывая рот, судорожно облизывает губы. Онемевшая челюсть отдаётся лёгким дискомфортом, но достаточно терпимым, чтобы продолжить. С негромким стуком колени в форменных брюках встречаются с паркетом. Хосок решает подумать о своих повреждённых коленях уже после того, как кончат Чонгук и он сам. Резким движением он поправляет собственный возбужденный член, болезненно упирающийся в ширинку. Скоро до него дойдет очередь. Мягкими укусами старший проходится по мясистым половинкам, широко лижет сильные бёдра, не жалея слюны. Чонгук впивается в нижнюю губу, прикрывая глаза и откидывая голову назад. Ласки слишком приятны, слишком другие. Немного времени уделяя упругой коже, Хосок скользит языком по раскрытой специально для него расщелине, смачивая её слюной и осторожно сплёвывает на поясницу, наблюдая, как прозрачная капля живо стекает по нежному участку. Он чувствует себя до безумия голодным. Тихий стон слетает с чужих уст, стоит сильным мазком пройтись по самому сфинктеру, очерчивая розовые края и легонько толкаясь. Чонгук дышит через раз, поджимает пальцы на ногах, молясь всем богам, чтобы не свалиться прямо сейчас на колени и не выставить зад ещё сильнее, как покорная сучка. Ради такого языка стоило решиться на измену. Движения языка кружат вокруг нетерпеливо сжимающейся дырочки, но ни разу не входя в неё. Мягкий, проворный язык проходится то короткими, то широкими и сильными мазками, заставляя поджаться пальчики на ногах. Краткие поцелуи-укусы прямо в сфинктер и осторожные посасывания — до этого момента Чонгук не понимал, что такого особенного может быть в обычном вылизывании дырки. Донсен сам до боли сжимает свои ягодицы и подмахивает задницей, безмолвно просит войти в него и не играться. Хосок бережно сжимает чужие бедра пальцами, поглаживая, успокаивая и давая сосредоточиться на ощущениях. Хватает одного сильного толчка языка внутрь, раскрывающего податливые, расслабленные стеночки, чтобы Чонгук, не удержавшись на трясущихся ногах, еле успел выставить ладонь перед собой, падая на зеркало. Щека прижимается к холодной поверхности, и это ощущается так хорошо. Пары яростных, быстрых движений внутри заставляют Чонгука распасться, он глухо всхлипывает. Новые порции слёз стекают по румяным щекам, оставляя за собой сплошной беспорядок. С громким чпоком Хосок отстраняется от влажной, пульсирующей дырочки, долю секунды наблюдая, как она требовательно сжимается вокруг пустоты, зазывая обратно к себе. — Ты был таким вкусным… Ощутимая дрожь покрывает всё тело Чонгука. — Но повёл себя так непослушно, — Хосок проводит пальцем по дырочке, задевая нежные края ногтем, — я даже расстроился. Слёз так много, что Чонгук уже не видит ничего перед глазами. Его разрывает изнутри — он был плохим, он перестал быть хорошим мальчиком, его больше не похвалят, потому что плохих мальчиков никто не любит, и… Хосок встаёт с колен и прижимает к себе младшего за талию властным движением. Пальцы уже привычно опускаются на подрагивающий член, собирая обильную влагу с живота и распределяя её между пальцев, чтобы, прихватив зубами покрасневшее ушко, обхватить его пальцами. Умело, даже очень, Хосок управляет двумя руками, размазывая много, неприлично много, предсемени по, наверняка, до ужаса болезненному возбуждению. Он выворачивает запястья, давит в правильных местах и дрочит так, что Чонгук еле сдерживает рвущиеся наружу охренеть какие сильные стоны. Ловкие пальцы массируют головку, сразу собирая и размазывая жидкость по сверх чувствительному члену, надавливая на уретру и дразня её ногтем. Кажется, у Чонгука новый фетиш. И стоит ему только открыть глаза и опустить взгляд на ласкающие его руки, как… Полный разочарования и боли всхлип разносится по комнате, разрывая симфонию из чавкающих, влажных звуков. Всё замирает, а Чон Чонгук натурально рыдает. Хосок крепко сжимает основание чужого члена, выглядящего неестественно ярко-красным. Он может представить ту боль, что сейчас разливается по каждой клетке младшего, но наказание — есть наказание. Чонгук надломлено скулит и смотрит отчаянно. — Сначала кончу я. Бёдра поддаются вперёд, и младший только сейчас чувствует, насколько сильно стоит у Хосока. Настолько же, наверное, как и у него самого. Крепкий член, упирающийся ему в самый зад, заставляет Чонгука жалобно заломить брови. Эта выдержка Хосока заставляет нервно сглотнуть и задрожать. — Давай, щеночек. Голые коленки впечатываются в паркет — Чонгук буквально падает на них, не чувствуя ничего, в погоне за собственным наслаждением. Он смотрит снизу вверх так преданно, как собака на хозяина — Хосоку не может не нравиться такая картина. Чонгука сжимает свой член у основания, заставляя откинуть желание — провернуть запястье пару раз и блаженно кончить — куда-то на самые затворки. Он должен быть хорошим мальчиком, послушным, потому что плохих никто не любит, они не достойны оргазма, они не могут быть… — Умеешь быть таким замечательным, мальчик. Хосок немедля расстегивает ширинку ловкими, своими — о, боже, Чон Чонгук, соберись, — изящными пальцами и достаёт член. Усыпанный поистине невероятными венозными нитями, с крупной головкой. Донсен никогда так не хотел ощутить тяжесть чужого члена у себя на языке, как сейчас. Бережно, как умеет только он, рыжий ведёт по чужим губам головкой, ненавязчиво надавливая на истерзанную укусами нежную кожу, размазывая по ней крупные капли своего предэякулята. Чонгук смотрит. А когда не хватает выдержки, слизывает с собственный губ вкус старшего, задевая кончиком языка тёмную головку. — Давай сюда свой безвольный язычок. От такого Хосока его прошибает, заставляет канючить и открыть рот, отдавая свою глотку в пользование. Тяжесть члена во рту ещё никогда не доставляла Чонгуку такое удовольствие. Нежно, даже любовно, член скользит по всему языку, не задерживаясь внутри. Такие мягкие, поступательные движения вынуждают блаженно прикрыть глаза и расслабиться. Насколько это возможно, когда ты так постыдно течёшь на пол в комнате для персонала. Пропуская сквозь пальцы влажные, растрёпанные чёрные волосы, Хосок откидывает их со лба, открывая себе совершенно изысканный вид на хорошего мальчика. Трепетно перебирая пряди, он параллельно с этим сантиметр за сантиметр входит в чужое горло, с нескрываемым азартом наблюдая, как скрывается его член. — Так хорошо принимаешь мой член, так прелестно выглядишь сейчас, совсем не похож на непослушного мальчика. А теперь расслабь горло. Литым, сильным движением Хосок до основания входит в чужую глотку, облегчённо выдыхая. Стеночки приятно сжимают его, обволакивают и, наконец, дарят долгожданное ощущение наслаждения. Чонгук, не обращая внимание на рвотные позывы, втягивает щёки и пытается шевелить языком. Вознаграждение в виде тихого стона не заставляет себя ждать. Ласковые прикосновения к щеке идут в разрез с жёсткими толчками в самую глотку, заставляя Чонгука задыхаться. Хосока не хватает на спокойный, размеренный минет — он натягивает податливого Чонгука на себя, упиваясь смесью слёз, слюней и его собственной жидкости на чужом лице. Губы припухли, а уголки рта безбожно покраснели. Пальцы с силой сжимают корни волос, пока беспорядочно и остервенело бёдра Хосока двигаются. Так профессионально и красиво, что, возможно, если бы не ситуация, то Чонгук бы даже позавидовал. Подрагивающей рукой младший вцепляется в крепкое бедро, сжимая пальцы. Он вспотел, он мокрый везде, и ему так стыдно осознавать, что под ним буквально лужа. Младший судорожно глотает, заставляя Хосока прикусывать в удовольствии свои мягкие губы, когда стеночки глотки сжимаются вокруг непривычно большого члена. Чонгуку даже больно. Собственное удовольствие ушло на второй план. Так себя обычно чувствует Тэхён? Слабые стоны прослушиваются в громких, очень громких хлюпающих звуках, посылая по члену Хосока в чужой глотке вибрацию. Чонгук даёт ему всего себя, доверяет, даже здесь, зная, что он остановится, когда будет на грани. Ведь кому доверять, как не ему? Но это не отменяет того факта, что Чонгуку нравится. До лужи под ляжками нравится, до слабых, на грани сознания, стонов, нравится до напряжённой выгнутой спины и прикрытым глазам, из которых нескончаемым потоком текут слёзы. Он на грани и сто раз это может повторить, покуда Хосок будет так и дальше заботиться о нём. И даже сейчас, когда горло нещадно спазмирует, а челюсть онемела, из-за чего чувствовать её кажется нереальным; когда глаза ноют от бесчисленных и бесконечно долгих слёз, закатываются и закрываются; когда от сильного — Чонгук никогда не был так возбуждён с Тэхёном — возбуждения кроет, как от дозы наркотиков; когда Хосок с громким шипением толкается в его рот, особо жёстко засаживая член так, что головка перекрывает доступ к кислороду, Чонгук задыхается, пока Хосок кончает, сильно изливаясь внутрь. Его хватает только на слабое постукивание пальцев по бедру Хосока. Желание кончить самому почти слепит его, и Чонгук чувствует себя самым счастливым на земле, когда его, жалкого, изнемождённого, Хосок бережно обнимает за талию, поднимает и вновь разворачивает к зеркалу. Он даже не помнит, в какой момент член выскользнул из его рта. Одного взгляда на себя в зеркало хватило, чтобы заскулить. — Такой разбитый. Разрушенный. Жалкий. Возбуждённый. Мальчик, ты такой прекрасный. Чонгук медленно моргает, через раз вспоминая как дышать. Хосок ласково поднимает влажные от пота волосы со лба. — Смотри на себя. Хосок властно перехватывает член, отнимая безвольно-слабую руку. Чонгук громко всхлипывает — ему так больно, так страшно кончить. — Давай. Кончи. Всего пару — позорно, пару, — движений руки старшего, даже не касаясь головки, и этого голоса, подчиняющего себе целиком и полностью, хватает для того, чтобы чертовски сильными струями заляпать зеркало в служебной комнате. Из него всё выплескивается и течёт, так много, так много. Удовольствие и накатившаяся усталость сковывают его по рукам и ногам, только спустя десятки секунд до него доходит, что вовремя приглушённый рукой Хосока крик — его собственный. От него не осталось ничего. Верно. Он разбитый, разрушенный, жалкий. Впервые в своей жизни. Поэтому приходить в себя после такого кажется непостижимой задачей. Всё, что хочется Чонгуку, — так это свалиться на пол, сжаться в позе эмбриона и дышать, когда воздух наконец-то станет доступным. Он бы так и сделал, была бы его воля. Но вместо этого Хосок на удивление быстро пришёл в себя, бережно взял Чонгука на руки и посадил на стул. Вынул из какой-то полки — о которой он даже не знал, а он здесь работает, — пачку салфеток и стал бережно, словно обращаясь с хрусталём, вытирать Чонгука. — Хорошо справился, молодец. Такой красивый, ласковый и послушный мальчик. Это помогает. На удивление. Чонгук вздрогнул, непривыкший к заботе после сессии, а особенно — к себе. Теперь слова Тэхёна о заботе после секса не кажутся такими странными и вынужденными. Донсен с наслаждением замечает, что это всё-таки приятно. Позволяя Хосоку стереть с кожи все следы, а также одеться, когда до младшего вдруг начинает доходить, что произошло. — Всё в порядке? Чонгук неловко кивает, вперившись взглядом куда-то за Хосока. Доходит, наконец, факт его измены всей любви его жизни. С их общим другом. Хосока этот факт не беспокоит. Сменив беспокойный взгляд на флегматичный, он отправляет целую стопку грязных салфеток под столик, в мусорник, доставая порцию новых. Выглядит он не так потрёпанно, как после бурной сессии. В нём нет ни одного изъяна — только небольшое пятно на брюках в области ширинки. Закончив с очисткой комнаты, Хосок оглядывает её нечитаемым взглядом, останавливаясь только на Чонгуке. На пару мгновений. Отмечая, что тот выглядит забавно-напугано, он в последний раз вытирает руки о чистую влажную салфетку, отправляя её к другим. Передник осторожно ложится на своё законное место. Хосок поправляет волосы и выходит из служебной комнаты, оставляя Чонгука наедине с собственными мыслями. Клиенты есть, и это радует. Заскочив за стойку, Хосок вновь благодарно кивает Намджуну, со слабой ухмылкой сменяющего бейджики. Он не глухой, ещё и сообразительный, но осуждать — нет, это не в его стиле. Намджун в привычном жесте хлопает по его плечу, проходя в противоположный угол зала. Хосок напряжённо выдыхает сквозь зубы, отпуская себя и приступая к работе. Он сделал то, о чем его просили, а мораль — не для него. Знакомое белое полотенце привычно оказывается в руках. Постоянный клиент дружелюбно подходит к барной стойке, привлекая к себе всё внимание Хосока. Ответная добрая улыбка не заставляет себя ждать. Верно. Это его работа — слушать других, не говорить ничего конкретного в ответ, а только поддерживать, да подливать алкоголь. Выговорившись, клиент заказал себе ром и удалился, занимая знакомую ему VIP-комнату. Все заняты. Обычное дело для почти полуночи. Работа начинает кипеть, заставляя Хосока расслабиться и отдаться знакомому течению. Тяжёлые шаги за спиной заставляют отвлечься от работы и обернуться. Чонгук выглядит спокойно, собрано — в общем, более привычно, чем минут двадцать назад. У него ровный, уверенный взгляд, направленный на слабо ухмыляющегося Хосока. Он снова хочет что-то сказать. Лёгкая, элегантная поступь по лестнице заставляет переключить внимание на посетителя. Удивительно, как можно выучить, как звучат шаги человека. Чонгук вздрагивает, как от удара, и делает два шага назад. Хосок кладёт руку ему на плечо и сжимает, оказывая немую поддержку. Ким Тэхён, собственной персоной, удивительно не часто приходящий на место работы своего парня и друга, подходит с широкой улыбкой к барной стойке. — Чонгукки, — мягко произносит он, подзывая к себе. Тот огибает стойку и встречает своего возлюбленного, крепко сжимая в объятиях. Хосок думает, что тот делает это искренне, потому что только погрязший в сомнениях, Чонгук поймёт, что ему нужно, что дорого. Чего ему правда хотелось бы. Пока Тэхён что-то мило щебечет, Чонгук откровенно пялится на парня, разглядывая словно в первый раз. Неожиданно он прерывает Кима и мягко целует в губы, привлекая к себе внимание. Долю секунды Тэхён не понимает, что нашло на Чона, но после, смягчая взгляд, сжимает его в объятиях, заполняя собой всё пространство. Хосок по-доброму ухмыляется, закидывая полотенце на плечо. Проходит к парочке и приветливо, под полный беспокойства взгляд Чонгука, обнимает Тэхёна, здороваясь. Они остаются хорошими знакомыми. Тэхён продолжает что-то болтать, не замечая, как напрягся Чонгук, стоило рыжему подойти к нему ближе, притянуть за плечи к себе, обнять, в исключительно дружеском жесте. На прощание. Другого повода и нет. Или есть? Чонгук сглатывает накопившуюся слюну, с замиранием сердца слушая глубоко отпечатывающиеся в нём слова хёна: — Всё хорошо, Чонгук. Я молчу. Ты молчишь. Только теперь для тебя всё поменяется. И, если тебе захочется узнать эту сторону получше, ты знаешь, где меня найти.