Космос рвется наружу

С первым свиданием получилось по-дурацки. Да чтобы Артем еще хоть раз полез кому-то помогать... Ни в жисть! Тем более очкарик, которого он отбил у залетной гопоты, явно до сих пор пребывал в ахуе. Трепетно прижимая к груди грязный томик Ницше и ошалело хлопая глазами. Угу. По ту сторону решетки. Замели Артема вместе с той самой гопотой и разбираться не стали. Даром, что он чуть голос не сорвал, в красках объясняя, как они неправы. Все повторялось: привычный пустырь и парочка быдланов, зажимавших у ближайшего дома то ли девочку, то ли мальчика, то ли… Неведома зверушка вблизи оказалась студентиком то ли философского, то ли еще какого ― на просвистевшей мимо книжке Артем успел разобрать «Так говорил Заратустра». На его веское «И какого хера тут происходит?» один из быдланов резво обернулся, коротко без замаха нанося удар. Смачный такой ― он едва увернулся. А потом вовсе стало не до философствований. Когда тебе пытаются отбить все самое дорогое в четыре кулака, как-то оно… Что его вяжут вместе со всеми, Артем сразу и не понял. Отбитые бока горели огнем, голова кружилась, нос забивал стойкий запах крови, но ярости обматерить подъехавшую полицию хватило. На одной ярости до сих пор и держался. А как иначе-то? Хер знает, сколько их еще тут продержат. Вот так и помогай людям!.. Безнадежно, блядь. Но Лебедева все равно предупредить надо. А то он ждет, наверное. Ну, хочется верить, что... ― Ты, ― подошедший полицейский тычет в него пальцем, заставляя вопросительно вскинуться. ― Звонить будешь? ― Буду. Номер на автомате набирает. Надо же ― помнит. Долгие гудки сменяются коротким, отрывистым «Слушаю». ― ВалентинЮрич, не ждите. Сегодня никак не получится. Издевательское «А не пидорок ли ты часом?» из камеры, тут же тонущее в громком гоготе, выбешивает до красной пелены перед глазами. ― Артем, где ты? Походу, он все слышал. Пиздец. ― В отделении. В нашем, местном. Отпираться бессмысленно. О настойчивости полковника Артем знает не понаслышке. Правда, толку от нее сейчас... ― Ясно. Жди. Чего ждать-то ― второго пришествия? Или совсем уж фантастического ― что Лебедев сам, лично, приедет? Ему бы успокоиться, выдохнуть, но не выходит. Мелькает безумная мысль по второму кругу запиздиться с дебилами, из-за которых он тут оказался ― спросить за «пидора». Но прежде чем эта мысль обретет окончательные очертания, где-то вдалеке хлопает дверь. А потом знакомый до боли голос негромко интересуется, где потерпевший и нападавшие. Потом все стихает. Наверное, Лебедева ведут куда-то, наверное, сейчас он... Облегчение затапливает с головой. Это раньше Артем отбитым был, а теперь, когда есть что терять, и близко не. ― Ткачев, на выход. Валентина нигде не видно, но Артем послушно просматривает свои вещи, расписывается ― в голове воцаряется блаженная пустота. Нет, чтобы он еще хоть раз... На улице душно, не лучше чем в отделении. Но на это похуй, особенно учитывая, что где-то здесь его ждет… ― Ну, здравствуй. У Валентина во взгляде вспыхивают и гаснут насмешливые искры. Любовь ― это забирать его из кутузки. Сплошной блядский романтик. Застывшего рядом с ним пацана Артем замечает не сразу, а когда замечает... ― Ты ж в очках, блядь! Неужто не видел, кто тебя пизд… бил, а кто... ― Артем. Тяжело. Негромко. Ну да, конечно. Вписался за убогого ― будь добр быть добр. Тьфу, блядь. ― Простите, но я, правда, не видел! А потом Валентин Юрьевич рассказал, как вы спасли Юлю, когда она возвращалась домой и... Вот это поворот. Этот очкарик, что ли, знает Лебедевых? ― ...Мы с Юлей вместе учились, вот и... Простите, правда! Я уже забрал заявление на ваше имя. Смаргивает, глазами этими огроменными хлопает ― девчонки наверняка без ума от этого наивняши. Артем только рукой машет: ― Проехали. Только не таскайся больше один. В следующий раз может не повезти. Очкарик кивает мелко и часто, тут же на Лебедева оглядывается в поисках одобрения. Вот угораздило же, а. Мог ведь мимо пройти. Не, принципы, блядь. Которые, судя по нарастающей боли, отбили по самое не балуйся. Зато справедливость восторжествовала, блин. А всяким там будет урок, чтоб впредь не выебурили на ровном месте. ― Артем, если ты не против, подвезем Глеба до дома? Спокойно, размеренно, пока они к машине вышагивают. Тот вдруг хмурится, перескакивая взглядом с Артема на Лебедева, и его глаза комично округляются. Куда там анимешкам всяким. А ничего пацан. Быстро соображает. Правда, насколько верно ― тот еще вопрос. Артем по привычке устраивается рядом с Валентином на переднем сидении. А стоит тому завести лэнд ровер, косится из-под полуприкрытых век, тут же забывая о ноющих ребрах. Ух и нагоняй ему устроят, если... Или нет? Какие у Вали вообще границы в личных отношениях? Так-то не кажется он человеком, которого радуют проявления привязанности на людях. Вот и проверит. Ладонь на чужое крепкое, горячее бедро опускает. И ухмыляется едва заметно. Валентин и бровью не ведет. Но его короткий, темный взгляд буквально впечатывает Артема в сидение. Столько в нем обещания и яркого безраздельного внимания. Глеб на заднем сидении, кажется, перестает дышать. Эх, напугали пацана. Или впечатлили? По крайней мере, из машины он вываливается в край ошалевшим. Бормочет благодарности, а после припускает к подъезду под их чуть удивленными взглядами. ― Поскольку приключения сами тебя находят, останешься у меня, ― Лебедев вдруг мягко обнимает ладонью за шею, притягивая к себе. Согревая дыханием губы. ― Так надежнее. Поцелуй короткий, но крепкий, мигом выбивает из головы все посторонние мысли. Оставляя одну ― его не стесняются. Даже несмотря на то, какой он. Особенно, несмотря на это. По трезвяку квартира Лебедева оказывается куда более уютной, чем запомнилось. А, может, все дело в обстоятельствах и том, как встречают: Чара радостно наскакивает, царапая когтями ноги сквозь джинсы, руки лижет ― соскучилась. Артем только и успевает за ушами ее начесывать под теплым внимательным взглядом. Лебедев не торопится никуда и протягивает руку, помогая разогнуться, когда счастливая наглаженная Чара, наконец, убегает в гостиную. Артем даже обидеться не успевает ― что он сам встать не может ― ощущая уже привычное искрящее предвкушение, стоит их рукам соприкоснуться. Да ну нах. Все как в ебучих романчиках про соулмейтов. И искры, и желание быть рядом, и… Выходит, не врали книжки. И соулмейтство это ощущается как самая важная и естественная на свете вещь. Не, между ними и до того искрило так, что хватило бы все Чертаново осветить, но… чтоб до болезненно острой тяги быть рядом ― нет. Валентин шаг ближе делает. И Артем медленно, долго смаргивает, уже зная, что без шансов, блядь. И хорошо, если они доберутся до кровати или дивана. Ну, не на коврике же, в самом… Похуй. Поймать тонкие, теплые губы, втягивая в безумный, хаотичный поцелуй жизненно необходимо. Сжимая, сминая пальцами клетчатую ткань рубашки. И чувствуя, как внутри все ярче разгорается неясное, жаркое. Теплые крепкие ладони скользят по спине, под футболку забираются, вызывая бег мурашек по коже. Артем охает прямо в поцелуй, стоит только чужим рукам ласкающе пройтись по ребрам. И едва не сгибается от прострелившей тело боли. А нехуево его приложили. Куда сильнее, чем… Осознать, что его отстранили и уже методично ощупывают в поисках других повреждений, невозможно, нереально. ― Бля, Валь, да в порядке я! С-сука… Выдохнуть не выходит. Воздух застревает за отбитыми ребрами, распирая грудную клетку. Вынуждая замереть, неловко цепляясь за чужие плечи. И старательно пряча глаза. По щекам алыми пятнами ползет стыд. А может это ожоги от чужого горящего взгляда. Хрен разберешь. Одно Артем знает точно ― проебался он по полной. ― Оно и видно. И так горько разом делается от тихого, едва различимого разочарования в его голосе, что хочется… Артем упрямо поджимает губы, хмурится, отстраняясь. Взгляд вскидывает. ― Давай на кухню, Тем. У Валентина, Вали, глаза темнее черного. Полные затаенного беспокойства. Морщинка меж сведенных бровей ― да что с ним сделается-то, блядь? Не хрустальный же. ― Да бросьте, на мне все мигом заживает, ну. Лебедев только коротко кивает в сторону кухни. Разговорчики, мол, в строю. Как будто Артем из этих его солдатиков… Но на кухню уматывает молча. Может, у товарища полковника фетиш такой ― латать безнадежно отбитых на всю голову гопников. Или одного конкретного. ― Думаете небось каждый раз ― и как мне такой соул достался, а? Вошедший следом Лебедев только глядит коротко и раздраженно, бесцеремонно стягивает с него футболку, вновь аккуратно проходясь пальцами по ребрам. Старательно игнорируя болезненное шипение. Кого он так щупал и когда ― гадать нечего. Мало ли где и при каких обстоятельствах приходилось служить. ― Трещин и переломов нет. Так, отбили слегка. Лебедев отступает к холодильнику, и Артем без сил оседает на стул. Уже привычная завернутая в полотенце заморозка холодит ребра, выстужая, успокаивая ноющую боль. Охуенное свидание, ничего не скажешь. ― И нет. Не думаю. От его пронзительного взгляда по телу вновь разбегаются мурашки. Вот как он так каждый раз… Мысли нервно перескакивают с одного на другое, а Валентин уже в чайник воду заливает, кнопкой щелкает. Охренеть какой сосредоточенный и домашний. Близкий и понятный. Сердце за отмороженными ребрами горячее-горячее бухает гулко, тяжело. ― Что, чай с конфетами и на боковую? Ну как тут удержаться, а? Хочется паясничать, шутить, лишь бы увидеть хоть тень улыбки на его губах. Проебался ведь. Пусть и из любви к ближнему. ― Не нарывайся. На стол перед ним опускается кружка, и как же кайфово греть об нее замерзшие пальцы. Горячий чай успокаивающе пахнет ромашкой и мятой. Артем прячет улыбку в кружке, делая глоток. Лебедев устраивается рядом. Совсем близко. Осязаемое тепло его тела вынуждает податься ближе. Просто придвинуться со стулом, укладывая голову на плечо и вдыхая родной чуть терпкий запах. ― Расскажи лучше, как там оказался. ― Да как-как. Шел мимо… Лебедев хмыкает, и Артема пробивает на смешок. Не, ну, а хрен ли. У них район-то нормальный. Это залетные все норовят свои порядки навести. Вот только хрена с два он позволит. Зря они с пацанами столько времени потратили… Слово за слово, и Артем выкладывает все. И про старые разборки, и про первую драку, и про мастерскую. Просто говорит, чувствуя, как с каждым словом уходит застарелое напряжение. Валентин, Валя, все понимает. Не осуждает. Даже слушает внимательно ― Артема, кажется, никто и не слушал так никогда. Так и какого хера он все еще не может поверить? Но как тут поверишь, что вот это вот глубоко за ребрами екающее, тянущее ― оно взаимно? Что Лебедев горячее даже сквозь рубашку плечо подставляет, что чуть сжимает вдруг его, Артема, пальцы, переплетая со своими. ― В ванной в шкафу возьмешь любое полотенце. Где спальня ты знаешь. Отзвук улыбки в его словах застает врасплох. Сердце подкатывает к горлу, не давая толком вздохнуть. Артем только рот открывает и закрывает. А потом почти сбегает в ванную. Подальше от… вот этого изнутри разъедающего. Но оно все равно настигает. За плотными шторами занимается ранний летний рассвет, Валентин рядом дышит глубоко и размеренно. Артем ощущает каждый его вдох всем собой. Щурится сонно, разглядывая цифровые часы на тумбе. Шесть двадцать три. Вот какого… Выпутаться из сбившейся к бедрам простыни не так-то просто. Но он справляется. Валентин только на спину переворачивается, выдыхая. Во сне он выглядит непривычно расслабленным. В горле мгновенно пересыхает. Артем осторожно скатывается с постели и спешит в ванную, а потом на кухню. Опрокидывает в себя стакан холодной воды, глядя, как небо стремительно выцветает в бледно-голубой, а солнце заливает и без того светлую кухню. В спальне все еще полумрак, и Валя со сбившейся к бедрам простыней почти светится в темноте. Озаряет собой все вокруг. Его хочется трогать. Губами пройтись по едва заметным следам на ключицах ― чаем они вчера, конечно же, не ограничились ― а потом… Хули думать, надо делать. Откинуть мешающую простынь в сторону, склоняясь над чужим пахом и… Кто вообще откажется быть разбуженным минетом? Не зря же Артем всю неделю на бананах тренировался. Наверняка ничуть не хуже чем у пацанов из гейского прона теперь… Как в порнухе не получается. Он и понять ничего не успевает ― видит только бледную кожу бедер, темную дорожку волос и… ― Б-блядь! Артем, конечно, мечтал как-нибудь снова оказаться мордой в подушку под тяжестью чужого тела, но не с вывернутой за спину до жгучей боли рукой и перекрытым кислородом. Дергается еще пару раз чисто инстинктивно, и этого оказывается достаточно. Тяжесть сверху мигом исчезает, а теплые руки тут же осторожно переворачивают на спину. Взгляд у Валентина абсолютно бешеный. Хуже, чем когда Юлька Артема домой после драки притащила. ― Ты вообще головой соображаешь, Артем?! А если б я… Замолкает. Глядит хмуро. Губы сжимает. Злой сам на себя. И без того шумное дыхание сбивается окончательно. Его такого разъяренного, напряженного хочется до блядской дрожи в коленях. Возбуждение, слабо искрившее под самой кожей, разгорается с силой тысячи солнц. Артем бездумно подается навстречу, накрывая чужие губы жадным, голодным поцелуем. Пальцы сами собой вплетаются в короткие волосы, ближе тянут, хотя куда ближе… Вот так, блядь, кожа к коже, ощущая как крепкие ладони сжимают бедра до синяков, до сбившегося дыхания, до хриплого, тихого: ― Валя, пожалуйста! Его выгибает, перетряхивает, стоит только чужим губам мазнуть по груди, ниже ― по подрагивающему, напряженному животу, накрывая член. За шумом крови в ушах, собственным тяжелым поскуливающим дыханием, почти болезненным возбуждением ничего не разобрать. Горячо, влажно, охуенно. И ох, когда Валентин вот так языком… Кажется, он толкается бедрами навстречу ласкающим губам, кажется, стонет надсадно ― все это теряется, тонет в темном жарком взгляде Валентина, Вали. Тот смотрит, следит. Да так пристально, что внутренности будто кипятком обдает от одной мысли, что ему нравится видеть Тему таким вот бездумным, мечущимся… Хочется зажмуриться. Но Артем лишь жалобно всхлипывает загипнотизированный обжигающим тяжелым взглядом. ― Ва-аль, я… Стоном захлебывается, чувствуя, что еще чуть-чуть, еще совсем… От горячечные движений языка по стволу, натурально перед глазами цветные круги расплываются. Артем жмурится, бессильно хватая ртом воздух, почти задыхаясь, когда пальцы сухо, ласкающе мажут меж ягодиц, не проникая. Так легко представить, как они скользкие от смазки толкнутся внутрь, растягивая, даря непривычное удовольствие… От яркого, почти болезненного наслаждения, отдающегося, кажется, во всем теле, сводит пальцы на ногах. Кроет до белых вспышек под плотно зажмуренными веками, до крупной дрожи, до… Бессильного желания распластаться на сбившихся простынях. И лежать так веки вечные. Главное, чтоб под боком Вали, а остальное… Горячие губы накрывают рот, и Артем легко скользить по ним языком, втягиваясь в медленный тягучий поцелуй. Собственная сперма отдает горечью, но он самозабвенно вылизывает чужой рот ― да блядь, когда ему еще позволят вот так ― медленно дурея от ощущения вседозволенности. Лебедев сверху нависает, по собственному члену ладонью двигает неторопливо, с оттягом ― и от этого кроет сильнее, чем от любой дури. Под черным пристальным взглядом Артем чувствует себя почти распятым. Оголенным, таким, каким никто и никогда… Втянуть его в очередной поцелуй, пытаясь выразить все то, что бередит изнутри получается едва ли. Но, кажется, Валентин, Валя, все понимает. Стонет хрипло, стоит ладонью накрыть его кулак и… Его удовольствие ощущается как свое ― Артем только выдыхает рвано, чувствуя, как пальцы заливает чужая сперма. И в рот их бездумно тянет. Не сводя взгляда с переводящего дыхание Лебедева. Тонет, тонет, на самое, блядь, дно бездонных темных глаз падает… Солоновато-горький вкус голову кружит, и лучше этого только Валентин, накрывающий его губы очередным поцелуем. Жарким, влажным ― Артем чувствует, как собственный вкус мешается с чужим, и от этого крышу срывает напрочь. Оторваться от Вали просто невозможно. Да и незачем. Вот сейчас они чуть переведут дух и… Пока он в себя приходит, Валя успевает смотаться на кухню за водой и в ванную за мокрым полотенцем. И пока Артем жадно глотает воду, наскоро обтирает их обоих от следов спермы. Сдержать глупую счастливую улыбку не выходит. Ну, пиздец же. Ладно крышесносный секс, но о нем никто никогда так не… А стоит Валентину растянуться рядом, как он под теплый бок подкатывается, легонько в плечо кусая. ― Тем, ― тон у него такой, что понятно становится ― ничего не забыл. И не спустит так просто на тормозах. ― Я все понимаю. Но никакая тяга к справедливости не стоит твоей жизни. ― Да блин, Валь. Всякое, конечно, бывало. Но ничего со мной не случится. За двадцать пять лет не случилось, сейчас-то с чего… Темный взгляд тяжелеет с каждым словом, и Артем замолкает. Губы упрямо поджимает. Параноик, блин. Вот что с ним… ― Ну, ладно-ладно, обещаю никуда не лезть. Доволен? ― Более чем. Поцелуй крепкий, короткий стирает остатки раздражения. А стоит скользнуть языком в чуть приоткрывшийся рот, последние связные мысли исчезают. Растворяясь в жарком, душном удовольствии.