треугольники

Серые камни падают на водную гладь, оставляя круги, не более двух-трех. Надо бы найти идеально плоский булыжник, но таковых у небольшого озера нет. Да и не озеро это, а какое-то весеннее месиво из воды, грязи и отпечатков утиных лап. Грязные капли падают на идеально белые кроссовки Щербаковой, но та будто и не замечает, погруженная в свои собственные мысли. А мыслей этих — рой жужжащих пчел, которые все никак не могли успокоиться, кружили, кусали. Продолжали свой безумный полет. Скоро надо будет идти в Хрустальный на тренировку, а Аня пропадает здесь, рискуя простыть, шмыгать носом, сбивать температуру; а сначала опоздать, извиняться перед Этери Георгиевной, ловить удивленные взгляды девочек из группы. Среди них — шоколад и апельсин, внутреннее тепло и пылающий огонь. Такие разные, важные, значимые для Анечки. Она поднимает ворот куртки. Становится холодно, ветер задувает куда-то за шею, где так грубо прикусывала кожу Саша; и где ее нежно-нежно целовала Камила, оставляя свои поцелуи как лепестки ромашки. Действительно, ромашка, любит-не любит, нужна-не нужна. Если верить Медведевой, мы загружены в матрицу, то есть Ками ее любит. — Эй, — ее плеча осторожно касаются, и Аня остро чувствует аромат апельсина, царапающий ноздри. — Замерзнешь ведь. — Не сахарная, не растаю, — хмыкает Щербакова, продолжая бросать камни в воду. Неуспешно. — Поговорим? — предлагает Трусова, аккуратно садясь рядом на тонкую двухместную скамейку. — Как ты меня нашла? — Проследила. Так ты ответишь на мой вопрос? Аня поворачивает голову и встречает цепкий взгляд Сашиных глаз. Старается не отводить взгляд, как бы это тяжело не давалось. Веревка уже не так стискивала горло, удушение чередовалось со спокойными вздохами. На улице холод и слякоть, а в душе одиночество. Аня вспоминает, как когда-то они возвращались вдвоем с тренировки, обсуждали прокаты, и после глотка горячего латте из автомата Саша неожиданно поцеловала ее в уголок губ. Так несмело, а Анечка слизнула с губ вкус орехового сиропа. Все перевернулось тогда, хотелось рассказать, что она чувствует; а в голове — осуждающий взгляд Камилы. Ещё Аня вспоминает, как взяла Сашу за руку после того, как завалила два четверных подряд — то неосознанное движение, от которого даже Трусова вздрогнула. Но ей так хотелось с кем-то разделить эту боль, поэтому она подъезжает, неразборчиво скулит в апельсиновое плечо, берет за руку, перебирает чужие пальцы и сжимает их крепко. И чувствует холод. Будто читает чужие мысли: «да, я возьму тебя за руку, вытащу из твоей беды, если ты захочешь; но я способна утянуть тебя в любое болото, и ты не будешь против». Щербакова резко отстраняется, спешно извиняется, и уходит со льда. Трусова что-то кричит вслед, Валиева нервно кусает губы, Этери Георгиевна только машет рукой. «Пройдет, девочки. Работаем». — Я не хочу с тобой разговаривать, Саша, — качает головой Анечка. Та пытается ее схватить за запястье и жарко говорит: — Если это из-за Марка, скажи, я с ним разойдусь. И у нас с тобой все будет иначе, без тайн и спонтанного секса в раздевалке. Анечка вздрагивает, как ужаленная очередной пчелой-мыслью. — Дело ведь не только в этом, — почти шепчет она. — Не в тайных отношениях, я могла бы тебя любить и без них. — А в чем? — серо-зеленые глаза смотрят испытующе, цитрусовый запах давит под ребрами. — Жаль, что у нас все это не по-настоящему. А теперь прости, мне надо бежать. Саша пытается что-то сказать, задержать ее, но все впустую. Все уже не имеет никакого значения, что связано с апельсинами внутри нее. В голове вспышками появляются воспоминания. Анечку обнимают после успешных прокатов и гладят по волосам, успокаивая. Запах дезодоранта вперемешку с запахом какао. Какао — исключительно горячий, а вот чай лучше прохладный, зеленый, с долькой лимона. А если черный — то непременно с молоком. Анечка каждую мелочь помнит, как молитву. Вот они садятся в самолет на соседние места и хихикают, дурачатся, тихий смех согревает душу. На сборах остаются в одном номере допоздна, разговаривая или просто сидя молча за чашкой чая. Одним вечером у Алены они слушают песни под гитару, знакомый голос даже подпевает, и получается тонко-красиво. Эти моменты навсегда в памяти. Щербакова смахивает некстати подступившие слезы почти у дверей Хрустального. Ты мне нужна, Аня На её день рождения Аня заходит в цветочный магазин, выбирает букет розовых гиацинтов и плюшевого котика. — Неужели это мне? — Да, вы так похожи! — Ой, ну не ври, Анечка! Запах шоколада становится невыносим, он душит её, и Аня не сдерживает слез, остановившись в коридоре по пути к раздевалкам и упираясь лбом в холодную стену. Грудная клетка вздымается от зарождающейся истерики внутри, но со спины ее обнимают чьи-то теплые руки. — Тише, Анечка, тише. — Ками, — выдыхает Аня, чувствуя знакомый запах. — Ками, прости меня! — Я же сказала быть тише, — нежный голос раздается над ухом. Она кивает, лишь бы только ее не отпускали. Иногда, чувствуя внутри себя ворочающуюся совесть, Анечка винила себя за то, что приучила Камилу к невыносимой безмолвной любви. Она обещала себе давным-давно, что если в нее кто-то влюбится так, как она в Сашу, она обязательно сделает для своего избранника все, что нужно, чтобы тот был просто счастлив. А теперь она сама загнала себя в беспросветный тупик. — Камила, я была неправа, — шепчет Анечка, обмякнув в чужих объятиях. — Это твой выбор, — печально говорит Валиева, чуть отстранившись от нее. — Поверь, ты мне нужна. Никто более. — Саше своей это скажи, — почти выплевывает Ками, разжав свои объятия, и Щербакова чуть не падает на колени. — Думаешь, если я тебя жалею, то приму обратно? Страх сковал Аню своими тяжелыми тисками. Вдруг действительно Камила больше никогда не посмотрит в ее сторону, ничего не сделает с ней такого теплого, пьянящего, нежного? Но стоит ли ждать, когда хоть кто-нибудь решится сделать повторный шаг навстречу?.. — Она не моя, — на нее вопросительно смотрят. — Она с Марком… Мы поговорили… — Очень за вас рада, — в голосе Валиевой все те же металлические нотки равнодушия. — Нам нужно идти на тренировку. Ты просто стояла, ревела в коридоре, вот я и решила подойти по старой дружбе. Не думай ничего такого. И в этот момент все предохранители внутри слетели. Уменьшив расстояние между ними, Аня взяла за руки Камилу и притянула ее к себе. Два горящих темных глаза будто хотели сжечь ее насквозь; но не отталкивали, наоборот, разжигая огонь внутри. Анечка поднесла свои губы к чужим чуть быстрее, чем следовало, но их могли заметить, поэтому скорость была оправдана. Это оказалось так искренне и пылающе, что она прокляла себя сто раз за то, что могла променять их на чертов апельсин. Губы у Ками мягкие, податливые, а на вкус — словно самая спелая и вкусная черешня с сада. — Люблю, — шепчет Аня. На какой-то миг все стало совсем неважно. Хрустальный, их треугольники, чужие люди, разговоры, тренировки. Их любовь была уж слишком больной, чтобы вообще иметь место быть в нормальной жизни. Их любовь была непритязательной и одновременно — крайне зависимой. Только мелькнувшие на льду темные угольки глаз и незаметное прикосновение рук, большее — под запретом. Только Саша да Женя знали, что за искры между ними обеими. — Если бы ты знала, Анечка, как сильно я тебя люблю. Сердце совершило больной удар о ребра, будто расколовшись изнутри на мелкие осколки, а в грудь выплеснув горячую кровь. Воздуха резко перестало хватать, как у рыбы, выброшенной на берег. Все оказалось вмиг таким простым и ненужным, а слова легко слетали с языки, а искры глаз напротив — такими родными. Она так скучала.