треугольники

Саша нервно теребит салфетку и оглядывается — Марк опаздывает на несколько минут, а она вся на иголках и взгляда от двери не отрывает. Привычные встречи в кафе, сырники и кофе без сахара — всё так неественно нормально, что Трусова к этому привыкнуть не может. Она не думает, что в её жизни способно быть хоть что-то перманентно-естественно. Лёгкая влюбленность юниорки в девочку, разделявшую с ней лёд и главные старты превратилась в ноющую зависимость, отдающую резкой болью в сердце. Маленькая, стержневая и идущая напролом Анюта всегда казалась для Саши недосягаемой — нежной, романтичной, но с такой ледяной завесой, что не увидишь истинных чувств. Саша поступала по-разному — пропитывала холодным-теплым отношением, обнимала-уходила, оставляла-возвращалась, и так по кругу. У Трусовой сдвиг по фазе из-за Щербаковой, которая заставляет её задыхаться от неопределённости и мерзкого чувства использования. У неё перед глазами яркими вспышками то, как она целуёт тонкие бедра Ани; смятая, задранная юбка, томное дыхание, горячие касания — грубые, быстрые, жаждущие разрядки; внутри узлом скручивает от воспоминания о чёрном кружевном на её мокром стане — влажном, разводящем внутри пожар, оставляющий за собой лишь табачный пепел разочарования и неоправданных ожиданий на фаянсовых рёбрах. А потом Аня плачет. Плачет так громко, так сильно, заставляя ноги подкашиваться — у Саши выбивает дыхание из лёгких. После — она замечает еле сдерживаемые слёзы Валиевой, отстраненность Щербаковой, с пропиткой блеклости и взаимно-болезненных взглядов. И всё, всё понимает. От Марка пахнет приятной терпкостью морозной мяты и бергамота, шея блестит от пота — день выдался поистине жарким. Он улыбается открыто, по-настоящему, и Саша думает о том, что она может меняться каждый раз, а Кондратюк остаётся неизменно добрым, исцеляющим её разбитые мечты и болезненные ссадины на коже своей искренностью, заботой и нежными касаниями. — Прости, пробки, — садится рядом, целует её в щеку и девушка устало улыбается. — Сырнички? — Да. Хочешь тоже? — С твоих рук — всё, что угодно. Саша улыбается, смотрит на него и думает о том, что хочет полюбить взаимно, без боли, искренне. Марк смотрит на неё, как на самое прекрасное создание, постоянно изнывает от нехватки её касаний и спасает. Он — теплота, с дуновением вечернего летнего ветра, яркий и солнечный, полная противоположность с сияющей улыбкой. Марк Кондратюк, конечно, замечательный, но не такой, как Анна Щербакова. Саша ищет возможность поговорить с Аней, бежит за ней, наплевав на гордость, но девушка уже давно принадлежит другой, как бы она не хотела отчаянно привязать её к себе. она не вернется, шепчет ей разум, но она должна, заныло сердце. — Я тут подумал, — Марк медленно поглаживал её ладонь большим пальцем, делая небольшие глотки холодного черного чая, — как насчёт того, чтобы рвануть отдохнуть? Сезон-то у нас закончился. — Вместе? Ты и я? Саша произносит это неуверенно, но тут же рассеивает свои сомнения, когда видит его улыбку. — Да. Вместе. Как насчет Дубаи? Трусова улыбается. Как бы не изнывало собственное сердце сейчас, потом будет лучше. Она забудет всё: несчастную-глупую-безрассудную любовь, сведёт общение на минимум, будет счастлива с другим, и в её глазах будет блистать другое чувство — взрослое, осознанное, искрящееся. Она будет целовать его, не вспоминая о ней, выкладывать совместные фотографии в социальные сети, совсем не заботясь о реакции на них, ходить на интервью, не думая постоянно о прошлой влюбленности. Она будет другой. Влюбленной и счастливой. Саша утопает в объятьях парня. Всё будет хорошо. По-другому быть не может. Любовь обязательно придёт. И когда это случится, она назовёт тебя по имени, растопит твоё сердце, привяжет к себе и никогда не отпустит. Эта любовь будет полна смеха, заботы и нежности; она тоже может разбить твоё сердце, пропитаться ссорами и недосказанностью, но точно не будет играть с тобой в различные игры — такая любовь знает, что жизнь итак тяжела, безобразна и жестока. *** Аня поправляет футболку, отбрасывая каштановые пряди назад и поднимается с кровати. Ночной город отражается в расширенных зрачках — пульсирует ярким светом и гудит в ушах вечной скоростью и гулом моторов. — Ты чего проснулась? Щербакова улыбается и поворачивается к источнику тихого, нежного звука: Камила зевает, сонно потирая глаза, а Аня до сих пор не верит: прошло несколько недель с момента их поцелуя, которое поспособствовало созданию такого хрупкого «мы». Анюта смотрит в шоколадную радужку напротив, а там искры ночного костра завораживают своим блеском. Ками в лунном свете с раскинутыми по подушке тёмными волосами — на Аниной подушке — смотрится чертовски эстетично, прекрасно; и захватывает дух. Они смотрят друг на друга и чувствуют пожар, разгорающийся где-то под тонкими рёбрами. Щербакова присаживается рядом, нагло, по-собственнически касаясь её оголённого бедра, по-родному мажет кончиком носа по щеке и опаляет горячим дыханием чужую кожу. Камила оставляет на губах долгий приторно-сладкий поцелуй и хвойный запах на подушке. — Ками, кушать хочешь? У нас там роллы остались. Аня улыбается, поглаживая её волосы. Шелково-приятно. — В два часа ночи? Конечно, хочу. Щербакова смеётся, а Камила смотрит очарованно-влюблённо. В чёрной-чёрной ночи они смеются, танцуют под любимые песни, доносящиеся из динамика Аниного телефона и целуются сладостно-нежно. Они чувствуют одно на двоих сердце. Вселенная отпечатывает в памяти двух по уши влюбленных девушек, касающихся друг друга и оставляющих поцелуи на чужой коже — чувствовать себя дома в объятьях другого принято называть счастьем. Камила прижимается к Ане, и та вдыхает её аромат: пахнет шоколадным кремом, клубничной тянучкой и любовью. — Ками, помнишь ты спрашивала меня, что с тобой будет на следующей Олимпиаде? Валиева замирает от неожиданности вопроса. Сглатывает. — Помню. Ты тогда мне не ответила. Аня смотрит на неё, не в силах оторвать взгляд. — Я с тобой буду. Щербакова верит в себя, в неё и такое родное, без которого невозможно жить — «мы». Спустя ещё месяц Аня удаляет с ноутбука все старые электронные записи, касающиеся её первой изнеможденной влюбленности. Стирает с грустной улыбкой на лице, в сердце ощущая даже некую благодарность. Если бы не она, Щербакова могла не осознать того, как для неё важна одна особенная девушка с чарующей улыбкой. А в их первую годовщину она создаёт один-единственный документ, в котором оставляет пару слов, сохраняет их и выходит. Надеяясь не возвращаться и не писать туда больше никогда. «Дорогой дневник, не поверишь, но теперь я счастлива». И воздух, кажется, навсегда пропитался тонким ароматом шоколада.