Паноптикум

Брусчатая плитка блестит, омытая полуденным быстротечным дождём, — середина апреля радует пришествием долгожданного тепла, но и первые осадки не заставляют себя долго ждать. Хотя, бытует мнение, в Англии погода никогда не изобилует солнечными деньками вне зависимости от сезона. Под конец дня облака рассеиваются, позволяя насладиться пёстрым акварельным закатом, накладывающим фильтры на влажный серый камень улиц. Язычки солнечного пламени играются на стёклах, фасадах, кровлях черепичных крыш, создавая иллюзию всеобъемлющего пожара. Как поглощающий всё на своём пути огонь несвойственен для мирной жизни городского обывателя, так и сидящее на стыке горизонта солнце несвойственно обитателям Лондона. Несвойственно и лицезреть давно покрытые пылью в уголках памяти улицы. Всё кажется знакомым, но в то же время непреодолимо чужим. Мирное цоканье копыт о камень подобно заведённому маятнику, когда пациента намереваются погрузить в состояние гипноза. С каждой новой минутой размеренного стука краски и формы расплываются, обращаясь в пёстрое смазанное нечто. Мужчина завешивает шторку и откидывается на спинку сидения, прикрывая глаза. Остаток пути он проводит наедине со своими мыслями, утопая в блаженном мелодичном ничего. Умение контролировать думы — великий дар, но способность до последней капли выжечь сознание, оставляя чёрную беспросветную пустошь, куда и солнечный луч не способен пробиться, дабы невесомо коснуться иссохшего каменистого дна, — первый шаг к помешательству. Извозчик останавливает карету недалеко от мостовой. На фасаде четырёхэтажного особняка, являющегося конечным пунктом поездки, выступает пристроенная остроконечная башня с чёрным шпилем. Там врезаны часы. Без четверти семь. Как раз вовремя. Лакей приветствует очередного гостя скупой улыбкой, открывая дверь и совершая поклон. Стоит оказаться в холле, как отгласы незатейливой мелодии блаженным коктейлем льются в уши. Фридрих Гендель. Его сочинения невероятны. Наверняка через пару столетий обретёт титул иконы классической музыки. Дворецкий забирает трость и цилиндр. Огромное зеркало у дальней стены позволяет удостовериться в опрятности и аккуратности внешнего вида. Молод. Красив. Изящен. Воодушевлённые благоговейные речи постоянно звучат в его адрес, и сегодняшний вечер, очевидно, не станет исключением. Всё как всегда. Что-то не способно поддаться изменениям. Мужчина поправляет накрахмаленный поднятый воротник рубашки и слегка расслабляет лиловый шарфик на горле. Тонкие жилистые пальцы чуть иначе укладывают прядь чёрной удлинённой чёлки. Кончик языка проходится по алым губам, придавая нужный блеск. Так лучше. Раскрывая двери в просторную светлую гостиную, опоздавший на празднество сразу привлекает к себе внимание. Дамы всех возрастов не гнушаются одарить улыбкой: некоторые мимолётно, всего-навсего выражая приветствие, некоторые — кокетливо, в дополнение обмахиваясь веерами или играясь с густыми кудрями, а некоторые — застенчиво, прячась за наполненными бокалами. Мужчина успевает пробежаться глазами по залу. Гардины на панорамных окнах пока ещё не задёрнуты, позволяя закатным лучам проникать сквозь стекло и рисовать блики на отполированном паркете. Гости кучкуются и беседуют несмотря на вращающуюся в проигрывателе пластинку сочинений Генделя. Слуги разносят подносы с напитками и кушаньями. Фуршетные столы не обделены вниманием. Кожаные кремовые диваны не пустуют. Глазами запоздалый гость встречается и с некоторыми джентльменами, которые почтенно кивают в знак приветствия новоприбывшему. Смешиваясь с толпой, мужчина принимается за поиски именинника, чей юбилей и послужил поводом собрать все «сливки» Лондона в одном месте. По пути черноволосый незнакомец не отказывает себе в удовольствии принять у слуги бокал шампанского. Рассматривать гостей нет гнетущего желания, нет никому в ответ подаренной улыбки, но равнодушие безымянного красавчика не претит столичному бомонду время от времени бросать заинтересованные взгляды. Боковым зрением ловить на себе нескончаемый поток обращённых взоров дело привычное. Даже как-то утомительно. Виновник торжества обнаруживается в небольшом кругу приглашённых. Стоит спиной и потягивает алкоголь, вовлечённый в оживлённую беседу. Пожилому офицеру по левую руку удаётся знатно рассмешить юбиляра. Карие глаза слегка прищуриваются, алых губ касается стекло бокала. Глоток. Смех именинника поселяет глубоко в груди непривычное щемящее чувство. Слишком много пройдено, слишком тесно связано. Существуют воспоминания, неподвластные пыли времени. Широко улыбаясь, хозяин вечера обращается всё к тому же усатому офицеру, кладёт руку ему на плечо. Говорит что-то ошеломляющее, поскольку пожилой господин неверяще покачивает головой. В процессе дискуссии именинник непроизвольно разворачивается к собеседнику. Проходит секунда. Пять. Пятнадцать. Взгляд юбиляра скашивается влево в сторону толпы. Что-то его цепляет. Улыбка постепенно угасает. Двадцать пять. Облачённая во фрак фигура переминается с ноги на ногу, увеличивает градус оборота, позволяя запоздалому гостю поодаль чётко лицезреть до боли знакомый профиль. Тридцать секунд. Тридцать пять. Именинник не выдерживает и бросает быстрый взгляд влево. Сглатывает. Видно, как нервно дёрнулся кадык. Наверняка не уверен. Убеждён, что показалось. Сорок пять секунд. Юбиляр во второй раз поворачивает голову, но теперь уже замирает, не спеша вернуть внимание говорившему офицеру, не стремясь сбежать от реальности. Узкие глаза заметно округляются, пухлые губы теряют даже тень недавно ослепляющей улыбки. Молчание повисает дольше положенного, привлекая к незнакомцу любопытные взгляды стоящих в кругу джентльменов. Брюнет делает глоток шампанского. Довольный произведённым эффектом, одаривает юбиляра горькой усмешкой, игнорируя обилие лишнего и ничего не значащего внимания, направленного в его сторону. — С Днем Рождения, Намджун. Виновник торжества плотно сжимает челюсти и в очередной раз тяжело сглатывает. — Юнги… — Что смотришь, будто призрака увидел? — усмехается запоздалый, да и в принципе незваный гость. — Неужели ты полагал, что я упущу твоё тридцатилетие? Намджун откашливается в подставленный кулак, а после расслабляет бабочку на горле. — Господа, — обращается к мужчинам, образовавшим круг, — это Мин Юнги, мой старый друг. — Очень старый, — замечает нежданный визитёр с плещущимся озорством на дне чёрных глаз и делает шаг навстречу. — Почти с пелёнок друг друга знаем. Поравнявшись с рядами круга, Мин поочерёдно здоровается с каждым, пожимая руку. — Вы в Лондоне проездом? Не видел вас здесь ранее. Последние пять лет уж точно. Такую яркую восточную внешность сложно не приметить. — Слышать комплименты даже от мужчин не в новинку. Юнги давится презрением, но сжимает необъятную ладонь старого лысеющего кабана, а на губы водружает притворную блистательную улыбку. — Нет, я в Лондон надолго. Я здесь жил какое-то время, решил вернуться. — Вот как? — вопрошает Намджун. — Да, именно так, друг мой. Я скучал. По дождям, аристократии, по здешнему кофе и утренней прессе. — Ваше возвращение ознаменовалось чистым небом под конец дня, господин Мин. А это совершенно несвойственно английской погоде. Считаю хорошим знаком. — Усатый офицер протягивает руку. Её тут же пожимают. — Помнится, когда я уезжал, солнце тоже вышло на проводы. — Где вы были? Путешествовали? — Вопрос поступает от высокого блондина с зализанными волосами. — Возвращался на родину. Провёл несколько лет в Корее. — Там сейчас неспокойно. — Именно поэтому я счёл нужным ретироваться: играть роль разменной монеты между Китаем и Японией не входило в мои планы. Военные действия не останавливаются ни на день. Не знаю, чем всё кончится, но началось из-за невозможности властей подавить восстания мятежников самостоятельно. Хотя развалившаяся система налогового сбора и потерпевшее крах администрирование способны заставить кого угодно взять оружие. Жаль свой народ. Не все способны сменить небо над головой. — Страшные вещи по всему миру происходят ежечасно. И если бы наши молитвы имели власть прекратить хоть чьи-то страдания, — горько выдохнул коренастый мужчина лет тридцати с аккуратно постриженной бородкой и усиками. — Полно убиваться, Генри. Сегодня все же праздник! — восклицает пожилой толстяк. — Господин Ким, вам уже четвёртый десяток стукнул. Не думали ли невестой обзавестись? — Не уверен, что Намджуна интересует что-то, помимо астрономии, — усмехается высокий блондин. — Вы попали в яблочко. Мой друг хоть и поглощён звёздами, но романтик из него никудышний, ухаживать за дамами не значится в списке достоинств, — с усмешкой подмечает Юнги, беря с подноса второй бокал шампанского. — Вы так хорошо его знаете. — Порой мне даже кажется — лучше, чем он сам. — Мин ловит на себе пристальный взгляд именинника. Озадаченный. Настороженный. Мужчина не страшась глядит ответно и по заученному сценарию растягивает губы в улыбке. Правда человек напротив в эту фальшь не верит ни на мгновение. — В сундуке моих историй найдётся парочка провокационных как раз о том, какие неудачи терпел Намджун на любовном фронте. — Мы требуем немедленной огласки! — Умоляю, господа! Не заставляйте меня краснеть. Юнги известно слишком многое. Пустой обмен ничего не значащими репликами продолжается минут десять. Каждый из гостей пытается выведать что-то о внезапно прибывшем друге юбиляра или о связи двух старых приятелей. Юнги видит нервозность Намджуна. Тот в рваном ритме постукивает по ножке хрустального бокала, беспрерывно поправляет бабочку и платок в боковом кармашке фрака. Редко вступает в беседу, переминается с ноги на ногу. Бросает колкие ледяные взгляды. Он сорвётся. Долго не продержится. И предсказание сбывается, когда по истечении получаса Намджун просит его простить и уводит давнего товарища немного поодаль перекинуться парой слов. — Ты что здесь делаешь? — выплёвывает мужчина, даже не стараясь изобразить радушие. — Мы так давно не виделись, и всё, что я заслуживаю получить спустя столько времени, это твоё недовольство? — Если память не подводит, расстались мы не на доброй ноте. — Время стирает и лечит, не так ли? — Не в нашем случае, Юнги. Мин тяжело вздыхает. Холод и открытая недоброжелательность в карих глазах напротив вызывают не самые приятные чувства. — Что бы там ни было, ты мой друг. Лучший друг. Ты моя семья. И я скучал. — Я… — Намджун теряется на мгновение. — Я понимаю, — звучит неуверенно, потому что вырваться собиралась фраза отличная от сказанного. — Я не планирую что-то портить. Тебе нечего опасаться. Я просто устал. Столько всего случилось. Я перегорел. В который раз. Сейчас мне необходимо твоё присутствие. — Тебе всегда было нужно, чтобы кто-то был рядом. — А разве это плохо? — Плоха не твоя тяга к людям, а метаморфозы, происходящие с каждым, кого ты притягиваешь непозволительно близко. — Не начинай, прошу. Ты вечно драматизируешь. Ким пристально смотрит на старого друга, пытается в душу заглянуть, тянет руки к каменистому склону, цепляется за грубые выступы, но соскальзывает, стирая ладони в кровь. — Ты не изменился. — Горько. Обречённо. — И не пытался. Юнги наигранно улыбается уголками губ, а в почти чёрных глазах адская бездна бурлит, кишащая голодными уродливыми тварями, обещая затянуть каждого неугодного в свои губительные пучины. — Будешь? — Мужчина тянет из кармана брюк портсигар и демонстрирует содержимое. — Из Каира. — В последнее время отдаю предпочтение сигарам. — Как знаешь. Мин будто по щелчку пальцев стирает с лица и намёк на улыбку, оборачивается и возвращается к гостям.

***

Юнги скептически относится к напускным вечерам светской знати. Лицемерие. Лицемерие. И снова лицемерие. А ещё комичные попытки выдать желаемое за действительное, казаться, а не быть: красноречивые дифирамбы в собственный адрес с целью заполучить признание, заслужить уважение, вызвать зависть. Дешево. Вот пожилая тощая дама нахваливает объективно уродливую несовершеннолетнюю дочь, приписывает ей сомнительные достоинства и таланты, чтобы хоть как-то привлечь внимание господ и пристроить наконец непользующееся спросом чадо. Вот мистер с сальными волосами и пятном на воротничке желтоватой застиранной рубашки разглагольствует о недавнем путешествии в Польшу, но откровенно брешет — ему на мыло и бутылку поди не хватает, чего уж говорить о заграничных маневрах. Юнги посещал Варшаву пару лет назад, и вычурные выдумки вызывают желание громко расхохотаться. Вот гурман и сомелье, но от единственного бокала шампанского за весь вечер едва на ногах держится. Другой хвалится независимостью в браке и обилием любовниц, но после появления жены обращается послушным ручным щенком, вылизывающим пятки. Разные страны, порядки, культура. Но люди везде одинаковые. Со своей неподдающейся сокрытию природой — гниющей, зловонной, червивой, но, тем не менее, продажной. Бог бесспорно ошибся в расчётах, когда создавал себе подобных. От грязи под подошвой туфель иногда больше пользы, и она менее раздражающая. Но что бы там ни было, Юнги любит людей. Наблюдать, подмечать, делать выводы, иногда вступать и направлять. Не руководить и слепо везти за собой — куда интереснее следить за тем, как мышка самостоятельно влезет в клетку, пленённая иллюзией доступности куска сыра. Это питает, наполняет до краёв, удовлетворяет голод и жажду, оставляя пряное послевкусие на языке. Юнги любит людей. Как изысканный, бесценный, но расходный материал для опыта. Человек с обилием чувств, привычек, умений, ценностей, приоритетов, дозволенных границ — субстанция нестабильная, его психика — всего-навсего палитра, а искусный художник способен выжать миллионы оттенков, доселе невиданных и не имеющих названия. Мозг — это пластилин, а сформировать из липкой массы возможно как умелую поделку, так и несуразные уродливые кляксы, напоминающие подкроватных монстров. А если надоест творить или результат не уподобится желаемым эскизам, скомкать фигурку в шмоток теста труда не составит. Персональная галерея Мин Юнги радикально отличается от остальных хранилищ раритетных диковинных вещиц, ибо бесформенные серые устрашающие массы мужчина ценит выше вылизанных филигранных экспонатов. — Табак у вас отменный, господин Мин! — одобрительно кивает пожилой усатый офицер, повторно затягиваясь. — Стараюсь ни в чём себя не ущемлять. Жизнь одна. — Позвольте и мне? — просит тощий блондин с зализанными волосами, в процессе незамысловатого диалога изобличившийся герцогом, к превеликому удивлению. — Угощайтесь. — Как только мужчина берёт папиросу, Юнги чиркает спичкой, поднося поближе трепещущий огонёк к очередному визави. Следом не грешит и сам затянуться. Крепость табака не ощущается желанной горечью на кончике языка — привыкание даже самые восхитительные вещи обращает жалкой обыденностью. Успевшую поднадоесть тягучую размеренность пустой беседы прерывает некий мальчишка, доселе Юнги незамеченный в гостиной. Он буквально врезается в юбиляра и тут же сыплет извинениями. Не обращая внимания на образовавшийся круг болтающих господ, юноша нервно переминается с ноги на ногу подле Намджуна. — Сэр, тетушке Мэй поплохело от спиртного. Стакан прохладной воды и махи веером улучшениям не способствуют. Мне вывести её на воздух? Мне кажется, она перебрала. Именинник закатывает глаза и обречённо вздыхает. — Видит Бог, я просил её не увлекаться. — Никогда не говори женщине, чего ей нельзя, — из принципа поступит вопреки запрету, — вносит лепту зализанный блондин, после чего прибежавший паренёк оборачивается в его сторону, но взор ореховых оленьих глаз тут же смещается на рядом стоящего с говорившем иностранца. Юнги цепко ловит на себе робкий, неуверенный, но сквозящий любопытством взгляд, не без ответной заинтересованности рассматривая незнакомца. Красив. До безобразия красив и умиления очарователен. Нежные черты лица, местами вовсе детские. Чувственные губы бантиком, густые чёрные ресницы, кукольные округлые глаза. Цвета горького шоколада волны аккуратно уложенных длинных волос. Карамельная сияющая кожа. Взгляд живой, бегающий, горящий, играющий огоньком на дне ореховой радужки. И самое увлекательное, что мальчик тоже кореец. Юнги едва уловимо приподнимает уголок губ, но юноша замечает, отчего звёзды в глазах вспыхивают подобно россыпи салютного дождя в ночном небе. — Намджун, не соизволишь представить столь прелестного молодого человека? — не церемонится Мин, ходя вокруг да около. Ким одаривает старого друга недобрым взглядом, но тот не замечает, сосредоточенный на кукольном личике парнишки, щёчки которого ощутимо покраснели после скользнувшего в словах незатейливого комплимента. — Смею предположить, многие из вас уже знакомы с моим племянником Чон Чонгуком. — А вот и не все, — встревает толстый коротышка, сально улыбаясь. Наверняка молодой застенчивый красавец привлёк его куда больше угрюмого циничного Юнги. — Многоуважаемый лорд Барлоу, информационное бюро любого светского раута. А это, — юбиляр нехотя переключает внимание на ждущего своей очереди брюнета, — Мин Юнги, друг детства. — Или тень твоей прошлой жизни, от которой ты мечтаешь избавиться, — колко подмечает мужчина, саркастично усмехаясь. Окружающие воспринимают замечание как удачную шутку между людьми, знакомыми почти с пелёнок. — Надеюсь, вы все же поведаете о скелетах в шкафу господина Кима. Уж очень интересно, какие грешки присущи оплоту культурного и научного дарования. — Непременно. Не упущу такую возможность, — Мин улыбается широко и лучезарно. Обольстительно. Фальшиво. — Значит, ваша недавняя поездка на родину ознаменовалась пополнением семейства здесь, в Лондоне? — не умолкает жирдяй Барлоу, буквально поедая глазами залитого румянцем паренька. Чонгук старается держать осанку, но шея так и норовит втянуться в ссутуленные плечи. Пальцы нервно перебирают оборку рукавов белоснежной накрахмаленной рубашки. Взгляд беспорядочно бегает по гостям, но довольно часто, чаще допустимого, мажет по лицу Юнги. Мин же в противовес смотрит открыто, не стремясь замаскировать очевидную заинтересованность. — Верное решение, я вам скажу, — вставляет лепту усатый офицер. — Юноша сможет получить достойное образование и обрести жизнь под мирным небом. Но тут белобрысый герцог возвращает собравшихся к насущной теме, припоминая захворавшую тётушку Мэй. — Чонгук, попроси мистера Уильямса, дворецкого, помочь тебе вывести бедняжку на свежий воздух. По окончании вечера я проведу разъяснительную беседу, дабы такие подарки к юбилею мне больше не преподносили. — Незачем беспокоить Уильямса, ему и своей работы хватит на сегодня. Я сам помогу милейшему донсену привести тётушку в чувства. — Донсен? — В Корее сие обращение употребляет старший по отношению к младшему, — горделиво подмечает лорд Барлоу в намерении сразить наповал присутствующих небывалой эрудицией. — А ещё у нас и возраст исчисляется иначе, — не удерживается от комментария Юнги. — Ну так что? Мистер Чон, не пренебрежёте ли моим обществом? — Ничего не имею против, — робко заключает юноша вполголоса, заворожённо глядя в почти что черные глаза напротив. Он бы и хотел потупить взгляд, перестать тонуть в бездонном океане, да только сила неведомая приковывает и не позволяет оторваться. — Не думаю, что это… — Всё в порядке, Намджун. Я не лишу чести бедняжку. По крайне мере до той поры, пока она не придёт в сознание. Заливистый смех служит красноречивым одобрением дешевой второсортной шутки. Люди. Им всегда нравилась грязь, ибо это главенствующий наполнитель их трещащих по швам туш, лоснящихся лизоблюдством. Чонгук же даже не улыбнулся.

***

Подвыпившая женщина ярким пятном кораллового платья растекается по диванчику, бесполезно продолжая обдувать раскрасневшуюся физиономию веером. Подбежавший Чонгук тотчас пристраивается рядом, водружая руку тётушки себе на плечо, не забывая пригрозить обещанным серьёзным разговором со стороны именинника. Юнги решает примоститься с другого бока, приобнимая барышню за талию. Она в сознании, но пересохшими губами несёт очевиднейший бред и успевает вскипятить Мину мозг, пока её не доставляют на открытую веранду и не усаживают в плетёное кресло. — Вам лучше, тётушка Мэй? — взволнованно щебечет Чонгук, только что сбегавший за прохладной водой. — Советую ослабить шнуровку корсета. Юноша безукоризненно следует рекомендации. Присаживается на колени рядом с креслом и укутывает старую морщинистую руку в замок своих ладоней. Дыхание бедняжки постепенно выравнивается, грудь реже вздымается, пальцы без присущей дрожи держат стакан с водой. — Легчает, — бормочет женщина, делая очередной глоток. Чонгук кивает, а затем подносит зажатую руку к губам и нежно целует. — Спасибо, — на выдохе произносит, оборачиваясь к позади стоящему мужчине, непринуждённо подпирающему собой колонну. В ореховых глазах Юнги читает искреннюю благодарность, а ещё очевидное беспокойство, постепенно сходящее на нет. Солнце уже село, оставляя на горизонте лишь пурпурную полоску света, буквально тающую на глазах с каждой минутой: бездонный тёмно-синий беспощадно растворяет в себе остатки пёстрых красок заката. Веранду освещают успевшие загореться уличные фонари. Под жёлтым тёплым свечением карамельная кожа мальчишки кажется ещё мягче и бархатистее. Густые тени ресниц на щеках добавляют ноток трогательности и без того утончённому юношескому образу. — Не стоит благодарности. На моём месте каждый уважающий себя джентльмен протянул бы вам руку помощи. — Юнги достаёт из кармана портсигар и откидывает верхнюю крышку, обнажая обедневший ряд папирос, плотно прижатых металлическим креплением. — Вы не против? Чонгук отрицательно мотает головой, приводя в движение растрепавшиеся кудряшки. Уголки губ Мин приподнимает в совершенно незаметной ухмылке. Спичка сюрреалистично громко чиркает по ребру коробка, огонёк озарят бледное лицо на какую-то секунду, пока поджигается табак на кончике папиросы, зажатой меж сочных малиновых губ. Молочная кожа под софитами трепещущего пламени выглядит тонкой и буквально просвечивающейся. Аккуратные гармоничные черты заостряются, добавляется угловатость. Красно-жёлтые язычки плещутся на подёрнутых чернью сумерек блестящих глазах. Издалека словно смотришься в два глубоких колодца, где на дне устроили огненное пиршество оголодавшие черти. Какая-то секунда. Но и этого юноше достаточно, чтобы сердечко пропустило удар. — Как давно вы в Лондоне? — спрашивает мужчина, выпуская облако густого дыма. — Несколько месяцев. — Нравится? — Здесь хорошо. Я много гуляю, обучаюсь в Лондонском университете гуманитарным наукам, имею в распоряжении сотни книг на любой вкус, познаю секреты живописи на практике. Дядя Намджун частенько водит меня на выставки, на благотворительные вечера, знакомит с людьми. Постепенно я вливаюсь и начинаю получать удовольствие от текущего положения вещей. Англия приходится мне по душе. Я словно... — Вы словно что? — Да нет, глупости. Вы будете смеяться. — Бархатные щёчки предательски алеют, пока юноша всеми силами сдерживает застенчивую улыбку. — И все же попрошу вас довериться. Уверяю, какой бы странной ни была ваша мысль, я попробую понять. — Временами я ловлю себя на мысли, что в прошлой жизни был рожден где-то здесь и счастливо скоротал отмеренный мне богом срок. Это звучит инфантильно и в духе идейного романтизма, но я будто принадлежу этому месту. Всё кажется знакомым и идеально мне подходящим. Я восторгаюсь культурой, искусством, людьми. Я не хочу возвращаться в Корею, даже когда военные действия закончатся. — И что же здесь забавного? — хрипло произносит Юнги, опуская окурок в хрустальную пепельницу. — Невозможно насмехаться над искренностью и открытостью. Поэтому ваши опасения были беспочвенны, мистер Чон. Скажу больше: кажется, я вас даже понимаю. Мальчишка неверяще заглядывает в чёрные лисьи глаза. Приятное удивление благоговейным теплом разливается по телу, заставляя губы растянуться в едва заметной улыбке. Чонгук безмерно счастлив тяжелому дыханию тётушки Мэй неподалеку, ибо не будь оно таким громким, частые стуки его сердца уже давно бы донеслись до ушей того, кто своим взглядом расплавляет до тягучей липкой лужицы мороженого в летний день. — Вот вы где! — На веранду буквально влетает обеспокоенный Намджун. — Прошло достаточно времени, никаких вестей. Подумал, не случилось ли худого. — Ты же о тётушке Чонгука волновался? — насмешливо бросает Юнги, поправляя платок в кармашке пиджака. Не нужно даже смотреть в сторону юбиляра, дабы предугадать резко сменившееся выражение лица в пользу растерянности. — Аджумме действительно лучше. Но, смею предположить, нам стоить вернуться в особняк. Ей нужен покой. — Я сейчас же отдам распоряжение подать экипаж. И да, Чонгуки, мы не в Корее, избавляйся пожалуйста от аутентичных обращений в лексиконе. Даже если вокруг тебя нет ни одного иностранца. — Мужчина косится в сторону Юнги, продолжающего подпирать колонну с равнодушной непроницаемой миной. — Да, сэр. Прошу прощения, — лепечет юноша, прикусывая губу. Чонгук на какое-то время заметно теряется, топчась на месте и теребя шифоновые манжеты, а затем несётся в сторону пожилой особы в кресле и помогает ей подняться. Тётушка полностью пришла в себя, оттого Чон справляется с ней без посторонней помощи и почти скрывается за дверью, ведущей в зал, но оборачивается. Робкая улыбка касается чувственных алых губ. — До свидания, господин Мин. — До свидания, Чонгук. — Юнги не улыбается, но то, как он смотрит, заставляет щёчки парнишки предательски покраснеть. Стоит паре удалиться, очередная папироса оказывается в тонких бледных пальцах. — Племянник? А если без красивой истории для любопытных овец? Кто такой этот мальчик? — Пару лет назад я возвращался на родину. По чистой случайности познакомился с Мэй Пак и её воспитанником. Парнишка в душу запал с первой встречи. Способный, трудолюбивый, талантливый ребёнок с горящими глазами. Я обязан был помочь ему выбраться в более пригодную среду для возможности раскрыть потенциал в полной мере. — Как благородно, — усмехается Мин, глубоко затягиваясь. — Впрочем я ни капельки не удивлён. Что бы ни случилось, ты всегда олицетворение добродетели. Намджун не отвечает. И всё то время, пока Юнги курит, веранда утопает в приглушённой дымке какофонии звуков, доносящихся из зала. Бросив окурок всё в ту же пепельницу, мужчина намеревается присоединиться к празднующим, но по дороге Ким тормозит его, опуская будто свинцовую ладонь на плечо. — Не подходи больше к Чонгуку. — Это угроза? — Брюнет вскидывает бровь. — Я пока что всего-навсего прошу тебя, Юнги. Не трогай мальчика. Делай свои дела в Лондоне и уезжай отсюда. — Полагаю, я сам в состоянии разобраться со своими действиями. — Не играй с огнём. — В карих глазах промелькнула неподдельная ярость, на что Юнги широко скалится. — Это ты не играй с огнём. Аккуратно обхватив запястье друга, мужчина в брезгливой манере убирает руку с плеча как какую-то букашку. Не ленится почистить ткань пиджака для пущей демонстрации напускного пренебрежения. — Ещё увидимся, Намджун. Рад был встрече.— Мин шагает в сторону двери, но замирает на пороге, едва коснувшись резной ручки. — И ещё раз с Днём Рождения. Поражаюсь твоей дотошности. Свои я давно перестал считать. Не сказать, что Юнги имеет особое удовольствие, идя наперекор просьбам друга, но в какой-то момент вечера он утопал в безнадёге и считал возвращение в Лондон неудачной затеей, напитываясь нескончаемыми пороками «сливок» столичного общества. До тех пор пока не увидел Чонгука. Кажется, волей-неволей в Англии придётся задержаться.