It's consuming me

      ***       Адмиралтейский госпиталь был расположен в лесопарке. Высокие деревья, буйство кустарника, клумбы вдоль подъездных дорожек – все это цвело, пахло, вырабатывало кислород и отвечало эстетическим требованиям большинства землян. А Спока тошнило от одного только запаха и вида.       Ранней осенью здесь было еще и прохладно, пасмурно – кончики пальцев кололо ознобом, стоило только выйти из кара. Густая облачность грозила дождем, но и без него местность была достаточно неприглядна. Приезжая сюда уже в 16 раз, Спок даже не одергивает себя – угнетает его причина приезда, а место – лишь добавляет негативных интерференций, не более. Все, что он пытается сделать, так это не думать о причине, потому согласен позволить сознанию полностью сосредоточиться на окружающей среде. Ведь как только он поднимется на крыльцо и войдет в здание, отвлечься уже не получится.       В просторном холле несколько посетителей, медсестер и пара администраторов за стойкой. Побывав здесь уже 16 раз, ему не нужно представляться или показывать пропуск. Как и указывать дорогу – лестницы и коридоры останутся в его памяти до самой смерти. И это – самое скучное воспоминание из возможных. Самое нелепое, но и самое болезненное, к его удивлению, – он останавливается у двери в палату, и тут же вспоминает, почему. Сюда он приходит как на Голгофу. Вот только не к вымышленному религиозному символу и даже не к Кирку – к самому себе. К тому, что осталось от него, после сокрушительного поражения сразу и перед логикой, и перед чувствами.       «Его ложь и твой самообман», – тихо, холодно и весомо произносит внутренний голос, и Спок в который раз готов взвыть от собственного бессилия. У него нет сил противостоять ни логике, что вьет из него веревки почти не метафорически, ни чувствам, что однажды вырвались из-под контроля и с тех пор отравляют его жизнь. Но если момент первого эмоционального проигрыша отследить достаточно сложно, то сдача позиций перед логикой произошла 17,5 земных суток назад. Именно тогда все началось, но Спок не в силах предугадать, чем все это закончится – даже о каких-либо вычислениях нет и речи.       Более чем 17 суток назад доктор Маккой диагностировал признаки жизни в теле умершего капитана, а потому нашел нужным отправить того в этот госпиталь. И тогда же, наблюдая за размещением капитанского тела в большой светлой палате со множеством передовой медицинской аппаратуры, Спок в первый раз услышал голос своего разума не метафорически.       В его голове это выглядело более чем странно – он никогда не позволял своему воображению использовать зрительные или слуховые образы в процессе размышления. Не было нужды представлять ход каких-то событий воочию, чьи-то поступки, реакции, эмоции – равно как и свои собственные – фантазии не приносили практической пользы. Визуализация мышления: поиск ответов, построение гипотез, вычисление вероятностей – все это было сознательно атрофировано вулканцами за ненадобностью – скорость работы их мозга позволяла приходить к заключениям без вспомогательных средств. Поэтому, впервые переступив порог палаты капитана, он был донельзя удивлен образу, что возник в голове.       Яркий, четкий, подробный – этот образ заставил усомниться в своей нереальности. Но в чем Спок должен сомневаться, если видел в своем сознании самого себя? Ровно таким, каким видел еще утром в зеркале ванной комнаты? Визуальный образ его собственного «я» внимательно смотрит на него, а потом произносит: «его глаза», и Спока тут же погребает под лавиной воспоминаний о глазах Джима Кирка. Его взглядах, его эмоциях и чувствах, выражаемых невербально посредством глазных яблок.       Эйдетическая память фиксирует все, а длительное пребывание вблизи объекта наблюдения позволяет воспроизвести видение прошлого с минимальной погрешностью. Микроскопической – позволил бы Спок. Он прекрасно помнит эти глаза. Он может узнать их из тысяч других. Они всегда вызывали в нем эстетическое приятие – с первой встречи и до последнего раза, когда он видел их. Последний раз был более двух недель назад, и наверное, потому Спок сейчас вспоминает о них – он слишком давно не смотрел капитану в глаза.       Его «двойник» в голове просматривает эти воспоминания вместе с ним и только чуть поджимает губы, выражая этим полную незаинтересованность в повторении того, что они оба прекрасно знают. Спок смотрит в свои собственные глаза и только поднимает бровь в немом вопросе: зачем все это? Зачем часть его сознания визуализирует сама себя, зачем прибегает к голосовым модуляциям и зачем вызывает из памяти выборочные эпизоды? Вместо ответа на этот вопрос перед мысленным взором возникает видение кресла из рабочего кабинета отца на Вулкане, и его «двойник» располагается в нем без эмоций, но с удобством.       «Его кожа», – собственный размеренный, спокойный голос разносится как будто не только в голове, но и в реальности, и Спок оглядывается в поисках источника звука. А не найдя, торопится и сам присесть – на стул для посетителей возле кровати капитана. Он ошеломлен – не только подобной реакцией подсознания, но и его силой и возможностями – на смену воспоминаниям о глазах капитана моментально приходят воспоминания о его коже. Теплой, упругой, горячей, в ознобе – с мурашками или – отличающейся от своего перманентного состояния по цвету: румянец, бледность, желтизна, синева. Множество оттенков, множество структур и точно такое же множество ситуаций, когда Спок имел возможность или наблюдать, или контактировать непосредственно.       Он отмечает, что этот ворох видений заставляет его участить дыхание и испытать нечто похожее на настоящий страх. «Что здесь происходит?» – он задает вопрос самому себе, насильно обрывая поток воспоминаний, и впивается взглядом в неподвижную фигуру в кресле. «Ответ тебе известен», – скупо отвечает ему та и смотрит в ответ. Без интереса, без единой тени эмоции, без попыток ввести в заблуждение. Констатирует факт, и Спок тут же закрывает глаза, пытаясь абстрагироваться и от «двойника», и от воспоминаний, что продолжают мелькать на периферии «зрения». Он пытается прийти к ответу логическим путем, но ему не нравится то, до чего он доходит в своих размышлениях.       «Желание самообмана в высшей степени нерационально. Намеренная попытка оправдать собственные действия ложными побуждениями ведет к дестабилизации упорядоченной структуры. Первичное возникновение и итерации приводят к тому, что игнорирование сложившейся ситуации побуждает к запуску защитных механизмов», – озвучивает другой Спок его собственные выводы. И будь на его месте Кирк, он бы выразился иначе: «К тебе постучались собственные мозги, Спок! Им там стало тесно или вы что-то не поделили?» Емко, витиевато, но от этого не менее точно.       Его разум, его рациональное, его логичное, его скепсис, беспристрастность и отрешенность больше не могут игнорировать то, что происходит в подсознании по воле чувств. Спок смотрит в глаза вулканской части своего сознания, а видит человеческую – в воспоминаниях.              ***       Поздним вечером он возвращается в корпоративную квартиру, машинально выставляет в климат-системе повышенную температуру воздуха и с глубоким вздохом опускается на диван. После больницы он направился в Адмиралтейство, потом встречался с членами экипажа, а в довершение имел разговор с отцом, который прилетел на Землю по делам Нового Вулкана.       Спок чувствует скорее ментальную усталость, чем физическую от подобной насыщенности дня, но стоит ему только ослабить контроль хоть немного, и мысленное «я» снова появляется перед закрытыми веками. «Его улыбка», – тут же раздается в сознании, и по воле этого голоса воспоминания не заставляют себя ждать: сотни улыбок капитана Кирка, сотни комбинаций мимики, сотни эмоций… Радость Джима и его восторг. Его восхищение или лукавство. Задор и вызов. Искреннее счастье или фальшивое спокойствие. За время службы под началом этого человека Спок видел их столько, что поневоле начал не только каталогизировать, но и разбираться – ведь более эмоциональным человеком в их экипаже был разве что мистер Скотт. Зато капитан был, несомненно, самым щедрым в способах передачи своих чувств посредством мышц лица.       Спок почти в панике от того, что это происходит снова. Он мог быть ошеломлен в первый раз, но во второй – нашел причину, а это значит, что дальше его сознание будет искать способы восстановления ментального равновесия. Спок уже знает, что обманывает сам себя, что игнорирование собственных чувств привело к тому, что подсознание ищет выход из сложившейся ситуации без его непосредственного участия, но неужели выход будет таким? Он четко осознает, что это – конфликт «интересов» его рационального и чувственного, но все еще не понимает предмета этого конфликта. Да, его отношение к капитану Кирку достаточно сильно видоизменилось за время их знакомства, и теперь, после травмирующих событий двухнедельной давности, Спок снова не может не анализировать поступки капитана и его мотивы, к ним побудившие, но это все еще не значит, что этот процесс должен был привести к столь неординарным последствиям.       Спок прекрасно помнит свою ярость, свою боль и желание возмездия. Он помнит, как кипела кровь в его венах, требуя крови чужой. Как все его естество отказывалось принимать смерть Кирка, отказывалось отпускать его от себя, отказывалось разжимать руки на шее Хана, и этот опыт он никогда бы не захотел пережить вновь. Однако он не может не осознавать, что подобная потеря самоконтроля не пройдет бесследно. И пусть, спустя какое-то время, он смог вернуть себе выдержку, но теперь становится очевидным то, что сила воздействия была гораздо глубже, чем он определил ранее. Хан и Кирк – это дестабилизированное варп-ядро в катре Спока, если бы он позволил себе прибегнуть к метафоре. И если бы – его интересовало то, какими именно словами описать случившийся факт – суть от этого не изменится. Как не изменится и то, что механизмы его ментального восстановления уже запущены. Другой вопрос – что это за механизмы.       Спок долго медитирует, стараясь очистить сознание и упорядочить полученную информацию. Шаг за шагом, он как будто разбирает камни, выпавшие из крепостной стены – возвращая их на место, он возвращает себе целостность своего сознания. По крайней мере, пытается это сделать до 02:47 после полуночи – потом его выдергивает из фазы быстрого сна новая попытка бессознательного намекнуть на то, где же находится корень проблемы.       «Твои ноги…» – шепчет его сознание его же голосом, наполняясь воспоминаниями о капитанских ногах. О стройных бедрах, крепких икрах, угловатых коленях и аккуратных ступнях. О том, как капитан стоит, как размеренно прохаживается по мостику, как бегает, бьет или падает, потеряв равновесие.       Голос тихий, горячий, вкрадчивый – шепчет как будто на ухо и одновременно срывается с пересохших губ Спока. А тот в это время не может не отметить, наблюдая ворох видений, что эта часть тела капитана была ему не менее эстетически приятна, чем его глаза. И это указывает на то, что фиксация отнюдь не на конкретной особенности организма, а на организме в целом. На этом человеке. На этом индивидууме. И Спок не может осудить себя за это – капитан – самая важная часть экипажа, корабля, миссий, – но уже и не пытается назвать себя беспристрастным – Джим – не только капитан, но и его друг. И здесь степень важности этого индивидуума уже не исчисляется только должностью. Капитан важен как Джим – как бы его вулканская часть ни отрицала степень значимости отдельной личности для социума в целом. Джим близок ему, но это все не значит, что его бессознательное может фокусироваться на определенной части тела или отдавать ей предпочтение.       Спок просыпается, ощущая тяжелые удары сердца в животе. Он не хочет даже думать о том, что может придать этим воспоминаниям значение, не рекомендованное Уставом. Гораздо больше его интересует то, как долго подобный «выверт» сознания будет продолжаться. Имеет ли этот сбой экспоненту, и может ли он его контролировать. Ведь эти воспоминания не только разбудят его ночью, но и днем заставят отвлечься и потерять фокус внимания на время от 0,54 секунды до 1,37 минуты – или дольше, если в этот момент Спок не будет занят чем-то, требующим его абсолютной концентрации. Это может вызвать вопросы у окружающих, а объяснять свои «витания в облаках», он не намерен ни при каких обстоятельствах. Это – личное. И уже настолько, что он даже самому себе с трудом может в этом признаться. Беспрецедентный случай для вулканцев. Или их гибридов.       Почти насильно он погружается обратно в сон, а на следующий день, придя в палату капитана, Спок понимает, что здесь, в непосредственной близости от источника проблемы, он может даже не пытаться контролировать свое бессознательное. «Твои руки», – произносят хором Спок-вулканец и Спок-человек внутри его головы, и этот диссонанс от невозможности управлять собственными мыслями, заставляет Спока споткнуться на пороге палаты. За доли секунды до того, как погрузиться в видения о капитанских руках, он успевает подумать о том, как быстро его сознание сместило приоритеты – всего лишь поменяло местоимения, но теперь подобная связка четко указывает на личный интерес. На заинтересованность другого рода – того, что был из разряда порицаемых на Вулкане. А на Земле имел строго определенное значение, но в которое Спок категорически отказывается верить. Даже тогда, когда видит названные руки перед собой – широкие ладони, крепкие пальцы, косточку на запястье, угол локтя, четко очерченный бицепс и покатое плечо. Сколько раз он видел разбитые в кровь костяшки, ожоги на предплечьях от фазеров, царапины, резаные раны на ладонях или двусмысленные жесты одного определенного пальца.       Сколько раз он невольно касался их, этих рук – без какого-либо подтекста! Без цели, без намека, без желания. Но даже когда это было необходимо, Спок ни разу не позволил себе допустить и мысли о том, насколько разнится их отношение к данной конечности в силу менталитета. Он ни разу не опустил щиты, чтобы считать какую-либо информацию. Хотя бы поверхностно. Ни в спаррингах с капитаном, когда определенного контакта не избежать, ни в случайных прикосновениях над шахматной доской, когда они вместе расставляли фигуры, ни в тех случаях, когда передача какой-либо информации посредством контактной телепатии могла стоить жизни им самим или кому-нибудь из членов экипажа. Это – табу, строго означенного порядка, впитываемое каждым вулканцем с молоком матери – в том самом близком контакте.       Спок никогда не задумывался даже над возможностью, но одним из последних становится воспоминание о руке капитана, прислоненной ладонью к стеклу камеры варп-ядра. Влажная ладонь, подрагивающие пальцы, несколько царапин на коже – Спок фокусируется только на этом, не позволяя смотреть дальше – например, увидеть лицо капитана, его слезы, стоящие в глазах, или кривящиеся губы. Спок еще не готов к этому и будет готов не скоро, но точно так же он не готов и к тому, что его внутреннее «я» продолжит экзекуцию без малейшей передышки.       «Моя рука на твоей», – комментирует оно следующее воспоминание, и теперь Спок готов падать прямо там, где стоит. Этот жест… Этот жест нес в себе столько… Он не может и не хочет вспоминать об этом сейчас, но о его желаниях больше нет речи – он видит чужие пальцы в неловком та’але. Видит собственные – на стекле напротив чужих, и если бы не эта преграда, вот когда он мог бы разделить с Джимом все, что тот испытывал в данный момент. Вот когда они были бы настолько близки, что Спок был готов снять любые внутренние щиты и запреты, только бы быть еще ближе… Это желание полыхало в нем наравне с гневом и болью. Оно превалировало и быстро переросло в жизненно необходимое. Оно не подчинялось никаким социальным парадигмам, вышло из-под контроля и почти уничтожило все ментальные преграды.       Именно это желание привело к дисбалансу между рациональным и чувственным в разуме Спока. Он сам себя уничтожил. Его неспособность подчинить некоторые эмоциональные реакции и стала катализатором для возникновения психологической дилеммы. И он не может винить в этом ни капитана, ни обстоятельства – только он ответственен за то, что происходит не только в его мозгу, но и в катре.       Ментальный шок лишает его любых сил, и Спок снова присаживается в кресло для посетителей. Капитан все еще без сознания – тих, бледен, спокоен – таким Спок его не часто заставал даже в лазарете «Энтерпрайза». Но тогда, конечно, капитан не был настолько ранен. Мертв – и вот от чего его снова передергивает, как мысленно, так и физически. Споку неистово хочется склониться чуть вперед, расслабить мышцы спины и уронить голову в подставленные руки – он почти в отчаянии от того, во что все это вылилось. Но он не может позволить себе отчаяться – он знает: это еще не конец. Ничего еще не закончилось – ментальная «схватка» в его сознании в самом разгаре.              ***       «Твое сердце», – в ранних дождливых сумерках Спок наблюдает в окно жизнь приютившего его земного города, а видит «Энтерпрайз» и уже даже не удивляется тому, что прибегает к идиомам. Корабль для Джима действительно – его сердце. И если следовать аналогии дальше, то экипаж – его кровь, миссии – воздух, а Спок… Спок, наверное, левое полушарие мозга – то самое логичное, беспристрастное и рациональное. Сердце капитана всегда было стремительным, быстрым, надежным и крепким. Жизненно необходимым, – «Энтерпрайз» не просто заслуживает это определение, он соответствует ему целиком и полностью.       «Твоя нежность», – вспоминает Спок, – «твои забота и ласка». Он ужинает без аппетита реплицированным овощным рагу и думает о том, сколько раз капитан разделял с ним прием пищи. Не из прихоти, не из учтивости и уж точно не против своего желания. Джим хотел быть рядом и был. Джим хотел выразить свои теплые, нежные чувства и выражал – в самых простых действиях, в самых банальных проявлениях заботы и такта, в самых минимальных жестах. И это относилось не только ко Споку или их совместным приемам пищи – Джим был предупредителен со всеми, кто так или иначе был важен для него. И это при том, что он все еще оставался человеком, способным и на жестокость, и на равнодушие, и на обман. Спок, конечно же, все еще не знаток в проявлении людьми каких-либо чувств, но он наблюдателен, а потому способен определять эмоциональные паттерны в самых разнообразных их проявлениях.       «Твои прикосновения», – Спок переодевается для медитации, и скольжение ткани по коже приводит к ассоциативному ряду: к тактильности, к уместности, к побуждениям. Спок вспоминает, как Джим к нему прикасался: дружеский хлопок по плечу вместо приветствия, чуть более плотное скольжение ткани о ткань, когда они пытались разойтись в тесных дверях турболифта, контакт целой ладонью на его колене, когда Джиму нужно было опереться, чтобы встать – ослабленному и избитому… Спок знает, что мог бы высчитать точное число контактов подобного рода, но не хочет, чтобы это становилось очередным «камнем преткновения» в сознании. Он не хочет, чтобы возникла фиксация какого-либо рода, и поэтому вспоминает так же о том, сколько раз дотрагивалась до него Нийота – куда более интимно, или доктор Маккой – по долгу службы или из необходимости. Спок не хочет и не должен превращать это в манию, зная, что если только начнет, то уже никогда не остановится – до самой смерти.       «Твое упрямство», – настигает Спока за утренним чаем вместе с воспоминаниями о том, насколько капитан мог быть упрямым – непримиримым, несгибаемым, глухим к любым доводам. Как в повседневных полусерьезных стычках на мостике, так и в околонаучных дискуссиях в лабораториях научников. Как в переговорах с иными формами жизни, так и в конфронтациях с Адмиралтейством. Как в спорах с ним самим, со Споком, так и в ультиматумах от тех, кто начинал стрелять без предупреждения. Капитан не редко шел на компромисс, но еще чаще он оставался при своем мнении. Даже если признавал его ошибочным. Доктор Маккой такие случаи именовал «гордость и преодоление», а Спок видел несгибаемый принцип – когда подпитываемый ребячеством, когда – индивидуальными понятиями морали. И вот, кстати, когда дело доходило до «принципов», тогда Кирк чаще всего проявлял и…       «Стервозность», – сухая ремарка от логичной части подсознания определенно несет в себе негативный подтекст, потому что следом за ней перед глазами появляются воспоминания о гневных словах Кирка о матери Спока. Он, конечно же, уже давно знает, что этот поступок капитана был совершен не для того, чтобы его обидеть или оскорбить, но порой именно со стервозностью Кирка Споку было тяжелее всего справиться. Хотя бы потому, что он, в отличие от того же доктора Маккоя, не мог попросить Джима «перестать сучиться». Это далеко не самая приятная черта характера капитана, но и она все еще остается его неотъемлемой частью.       «Твои друзья», – закономерная последовательность застает его в лифте, но уже не ограничивается только воспоминаниями о Маккое – Сулу и Чехов. И Скотти, и даже Нийота. Некоторые офицеры безопасности, сотрудники научных станций, студенческие приятели – Спок может продолжить, но он никогда не завидовал ни чужой коммуникабельности, ни способности располагать к себе живых существ посредством нескольких фраз. Вопрос тут как не в количестве, так и не в степени близости – в самом факте. Природная харизма этого человека зачастую почти вынуждала приятельствовать с ее носителем – что уж говорить о тех, кто пошел на это осознанно. Если уж даже вулканец не удержался…       Но все они разные: темпераментность доктора Маккоя, мягкость и уступчивость Чехова, амбициозность Нийоты – все они приняли дружелюбность капитана за чистую монету. Приняли в себя и настолько глубоко, что это не могло не породить близость. Только поначалу они могли быть обмануты его внешностью или поведением, потом – каждый из них узнавал о капитане что-то новое, и это приводило к тому, что мнение менялось, ширилось, становилось особенно значимым. И Спок тоже попал в эту ловушку чужой притягательности, но пока не знает, жалеет ли об этом. Скорее всего – нет, но с определенной точностью сможет сказать только когда обе части его сознания придут к консенсусу.       «Твоя семья», – Спок продолжает следовать за логической цепочкой и теперь заново осознает, насколько болезненной и травматичной может быть людская жизнь в семье. То, что закладывается в детстве самыми близкими определяет всю последующую судьбу любого живого существа. Собственные особенности характера и, конечно же, обстоятельства тоже влияют, но семья, в подавляющем большинстве случаев, является первостепенным фактором.       Спок вспоминает свое почти пренебрежительное упоминание отца Джима на сессии Кобаяши Мару, а потом, без перехода, нападение Хана на заседание офицеров Адмиралтейства и смерть Пайка. И Спок не может сказать, что не видит разницу. Упоминание биологического отца, которого капитан никогда не знал лично, отражается на его лице подавленными негативными эмоциями: застарелой болью, злостью на очередное указание очевидного, отрешенностью и закрытостью от непростого прошлого. Однако адмирал Пайк – это настоящее Джима. Человек, воспринимаемый им не просто старшим товарищем – наставником, другом, близким почти по-родственному. Спок не может утверждать категорично, но не думает, что ошибется, если предположит, что капитан относился к Пайку как к отцу. Спок и сам уважал этого человека не только за ум, опыт или звание – характерные особенности именно этой личности дали ему возможность понять, что потеря Пайка для Джима была равносильна потере матери для Спока – самого важного и самого близкого существа во вселенной. И эта потеря болезненна вдвойне потому, что капитан снова вынужден терять тех людей, которых хотел бы и мог назвать своей семьей. Семьей, что у него никогда не было – которую он потерял, не успев приобрести.       «Твое сокровенное», – приходит на ум по пути в больницу, и, наблюдая за мелькающими видами города в окно кара, Спок завершает этот ассоциативный ряд самого важного, самого ценного и любимого для капитана. И это, несомненно, космос и полеты – не профессия, стезя. Путь, что был выбран капитаном. Его призвание, его сущность, его потребность. Служба в звездном флоте была не просто почитаемой, высокооплачиваемой или востребованной – Кирк выбрал ее потому, что она была опасной, захватывающей и познавательной.       Вот об этом Спок может говорить с точностью – несколько месяцев назад он имел с капитаном приватный разговор на эту тему. Джим отшучивался, бахвалился, выбирал самые нелогичные причины, но из его рассказа о том, как он наблюдал за верфями Риверсайда в рассветных лучах, Спок вынес именно это – желание следовать своим мечтам. Зову сердца, темперамента, разума – избрать свою судьбу раз и навсегда и больше не сворачивать с этого пути. И Спок был весьма впечатлен этой концепцией. Для него служба на флоте была лишь запасным вариантом. Потом – ребяческим способом досадить тем, кто все еще видел в нем какой-то изъян. И лишь много позже он определил для себя по-настоящему важные критерии этого выбора: изучение вселенной, передача знаний, сохранение мира, первые контакты… Так называемых «плюсов» было гораздо больше, чем «минусов», даже при рассмотрении с вулканской «колокольни». Капитан же определял свою жизнь, свое будущее, свое наследие, свои действия на много лет вперед. И не постепенно, с течением времени, а одномоментно.       То, что всегда было важным, то, что всегда его влекло, чему он отдавал предпочтение даже неосознанно, получило не просто реализацию, а приобрело качество. Стало ценностью, что была неотделима ни от сердца, ни от тела, ни от разума.              ***       Его мысленный двойник теперь почти всегда находится на периферии зрения. Как будто Спок ходит по зеркальному лабиринту. С искажающими отражающими поверхностями стен – потому что неизменно видит себя абсолютно закрытым и безэмоциональным. Отрешенным и подчеркнуто незаинтересованным. Он полагает, что наверняка бы выглядел так и в жизни, если бы выбрал работу в Вулканской Академии Наук. Если бы его мать была вулканкой, – воплощением логики и консерватизма. Но он – гибрид и служит в звездном флоте, поэтому «двойник» олицетворяет собой разницу между тем, кем он должен был быть, и тем, кем стал.       Спок не хочет думать о том, что подобное сравнение может нести в себе какие-либо негативные дефиниции – он не будет проводить параллели, о чем-либо сожалеть или, и вовсе, обрастать комплексами. Он – тот, кто он есть – и любая часть его сознания все еще остается частью его самого. Он не будет осуждать себя ни за скепсис, ни за эмоциональность, но когда обе эти черты его характера вступают в конфликт, он не может остаться безучастным – ему нужно хотя бы попытаться вновь обрести контроль над своим сознанием. И для этого он решает послушать свою «человеческую» часть – обратиться к людской привычке использовать идиомы и представить свой мысленный образ в качестве своеобразного «терапевта», который будет помогать ему найти ответ, как любой реальный врач. Ведь это его бессознательное говорит с ним. Оно указывает на проблему посредством воспоминаний, и Спок поступит нерационально, халатно и откровенно глупо, если не прислушается к самому себе. Поэтому он больше не борется и не отторгает возникающие в голове образы и видения – как опытный ученый, он собирает информацию – материал для исследований, чтобы позже провести анализ и найти ответ.       «Твоя проницательность», – Спок больше не может обманывать себя тем, что не понимает, что происходит. Он понимает: возможность потерять капитана навсегда заставила его переоценить степень важности этого самого капитана конкретно для Спока. Он должен заново ее определить, а для этого необходимо разобраться, что именно привлекает его в человеческом индивидууме по имени «Джеймс Тиберий Кирк». Его старшем офицере, его сослуживце, его друге. Теперь он знает, что должен делать.       Проницательность Джима порой вводила Спока чуть ли не в исступление. Как иногда он мог быть поразительно глух к чужим словам и поступкам, так и – ужасающе внимателен. Любые вербальные или невербальные знаки считывались моментально. Опять – или осознанно, или инстинктивно, но капитан несомненно знал, как использовать эту информацию с максимальной выгодой. Может быть, в отношении других форм жизни это не всегда срабатывало так, как он рассчитывал, но в разговорах со Споком он старался быть предельно тактичным и предупредительным, когда дело касалось личного. Споку не за что выставлять претензии, даже памятуя тот случай, когда капитан заявил, что тот не любил свою мать. Ведь позже Джим непременно нашел время для того, чтобы извиниться за свои слова и объяснить мотивы своих поступков. С тех пор они никогда не избегали этой темы, но капитан всегда чувствовал, когда Спок мог и хотел говорить о той, кто подарил ему жизнь. Он всегда знал, как Спок к ней относится.       И это касалось, конечно же, не только семьи Спока – любой аспект, что, так или иначе, затрагивал внутри что-то болезненное, любимое или значимое, воспринимался им с должным вниманием и участием. И это не могло не быть положительным качеством, как не могло и не контрастировать с другими чертами его характера. Или способностями. Например, к наблюдательности.       Довольно часто Спок указывал капитану на то, что тот распылял свое внимание, отчего не всегда мог отделить значимое от менее важного, но никогда бы не смог укорить за то, что капитан чего-то не видит. Да, довольно часто тот сосредотачивался на мелочах, игнорируя общую картину, но той же порой детали имели определяющее значение, потому Спок не может считать это недостатком. Ну разве что только тогда, когда капитан отвлекается на очередную привлекательную особь женского пола от важной дискуссии или обсуждения текущих мероприятий миссии. Спок может сетовать только на то, что способность людей к концентрации отличается от вулканской, а это определяется физиологическими различиями их организмов и не подлежит осуждению по какой-либо строгости.       «Твоя власть», – находит Спок новый критерий, – «и властность». Одновременно вспоминая моменты, когда капитан позволял проявляться подобной силе в той или иной мере. Это касалось и того, как он отдавал повседневные указания офицерам на мостике, принимая смену, и того, как отдавал приказы, стоящие чьей-либо жизни. И вот где степень ответственности Джима могла быть абсолютно беспрецендентна. Но в любом из этих случаев капитану подчинялись беспрекословно – не только потому, что он имеет звание, но и потому, что он был человеком, полностью его оправдывающим. Не только – харизма, темперамент или манеры поведения, но и – властность, уверенность в своих действиях, сила духа и воли.       Спок снова вспоминает об их первой встрече с Ханом и не может не отметить, что капитан обладает не только способностью привлечь к себе внимание, взять на себя ответственность и начать руководить, но и воинственностью – умом, логикой и тактикой бойца, солдата, офицера. Есть в этом что-то звериное, на уровне первобытного инстинкта – жажда победы, крови и смерти. И снова не может не провести параллель между вулканской воинственностью и человеческой. Для вулканцев, что веками практиковали пацифизм и прибегали к своим «животным началам» лишь в период пон фарр, концепция человеческой жестокости в категории табу. За ее массовость, масштабность и отсутствие границ в изобретательности. Однако люди не просто продолжают жить с ней бок о бок, но и применяют по случаю. Все в том же моменте нападения Хана на штаб звездного флота Джим настолько непредсказуем, жесток и опасен, что Спок не может не поразиться. Моментально следуя своей животной ярости, своему инстинкту «бей или беги», капитан не только начинает стрелять и обороняться, он делает это с умом – под воздействием адреналина нетривиальное решение и использование первых подручных средств приводят к тому, что инцидент заканчивается максимально быстро. Не без жертв, но Спок может посчитать, сколько бы их было, если бы Джим не применил свою изобретательность в этой схватке.       И капитан, конечно, мог бы сказать, что это всего лишь удачная импровизация, и большинство людей с ним бы согласились, а Спок размышляет о том, что принятие людьми собственной жестокости, ярости и насилия, наделило их определенного рода силой, которой вулканцы и некоторые другие расы более не обладают в той же мере. Это сомнительное качество, на вкус Спока, но все еще и полезное преимущество тогда, когда любой вопрос решается при помощи грубой силы.              ***       «Твое ожидание», – Спок и сам ждет – начала заседания в Адмиралтействе, где должен будет ответить на вопросы по случившемуся инциденту. Параллельно вспоминая моменты, когда капитан чего-либо ждал: свой заказ в кафетерии, новых приказов от начальства, результатов исследований первых образцов почвы на очередной еще неизведанной планете или самого Спока – когда тот закончит вечернюю медитацию, и они смогут приступить к запланированной шахматной партии.       По большей части, это всегда было ожиданием какого-либо результата. Но еще Спок знает за ними обоими ожидание другого рода. Когда после событий на Нибиру их понизили в должности и развели по разным кораблям, они оба испытывали весьма ощутимый дискомфорт. И в отношении капитана, он может с уверенностью сказать, что в первую очередь, это было ожидание возвращения к прежнему. К уже устоявшемуся укладу. К тому, к чему они не просто привыкли, а чем стали дорожить. Спок, без сомнения, смог бы подстроиться под изменившиеся реалии, но для Джима это было весьма болезненно, ввиду его эмоциональности. Он бы не смог изменить это в одночасье, и все, что ему оставалось, это ждать: случая, возможности, чьего-то решения. Это ожидание тяготило его так же сильно, как тяготило Спока ожидание транспортации с обрушающегося Вулкана. Но вне зависимости от того, сколько времени оно займет – дни, часы или доли секунд – Спок уверен, он сможет полностью разделить это чувство с капитаном, даже не прибегая к собственной эмоциональности. Просто потому, что и для него уже сложившийся уклад жизни стал не менее ценен.       А после заседания он настолько вымотан воспоминаниями о произошедшем, что не может найти в себе силы вспоминать о чем-то важном или конструктивном. Всю обратную дорогу до своей квартиры он думает о предпочтениях Джима в еде, книгах, фильмах или музыке. О мелочах, привычках, хобби. О чем-то приятном и ненавязчивом. И он уже не удивлен, что знает все те мелочи.       Он знает, что у капитана масса аллергий на пищевые продукты, поэтому в еде он разборчив, но отнюдь не привередлив. Он любит, когда еды много, когда она максимально разнообразна, когда имеет натуральное происхождение, а не реплицированное. Спок снова видит разницу: для него пища – способ поддерживать функциональность организма, не более. Пусть и он отдает предпочтение определенным сортам чая или фруктов. Для капитана же иногда прием пищи подобен порочному искушению: чревоугодием – когда он знает, что какие-то калории явно лишние, или опасностью – когда проверить иноземную пищу на предмет совместимости с человеческим организмом нет никакой иной возможности. Но Спок точно не хочет думать о том, что подобное отношение к еде могло быть выработано трудным детством Джима – когда у него могло не быть возможности употреблять не реплицированные продукты или у него вообще не было возможности питаться – правильно или вдоволь.       Спок вспоминает о книгах, что предпочитал капитан. Он видел в его каюте подборку на бумажных носителях, и поражался не только ее материальной редкостью, но и разнообразием. Беллетристика, научная литература, учебные пособия – на нескольких языках. Что-то Джим взял с собой из дома, что-то ему периодически дарили, а что-то он приобретал сам, когда попадал в букинистические магазины на разных планетах. В ней не было никакой систематики – ни по авторам, ни по жанрам или стилистике – капитан мотивировал это тем, что «даже самый паршивый детектив может быть написан прекрасным языком, а в любой глупой статье может оказаться открытие вселенского масштаба», а Спок хоть и не согласен с этим утверждением, но не спорил. Более того, он подозревает, что хотел бы однажды попросить капитана одолжить ему что-нибудь почитать. Он почти смущен этим желанием, поэтому лишь одергивает себя – их вкусы во многом разнятся, но это все еще не делает какие-либо предпочтения единственно правильными или безусловно важными. Он хочет узнать эту сторону капитана более подробно.       Гораздо большая библиотека была у Джима на электронных носителях, и теперь это касалось не только книг – фильмы и музыка занимали целые падды, что стояли на полках вперемежку с книгами и памятными вещами. С периодичностью в несколько недель капитан находил время посетить кают-компанию, где обязательно крутили что-нибудь на голо-проекторе. Старые комедии, социальные драмы, исторические постановки – земляне были далеко не единственной расой, создающей анимированные истории и сюжеты, но одними из немногих, кто возвел это в категорию искусств. Спок, конечно же, больше предпочитал театр и «живые» выступления, хотя не мог не отметить, что некоторые кинокартины все-таки были стоящими внимания. В кино Джим снова не предпочитал отдельный жанр, но Спок уже не поражался обилию его вкусов, помня о предпочтениях в книгах или пище.       Больше всего они разнились в музыкальных пристрастиях: Джим, сам по себе – хаос, поэтому спокойная, четко выверенная, простая мелодия непременно заставила бы его скучать. О жанре, что звучал бы без какофонии эмоций, речи даже не шло. Здесь все снова упиралось в то, что люди жили чувствами, поэтому и музыку, в большинстве своем, предпочитали именно такую – созданную, наполненную, передающую. Неудивительно, что капитан предпочитал мешанину звуков, порой абсолютно друг с другом не сочетающихся, и кричащий вокал. Тонкий слух Спока мог разложить такую мелодию на составляющие, но лишь с должным усилием, а воспринимать – сугубо лимитированный отрезок времени, и уж точно – не наслаждаться ею. Ведь ему нравилась гораздо более спокойная музыка – классика в жанрах и инструментах, в стиле и способах передачи. Та, что несла в себе покой, умиротворенность, размеренность и «тишину».       Однако в одном он не угадал – капитан всегда ценил способности к творчеству у своих подчиненных – стоило Споку однажды сыграть на каатире, и Джим не просто оценил по достоинству, это привело его в восторг. Он мог быть сколь угодно избирательным, но всегда отдавал должное таланту. Это безмерно польстило Споку, но он решил не ставить капитана в известность об этом – помня о «хаосе», это могло быть чревато необычными последствиями.              ***       «Твоя работа», – или «их» работа, но Споку была важна только результативность, а капитану – еще и способы выполнения этой работы. Помня о его изобретательности, Спок и не ждал простых, тривиальных или уже известных действий. Почти к каждому заданию Адмиралтейства капитан подходил с энтузиазмом, и иногда находчивость его решений ставила в тупик не только Спока, но и большую часть экипажа. Его работа – это комплекс заданий, который он выполнял не только со рвением, но порой и со скукой, если это касалось заполнения отчетов. Джим, несомненно, человек действия – он никогда не оставался безучастным, но когда дело доходило до рутины, мог быть невыносимым – именно поэтому Спок обязался проверять всю исходящую документацию в звездный флот – после первого же раза, когда адмирал Пайк указал ему на то, что рапорты Кирка стали цитировать. Джим мог придумать, как спасти жителей отдельно взятого поселения всего лишь одним единственным поступком, но не мог составить банальный отчет, не прибегая к скабрезностям, шуткам или даже сленговым выражениям. Спок потратил уйму времени на то, чтобы отучить капитана от этой дурной привычки, но все еще «бдел». А еще у них был мистер Скотт, которого остановить от использования ненормативной лексики было просто невозможно. Однако это все еще не мешало ни одному, ни другому выполнять свою работу мастерски и прикладывая все имеющиеся силы.       …А другую ночь Спок проводит, вспоминая мускулы капитана – он чувствует напряжение в собственных после тяжелого дня, укладываясь под одеяло, но он уже не думает о физиологических различиях их организмов – в нем снова просыпается сугубо эстетический интерес. Культуристы на Вулкане были редкостью, однако у других рас «скульптурирование» своего тела все еще имело место быть, и это не могло не обратить на себя внимание исследователя. Споку были прекрасно известны собственные физически способности, но он находит такие способности людей весьма интригующими. Будучи более слабым видом из-за эволюционных особенностей, люди порой превосходили все возможные ожидания. Как, например, они выбирали определенный вид спорта, боевого искусства или физических упражнений – так их организм тренировался выполнять определенную нагрузку. Спок не мог не отметить, как занятия йогой делали их тела гибкими и устойчивыми, как карате или бокс развивали скорость реакции, как плавание или пауэрлифтинг закаляли и поднимали выносливость. Даже с учетом того, что все офицеры проходили обязательную подготовку, многие из них не пренебрегали ею и во время службы. Капитан был именно из таких людей – он посещал спортзал не менее трех раз в неделю, и ко всему прочему, даже подбил Спока на совместные тренировки и спарринги.       Спок не может сказать, делает ли это капитан из необходимости – вынуждает ли он себя быть готовым переносить трудности, защищаться или нападать, по долгу службы. Но он видит, что подобная подготовка делает фигуру капитана несомненно привлекательной в глазах потенциальных сексуальных партнеров. В отношении себя, Спок уверен, что воспринимает это только в качестве долга капитана – быть способным защитить свою жизнь, однако снова не может не поймать себя на мысли об эстетическом приятии фигуры капитана в целом.       И не только из-за его физической подготовки, глаз, рук или ног – даже его волосы попадали в эту категорию. В короткой уставной стрижке не было ничего особенного, но притягательным был цвет – выбеленное солнцем Айовы золото. Не раз и не два Спок находил капитана в толпе, ориентируясь именно на яркий блик чужой шевелюры. Опознавательный знак не хуже капитанской форменки. Они составляли хорошее сочетание и несомненно шли Джиму. А еще…       А еще, пребывая в полусонном состоянии, Спок ловит себя на том, что хотел бы не только смотреть, но и однажды потрогать – проверить, так ли эти волосы приятны и шелковисты на ощупь, как выглядят. Это – постыдное и неуместное желание, он понимает это, почти смущается, но не может себя остановить. Как и не может предугадать, что его подсознание воспримет это как сигнал к тому, чтобы напомнить, что в капитане были и другие «предметы искушения».       «Твои секретные места…» – чуть слышно и вместе с тем оглушающе громко раздается в сознании, и Споку тут же становится жарко и душно под легким одеялом. Потому что он тут же вспоминает капитана в капитанском кресле – расслабленную, почти развязную позу, разведенные в стороны колени и намеренное желание выставить паховую область на всеобщее обозрение – потому что любой взгляд устремлялся бы туда.       Спок вспоминает, как лицезрел эту позу в первый раз – на тесте Кобаяши Мару, но тогда он думал только о бахвальстве кадета, его хитрости и вызове, что тот ему бросил. Теперь же не может не понимать, что подобная раскованность на настоящем мостике во время несения службы говорит о полной уверенности капитана в своих действиях – все о тех же силе, вызове, непоколебимости. Провокации – Спок первым неосознанно выходил из себя, завидев такого капитана, что уж говорить о вышестоящих офицерах или о тех, кого капитан собирался деморализовать. Это было снова что-то из животных инстинктов – показать, кто здесь самый главный, самый сильный и привлекательный самец. Доктор Маккой нередко обозначал это как «распушать хвост», а Спок с завидным постоянством покупался на этот трюк вместе со всеми. Пусть неосознанно, но теперь он может отдать этому должное – в большинстве случаев, когда Джим представал перед кем-нибудь из оппонентов в такой открытой позе, их общение проходило в положительном ключе и имело выгодные последствия. Это была тонкая грань между невербальным доминированием и нарциссичным желанием покрасоваться. Но это и правда работало, поэтому Спок не мог ни осуждать, ни призывать к соблюдению каких-либо норм – только заставлял себя насильно отводить взгляд и ни в коем случае не думать о том, что скрыто под несколькими слоями одежды.       Спок снова просыпается посреди ночи, но на этот раз больше не пытается уснуть. Его бессознательное переходит черту – этот интерес уже не только к личности или организму в целом – это разговор об интимности. О мыслях Спока в отношении Джима сугубо определенного порядка. И он не может врать себе о том, что никогда о подобном не думал – подсознательно – еще с первой встречи – но он знает, что это был чуть ли не единственный раз, когда он позволил себе подобную вольность в отношении другого субъекта – рассматривать того в качестве сексуального партнера. У него была связь с Т’Принг, у него была близость с Нийотой, у него не было необходимости желать кого-то еще. Но, по всей видимости, теперь, когда Т’Принг мертва, а отношения с Нийотой в подвешенном состоянии, его сознание выпускает на свет подавленные желания и предпочтения. И Спок не может удивляться потому, что это – Джим – тот был настолько неординарным человеком, что не мог не вызывать к себе интерес. Споку нужно только разобраться: было ли это сопутствующей деталью к общей заинтересованности капитаном или определяющим фактором. Желал ли он не только Джима-друга, но и Джима-любовника. У него нет ответа на этот вопрос, но он точно не позволит решать его своему либидо. Все здесь гораздо сложнее.              ***       После подобной ночи его мысленный «двойник», даже не поменяв позы в воображаемом кресле, не может не напомнить об их близости с капитаном. О близости в изначальном ее смысле. О том, как она появилась. О том, как рождались принятие, понимание, дружба. Пожалуй, первым бы Спок определил момент, когда Джим просил поверить ему в кабине корабля другого Спока. Поверить ему, поверить им, поверить команде – в то, что у них все получится. Да, ранее уже были предпосылки – когда Спок предложил свою помощь в разработке самоубийственного плана по спасению Земли или когда Спок согласился с доводами Кирка о космической буре, но именно тот момент, когда Джим говорил с непоколебимой уверенностью, когда просил, почти настаивал о доверии, и зародилось их партнерство. И Спок поначалу думал, что это лишь сила харизмы капитана, но позже не мог не признать, что в первую очередь капитан всегда был искренен. Чистый порыв, зов сердца, всплеск эмоциональности задевали Спока так, как могло очень немногое. Спок не смог устоять как бы ни пытался.       И с тех пор подобных моментов было очень много. И все они были бесконечно дороги Споку. Момент, когда он поднимался на мостик, предлагая себя в качестве старшего помощника. Момент, когда Джим осудил его за рапорт о Нибиру, а позже их обоих отчитал адмирал Пайк. Их совместные вечера за составлением отчетов – в скучной, но абсолютно не давящей тишине. Их вылазки на неизвестные планеты или запланированные спуски на чужую территорию, когда возникал форс-мажор – их слаженность, понимание с полувзгляда, незримая связь, что родилась, росла и крепла, благодаря всем тем моментам близости, почти парадоксальной, учитывая их менталитеты. Спок уверен, что появилась она только из-за Джима, и безумно рад, что однажды доверился ему и позволил себе быть ведомым.       Ведь если он не позволял, то это отталкивало их друг от друга, между ними возникала отчужденность. И, о, об отстраненности капитана, о его тайнах, о его способности утаить что-то Спок тоже знал не понаслышке. Он прекрасно знает, каким тот может быть холодным и закрытым, когда не хочет о чем-либо говорить. Он прекрасно знает, как правдоподобно тот может притворяться, являя на свет свои актерские таланты. Спок прекрасно знает, сколько раз капитан намеренно пытался его оттолкнуть, и бесконечно рад, что количество минимально и возрастает достаточно редко. Это все еще указывает на то, что Джим хочет поддерживать с ним связь. Даже тогда, когда он знает, что его отстраненность причиняет Споку почти физический дискомфорт. Спок всегда старался, чтобы таких моментов было как можно меньше, ведь, так или иначе, он научился не только дружить, но теперь и – дорожить этой дружбой.       Снова оказываясь в госпитале возле постели капитана, он думает о проблемах и перипетиях, что сыпались на голову того порой слишком часто. А порой Кирк сам влипал в неприятности чуть ли не по разу на дню. Спок помнит, что Нийота рассказывала о своей первой встрече с Джимом – о безобразной драке, к которой привели стервозность капитана и злоупотребление спиртными напитками. Для большинства землян пьяная драка в баре – абсолютно тривиальное явление, а Спок снова вспоминает об их жестокости. Даже в тех случаях, когда они четко осознают негативные последствия для них самих. Спок не может принять подобную концепцию, поэтому в случаях, когда капитан нарочно втягивает себя в неприятности, он редко встает на его сторону. Спок – пацифист, ему чуждо любое проявление насилия в том или ином виде. Поэтому, когда капитан напивается в увольнительных, все, что Спок хочет сделать для него – это выговорить за неподобающее поведение, а уж никак не – прийти на помощь.       В тех случаях, когда капитан не является источником проблемы, а оказывается втянут в нее «по воле судьбы», предугадать последствия тоже не сложно – учитывая, что Джим – безгранично отзывчивый человек, он никогда и не смог бы остаться в стороне. Спок вспоминает о том, как транспортировался на борт «Энтерпрайза» из жерла извергающегося вулкана – вот они, те последствия, к которым ведут опрометчивые решения капитана. Опрометчивые – потому что он не всегда соотносит важность исполнения Устава и важность одной человеческой жизни. Он готов рисковать абсолютно всем, следуя собственным приоритетам, и поэтому Спок все еще не может разделить его точку зрения в том или ином случае.       И конечно же, Спок не может не помнить о том, когда проблемы возникали по осознанной воле третьей стороны. Когда ничего не зависело ни от воли капитана, ни от кого-либо еще из экипажа. Зачастую в такое положение их ставило Адмиралтейство, но и это все еще – их работа – решать задачи, что ставит перед ними служба. Вот только… иногда подобные перипетии заканчивались чьей-нибудь смертью. Не риском, не оправданной опасностью, а человеческими жертвами. Например, адмирала Пайка или самого Джима. И именно это – самое сложное в их работе. Самое тяжелое и болезненное. Служба в космосе опасна всегда, и для нее нужна недюжинная смелость, которой обладают отнюдь не многие. Смелость взглянуть своему страху в лицо и остаться в трезвом уме и твердой памяти. Нужно быть способным справиться не только с этим страхом, но – подчинить его своей воле и продолжить делать свою работу несмотря и вопреки. Спок считает, что каждый капитан должен обладать такими способностями, а у Джима, как оказалось, они были просто исключительные.       На этот раз он остается в палате капитана дольше обычного, но не потому, что остаток его дня свободен от дел, и не потому, что погода в Сан-Франциско не ладится – вероятность дождей возросла на 27 процентов. Просто Спок, наблюдая за сильными, быстрыми каплями, бьющими в больничное окно, вспоминает совсем не о редкости дождей на Вулкане. Ассоциативное мышление снова работает против него, и «мысленный» Спок напоминает ему о некоторых физиологических жидкостях: пот капитана, его слезы и даже слюна. А ему самому снова кажется, что подобная фиксация на объекте давно уже граничит с маниакальной. Споку в пору бы обратиться к целителю, чтобы разрешить все свои внутренние дилеммы, вот только он все еще уверен, что должен попытаться сделать это сам. Хоть как-то – потому и вспоминает все те моменты, когда на Джимовой коже выступала влага.       Чаще всего это происходит естественным путем – при физических нагрузках. Когда человеческое тело регулирует собственную температуру посредством самоохлаждения. Вулканский организм так же подвержен этому механизму, однако прибегает к нему куда как реже. И уж точно вулканцы никогда не потели ни от страха, ни от смущения, ни от банального повышения температуры окружающей среды буквально на пару-тройку градусов. Спок находит эту физиологическую особенность забавной и иногда даже в чем-то привлекательной, но только в тех случаях, когда кожа капитана лоснится от пота из-за упражнений в тренажерном зале, или он лихорадочно отирает ладони о форменку, встретив очередной предмет своего вожделения. Но уж точно не тогда, когда на лбу Джима возникает испарина от испуга или от прикладываемых усилий его подавить, или когда его бросает то в жар, то в озноб из-за болезни.       Ему гораздо тяжелее думать о слезах капитана. Хотя бы о тех, что пролились над телом Кристофера Пайка. Люди – донельзя эмоционально раскованные существа, и слезы – в пятерке лидеров, как способ передать эти эмоции. И не только негативные, но и, и вот, что снова поражало Спока донельзя, позитивные. Он помнит злые слезы капитана – слезы боли, шока, скорби и гнева – когда уже ничего нельзя изменить. Когда плач – единственный способ не сойти с ума от терзающих душу страданий. Но также он помнит и слезы радости, слезы облегчения и волнения – слишком нестабильные кадеты на сдаче итоговых экзаменов Академии, молодые энсины, только что успешно завершившие свою первую боевую задачу, мистер Скотт, наконец, получивший вожделенные квантовые насосы из вольфрама… Слезы – самое диковинное проявление эмоций для вулканца, и для Спока они все еще остаются самым нетривиальным способом выражения чувств. А в силу его заинтересованности Джимом, еще и – самым дестабилизирующим его самого фактором.       Но к этой же категории можно отнести и слюну, – пусть она и имеет определенно другое значение. Люди и здесь не могли быть логичными, и снова использовали эту физиологическую жидкость не только по прямому назначению. Они плевались, выражая гнев, досаду, вызов или пытаясь оскорбить оппонента. Они облизывали мелкие нарушения целостности кожных покровов для того, чтобы очистить те и в какой-то мере обеззаразить. Слюной они могли воспользоваться и для того, чтобы избавиться от мелких загрязнений на коже или каком-либо предмете – Спок не шутит, он видел, как капитан облизывал неглубокие царапины на руках или совал обожженный палец в рот. Что уж говорить о мистере Скотте, который очищал рабочие падды от крошки горелого шлака или других загрязнений, энергично сплюнув на экран и протерев тот рукавом форменной рубашки – это же не постижимо ни умом, ни логикой! Великий Сурак, Спок даже слышал о том, что человеческие дети иногда использовали слюну как знак закрепления добрых, дружеских намерений. Он правда не решился узнать, как именно – одного факта хватало. И как после чего-то такого воспринимать землян как расу, стоящую на ступень ниже в развитии? Это уже не изобретательность, это – изощренная форма гениальности.       И помимо всего этого Спок помнит еще и о том, что, например, блестящие от слюны губы, среди людей, могли быть признаком физического влечения – элемент флирта или и вовсе попытка невербально намекнуть предполагаемому сексуальному партнеру на готовность к соитию. Спок не хочет думать, сколько раз капитан облизывал губы, занятый приемом пищи, а сколько – привлекал внимание понравившейся особи. Но он должен признаться сам себе, что хочет вновь увидеть в своей памяти все те разы, когда капитан пользовался своим языком именно так, когда они были наедине друг с другом. И это снова говорит о том, что его «помешательство» носит сугубо определенный характер. Пусть он уже и не сомневается в этом, но теперь знает наверняка – доказательств слишком много.              ***       «Твоя занятость», – Спок думает о том, что привело его на борт «Энтерпрайза», и нагрузка капитана Кирка – хоть и не определяющий, но все еще не последний мотив. Джим ведь только-только встал из-за парты, у него еще нет должных навыков, ему придется учиться и осваиваться в рекордные сроки. Даже с учетом того, что он весьма умен, это слишком сложно в тех условиях, в которые их ставит Адмиралтейство. Предложив капитану себя в роли первого помощника, он делает это отнюдь не из жалости – из искреннего желания помочь. Ну а еще, конечно же, не может не предусмотреть опасности неблагополучного выполнения миссии как для экипажа, так и для корабля в то время, когда их капитан еще недостаточно квалифицирован для подобной работы.       Голый энтузиазм никогда не победит в борьбе с рутиной, формальностями и даже бытом, поэтому Спок берет на себя эту ответственность. Не только для того, чтобы поделиться опытом или помочь его обрести, но и для того, чтобы снять часть нагрузки с плеч бывшего кадета. У того всегда будет слишком много дел, нерешенных вопросов и поставленных задач, и обязанность первого помощника к тому и сводится – позволить вышестоящему офицеру выполнять свою работу максимально эффективно. И Спок гордится не только своим званием, но и возможностью работать бок о бок с таким человеком, как Джим. Иметь возможность поддерживать его или страховать в каких-то моментах.       «Твоя защита», – это то, на что раньше Спок не обращал внимания. Точнее – он не придавал этому значения. Он не видел и не понимал всех тех случаев, когда капитан смел защищать непосредственно Спока. Конечно же, это не касалось экипажа – Джим за любого из них был готов бороться до победного конца, но Спок вспоминает сейчас не об этом. Он заново переоценивает некоторые поступки капитана и только теперь понимает, насколько многогранно это понятие для людей. Это не только защита в прямом смысле, когда один встает на сторону другого в бою. Это не только нарушение Первой директивы в попытке сохранить его жизнь. Это еще и готовность взять на себя ответственность за чужие действия. За действия именно Спока. Это тогда, стоя перед адмиралом Пайком и выслушивая его претензии, Спок мог обманывать себя тем, что не видит в словах Джима подтекста – только апеллирование к Уставу, но теперь он понимает, что таким образом капитан его защищал. Пытался сохранить ему звание, его должность, его место возле себя. Он ратовал не только за то, чтобы сохранить жизнь примитивным существам, пусть и посредством нарушения Устава, но и за то, чтобы после этого нарушения остаться со Споком в одной команде. Он был готов принять на себя ответственность не только как капитан, но и как близкий друг. И это снова говорит о его предвзятости ввиду темперамента, но Спок больше не может ее осуждать. Ведь он не может осуждать собственную эмоциональную привязанность к этому человеку, а это означает, что он больше не может ставить «во главу угла» только Устав.       Это не значит, что какие-то из его приоритетов сместились – логика, четкое выполнение приказов, соблюдение инструкций и правил все еще на первом месте. Однако теперь Спок не может не задумываться о том, что, ввиду этой его эмоциональной привязанности, возникла вероятность нарушения этих установленных правил. Минимальная, но он все же никогда не думал, что обзаведется подобным «рычагом давления». Его «неравнодушие» становится брешью в его логике, но эта брешь под защитой Джима Кирка, поэтому он, наверное, может себе это позволить.       «Твоя жестокость», – он снова позволяет своему подсознанию прибегнуть к ассоциации, переходя от защиты «на словах» к защите «на деле», и думает обо всех тех моментах, когда капитану приходилось пускать в ход кулаки. Он помнит и о природной человеческой жестокости, и о воинственности Джима, и сейчас вспоминает о том, когда тот отключал свой разум и отдавал контроль чувствам. Он снова видит, как Джим избивал Хана за убийство Пайка, и думает не о технике его движений и не о силе ударов – о желании причинить боль. О той человеческой сути, что позволяет им ранить других не только физически, но и эмоционально. Ранить намеренно. С целью не только выплеснуть свои эмоции, но – насильно заставить их испытать.       Он снова вспоминает о своем срыве, когда капитан высказался об Аманде, и о своем безудержном желании показать тому всю ту боль, что причинили его слова. Споку не за что осуждать Джима, когда тот бьет Хана снова и снова. Когда ранит сам себя, но не отступается. Эта жестокость, это самое настоящее зверство, так стремиться разделить свою боль с другим, но если для людей это – естественный защитный механизм их психики, то для вулканца это опять неприемлемо. Если Джим после той драки смог достаточно быстро взять себя в руки и восстановиться, то Спок провел не день и не два в попытках осознать не только чужую жестокость, но и свою собственную. Это уже не первая подобная реакция – в школьное время его провоцировали на драки, но это впервые, когда Спок осознает потребность этой жестокости – как раз для того, чтобы не сойти с ума от боли. Он вспоминает о человеческом выражении «хочешь мира – готовься к войне», и понимает, что оно применимо в этом случае – если он хочет быть в ладах с самим собой, он должен быть готов и к разладу. Он должен принимать это не только как один из паттернов человеческого поведения, но и свою собственную человеческую натуру. Он должен знать, что жестокость Джима – часть него так же, как и логика – часть Спока.       И теперь, напомнив себе об этих чертах характера капитана, он может консолидировать их в два общих определения, иносказательных, но все еще точных: его тьма и его свет – плохое и хорошее начала. В удивительную человеческую способность сочетать в себе два этих понятия – неразрывно и неотъемлемо. В способность самого Джима использовать свою «тьму» для достижения благих целей, а «светом» вводить в заблуждение, манипулировать и подчинять. В его способность черпать из них силы и сделать своим преимуществом.       Спок видит улыбку капитана во время вооруженных схваток или драк один на один – кровавую, залихватскую, обещающую не просто расправу, но сильную боль. Его жестокость дает ему силы побеждать. Ею он подавляет, покоряет и заставляет быть услышанным. Для него его тьма – оружие. Смертоносное, но все еще опасное не только для врага, но и для него самого – ведь если он с ним не справится, то это может его убить.       Но следом Спок вспоминает об улыбке Кирка на награждении и назначении его капитаном «Энтерпрайза», и понимает, чем уравновешивается «темная сторона». В той улыбке не только ликование от победы, не только радость, хвастовство или даже нарциссизм – в ней вся сила его духа. Его разума, его воли, его способностей. Любые награды – это признание заслуг, а Джим очень хорошо знает, сколько усилий он приложил и во сколько они должны быть оценены. Не только с материальной точки зрения, конечно же, и не из-за гордости за самого себя. Он не просто знает, насколько он силен, он готов поделиться силой своей уверенности со всей вселенной. Это не бахвальство – это искреннее желание разделить эту силу с любым, кто встретится на его пути. Он может быть слабым, злым, ограниченным, но гораздо чаще он будет сильным, уверенным и надежным как никто. Его тьма и его свет – это то, что нельзя не увидеть, и то, что нельзя проигнорировать.              ***       Спок снова задерживается в больнице. Врачи дают уже полностью положительный прогноз: тело капитана успешно восстанавливается в медикаментозной коме. Однако для того, чтобы восстановился и разум, они намерены поддерживать это состояние еще какое-то время. Доктор Маккой с ними согласен, поэтому Спок терпеливо ждет, когда медики закончат все необходимые процедуры, и только почти в сумерках остается наедине с Джимом.       Он присаживается на стул, машинально поправляет складки на больничной простыне, а потом заглядывает в бледное осунувшееся лицо капитана. Легкие тени под глазами и потускневшая челка надо лбом, сухие губы и вечерняя щетина на щеках. Он выглядит почти умиротворенным. Как будто уснувшим после очень сложной миссии, и Спок знает, что не сможет его разбудить каким-либо неосторожным звуком, но все равно старается вести себя тише. Не хочет нарушать его покой, но истово желает его пробуждения.       Подобные мелкие мысленные конфликты желаний проистекают из основного, но Спок ничего не может с этим поделать – только смириться с тем, что пока не избавится от сумбура в голове, не сможет мыслить привычными категориями. Он откидывается на спинку стула и прикрывает глаза, а его подсознание только этого и ждет – под веками тут же появляется Спок-вулканец. Все в том же кресле, все в той же позе, все с теми же отрешенностью и холодностью на лице. «Его член», – произносит он, и Спок распахивает глаза, взвивается на ноги и отшатывается, опрокинув стул. Этого не может быть! Его подсознание просто не может поступить с ним вот так! Он уже хаял свое либидо! Он уже разобрался с тем, что тело капитана ему привлекательно, но он не будет!.. Не будет… думать о… «Его член», – повторяет мысленный двойник и вот на этот раз скептично поднимает бровь. О, он знает, он все знает о Споке, он расскажет ему все о нем самом, устав ждать, когда Спок обратит на это внимание. Но Спок не готов к подобной правде. Как не был готов и к смерти Джима, но вот она случилась, а все, что может сделать Спок, это лишь обманывать самого себя. Он делает это уже какое-то время – его разногласия с Нийотой тому пример, а его подсознание не будет потворствовать этому обману никогда. Оно и так уже слишком долго ждало, а достигнув своего предела, заставило его столкнуться с неприглядной правдой.       Спок медленно дышит, призывая себя собраться и успокоиться. Он чувствует, как подрагивают его ладони и как теплеют кончики ушей, но все же заставляет себя поднять стул, поставить его ровно на то же место, а потом снова сесть возле Джима. Он призывает все свои силы, чтобы справиться с этим потрясением и не допустить паники, но все же боится заглянуть в чужое лицо. Как будто капитан сейчас очнется, откроет глаза и мигом уличит Спока во всех его неуставных мыслях. Теперь он не сможет спокойно на него смотреть, зная, сколько непристойностей было в его голове. Сколько раз он игнорировал их, подавлял, отсекал сразу же, на стадии формирования. Но он все еще видит. Видит это: разведенные колени Джима в капитанском кресле; мягкие, свободные вспомогательные комбинезоны скафандров, собирающиеся в складки на теле; гидро- и другие спецкостюмы, обволакивающие второй кожей и не оставляющие простора для фантазии; тесные, модельные джинсы, которые капитан предпочитал надевать в увольнительных; тренировочные брюки на их спаррингах, что заманчиво подчеркивали каждый выступ и ямку…       Спок более чем осведомлен о физиологии землян. Он знает все о своей собственной сексуальности. Но он все еще не может признать, что заинтересован в том, чтобы увидеть пах капитана без одежды. Что подсознательно он готов раздеть его и внимательно осмотреть.       И это, конечно же, не может быть праздным любопытством. Оно никогда им и не было, – и вот теперь, заглядывая в свои собственные глаза, он видит в них не только упрек, но и полноценное осуждение – пренебрежение собственными потребностями и стало одним из катализаторов внутреннего конфликта. Пока он прятал голову в песок, противоречия достигли критической массы и больше не позволили себя игнорировать. Спок должен разобраться уже не только в том, почему, а почему Джим. Когда он стал привлекать его настолько, что Спок думает о его члене. И в каком именно виде он его привлекает.       «Ясно же, что – в обнаженном!» – усмехнулся бы капитан и поиграл бы призывно бровями, а Спок хватается за этот смешок как утопающий за соломинку, прикладывая титанические усилия, чтобы переключиться. Чтобы осознать, что вызывает в нем такой бурный диссонанс. Ему непросто принять саму мысль о том, о чем именно он мог думать. И он точно не готов разбираться в этом прямо сейчас. Ему нужно успокоиться, сосредоточиться на чем-то менее компрометирующем, подумать о чем-то менее значимом. Позже, когда он придет в себя, когда разрешит внутренние конфликты, тогда и найдет ответ на вопрос «почему».       И он думает о смехе Джима. Обо всех тех моментах, когда тот беззаботно смеялся рядом с ним. Когда хохотал как сумасшедший или прыскал в кулак, стараясь удержать рвущееся на волю веселье. Когда он хихикал над очередной скабрезностью доктора Маккоя или деланно ухмылялся в ответ на недовольство Нийоты. Когда тихо фыркал себе под нос на повторяющуюся оговорку мистера Чехова или радостно вопил вместе с мистером Скоттом. Поводов было очень много. Очень много поводов Джим находил и там, где их очевидно не было. Он никогда не подавлял это чувство и всегда стремился им поделиться.       В той ситуации, в которой он оказался, Спок, конечно же, не видит ничего веселого, но он знает, что будь капитан на его месте, тот бы обязательно нашел что-то позитивное хотя бы в контексте. Он не был ярым оптимистом, но он всегда выбирал надежду на лучшее, а потому находил причины для радости и смеха. Это была еще одна черта, присущая капитану, которая разительно отличала его от любого вулканца – просто способностью открыто посмеяться, и эта черта безумно нравилась Споку.       Чего он не любил так это того, когда капитан кричал. Его крик всегда был наполнен такими сильными эмоциями, справиться с которыми не было под силу никому. Криком он мгновенно подчинял себе всех окружающих, заставлял действовать или, наоборот, останавливаться. Выполнить приказ, услышать его, заставить отреагировать. Всю свою жизнь Спок подавлял любые свои чувства, но против чувств капитана, высказанных в форме крика, он ничего не мог сделать. Он не мог не дать волю гневу, когда Джим спровоцировал его словами о матери. Он не мог не содрогнуться, когда капитан кричал от боли, получая раны в какой-либо неудачной вылазке. Он не мог не начать действовать, когда капитан отдавал приказы на повышенном тоне. И он не мог не кричать сам, когда Джим умирал прямо у него на глазах…       Хуже его крика были только его проклинания. Не шутливые или раздраженные, а те, которые были сказаны с безупречной интонацией человека, доведенного до белого каления. Это тоже был способ передачи чувств – сугубо негативных, губительных, мощных и невыносимых. На памяти Спока было не так уж много подобных моментов, но каждый из них, что всплывал перед мысленным взором, вызывал почти физическую боль. Проклятия Джима в адрес Нерона – убийцы его отца. Проклятия в адрес Хана – убийцы адмирала Пайка. Проклятия в адрес адмирала Маркуса – предавшего не просто звездный флот, но саму суть любой подобной организации. Это было тем, что капитан никогда не приемлет. То, что он готов ненавидеть до конца своей жизни, не жалея на это сил. И как же Споку хотелось, чтобы таких вещей было как можно меньше…              ***       Вымотанный как никогда, Спок вместо медитации выбирает горячий душ. Он уже не может думать о нерациональном использовании водных ресурсов землянами – у него есть дела поважнее. Но сил с ними справиться почти не осталось. Поэтому он становится под горячие струи, стремясь наконец согреться и попробовать хотя бы ненадолго забыть обо всем, а не усаживается на плетеный коврик в нужной позе – он более чем уверен, что не сможет сейчас очистить свое сознание. От образов Джима, его слов, поступков, реакций и чувств, – он уже не захочет этого. Он просто не может обрабатывать подобную информацию – ему нужен продолжительный сон и, по возможности, полная тишина в голове.       Что ж, его подсознание, кажется, тоже это понимает, потому что ночь проходит спокойно, без воспоминаний или видений, вот только утром все начинается заново. Наблюдая в окно за прохожими, спешащими по своим делам, Спок снова слышит свой собственный голос, обращенный к капитану. «Твоя походка. Твои движения», – говорит тот, и Спок послушно концентрируется на возникших перед глазами картинках. Джим всегда ходит уверенно. Стремительно, но вместе с тем и отчасти расслабленно – осознающий свою физическую силу, силу своей грации и свои возможности. Он всегда четко следует по выбранному направлению, держа спину прямо. На незнакомой местности он выбирает путь интуитивно, и, насколько Спок информирован, интуиция редко его подводит. Капитан хорошо ориентируется в пространстве, и Спок даже не предполагает, что тот может заблудиться.       Как-то раз они… Спок бы не назвал это запланированной прогулкой, но однажды они случайно встретились в увольнительной: Спок посещал несколько букинистических магазинов, в ассортименте которых значились труды вулканских писателей, а Джим собирался посмотреть ралли на местных мини-карах – Споку многого стоило отговорить того от непосредственного участия в заезде. Они встретились в трех кварталах от гостиницы после того, как закончили свои дела, удивившись тому, что пересеклись, и, конечно же, пошли вместе.       Это было в пятой колонии Алголя, вечером, когда местная атмосфера превратила небо в лучах заходящей звезды в картину импрессиониста. Густые сине-фиолетовые тени и ярко-красные закатные лучи создали резкий контраст, который не могло ослабить уличное освещение. Капитан замедлил шаг, и Спок уже хотел спросить о причине, но всего один взгляд на его умиротворенное и отчасти восхищенное лицо сразу дал ответ – капитан любовался этим видом. Сам Спок редко испытывал ярко выраженное эстетическое приятие окружающей средой, но не капитан, как оказалось. Капитан любил эти особенности, о чем сразу же и поведал: «Знаешь, Спок, порой больше всего в таких планетах, как эта, меня привлекают не люди, что здесь живут, и не то, чем они занимаются, а закаты и рассветы – явление, что существует везде. Это напоминает мне о доме – где бы я ни был, а все еще могу наблюдать это нехитрое действо…»       Спок тогда заподозрил капитана в рефлексии и хотел подбодрить – хотя бы замечанием об уместности подобных действий во время несения службы, но взглянул на закатные лучи, пробивающиеся сквозь облака, прислушался к шуму города, обратил внимание на их спокойное, размеренное движение по улице, и передумал. Вечер был хорош, и Спок тоже был не прочь прогуляться, отдохнуть и сосредоточиться на чем-то, что когда-то было свойственно и его родной планете. А позже, уже в номере, он решил, что подобное времяпрепровождение может быть как полезно, так и своего рода занимательно. От случая к случаю.       Что же касалось отдельно взятых движений капитана, то здесь Спок снова не мог не думать о его физической подготовке. О его ловкости, реакции, опять о – силе. Спок вспоминает о том, когда подобная активность шла еще и рука об руку с изобретательностью решений этого человека. Например, когда тот решил попасть с одного корабля на другой посредством выброса себя через шлюз в открытый космос. Спок снова отказывался понимать нечто подобное при помощи одной только логики – ему оставалось лишь верить в способности капитана, а поэтому удивляться тому, что у него все получилось, уже не пришлось. Ведь в самом начале их знакомства Джим уже продемонстрировал ему, что способен справиться даже с невозможным – не только с решением непроходимого теста, но и с благополучной высадкой на объект, находящийся в атмосфере, из состояния свободного падения. Доктор Маккой однажды сказал ему: «Посмотри на этого парня и забудь о том, как удивляться», и теперь Спок намерен это сделать, чтобы не тратить ни время, ни силы на бесполезные, в этом случае, реакции.       Поздний ужин он проводит в компании Нийоты. Она назначила встречу в тихом семейном ресторане в равной степени удаленности от мест их жительства, и это, возможно, должно было о чем-то сказать Споку, но он не будет об этом задумываться – лейтенант не прибегала к такого рода условностям и всегда четко обозначала свои настроения. За исключением определенных случаев. Спок все еще не хочет думать ни о той несуразной ссоре в шаттле в присутствии капитана, ни о хрупком мире, к которому они пришли в последствии. Между ними все еще существует недосказанность, но ни один из них не торопится избавляться от нее, понимая, что сейчас для этого абсолютно неподходящее время. Вот за что Спок ее отдельно уважает – за рациональность.       Поэтому они поддерживают легкую беседу, избегая насущных тяжелых тем, а Споку приходится еще и отвлекать себя от размышлений об их отношениях. Он коротко оглядывает уютный зал ресторана, и взгляд выхватывает блеск и звон бокалов – с водой, соком, спиртным – что неминуемо заставляет его задуматься о потребностях капитана. Каких-либо. Например, к выпивке. О, алкоголем Джим не брезговал ни в одной из их увольнительных – Спок знает наверняка. Знает, сколько раз это было легкое алкогольное отравление, а сколько – бессознательное состояние на плече доктора Маккоя. Доктор, кстати, тоже был недурен выпить. Но если тот мог позволить себе порцию после тяжелой смены, то капитану нужен был достаточно веский повод для такого нарушения во время несения службы.       Спок знает, что это – все еще ответственность, которой капитан не пренебрегает, и рассмотрел бы такую позицию в позитивном ключе, если бы вообще находил смысл в сознательном угнетении мысленной активности посредством спиртосодержащих напитков. Он не осуждает – Нийота тоже не отказалась от бокала красного вина к их трапезе – он просто не видит смысла. Однако и его поиски не считает первостепенно важными.       Вместо этого он снова отвлекается – лейтенант обращает на себя внимание, задав вопрос, и Спок отвечает, стараясь сосредоточиться на собеседнице и еде. Однако выходит не то чтобы плохо, но посредственно – в нескольких столах от них расположилась компания из трех девушек-землянок и одной орионки, и они достаточно громко выражают свою радость от встречи. И это, конечно же, снова приводит к тому, что Спок слышит не только их, но и самого себя: «Твое веселье», – указывает другой Спок на одну из самых ярко выраженных эмоций людей. На одну из самых ярких черт Джима. Тот не был шутом или балагуром, но всегда находил время для какой-либо забавы. Почти всегда – время было неподходящее. Но почти всегда Спок либо игнорировал шутки капитана, либо не понимал в силу различия менталитетов. Он знаком с концепцией юмора, ему случалось применять ее на деле, когда момент, по его мнению, это позволял, но все же он – не сторонник использования свободного времени для подобного рода занятий.       Благодаря земному происхождению матери он знает множество словесных идиом и фразеологизмов, что несли юмористический характер. В его детстве и юношестве Аманда не пренебрегала ими, мотивируя многообразием словесных форм и оборотов, которые использовались для развития культуры речи. Ровно до тех пор, пока не поняла, что ее сын сознательно предпочитает немногословность и делает успехи в лингвистических дисциплинах наравне с другими. Спок был очень рад, что ничем ее не расстроил. А еще не хотел бы расстраиваться сам, вспоминая о ней. До сих пор…              ***       «Твой мир и твоя война», – еще два диаметрально противоположных понятия, к которым у капитана тоже было определенное отношение.       Спок вспоминает об их жизни на корабле. О размеренности, быте, рутине – о состоянии покоя, когда ничего не предвещает включения сигнала красной тревоги. Работа в штатном режиме – это мирное время капитана, когда он и сам спокоен. Когда находит время для какого-либо несерьезного хобби или для собственных исследований. Когда тренируется, ест, спит, проходит осмотры у доктора Маккоя или развлекается с мистером Чеховым решением логарифмических задач. Когда играет со Споком в шахматы по вечерам, – и это ли нельзя назвать самой сутью его существования? Ведь это все и составляет их жизнь. Это их собственный обособленный мир, который капитан ни на что не променяет.       Но как только «Энтерпрайз» начинает опасно крениться на левый борт, когда раздаются первые взрывы, когда включается сирена, капитан, как и весь экипаж, переходят в боевой режим. С сигналами тревоги в космосе не шутят, а с учетом того, сколько раз они все уже побывали в чрезвычайных ситуациях, не нужно и сомневаться в том, чтобы у кого-то возникали вопросы о собственных действиях. У каждого из них есть опыт, и именно поэтому ни один из членов экипажа не будет сомневаться ни в себе, ни друг в друге, ни в капитане, а капитан – не будет сомневаться в подчиненных. Это то, что делает их самой сильной, надежной и сплоченной командой. Которая готова «держать удар» в любой момент времени.       Но больше всего Спока потрясала и будет потрясать способность капитана переключаться из одного состояния в другое. От спокойной работы на мостике к авралу. Они все делают это в той или иной степени интуитивно, но со стороны, как всегда, виднее – Спок каждый раз видит, как в считанные секунды Джим подбирается, сосредотачивается и готовится к бою, к потерям, маневрам, к риску собственной жизнью. Он как будто каменеет внутри, призывая на помощь всю свою силу, стойкость и волю. И это позволяет ему не только решать любые сложные задачи, но и делать это максимально эффективно.       А как только ситуация становится противоположной критической, капитан снова в своем привычном модусе – улыбается, спорит, скучает, заполняет отчеты – все еще остается самим собой. И если вулканцам было присуще преимущественно одинаковое состояние как в режиме «мира», так и в режиме «войны», то люди, снова в силу своей эмоциональности, порой менялись настолько разительно, что степень того отличия не могла не поражать. И Спок резонно поражался.       «Твои награды», – напоминает мысленный вулканец, а Спок не может не отметить очевидное: такой человек, как Джим, не мог бы спокойно отнестись к любому поощрению своих поступков. Уж точно не когда это – признание заслуг самим Адмиралтейством. Целой планетой! Эго капитана, конечно, «выпирало» в некоторых местах, но Спок предпочел с этим смириться – это тоже его часть. «Почти здоровый нарциссизм», – поставил диагноз доктор Маккой, и Спок задумался над тем, что капитан и не мог бы быть другим. Прямо там, в палате, задумался впервые и крепко. Он считал это простым бахвальством, когда только узнал его, но что, если Джим и правда заслуживал всего того одобрения? Это сейчас он может говорить с уверенностью, после всего произошедшего, но наверняка и в прошлом могло быть что-то такое, что заставляло капитана не только гордиться своими заслугами на каком-либо поприще, но и хвастаться ими, и требовать к себе должного отношения ввиду тех заслуг. Спок не мог сказать с уверенностью, но все же считал, что «дыма без огня не бывает» – чего бы Джим ни просил в ответ на свои действия, а делал это по праву. Спок уже знает, что тот никогда бы не стал ни заискивать, ни хвастаться, ни требовать внимания только «за красивые глаза». Он ошибся один раз, позволив своему предвзятому мнению оскорбить этого человека, но больше такой ошибки никогда не совершит. Он обещал себе это.       «Твои мечты» – неразрывно связаны с теми наградами. Джим чего-то желал – добивался этого – получал вознаграждение за труды, и так по кругу. Он, конечно же, не всегда мечтал о награде как таковой – это скорее было побочным «эффектом». Приятные бонусы в конце пути к исполнению задуманного. Но все же это были и не привычные вулканцам цели. Мечты – это не только потребности тела, но и потребности духа. То место, время или объект, которые непременно вызовут прилив эндорфинов. Спок не без основания может считать, что мечтой Джима была служба в космосе. Корабль, капитанское кресло и миссии. Присущий ему дух авантюризма не мог не мыслить о приключениях. Опасностях, захватывающих встречах, новых мирах. И Спок считал, что капитан исполнил эту мечту, став тем, кто он есть, но иногда он видел в его глазах непонятную тоску при взгляде на мостик, и теперь думает о том, что Джим наверняка мечтал, чтобы все это продолжалось как можно дольше. Чтобы его корабль, его экипаж, его миссии не оставляли его. И теперь Спок знает, на что капитан готов, чтобы не только вернуть все «на круги своя», но и чтобы его мечта исполнилась. Он хотел найти свое место в жизни и он его нашел. И больше не отступит.       Что же касалось «потребностей тела», желаний другого порядка, то тут все было гораздо проще. Вот эти цели капитан достигал как никогда легко. Спок в третий раз вспоминает о животных инстинктах людей. Об их похоти, раскованности, сексуальности. О подсознательных желаниях капитана и совершенно осознанном желании секса. Тут снова была грань, но вполне определенная. Хотя люди, в большинстве своем, не отделяли эти понятия. За невинной прелюдией всегда следовала животная случка. Это у вулканцев все было совершенно по-другому – четко, правильно, логично – а люди бессистемно знакомились, флиртовали, ходили на свидания, вступали в отношения, а потом практиковали базовые инстинкты на протяжении не одного десятка лет подряд. Но, опять, подобная последовательность не была обязательной – люди, влекомые своими желаниями и эмоциями, легко вычеркивали ненужные им пункты из того списка, переходя сразу к «главному». Все снова зависело от того, чего они хотели – физической разрядки, приятного общения или завести семью.       Насколько Споку известно, капитан пока еще не планировал заводить потомство, зато первые два пункта выполнял регулярно. Он находил просто невероятное – опять, по меркам Спока – удовольствие во флирте с противоположным полом. Он улыбался, обольщал, делал комплименты, ходил на свидания. Он притягивал к себе абсолютно разных существ, и пользовался своей харизмой, внешностью и чувствами на полную мощность. И Споку даже не нужно уточнять, сколько раз подобное «общение» заканчивалось физическим контактом – процентная разница между первым и вторым составляла сотые доли. Спока всегда раздражала и будет раздражать подобная раскованность землян, но он все еще не собирается ставить им это в укор – это другая раса со своими традициями, манерами и повадками. Просто он до сих пор еще не устал напоминать капитану о том, что такое поведение не только отвлекает от работы, занимая определенное время, но иногда и осуждено как общепринятой моралью самих землян, так и Уставом. Капитан, обычно, отмахивался и не проводил ни одну увольнительную в одиночку, но во время смены на корабле, все же, старался вести себя «приличнее».       Спок задумывается об этом аспекте еще и в разрезе своей назревшей психологической проблемы, однако пока не может с уверенностью сказать, что партнеры капитана каким-либо образом его дестабилизируют. Он мог поразиться их количеству или разнообразию, начни он ощущать собственнические порывы в отношении капитана – ревность – это бы означало, что он все-таки рассматривает того в качестве своего спутника жизни. Не только друга, но и сексуального партнера. А Спок пока не может сказать, что хочет знать об этом. Очевидно, что смена понятий уже произошла – внутренний конфликт перетряхнул каждый уголок его подсознания, и не оставил его неизменным. А Спок все еще хочет надеяться, что это не изменило его на корню. Ни его самого, ни его отношения к Джиму.              ***       Что же касалось отношения самого капитана, то тут Спок мог находить его исключительно удовлетворительным для себя. Ведь отношение Джима к чему-либо, в большинстве случаев, было правильным. Пусть и не всегда разделяемым Споком, но в главном они сходились. И пожалуй, именно это позволило им не просто наладить контакт, но и вообще работать. И не просто, а весьма плодотворно.       Спок вспоминает о том, как капитан настаивал на своем участии в поимке Хана, как планировал операцию, как повел себя в отношении адмирала Маркуса, и может признать, что сам в подобной ситуации навряд ли избрал бы именно этот путь. Спок вспоминает о том, как капитан предложил сдаться Нерону, спасти свой экипаж с их помощью, и видит в этих поступках не только изощренную людскую логику, но и благородство. Это честь боевого офицера, это моральные и этические принципы высокоразвитого существа Федерации, это искренность, милосердие и доброта землянина – представителя одной из рас, приемлющих насилие. Вот для Федерации такие решения могли быть сомнительными, но для вулканцев, практикующих пацифизм, поступки Джима были как никогда правильны. Нужды большинства всегда важнее нужд одного – и капитан следовал этому постулату, не щадя собственной жизни, и это как никогда наглядно показывало его отношение к отдельно взятому миру, жизни любого существа и к самой вселенной. Это была не жертвенность, но готовность идти до самого конца по пути спасения и сохранения жизни. Как только Спок понял это и принял капитана именно таким, тогда-то он и сам стал тем, кто он есть. Не старшим помощником, а «правой рукой», не сослуживцем, а коллегой, не знакомым, а другом.       Однако в характере капитана все еще были черты, что Споку объективно не нравились. Да, стремление к идеалу – это долгий и кропотливый труд, но от раздражающих факторов некуда было деться. Все, что Спок мог сделать – это как можно реже сталкиваться с такими негативными поведенческими нормами капитана, как дерзость, к примеру. Дерзость, что довольно часто сопровождали и напускная бравада, и наглость, и откровенное хамство. Это была обратная сторона импульсивности капитана, и именно она заставляла того вступать в необоснованные конфликты – ссоры с кем-либо из офицеров экипажа, диспуты со старшими офицерами Адмиралтейства или конфронтации с ним самим, со Споком. И что уж говорить об агрессии, что зачастую становилась следствием дерзкого поведения капитана – от вооруженных стычек до банальных драк в каких-либо барах во время увольнительных.       Спок не возражал лишь в одном случае – когда те дерзость, бахвальство и смелость позволяли добиться необходимой цели, но подобное происходило достаточно редко, чтобы он мог окончательно смириться с этой стороной Джима. Спок любил, когда ему бросали вызов, но не любил, когда его провоцировали, а капитан, к сожалению, в равной степени не брезговал ни одним, ни другим, а это снимало весь положительный эффект от их взаимодействия.       Больше того, неотъемлемым фактором проявления дерзости капитана была его ухмылка, что становилась иногда не просто катализатором, а самой настоящей «спичкой на сеновале». Джим ухмылялся с неизменным чувством превосходства, презрения или злости, и это влекло за собой всегда строго определенные реакции. Да, это снова было частью его характера, как стервозность, упрямство или жестокость, но Джим не мог не понимать, к чему ведет подобное поведение. А Спок не мог понять, отчего тот продолжает пользоваться своей дерзкой ухмылкой как оружием. Для чего нужно было это подзуживание на конфликт. Спок не видит им логических предпосылок и предпочитает думать, что это – все-таки подсознательное проявление тяги к насилию, а не осознанное пристрастие к адреналину или даже к садизму или мазохизму.       Каждый новый день, каждое новое посещение в больнице вызывают все новые и новые воспоминания, и Спок ничуть не удивлен тому, насколько хорошо он знает этого человека. Этими воспоминаниями его мысленное «я» заставляет обратить внимание на то, что игнорировалось раньше, что считалось бесполезной информацией, что учитывалось на подсознательном уровне. Теперь это позволяет Споку увидеть всю «картину» целиком – кусочки мозаики встают на свои места, позволяя оценить великолепие, размах и сложность всего полотна. Теперь Спок понимает, что именно эмоциональность людской расы делала ее индивидуумов абсолютно непохожими друг на друга. Уникальными и неповторимыми. То самое пресловутое бесконечное многообразие, которое в лице капитана превосходило всех известных Споку живых существ.       «Твоя сила», – вновь шепчет вулканская часть его сознания, и вновь Спок проваливается в видения прямо на стуле возле кровати Джима. На этот раз он оценивает силу его ума, скорость его реакции, способность находить решение в сложных ситуациях посредством своих знаний, умений и опыта. У этой силы нет вектора, она скорее потенциальная, чем кинетическая. Это не та сила, где нужно бить или стрелять. Это совокупность смекалки, изобретательности, хитрости и, конечно же, безусловного гения капитана. Спок прекрасно помнит о том самоубийственном плане проникновения на Нараду, который сработал не только благодаря удачному стечению обстоятельств, но, в первую очередь, благодаря тонкому расчету капитана и всей их команды. Он помнит и о спасении мистера Скотта, транспортированного в турбину, и о проникновении на «Возмездие» – на огромной скорости через люк, величиной в несколько метров, и о… том, как капитан оказался в камере варп-ядра. Все это не просто характеризует его как отважного и самоотверженного офицера, но и как умного, рискового стратега, не ищущего легких путей или простых решений. И это еще одна черта, заслуживающая уважения как ни одна другая.       Но наряду с любой силой соседствует и слабость, и Джиму она тоже была присуща. Спок знает, что эмоции потребляют много энергии. Иногда – в моменты срывов – очень много. Что не может не привести не только к физическому истощению, но и психологическому. Капитан был, безусловно, сильным человеком, но это не означало, что у него никогда не было какого-либо истощения. Он умело скрывал все, что выводило его из привычной «колеи», что заставляло сомневаться, делать шаг назад или перепроверять что-либо, поддавшись страху ошибиться. Но Спок видел это.       Видел, как в первые месяцы миссии Джим чуть ли не ползком возвращался в свою каюту после смены, вымотанный решением поставленных задач. Видел, как он задыхался и краснел от аллергической реакции, по глупости сам ее спровоцировавший. Видел, как он сдавался и поднимал руки, стараясь выиграть время для взятых в плен заложников из числа экипажа. Видел, как он пасовал перед потоком данных, передаваемым за секунды, стараясь обработать его как можно быстрее. Видел, как он приходил в отчаяние, стараясь спасти как можно больше живых существ, но даже его собственная смерть могла не остановить всеобщую погибель…       И единственное, что мог сделать Спок в такие моменты – это встать рядом, предложить ему помощь, поддержать всем, что у него есть. Поделиться с ним своей собственной силой, силой их экипажа и корабля. И он бесконечно горд, что может это сделать. Он бесконечно удовлетворен тем, что по прошествии немногого времени капитан стал доверять ему. Стал обращаться и за советом, и за более конкретной помощью. Стал признавать свою слабость и использовать ее для того, чтобы укрепить отношения между ними. Эта слабость как никогда задевала его гордость, но капитан по-прежнему находил в себе силы для того, чтобы справляться с ней тем или иным способом. И это было далеко не последним поводом для того, чтобы называть Джеймса Тиберия Кирка великим человеком.              ***       Конечно же, и это были не единственные причины, чтобы подозревать чужое величие. Спок может вспомнить истории капитана, которыми тот делился от случая к случаю. Например, однажды, будучи в слишком приподнятом настроении для составления графика дежурств офицеров мостика в режиме длительного преследования, капитан рассказал Споку о том, как в детстве угнал раритетную машину из гаража отчима и сбросил ее в каньон на огромной скорости. Рассказал о бунтарстве и следовании собственным моральным принципам с угрозой для собственной жизни. И закончилась эта история хитрым обманным маневром и поимкой преследуемых за время, в два раза меньшее, чем было предсказано ранее. Мистер Чехов тогда отчего-то сравнил операцию по поимке галактических контрабандистов с побегом от земной собаки, а капитан злорадно ухмыльнулся и согласился: «Чем быстрее бежишь, тем быстрее догонит». Спок хотел уточнить у капитана скрытый смысл подобной идиомы в нерабочее время, а потом понял, что это – опыт. Жизненный опыт не пасовать перед трудностями, бороться до последнего и стоять на своем даже перед неминуемой опасностью.       Но были у капитана и такие истории, которые Спок сознательно не хотел комментировать – ввиду различий их менталитетов или, и вовсе, боялся обсуждать из-за разницы подходов к той или иной ситуации и неизбежного спора по их поводу. Джим рассказывал о том, как обычно проходили его дни рождения и, «по совместительству», годовщины смерти отца, а Спок не знал, как выразить свое переживание, кроме как банальной фразой: «я горюю с тобой». Любые слова казались ему недостаточными для передачи его понимания утраты капитана. Не после того, как Спок сам лишился матери.       Он не мог и не хотел говорить об инциденте на Тарсусе IV, участником которого, как оказалось, был и капитан. Он не мог, потому что Джим ему запретил. Как, впрочем, и адмирал Пайк, когда предоставил ему доступ к личным данным капитана – одна из их миссий проходила в том квадранте, а капитан отказывался брать ее всеми правдами и неправдами без указания логичных причин. Но Спок больше не хотел говорить об этом – зная эмоциональность людей, меньше всего он хотел пробуждать в них неприятные воспоминания, заставляя делиться чувствами, в которых понимал меньше, чем намеревался. Он не хотел знать, через какие страдания можно пройти и какими силами нужно обладать, чтобы справиться с подобным опытом, но благодаря Нерону, выяснил на собственной шкуре, каково это. С тех пор он не возьмется ни судить, ни осуждать – он четко знает как свои личные границы, которые не стоит пересекать, так и чужие.       А еще у Джима были истории развлекательного характера и даже поучительного: о том, какое количество алкоголя необходимо для того, чтобы разговорить того или иного инопланетянина. О том, как вывести тех из себя и развязать конфликт одним только словом, а что нужно сделать, чтобы оказаться в их постели. О том, какими прекрасными могут быть ясные ночи на местности, засаженной злаковыми культурами, какой на вкус может быть утренняя роса или дорожная пыль, какая скорость нужна при движении в открытом транспорте, чтобы уровень адреналина в крови превышал стандартные нормы…       Истории капитана складывались в его прошлое. Из которого в последствии рождалось будущее. А будущее непременно подарит ему новый опыт, новые мечты и цели – как и новые истории, что можно будет кому-либо поведать. Его жизненный багаж стал определяющим фактором, и Спок знает, что капитан не свернет с выбранного пути. Это был осознанный выбор – служба на флоте и полеты в космосе. И что бы ни случилось там, в последующем неопределенном отрезке времени, капитан не будет о чем-либо жалеть, ведь он сам творит свою историю.       …А потом, в новую дождливую ночь, когда медитация снова не помогает Споку заснуть, он думает о красоте капитана. Красоте тела, духа, разума. Об эстетике одного конкретного человека. О животной привлекательности, о яркой харизме, о силе воли и о неординарности чужого мышления. Он пытается консолидировать все те «данные», что вулканский «двойник» извлекал из его сознания. Как ученый, он собирал материал, обрабатывал его, рассматривал под разными углами, сначала отсекая собственную эмоциональность и используя только рациональное мышление, а потом – наоборот. И конечно же, далеко не все он мог отнести к стандарту понятия «красота». Вместе с ней возникало и «уродство», но подобные категории редко обходятся без двойственности своей природы. Точнее даже – дуализма. Спок и не собирается это отрицать – это нелогично.       Красота капитана заключалась в его яркой улыбке, теплом взгляде и наклоне головы. В его смехе, походке, предпочтениях. В его силе, храбрости, сердце и готовности защищать. Эти качества, в совокупности, представляли Джима идеалом, эталоном мыслящего, высокоразвитого существа. Поэтому Спок ничуть не удивлен тому, какое влияние капитан оказывал на тех, кто встречался на его пути. Они как будто на миг прикасались к прекрасному, одухотворенному, сосредоточению добра, гуманизма и высшего разума, заключенному в телесную оболочку. Даже Спок не смог устоять, когда наконец оставил свои заблуждения насчет кадета-нарушителя.       Но Споку, в отличие от других, было дано увидеть и обратную сторону этой «монеты». Уродство, а точнее – все то, во что превращался избыток как негативных эмоций, так и позитивных. Это и упрямство капитана, возведенное в абсолют, и его животная жестокость, и злорадная ухмылка, и отчаянная слабость. Его боль и страх, которые были спрятаны так глубоко, что лишь единицы могли попытаться их увидеть. Лишь единицам это было позволено, что говорило еще и о проблемах с доверием, но Спок оказался в их числе, поэтому может быть предвзят. Просто теперь он увидел Джима целиком – познал его тайные мысли и чувства, разделил с ним иссушающий гнев, боль потери и темную скорбь.       И теперь Спок не просто осознает это, он принимает этот дуализм естественным. Свойственным физиологическим особенностям, присущим характеру и воспитанию, следующим из поступков, действий, побуждений. И красота, и уродство имманентны всем разумным существам, но теперь Спок знаком с теми ними, что были у капитана, и он не просто признает их наличие, он как никогда ясно видит суть этого человека. Он вспоминает о многих гранях чужого характера, о его принципах, мотивах, побуждениях, и может признаться самому себе без всякой скромности, что теперь понимает его намного лучше. Лучше даже, чем другие люди. Именно из этого знания произрастала их близость. Благодаря ему Спок мог назвать Джима своим другом – ведь о нем самом тот знал не меньше. И точно также он принимал его – красоту вулканской логики и уродство подавленных чувств. Спок более чем уверен в том, что это обоюдное «исследование» друг друга и положило начало их плодотворному союзу.              ***       «Твоя правда», – тихий голос вырывает его из неглубокого непродолжительного сна. За окном – прохладное, пасмурное утро, и Споку малодушно хочется, чтобы он находился на корабле – там температурный режим поддерживался системами жизнеобеспечения, а космос был одинаково холоден вдали от излучающих объектов. Тогда бы ему не пришлось испытывать дискомфорт от погод Земли. Но тогда бы он не увидел Джима, а больше всего он желает обратного. Он может признаться в этом себе, а также вспомнить обо всех тех моментах, когда капитан был искренен с ним.       Он многое утаивал, еще больше скрывал под масками весельчака и балагура, но в редкие моменты делился значимыми для него истинами, вверяя их в руки своего старшего помощника. Так было, когда капитан рассказывал о своем детстве, о своих проделках в академическом кампусе, об инцидентах в увольнительных – радостные моменты, забавные шутки, познавательные истории – все те теплые чувства, которыми он хотел поделиться от всей души. Но была у него правда и другого толка – болезненная, личная, даже неприятная порой. Такую откровенность обычно провоцировали чрезвычайные ситуации, и Споку понадобилось очень много времени, чтобы понять, что искренность в такие моменты – это еще один способ человеческой психики пережить стресс – поделиться травмирующими воспоминаниями или мыслями, чтобы облегчить свое текущее состояние.       А еще Спок думает о том, как меняется мимика, общее выражение лица человека, когда тот говорит правду. Спок не раз слышал о собственной скудности мимических выражений, благодаря которой людям было достаточно тяжело считывать его настроения, потому он отчасти завидовал их способности к многозначительным улыбкам, проникновенным взглядам или «говорящим» подбородкам.       Одним из последних запоминающихся эпизодов, когда капитан был искренен с ним, становится их разговор по пути в зал собрания капитанов. Джим был встревожен, не зол, но обижен – это тогда Спок не понимал, а теперь видит, что капитан интерпретировал его действия как предательство – поэтому еще он смотрел на Спока с болью. Поэтому его слова о том, что он будет по нему скучать, прозвучали так, что заставили внутренне содрогнуться. Этот порыв вызвал изумление и замешательство, но совсем скоро Спок понял, о чем говорил капитан. Он прощался с ним и в тот момент был откровенен как никогда. Он будет тосковать по своему другу. По тому, кто ненамеренно его оттолкнул. Кто подвел его, так или иначе, сам того не желая, и все же он будет по нему скучать… Хвала Сураку, что они все-таки нашли способ не расставаться друг с другом!       Спок все еще болезненно морщится от этого воспоминания, старается прогнать его, и мысленный вулканец послушно переключается на обратную сторону правды – ложь. «Его ложь», – тихо говорит он, а потом весомо добавляет, – «и твой самообман». И Спок, в 16 раз видя перед собой эту палату и тело капитана на больничной койке, вспоминает о том, сколько раз Джим лгал ему. Сколько раз позволял обмануться, дезинформировал или намеренно утаивал какие-либо сведения. Сколько раз Спок замечал это, сколько раз оставлял без внимания или уличал, сколько раз его ранила эта ложь. И если в первых двух случаях вранье капитана его не особо тревожило – это вполне соответствовало манере поведения такого человека, как Джим – то в последнем, когда Спок истово желал знать правду, а капитан лгал ему прямо в лицо, это было почти невыносимо.       Он, конечно же, думает не об обмане теста Кобаяши Мару, а о намеренном сокрытии информации после возвращения с Дельта Веги – когда эта информация стоила жизни живых существ целой планеты, – и о том, во что это вылилось – в провокацию жестокими, лживыми словами о чужой матери, которые наверняка ранили не только Спока, но и Джима.       Ложь – это одно из самых страшных оружий, которым когда-либо пользовались земляне. Спок так считает еще и потому, что следом вспоминает о том, как капитан врал ему о своем эмоциональном состоянии после смерти адмирала Пайка. Это снова – тот «обоюдоострый нож», который причинял боль им обоим – один предпочитал страдать, утаивая эти страдания, а второй страдал от того, что даже малейший шанс на поддержку заменили на пустые, ничего не значащие слова. И Споку было безразлично, когда капитан врал о чем-либо несущественном, но всей катрой желал, чтобы в их личных отношениях место обману находилось как можно реже.       Он отрывает свой взгляд от большого окна, за которым едва различима мелкая дождевая взвесь, и оборачивается к Джиму. Сегодня состояние того не просто обнадеживающее – доктора уверены в том, что капитан проснется буквально на днях. Двое суток назад они вывели его из медикаментозной комы, позволив организму восстанавливаться в своем собственном темпе. Спок признает, что им владеет нетерпение, а мысленный вулканец поощряет эту откровенность – самообман, да, он помнит. Уже пришла пора признать, что игнорирование своих собственных чувств, желаний и потребностей, рожденных в нерациональной части его сознания, и привело к появлению изощренного подобия «совести» в виде его самого. Его мысленный вулканский «двойник» вот так иносказательно пытается донести до него правду, которую Спок отрицает настолько неистово, что уже почти буквально сходит с ума. И теперь настало время набраться храбрости и признать эту истину, иначе это вполне может угрожать его существованию.       «Твой бойфренд», – тут же безжалостно произносит другой Спок в его голове, а сам он рушится на колени прямо там, где стоял – у больничной койки – от шока из-за подобного заявления. От невероятности, невозможности, неправдоподобности этих слов. Неужели… неужели все те воспоминания, что он видел перед своими глазами, были следствием не только того, что он знает о капитане, но и тем, что он хочет знать? Неужели его подсознание интерпретировало эти сведения как увлеченность Джимом не только как человеком, командиром, другом, но и… бойфрендом? Возлюбленным, побратимом, родственной душой?       Это невозможно! Спок никогда не пытался «присвоить» себе капитана каким-либо образом. Никогда даже не думал о нем в подобном ключе. И его рациональная часть никогда не имела каких-либо предпосылок, чтобы подозревать у эмоциональной чувства подобного рода. Спок никогда… Никогда! Этого никогда не было, и потому подозрения Спока-вулканца выглядят как никогда нелогично. Они откровенно безосновательны, а потому не несут в себе какую-либо рациональную составляющую. И потому они не могут рассматриваться – они даже хоть сколько-нибудь не важны!       «Не важны», – уверяет себя Спок. «Этого никогда не было. Этой мысли не существовало». Будучи все еще потрясенным, он опирается о постель капитана, пытаясь найти в себе силы, чтобы подняться с колен, а потом чувствует прикосновение чужой горячей ладони к своим пальцам, вскидывает голову и чуть не падает снова.       – Спок, – шепчет Джим, чуть приоткрыв глаза, а потом на его губах расцветает слабая, но вполне уверенная улыбка.              ***       «Твой бойфренд», – его собственный внутренний голос бьется эхом о стенки черепной коробки. Он почти оглушает, поэтому Спок не столько слышит капитана, сколько считывает по губам. Чуть ли не физически ощущает вибрацию звуковых волн, все еще пытаясь прийти в себя. И от того, что предположило его сознание, и от того, что Джим наконец проснулся.       – Капитан, – Спок кивает, поднимается на ноги и уже тянется к интеркому, чтобы позвать медсестру, как чужие пальцы его останавливают.       – Спок… – снова тихо произносит Джим, и тот судорожно пытается удержать лицо, чтобы ненароком не выдать своего волнения ни одним дрогнувшим мускулом. Но все это тщетно, потому что Джим находит его руку своей, а шепот становился чуть громче. – Будешь моим парнем?       И снова он отшатывается: ладонь соскальзывает, маска спокойствия на лице дает трещину, а шаг назад похож на шаг в пропасть, но хуже всего чужая улыбка – все такая же теплая, мягкая и знающая.       Он все же вызывает медперсонал. Врачи выставляют его в коридор – ожидать, пока они закончат все необходимые процедуры, а Спок усаживается на диван для посетителей и пытается отвлечь себя от высказанного капитаном заявления разговором с доктором Маккоем по комму. Он точно не готов думать о том, что сказал капитан. Это вообще может быть бредом, спутанностью сознания – неврологическим, психиатрическим или любым другим симптомом нарушения работы головного мозга. Если бы капитан был в порядке, его первые слова после продолжительной комы точно были бы не такими.       Спок ждет целый час, пока одни врачи закончат с обследованием, а другой – прибудет в больницу. А потом еще час – пока Маккой сам проверит все показатели Джима. Спок за это время ни на миллиметр не сдвинулся со своего места, и только когда СМО, привычно ворча, выходит из палаты и жестом подзывает его к себе, он может наконец спокойно выдохнуть и начать двигаться.       – Живее всех живых, но не здоровее, – язвит доктор не очень убедительно. – Пока. Еще как минимум 10 дней он пробудет тут, но для этого его, наверное, придется привязать к кровати – седирование будет излишним, с учетом всех тех препаратов, что он принимает. Твоя задача – уговорить его, чтобы мне не пришлось прибегать ни к тому, ни к другому.       Спок на это может только скептично изогнуть бровь, а Маккой лишь усмехается.       – Ты и сам прекрасно знаешь, что как только ему станет чуть лучше, он тут же поднимется на ноги и пойдет узнавать, что с экипажем и кораблем.       – Полагаю, вы правы, – Спок и правда согласен: капитан очень не любил находиться не только в медотсеке, но и вообще – на попечении других. Его интересует другое. – Однако не думаю, что мои слова повлияют на капитана лучше, чем ваши.       – Еще как повлияют, – доктор отвлекается на данные, пришедшие на падд, коротко их просматривает, а потом неожиданно хлопает Спока по плечу. – Это всегда был ты. Только ты.       Больше ничего не добавив к этому сомнительному, если не сказать, странному, заявлению, он уходит к посту медсестер, а Спок в полном замешательстве шагает в палату капитана. Подобная эмоциональная нагрузка в столь короткие сроки отнимает у него много сил, поэтому он не собирается сам разбираться в чужих мотивациях, он знает, кто даст ему ответ.       На этот раз Джим улыбается гораздо увереннее и шире, завидев своего старпома. Он отставляет стакан воды с трубочкой на прикроватный столик, а потом хлопает рукой по постели, подзывая вулканца.       – Привет, – его голос больше не хрипит, но все еще непривычно слаб, без командных ноток. Приподнятое изголовье кровати заставило его хоть немного держать спину, и Спок видит, как быстро чужая голова возвращается на подушку.       – Рад видеть, что вы очнулись, капитан, – Спок подходит ближе, но, даже не доверяя своим коленям, отказывается присесть. Его состояние все еще крайне нестабильно, он подозревает, что любой триггер – любое неосторожное слово или движение – может вызвать новый всплеск эмоций, и он их уже не удержит. Его вообще не должно здесь быть. Но это его долг. – Как ваше самочувствие?       – Боунс наверняка тебе уже все рассказал, – отмахивается капитан, убирает улыбку и теперь смотрит цепко и пристально. – Но если хочешь слышать меня, то – неважно. Но это пройдет – Боунс обещал, а мы с тобой ему верим, не так ли?       Он прерывается на пару секунд, глубоко вздыхает, но не отступается от того, что должен высказать прямо сейчас и в таком состоянии.       – Но даже то, что мне хреново, не отменяет тех моих слов. Я говорил серьезно, Спок. И да, я понимаю, что для этого сейчас не время, и соглашусь – сначала ты расскажешь мне обо всем, что происходило, пока я был в отключке. А вот потом мы поговорим о другом. Поэтому, давай, со всеми подробностями, как ты любишь.       Спок молчит в ответ почти 40 секунд, собираясь с мыслями. Он прекрасно помнит, насколько капитан упрям – это не тот случай, когда он мог бы его переспорить. Не помогут ни укоризненные взгляды, ни разумные доводы.       – Капитан, сейчас вам лучше отдохнуть. Ситуация не изменится, если вы поспите несколько часов.       – Я уже выспался на год вперед, – предсказуемо отвечает Джим. А потом снова говорит такое, от чего у Спока холодеют кончики ушей. – А во сне видел столько интересного, что ты сгоришь от стыда, когда узнаешь. Но если мы будем это откладывать, то ты себя загонишь, пытаясь сам во всем разобраться. Поэтому сейчас – о нашем текущем положении, так как оно интересует меня больше, потом – о моем предложении.       И как бы ни был слаб, капитан все равно ему приказывает, а Споку приходится подчиняться. Он убирает руки за спину, выпрямляется и поднимает подбородок, а потом начинает докладывать. Сухо, информативно, подробно. О суде над Ханом и его участи, о заседаниях в Адмиралтействе и решении главнокомандующего об их миссии, о состоянии экипажа – раненых, умерших, кадровых перестановках, о ремонтных работах на корабле. Капитан внимательно выслушивает, и только когда Спок заканчивает рапортовать, начинает задавать вопросы. Дискуссия выматывает их обоих, но капитана – больше – принесшая ланч в виде питательных растворов медсестра настойчиво просит их прерваться. Спок и сам видит потяжелевший сонный взгляд Джима и готов настаивать до победного.       – Вам нужен отдых… – и тут же его прерывают.       – Хорошо, – капитан злится на собственное бессилие, но все еще не отступает. – Но ты останешься. А когда я проснусь, мы поговорим. И можешь сколько угодно давить на нелогичность, но это – приказ.       И он даже не намерен выслушивать возражений – нажимает на кнопку, опускающую изголовье и демонстративно закрывает глаза. И Споку снова придется подчиниться этому упрямству – не потому, что это – приказ, но потому, что подозревает, что Джим может быть как никогда прав. Поэтому он чуть слышно вздыхает и усаживается в кресло для посетителей – снова ждать, когда капитан проснется.              ***       Вечерние тени за окном заставляют освещение палаты подстроиться под световой день. Свет загорается чуть ярче, и капитан открывает глаза. Быстро вспоминает, где он находится, и так же быстро находит взглядом Спока. Тот занял себя чтением последних исследований эмиссионных туманностей в созвездии Киля на падде, и на приветственный кивок чуть склоняет голову в ответ. Предвидя возражения, Спок молча вызывает медсестру для проверки медицинских показателей, а после ее ухода пытается сделать вид, что нисколько не впечатлен многообещающим выражением лица Джима.       Спок бы никогда не признался в том, что он почти в панике. Что падд и исследования – лишь для отвода глаз – он не прочел ни строчки, занятый размышлениями о словах капитана. И о собственной реакции на них.       – Держу пари, ты ни за что не догадаешься, как в мою голову пришло подобное предложение, – Джим усмехается без веселья, но он и не расстроен. Он просто со всей серьезностью подходит к решению очередной проблемы. И хотя Спок не знает, что это за проблема, но он уверен, что сейчас капитан ничего не будет от него скрывать.       – Но если ты думаешь, что я все еще не в своем уме, то ошибаешься – доктора меня проверили: мой мозг в норме.       – Да, капитан, я полностью осведомлен о состоянии вашего организма, – степенно отвечает Спок, внутренне обмирая – он действительно не может предположить, откуда у капитана такие мысли на его счет.       – Знаю, я тебя шокировал своими словами, но, Спок, это… Это – не шутка, – Джим тяжело сглатывает и не отрывает от него внимательного взгляда. – Мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что происходит, но это – единственный вывод, к которому я пришел.       – И что же… происходит? – Спок тоже запинается – он лихорадочно ищет ответ на этот вопрос: любые предпосылки, мотивацию или данные, заставившие капитана увидеть в нем… не просто друга. Ведь он уверен, что до событий с Ханом, Джим не рассматривал его как потенциального партнера. До того, как умер. Могла ли их последняя встреча настолько изменить чувства капитана к нему? Этого он тоже не знает.       Джим молчит в ответ, собираясь с мыслями, сжимает простынь в пальцах и снова глубоко вздыхает, как перед погружением под воду.       – Ты ведь знаешь, что люди, находящиеся в коме, могут слышать тех, кто с ними разговаривает. Могут ощущать и осязать, – он дожидается согласного кивка и продолжает. – А также могут видеть сны. Вот только то, что видел я, не было похоже на сон. Это были воспоминания. Твои воспоминания, Спок…       Он приходит в полное недоумение от чужих слов и отказывается допускать подобную возможность.       – Капитан, я…       – Дослушай, пожалуйста, – он все еще не отводит своего пристального взгляда, но мышцы лица расслабляются, а голос звучит вдумчиво, а не обвиняюще. – Маловероятно, что моя теория не верна. Хотя бы потому, что в своих воспоминаниях я бы не мог увидеть себя со стороны именно таким. Не мог бы оценивать себя так… как будто это делает кто-то другой. Спок, я не знаю, что произошло, но каким-то образом я получил доступ к твоим мыслям. И я знаю, что ты приходил сюда каждый день, но если ты не держал меня за руку и целенаправленно не внушал мне эти видения своей телепатией, то это значит, что произошло что-то еще. Но вопрос о том, как – волнует меня во вторую очередь. В первую же… Я по твоему лицу вижу, что это правда. Что ты действительно вспоминал обо мне все это время. Поэтому ты не можешь винить меня за то, к каким выводам я пришел.       Джим замолкает, а Спок пытается не сойти с ума от поступившей информации: кто-то, что-то, он сам или что-то совершенно иное предоставили капитану безграничный доступ в его разум. К самому сокровенному. К тому, с чем он сам еще не разобрался. К интимному, смущающему, компрометирующему и весьма, и весьма неоднозначному. И это не просто шокирует – вот когда действительно стоит паниковать не без причины. Вот только капитан не будет этого делать – судя по вновь появившейся на губах теплой улыбке, его это скорее радует, чем вводит в исступление.       Спок собирается расспросить о подробностях, но Джим останавливает его жестом – ладонь отпускает простынь, но подрагивает, подзывая к себе. И Спок не сопротивляется – делает шаг к кровати, а капитан вздыхает как будто с облегчением.       – Это было похоже на мелдинг, Спок, но так как ты навряд ли прибегнул бы к нему, когда я был в таком состоянии, а если бы и прибегнул, то был бы… более последовательным в том, что хотел мне сказать, то я подумал о бессознательном. Чем-то, что произошло без участия твоей воли. И меня, как ты понимаешь, это очень взволновало. Спок…       Он не может смотреть ему в глаза. Он готов бежать из палаты без оглядки и говорить с капитаном много и много позже – когда сам хоть в чем-то разберется, но Джим не позволит. Он не привык бежать от проблем – он встречает их лицом к лицу и тут же начинает действовать.       – Спок… – тихо зовет капитан, не дождавшись более внятного ответа, чем стиснутые зубы и почти до боли переплетенные пальцы за спиной. – Я знаю, что тебя это наверняка удивило и напугало, возможно, даже сильнее, чем меня. Но еще я уверен в том, что все те чувства, что сопровождали эти воспоминания – правда. Я знаю, что ты чувствуешь ко мне. И то, как я это интерпретировал, и привело меня к предложению встречаться. А вот если я ошибся… Что ж, мне не привыкать выглядеть дураком в твоих глазах…       Спок вскидывает голову, собравшись не только возразить, но и возмутиться, и застывает от боли на лице Джима.       – Я, наверное, обнадежил себя раньше времени и вполне мог неправильно тебя понять… Но я хочу думать, что у тебя действительно есть ко мне чувства… И хочу ответить на них…       Спок отбрасывает все вопросы, предположения и версии, цепляясь только за самое последнее – это не Джим сошел с ума, пока был в коме, это у Спока – полноценное психическое расстройство.       – Чтобы ответить, нужно и самому что-либо испытывать к… предполагаемому партнеру.       – Рад, что ты спросил, – вот теперь тихий смех Джима почти такой же, как раньше – легкий, беззаботный и обволакивающий. – Я бы очень хотел показать тебе, что для меня значат твои… руки и уши. Твое упрямство и твоя стервозность. Твои сила, красота, мир или же война. Твое прошлое и будущее. Твоя близость и твое сердце…       И вот теперь Спок ему верит. Вот теперь понимает, к чему подводил капитан. Он действительно все это видел и ощущал точно так же, как Спок. Он знает. И он гораздо лучше в этом разбирается, нежели вулканец.       – Я… – он не сможет ответить ему что-либо более вразумительное, чем самое простое и логичное. – Мне нужно обдумать все это, капитан. Мне нужна длительная медитация и, возможно, вулканский целитель для того, чтобы во всем разобраться.       – Ну, конечно, Спок, – соглашается Джим. – Лучше тебя это все равно никто не сделает.       Он снова легко улыбается, поощряя и позволяя взять на себя поиск ответов, а Спок на его месте не был бы так спокоен – он уже не доверяет своему разуму, а соответственно – и себе, а это значит, что он не может гарантировать безопасность и разуму капитана. Ему срочно нужен целитель!              ***       Первое, с чем он пытается разобраться – это с мысленным вулканцем. Ему даже не нужна помощь психиатра, чтобы исключить у себя пресловутое расщепление личности и прочие патологии. Здесь все должно было быть проще – его сознание высокоактивно и многофункционально, а бред и галлюцинации необязательно должны иметь под собой физиологические нарушения головного мозга. Он все еще склоняется к тому, что конфликт рациональной и эмоциональной частей его сознания можно разрешить без помощи специалиста. В конце концов, Спок знает свой собственный разум лучше всех. Но вот то, что Джим… напрямую оказался втянут в этот конфликт, вызывает нешуточные опасения. В этом уже замешаны телепатические способности Спока, а их он не сможет привлечь к ответственности без целителя. Он, конечно же, понимает, что два этих аспекта неразрывно связаны, но сомневается, что сможет сам остановить это прогрессирующие «безумие».       Сперва ему нужно определить причину, и единственное, что может подсказать ему логика – это смерть Джима. Если предположить, что Спок уже какое-то время подсознательно определял капитана, как кого-то, кто ближе, чем друг, тогда абсолютно закономерно такое последствие, как психологическая травма из-за случившегося. Травма затронула эмоциональную часть сознания, но будучи подавленной большую часть своего существования, та не могла проявить себя более показательно. Да, он выплеснул свои гнев и боль от чужой смерти в драке с Ханом, но потом у него не было ни депрессии, ни какого-либо иного стрессового состояния. По крайне мере, он был в этом уверен. Но оказалось, что эмоциональная его часть снова подавилась рациональной, и на этот раз это привело к трещине – к нарушению, которое подсознание не смогло бы проигнорировать. И тогда в дело вернулась рациональная часть – сама напортачила, сама и попыталась исправить. Видение Спока-стопроцентного вулканца – изощренная попытка призвать к ответственности не столько его человеческое, эмоциональное начало, сколько логику в первостепенном ее значении. А принудительное обращение к воспоминаниям – доказательство вины обоих. Проще говоря, вулканец в его голове попросил перестать игнорировать свои чувства, так как это причиняло существенный дисбаланс всему разуму. Он поступил логично. Он поступил правильно – ведь Спока уже однажды просили довериться своим чувствам, но он проигнорировал совет и вот где в итоге оказался.       Спок раздражен этим парадоксом и не может не признать, что чистокровный вулканец никогда бы с подобным не столкнулся. Просто потому, что эмоции тех лежат еще глубже в сознании, и подавляются больше инстинктивно, нежели умышленно. А Спок, благодаря человеческим генам, предрасположен к большей… импульсивности, а также интенсивности своих чувств. Вот и вся разгадка. И он может смело укорять себя за то, что не предположил подобный исход, когда должен был догадываться наверняка. В конце концов, он однажды повелся на провокацию Джима и позволил себе выплеснуть эмоции, а значит, должен был помнить не только о возможности рецидива, но и о том, что может случиться, если подобные чувства будут игнорироваться. Но он не предусмотрел этого, за что теперь и расплачивается.       Однако теперь, когда он знает ответ, он может начать действовать – разрешить этот конфликт и наконец понять, что он чувствует к капитану. Джим предложил ему встречаться, и это указывает на то, как именно он интерпретировал его чувства. И Спок согласился с ним, но только отчасти – он подозревает, что все здесь гораздо сложнее. Если бы Спок просто им увлекся, капитан наверняка видел бы в коме сны о разнузданных орионках или о погонях за контрабандистами. Но чувства Спока настолько сильны и глубоки, что заставили телепатический центр его мозга проецировать видения в мозг «предмета воздыхания». И вот та проблема, что ничуть не меньше других. И вот, что он не сможет решить без целителя. Медитация поможет ему разобраться с собственными чувствами и признать их, но исключить непроизвольный телепатический контакт может только специалист «извне». Просто потому, что Спок скомпрометирован самим собой, и как бы ни пытался, а не сможет заставить себя отречься от того, чего желает его катра.       С тяжелым вздохом он опускается на коврик для медитаций, закрывает глаза и позволяет себе признаться, что досадует. Что он расстроен и даже немного обижен. Капитан предложил ему встречаться, а душа Спока желает с ним связи длиною в жизнь, что очень громко говорит о разнице в чувствах двух означенных индивидуумов. Спок очень хорошо понимает, что не может просить Джима о чем-то подобном. Ведь тот увидел его воспоминания, интерпретировал их как симпатию и решил ответить такой же симпатией, не подозревая о том, что речь шла о гораздо более сильном, глубоком и важном, чем любовь в понимании землян. Спок не может ни просить этой связи, ни надеяться на нее, ни предлагать капитану подобную ответственность. Поэтому ему нужен целитель – тот сможет купировать связь в зародыше. Поможет укрепить ментальные щиты, структурировать сознание заново и разобраться с последствиями того хаоса, который сейчас творится в его голове. Поэтому Спок отправляет письмо самому себе – Споку из альтернативной реальности – и принимается за медитацию – чем больше он успеет сделать сам, тем меньше придется делать другому Споку.       Несколько дней заполнены рутиной, медитациями и ожиданием. Спок пользуется частью наработанных выходных, несмотря на скепсис Адмиралтейства, но не приходит и в больницу к Джиму. Ему действительно необходимо время, чтобы во всем разобраться, и нужно сделать это в одиночестве – без шанса быть спровоцированным или поддаться на чужие уговоры. То, что Джим его уговорит – просто раздавит своими аргументами – очевидно, и Спок не может допустить ни его, ни своей предвзятости в этом деликатном вопросе. В конце концов, отношения между старшими офицерами – это тоже проблема, которая потребует определенных мер для своего разрешения. А Споку бы с текущими разобраться…       Но спустя пять дней другой Спок прибывает с визитом на Землю, а Спок из текущей реальности наконец может с уверенностью сказать, что достиг некоторых успехов в «примирении» с самим собой. Они встречаются в космопорту, транспортируются в Сан-Франциско, а прибыв в квартиру Спока начинают долгий и трудный для них обоих разговор. Спок не может не признать, что общение при помощи электронных писем было более чем удовлетворительным, но контакт «вживую» вызывает в нем смешанные чувства: доверие на грани с абсолютным и смущение от того, во что превратился его разум. Однако спокойная уверенность, что проецируется пожилым вулканцем в его мозг посредством мелдинга, исключает любые сомнения. Но все же не исключает присутствие небольшого опасения возможным вердиктом. И он отнюдь небезоснователен, ведь как только они заканчивают, пожилой Спок не станет ни утаивать что-либо от него, ни лгать, ни щадить чужие чувства.       – Ты все делаешь правильно. Ты определил проблему, ее источник, последствия и пути разрешения. В последующих совместных медитациях я помогу тебе с конструированием логическо-эмоциональных связей и структурированием сознания. А также помогу восстановить поврежденные ментальные секции. Что же касается связи… – Спок глубоко задумывается, но его молодая версия видит в чужих глазах почти лукавый блеск, а на губах – вполне однозначную улыбку. – Да, она уникальна, и я не слышал о подобных прецедентах ранее у представителей нашей расы, но она имеет сугубо определенную природу. Природу связи тхайла, а в таком случае ты не можешь решить этот вопрос без Джима. Ты не можешь решить за него. И когда я просил тебя довериться собственным чувствам, я говорил и о том, чтобы признаться самому себе в том, чего ты хочешь. А ты хочешь вполне конкретного. Но исключив Джима из осуществления своих желаний, ты лишь усугубишь и ментальную травму, и внутренний конфликт. Поэтому вам нужно встретиться и поговорить, а потом мы определимся с тем, что будем делать.       И именно этого Спок и боялся – того, что другой он окажется гораздо храбрее, рисковее и честнее в отношении не только себя, но и капитана. Он только делал вид, что определился с выбором своей позиции в данной ситуации, на самом деле он переложил ответственность за этот выбор на плечи другой своей ипостаси. Просто потому, что подсознательно истово боится отказа Джима, а осознанно – сомневается и в себе, и в нем. «И хочется, и колется», – дал бы определение доктор Маккой, а Спок знает, что как ни назови, а в подобном нестабильном состоянии сделать даже простой и очевидный выбор очень непросто.              ***       – Здесь чертовски скучно, Спок, – это первое, что говорит ему капитан, когда вулканец возвращается в больницу. Джим не шутит – он и правда истосковался по «движению» – по возможности нормально передвигаться на своих двоих, по возможности принимать участие в каких-либо мероприятиях и по возможности применить свою энергию там, где ему по-настоящему хочется. Он выглядит более бледным и усталым, чем обычно, и Спок тут же запрашивает последние медицинские показатели капитана.       – Подозреваю, что это так, – не найдя в данных отклонений от нормы в пересчете на текущее состояние здоровья, Спок все же соглашается. – И члены экипажа в качестве посетителей вас не удовлетворили.       – Боунс, как обычно, сварлив, а Чехов и Сулу не доложили ничего, чего бы я не знал сам, из «открытых» источников, – капитан указывает на падд, что лежит на прикроватном столике, намекая, что со взломом баз данных справился уже очень давно. – Разве что Скотти рассказал парочку новых анекдотов…       Джим усмехается, но выражение его глаз неоднозначно – Споку чудятся и тоска, и боль, и страх, но он тут же себя останавливает – он все еще не знаток мимических выражений любой сложности. Даже тогда, когда с определенной уверенностью может предположить, что капитан измучен ожиданием ответа своего старпома. Что ж, Спок больше не собирается его томить.       – Капитан, я… – он начинает слишком поспешно – он не готовил речь, но предполагал, что возникнут определенные трудности с выражением своих мыслей вслух.       – Спок, давай договоримся? – Джим морщится и пользуется возникшей паузой, чтобы задать тон их беседы таким, каким правильным он кажется ему. – Мы оба сейчас не на службе, и говорить будем не о графиках смен, исследованиях или корректировках курса, поэтому – никакого официоза.       – Хорошо, Джим, – он действительно с ним согласен. Они будут говорить о личном, о своих чувствах и отношениях, выходящих за рамки субординации – логично использовать имена, а не звания. А еще Спок может себе признаться: ему нравится степень той близости, что подразумевает обращение по имени. Он бы хотел звать капитана «Джимом» как можно чаще.       – Что ты… выяснил? – смущение капитан проявлял очень редко, но Спок узнает его сразу же – по сбившемуся дыханию и по довольно общей формулировке вопроса.       – Что ты был прав в отношении меня и моих чувств к тебе, – признание дается без весомых усилий – он уже смирился с этим. – Однако твое предложение… все еще может быть сделано под давлением. Или быть преждевременным, или даже неуместным.       – Это почему еще? Нет, подожди, не отвечай, – теперь его страх выражен весьма однозначно, и поэтому продолжает Джим медленно, обдумывая каждое свое слово и внимательно следя за реакцией оппонента. – «Под давлением» подразумевает, что ты мог… телепатически влиять на мои суждения. «Преждевременно» – по той же причине, а еще потому, что я пока не знаю, что ты думаешь об этой ситуации в целом. Но «неуместным»? Это будет означать, что я ошибся, и в… «романтическом плане» ты отдаешь предпочтение Ухуре.       – На все твои предположения ответ – нет, – тихо, но абсолютно уверенно отвечает Спок. Он шагает ближе к кровати капитана, пододвигает стул и усаживается вплотную к чужому бедру – так они будут на одном уровне. Так ему будет легче высказать то, что чуть не разрушило его сознание в буквальном смысле. – Под «давлением» я подразумевал твое чувство ответственности, которое могло вынудить тебя пойти на этот шаг, зная о моих чувствах. «Преждевременно» – означает мое… если ты позволишь мне так выразиться, неудовольствие от того, что ты принял это решение без моего участия и посчитал свою интерпретацию безоговорочно верной. И «неуместность» проистекает не из ошибочности твоих суждений, а из неполноты твоих выводов.       – О… – капитан, кажется, выдыхает с небывалым облегчением, но Спок не собирался его успокаивать.       Сейчас он честен с ним как никогда – отбросил любую робость, расовые и этические принципы и собственные убеждения насчет степени осведомленности посторонних существ о его чувствах. Сейчас он шагает на свой личный «эшафот», признав, что другого выхода попросту не существует – либо он поговорит с Джимом максимально откровенно, либо вулканская часть его сознания уничтожит разум полностью. Либо у него появится надежда на отношения другого толка, либо все это выльется в своеобразный Колинар, прошедший по другим правилам и нанесший неизгладимый вред сознанию.       – Джим, я… хочу знать, что ты делаешь это не потому, что так – правильно. Так нужно или ты обязан ответить тем же. Я хочу знать, что ты не будешь решать за меня – потому что я, возможно, плохо разбираюсь как в чужих эмоциях, так и в своих собственных. А еще хочу, чтобы ты знал: то, что ты видел, подразумевает совершенно иную степень ответственности – ты предложил мне встречаться с тобой, тогда как мои подсознательные чувства кричат о том, что эта связь – не простое увлечение. Это – связь родственных душ, в понимании землян. Это не изменится и это навсегда.       – Боже, Спок… – Джим еле выдыхает из-за кома в горле, его пальцы дрожат, а взгляд становится пронзительным. – Я не догадывался…       – Именно, – кивает Спок. Все так, как он и говорил. Но теперь это проблема не только Спока – она затронула капитана, и хотят они этого или нет, а разбираться с ней им придется вместе. – Твоя… гибель вызвала в моем сознании настолько травмирующий… дисбаланс, что это привело к неконтролируемым… проявлениям телепатии… Мой мозг насильно установил с твоим связь… неординарной природы, и хотя мы с другим Споком уже работаем над решением этой проблемы, я не могу с убежденностью сказать, что ее… проявления прекратятся или не дадут о себе знать иным способом.       Он рассказывает все это спокойным, размеренным тоном, делая паузы там, где хочет акцентировать особое внимание. Он не может смотреть Джиму в глаза, произнося все это, но не собирается отступать или что-то утаивать. Джим должен знать, что происходит на самом деле. Что для Спока это – не сиюминутное увлечение, а – любовь в самом полном ее значении. И даже больше, чем любовь – квинтэссенция привязанности к другому существу. И неистовое желание близости, заставившее его организм искать телепатической связи на подсознательном уровне.       Джим долго молчит в ответ, но Спок и не ждал его ответа прямо сейчас – капитан – импульсивный человек, но и ему не чуждо определенное здравомыслие, когда дело касается его собственной жизни. А это не тот случай, когда он может ею слепо пожертвовать. Он должен очень хорошо все это обдумать, прежде чем обнадежить их обоих.       – Я вернусь завтра вечером, – Спок поднимается на ноги и очень хочет, чтобы Джим не спорил сейчас. Он очень хочет, чтобы его ответ был продуманным, а не сделанным под влиянием момента. – Когда мы оба будем готовы к этому.       – Подожди, – но капитан всегда решает иначе, и это непостижимо даже спустя несколько лет совместной службы. Он останавливает его тихой просьбой на самом пороге палаты, и сколько бы Спок его мысленно ни умолял, а Джим все равно делает по-своему. – Возвращайся с другим Споком.              ***       Он и сам хотел предложить это. С мелдингом или без, Спок не думает, что сможет разобраться в природе связи без посторонней помощи. Помимо прочего, сторонний «наблюдатель» не просто исследует ее, а для начала зафиксирует сам факт – Спок тоже проверял: прецедентов не было. Поэтому стоит выяснить, все ли вулканцы способны на что-то подобное или это прерогатива тех, чей ментальный контроль над эмоциями ослаблен генетикой. Спока уже не единожды корили за «изъян», но он не может позволить, чтобы тот нашел себе лишнее доказательство своего существования.       Его старшая версия улыбается открыто, мягко и светло при виде Джима. Так, как сам Спок ни разу ему не улыбался. Это вызывает смешанные чувства, и еще больше их подначивает ответная улыбка капитана. Точно так же Джим улыбался и ему, а это может означать, что он не делает существенной разницы между их ипостасями. Тогда, когда должен был бы, ведь для самого Спока она – несоизмерима. Однако ни другой Спок, ни Джим не акцентируют на этом внимания – они уже друзья после пары встреч и одного мелдинга. Спока не напрягало это раньше, но теперь… кто-то другой узнает о чувствах Джима раньше, чем он сам, и это… вызывает в нем неконтролируемую негативную реакцию. Даже осознавая всю необходимость подобного вмешательства, он не может заставить себя мыслить рационально. Его вулканская версия наконец исчезла из подсознания, но сейчас Спок очень точно ощущает ее присутствие в голове и готовность «спустить с поводка» иную, эмоциональную сущность. А этого он не может допустить ни при каких обстоятельствах, поэтому всеми силами заставляет себя сосредоточиться на главном.       Джим и другой Спок ведут, на первый взгляд, довольно светский разговор, но все те же улыбки говорят о степени близости между ними. Недоступной старпому или доступной в другой мере, но сейчас это – не тот аспект, на который он должен обращать столько внимания.       – …и как ты себе это представляешь? «Привет, Боунс! Знаешь, а я тут со своим Споком замелдился, пока был в коме»? – это не предмет для шуток даже для капитана, но и здесь он не может не находить определенной доли юмора. – Он бы отправил его в соседнюю палату, если не в соседнее крыло, а Спок даже наш медотсек с трудом переносит, тебе ли не знать.       – Вынужден согласиться, – Спок вступает в разговор, не дав ответить пожилому своему воплощению. – Участие доктора Маккоя не было бы так результативно, как участие кого-то, более сведущего в телепатических связях.       – Только ему об этом не говори, – Джим переводит взгляд и хитро подмигивает.       – Именно поэтому я здесь, – соглашается другой Спок, и его лицо, покрытое морщинами, светится знанием – он осведомлен куда больше, чем все они, и это не может не внушать надежды. – Джим предложил провести совместный мелдинг, и я должен признать, что эта мера будет более информативной, чем любой другой вариант. Если я стану проводником, соединив вас обоих через себя, то смогу увидеть те связи, что сформировались.       Вот только в квартире Спока они обсуждали его вмешательство посредством наблюдения за мелдингом Спока и Джима, а не участие в качестве «третьего звена». Очевидно, капитан успел связаться с пожилым Споком и обсудить сложившуюся ситуацию. Очевидно, они нашли более рациональный подход. И хоть Спок и не чувствует себя оскорбленным от того, что его исключили из принятия этого решения, но не может не испытывать досады – Джим и другой Спок подозрительно легко друг другу доверяют, и он может только гадать: причиной тому состоявшийся однажды контакт или недостаточность контакта с ним самим за прошедшие годы совместной службы. Так или иначе, ему придется согласиться.       – Что ж, тогда приступим? – Спок прячет любое неудовольствие за мысленными щитами, гася его воздействие на разум, и шагает ближе к кровати капитана, готовый начать сию же секунду.       Джим и другой Спок переглядываются, а потом кивают друг другу. Первый садится на кровати, а второй подзывает Спока сесть рядом. Пожилой вулканец становится между ними, теплые сухие пальцы касаются контактных точек, и уже через несколько мгновений все три сознания находятся в периферийной зоне контакта.       «Думаю, с визуализацией будет нагляднее», – голос пожилого Спока звучит как будто из глубины, и следом за ним в пространстве объединенного сознания появляется смутно угадывающийся образ человека, окруженного сияющим полем. Это поле непрерывно исходит чуть видимой рябью разных амплитуд, и Спок понимает, что другой он выбрал это видение, чтобы показать Джиму, как работают ментальный контроль и контактная телепатия. То состояние, что они видят сейчас – норма, при появлении других живых существ на достаточно близком расстоянии искажение поля усиливается, а при непосредственном контакте телепатические способности проявляются наложением полей излучающих объектов. В случае Спока, его поле имеет разрыв – на образе тут же появляется темная трещина, обозначающая травму и потерю контроля. Что же касается связи, которая возникла, ее пожилой Спок показывает как светящийся жгут энергии, произрастающий из трещины в поле и тянущийся к образу Джима, возникшему следом. Это, пожалуй, грубое сравнение, но не менее точное – пока Спок находился в раздрае, это ментальное «щупальце» «облапало» мозг Джима вдоль и поперек. Теперь, когда капитан в сознании, а Спок начал приводить себя к норме, связь медленно и неохотно отступает обратно.       «Действительно информативно», – усмехается Джим, а обоих Споков окатывает его весельем, как теплым газированным напитком – щекотно, но не неприятно.       «Погрешность в пересчете на реальность невелика», – соглашается пожилой Спок тоже не без улыбки и продолжает. «Теперь я соединю ваши сознания на стандартном для этой процедуры уровне, и вы сможете… поговорить. Я же займусь природой связи».       Спок знает, что другой он уже исследовал ее, но проверка ее в действии даст им все ответы. А вот мелдинг с Джимом… Что ж, так Спок узнает о том, к каким выводам пришел капитан после их вчерашнего разговора, не прибегая к словам. А еще – почувствует их…       «Постараюсь не думать о чем-то пошлом», – Джим фыркает, и Спок ловит первый отголосок его эмоций. Это страх. Боязнь открыться, поделиться личным, сокровенным – он даже не думает о том, что степень погружения в чужое сознание можно варьировать. Что им не обязательно лезть в самое нутро. Он этого страшится, но в то же время готов открыть себя полностью. Он готов показать Споку ровно то же, что увидел сам. Разве что без «иносказаний» в виде предвзятости рациональной части сознания или эмоциональной. И Спок видит это.       Видит, как глаза Джима загораются, когда Спок ступает на мостик – каждую прошедшую смену. Чувствует его восторг, нет, восхищение, когда Споку случается применять свою физическую или ментальную силу. Ощущает его задор, досаду и упрямство, когда выигрыш в очередной шахматной партии остается за вулканцем. Вместе с ним он раздражается, когда цитирование Устава становится подробным до мелких пунктов, поправок или сносок. Вместе с ним он в ярости, когда Хан убивает адмирала Пайка, и с ним же – напуган до тошноты, когда узнает, что один из них остался в жерле действующего вулкана…       Джим показывает ему, как и обещал, его отношение ко внешности Спока. К его убеждениям, его потребностям и традициям. К тому, что было важно для него, и к тому, что он значимым не считал. К близости Спока, к его доверию, к его сердцу… И все это вкупе говорит только об одном, о самом важном – Джим никогда не относился ко Споку равнодушно. Наоборот – его реакции всегда, всегда были глубоки, сильны и значимы. Скорее всего даже на большем уровне, чем реакции Спок на капитана, но эта разница объяснима эмоциональностью землянина, а не равнодушием Спока. Все это, в целом, говорит ему о том, что Джим всегда был привязан к нему, всегда искал их контакта, взаимодействия, всегда хотел быть ближе, чем уже есть. И это нельзя интерпретировать никак иначе – предложение капитана имело сугубо определенные мотивы.       «Я говорил серьезно, Спок. И может поначалу не подразумевал все это и сразу, но оно все равно уже здесь было. И оно никуда не денется. Боюсь, никогда», – в тихом, но твердом голосе явно угадывается смущение, но Спок не успевает ответить – другой вулканец разрывает контакт, и они возвращаются в реальность.              ***       Поначалу они долго молчат, обдумывая поступившую информацию. Ну, или только вулканцы – Джим рассеянно ковыряет край больничной сорочки и не спешит поднимать взгляд на кого-либо из них. Его готовность поделиться мыслями и чувствами в мелдинге резко контрастирует с закрытостью и напускным спокойствием вне контакта. Оба Спока прекрасно это понимают, но вмешаться решает Спок-старший.       – Что будете делать со связью? Я бы хотел помочь с завершением ее установления.       – Полноценная связь? – Джим как будто приходит в себя и вскидывает голову.       – Именно, мой друг. Она была спонтанной и достаточно слабой – ее проявления носили инстинктивный характер. Сейчас, когда разум Спока пришел в норму, ее можно купировать, но все мы знаем, что от ее наличия или отсутствия, ничего не изменится – ваши чувства останутся прежними. Поэтому я предлагаю установить связь по всем правилам или же вы можете сделать это позже.       – Спок?.. – Джим выдыхает тихо и смотрит внимательно. В его глазах Спок читает те же сомнения, что мучают и его.       Спок ведь еще даже не думал о связи в привычном ее значении. Он еще не настолько уверен в том, что чувствует сам или чувствует Джим. Это серьезный шаг, к которому не приходят после одного мелдинга. Связь не формируется по желанию, она рождается тогда, когда оба ее участника к ней готовы. И так как со стороны Спока она была неосознанной, то не вполне имеет права на существование. К тому же это может быть тем самым принуждением – Джима о его желаниях ни разу не спросили, поэтому Спок решительно против.       – Я согласен, но думаю, мы пока повременим, – Джим легко считывает его реакцию и выбирает вариант, который устроит их обоих.       – Разделяю мнение капитана, – кивает Спок. – Это – не приоритетное решение. Гораздо важнее – выяснить, не могла ли эта связь причинить вред, будучи неконтролируемой.       – Я успел проверить это, – успокаивает их пожилой вулканец. – Так как в коме мозговая деятельность Джима снизилась, связь нашла к нему «лазейку» и смогла установить контакт. Теперь же, когда и ты, и Джим лучше контролируете свое сознание, связь не будет проявлять себя так… ярко.       Спок не успевает испугаться этих многозначительных слов, как Джим тут же подтверждает его опасения.       – Значит, сны останутся?       – Сны? – переспрашивает он, а пожилой Спок лишь кивает.       – Я вижу довольно подробные сны о прошлом, – объясняет капитан. – Очевидно, связь все еще работает, когда я или ты без сознания.       И это действительно поражает – Спок настолько увлечен Джимом, что его разум не дает ему покоя даже ночью. Спок почти готов смутиться или же… все-таки заблокировать эту связь.       – Но это хорошо, что сны останутся, я привык быть… не один, в той или иной мере, – инстинктивно Джим тянется к Споку, хочет прикоснуться, чтобы поддержать и успокоить, но вспоминает, с кем имеет дело, опускает руку и старается передать уверенность в своих словах долгим взглядом.       Споку не хочется спорить об этом прямо сейчас – он все еще пытается переварить эту новость: он любит своего капитана и связан с ним, а капитан любит в ответ – не так-то просто это принять. Он никогда не будет таким, как Джим – быстро думать и сразу же действовать, но сейчас он уважает эту силу капитана и хочет ей довериться.       – Можно… Спок? – Джим просит разрешения, и вулканца тут же захлестывает волной эмоций – удивление от того, что капитан может думать, будто Спок насильно собирается лишить его этой «недоразвитой» связи, радость – Джим на самом деле хочет ее, и смятение – опасность все еще существует.       – В таком виде, в котором она существует сейчас, связь больше никак не повлияет на твой мозг, – старший Спок не пытается уверить их своих убеждениях, он констатирует факт. Но Джим всегда был любознательным.       – А в «полноценном» виде?       Пожилой вулканец прячет смешок за поднятой ладонью и бросает на Спока хитрый взгляд.       – Об этом тебе расскажет твой Спок, когда придет время.       Тот же чувствует, как теплеют кончики ушей и торопится сменить тему – он еще не готов к полноценной связи – присутствию эмоций и мыслей Джима в своей голове на постоянной основе.       – Вы выяснили, каким образом связь возникла?       – Определенно. Ты сам все видел. Но нам с тобой нужно будет провести еще несколько сеансов, прежде чем приступать к какой-либо документации этого феномена.       – «Документация», ну конечно… – тихо фыркает Джим и поднимается за стаканом воды на прикроватном столике.       Если бы они со Споком были связаны той связью, что разделяют супруги или тхайла, ему не пришлось бы вставать – даже просить – Спок бы почувствовал его жажду и подал стакан. Но Спок все еще страшится эмоций в их первозданном виде – не подавленном и не отсеянном. Ему придется многому научить Джима до того, как они станут ближе, чем когда-либо могли бы быть.       – Нам ведь не придется лететь на Новый Вулкан прямо сейчас, чтобы стать предметами для изучения? – капитан очень на это надеется – за те несколько дней, что он в сознании, он уже успел составить график работ для них обоих – они все еще на службе.       – Не прямо сейчас. И ты знаешь, что я всегда буду рад видеть вас обоих, – увещевает пожилой Спок. Джим оборачивается и снова опускает голову – он больше не смущается, но и в глаза не может смотреть, задавая следующий вопрос.       – Вы увидели все, что хотели?       – И даже более чем, – вулканец шагает к Джиму вплотную, а Спок досадует, что опять что-то пропустил. – И буду бесконечно тебе за это благодарен, дорогой друг.       Джим кивает и все-таки улыбается, а Спок-старший начинает прощаться.       – Мы обязательно увидимся снова…       Когда дверь палаты за ним закрывается, Джим снова устраивается рядом со Споком и, предвосхищая закономерное недоумение, отвечает на незаданный вопрос.       – Я посчитал, что раз знаю, что он чувствовал к своему капитану, то справедливо будет, если он узнает, что я чувствую к тебе.       Он не извиняется, но старается сделать виноватый вид. Тогда, когда Спок больше и не думает в чем-либо их обвинять.       – Это действительно справедливо, – соглашается он. Ему не терпится приступить к более тщательному анализу того, что он увидел в голове Джима, но тот его и не останавливает. Только просит.       – Давай попробуем, Спок. Я знаю, что мы чувствуем друг к другу, и не могу от этого отказаться. Я все время думаю о тебе, я о тебе мечтаю, и эти мысли и чувства – все о тебе меня просто поглощает. Эта связь помогла мне не только понять и переосмыслить, но и решиться. Ты нужен мне, Спок… И теперь меня больше ничто не остановит от того, чтобы признать это.       Взгляд Джима такой открытый, искренний и проникновенный, что было бы оскорблением сомневаться в нем прямо сейчас и когда-либо вообще. Спок и не сомневается. Он знает, что ему понадобится немало времени для того, чтобы научиться уживаться со своей эмоциональностью, а еще – больше не допустит никакого пренебрежения ни по отношению к Джиму, ни по отношению к себе. Ведь капитан сказал, что эти чувства поглощают его, но на самом деле это Спок всегда был им очарован. Это он не представлял своей жизни без капитана. И это он так отчаянно желал этих отношений, даже не осознавая этого.       – Я разделяю твои чувства, Джим, – соглашается Спок со всей серьезностью и ответственностью за эти слова.       И впервые на своей памяти касается рук капитана без определенной необходимости, а просто потому, что так хочется. И так правильно – держать любимого человека в своих руках, а не мечтать об этом. Теперь Спок уверен в том, чего он желает и чего будет желать до самой смерти.              Конец