Утоли мою боль

Яркий свет софитов, звон тарелок, уже стоящий в ушах, шум и радостные крики из заполненного зала. В тот момент мне казалось, что я не чувствую своих рук, и было ясно, что после такого интенсивного концерта мозоли будут заживать ещё долго.  Очередной удар по тарелке. Я опустила палочки на малый барабан перед собой, пытаясь восстановить дыхание — началась медленная песня, и можно было немного отдохнуть. Во всем теле было какое-то неясное напряжение, и я всё силилась понять его причину. Глаза чуть заволокло дымкой усталости, но успокаивало то, что по плану оставалось доиграть всего две песни.  Повернувшись на стуле, я вдруг поняла, что именно доставляет мне дискомфорт — жуткая скованность в мышце спины, приносящая ноющую боль при любом движении. Вдоль позвоночника прошёлся холодок. Не хотелось даже представлять, как будет болеть на следующий день после концерта.  Эта мышца не давала мне покоя уже который год. Боль обострялась в периоды стресса и большого количества физических нагрузок, я до сих пор ярко и почти в деталях помнила, как тяжело было вставать по утрам в предыдущем туре. Однако во время концертов боль редко ощущалась — обычно я была поглощена музыкой, атмосферой, меня накрывало волнами вдохновения и уносило туда, где боли просто не существует. Теперь же дело обстояло несколько иначе.  С той злополучной операции прошло почти шесть лет, и ситуация со спиной мало изменилась. Врачи сначала пожимали плечами, а потом просто отмахивались — лишь у самых смелых нашлись силы признаться в том, что боль останется со мной на всю жизнь. Тогда это уже не было ударом или неожиданностью — я и сама была в состоянии предположить, тем более, что успела привыкнуть. Однако временами пробирало до самых костей, от усталости хотелось лезть на стенку, и эта мерзкая, тягучая боль напоминала обо всем том, что вспоминать не хотелось совершенно. Приходилось терпеть, через силу улыбаться и гнать боль взашей. Так и жила все эти годы, бок о бок со своим любимым и почти прирученным демоном, который иногда показывал клыки.  Песня продолжалась. Эта мелодия на гитаре всегда успокаивала меня — вот и сейчас я старалась дышать ровнее, наблюдая за тем, как Слава проводит по струнам, и его медиатор идёт так плавно, словно раскалённый нож по маслу. Моя партия здесь была совсем легкой, поэтому можно было отдохнуть даже во время игры, но пока я разминала руки, рассматривая мозоли на ладонях, и пыталась не двигаться лишний раз, чтобы не тревожить спину. Возникло ощущение, что вместо мышцы там стоит кусок деревяшки, какое-то выточенное бревно, которое пополам сломает позвоночник, если попытаюсь встать на ноги. Поэтому я и не вставала — банально было страшно, что сесть обратно уже не смогу.  Такого дискомфорта я не испытывала давно, и это было непривычно. Обычно он появлялся резко, без предупреждения, налетал, словно вихрь. Вот и теперь — ничего не предвещало, предыдущие концерты проходили замечательно и я ограничивалась лишь легкой крепатурой, но внезапно что-то переклинило, и боль вновь напоминала о себе.  Началась последняя песня в сет-листе. Быстрая, энергичная, чтобы напоследок бросить в зал искорку и удалиться, оставив после себя ураган эмоций. Я тихо выдохнула, погружаясь в игру с головой и игнорируя боль. Избегание и игнорирование — единственный способ, который работал. Правда, за него приходилось вдвое дороже платить после.  Я стучала по барабанам так, что на одной из палочек появилась кровь. Тихо усмехнувшись и решив, что подумаю об этом позже, я самозабвенно продолжала. К последней песне открылось второе дыхание, вновь откуда-то взялись силы, бешеный пульс и адреналин. Хотелось выложиться на максимум — даже если после этой песни не получится встать.  Но мелодия все-таки подошла к концу, и пришлось вынырнуть из выступления в реальную жизнь. Спину будто бы пронзило иглой. Я через силу сделала вдох и улыбнулась, вставая. Слава ещё что-то говорил зрителям, но я уже не слышала из-за головокружения и помутнения в глазах от боли. Кивнув стоявшему ближе всего Гоге и бросив на него беспомощный взгляд, я первой ушла за сцену. Буквально через пару секунд за мной последовали и остальные музыканты, но я слышала их гулкие шаги в длинном коридоре будто сквозь пелену, какой-то оглушающий звон.  В мыслях были молитвы о том, чтобы хотя бы просто дойти до гримерки, а там уж как-нибудь. Как только я сделала первые шаги, бок пронзила такая боль, словно кто-то ввёл нож под рёбра со спины, и все это сопровождалось гулом в голове. Мне показалось, что я задыхаюсь, что горло сжала удушающая спираль спазмов. Острая боль быстро перешла в ноющую — теперь мышцу скручивало в мучительный узел прямо внутри, и это было похоже на удары тупым предметом под дых: так же больно, внезапно и, между прочим, весьма обидно.  — Вик, ты в порядке? Так быстро ушла… — голос Славы едва пробивался сквозь мутную туманную пелену. Он не успел договорить, когда я осознала, что это было последней каплей, и остановилась у стены, оседая на пол. Идти уже не было сил, хотелось упасть и биться в истерике, лишь бы это закончилось как можно скорее. Было больно дышать, а дышать хотелось чаще. От бессилия на глаза сразу навернулись слёзы, которые раздражали, и этот ком в горле лишь ухудшил ситуацию — когда я, не сдержав порыва, позволила себе заплакать, все тело начало сокращаться сильнее, причиняя больше боли. Это показалось кромешным адом, и я села на холодный кафель, стараясь не двигаться, чтобы хоть немного успокоиться. Резкий всплеск, пик прошёл, боль утихала, но по-прежнему сильно хотелось разрыдаться — до жжения в солнечном сплетении. Слава, искренне испугавшись, отдал свою гитару Коле и подбежал ко мне, опускаясь на колени рядом. Выражение его лица тоже стало обеспокоенным, он нахмурился, разглядывая меня — я подняла взгляд в попытке сфокусировать его на мужчине перед собой и всем видом показывала, что мне нужна помощь. Он осторожно протянул ладонь, опуская её на мое напряженное плечо и мягко сжимая — то ли забота, то ли просто проверка состояния. Здесь строить из себя сильную и независимую уже не получилось, ощущение тепла его руки так близко заставило меня всхлипнуть и закрыть рот ладонью.  — Больно? — Слава спросил встревоженно, лихорадочно соображая, как вообще может помочь. Я медленно кивнула, подавляя внезапно накатившую тошноту.  — Уже полегче, — голос звучал хрипло и будто надломанно. — Извини, что я так… Видимо, ежедневные выступления возымели своё действие, и спина молит о пощаде. Жутко больно было доигрывать, — я продолжила уже отчетливее, чувствуя, как отступает. Становилось легче дышать, теперь бок просто кололо, и это было куда лучше, чем когда меня скручивало и сгибало пополам.  — Встать можешь? Давай, держись за меня, — он подставил свою руку, и я снова всхлипнула, поднимая на него преданный взгляд. Плакать хотелось уже не от боли, а от всей той бесконечной заботы, которой этот мужчина меня снабжал в трудные минуты, принося заметное облегчение. Слава не понял, что не так, и уже хотел брать меня на руки, но я наконец сжала его предплечье и встала вместе с ним. — Умничка. Пойдём, давай, тут недалеко.  От ходьбы боль снова усилилась. Я шла спокойно, лишь морщилась и старалась дышать более поверхностно, но это было тяжело.  — Мне надо что-то с этим делать, — тихо выдохнула, наконец с облегчением падая на диван в дальней гримерной комнате. Остальные музыканты учтиво остались за дверью, понимая, что нам нужно побыть вдвоём: моя боль давно напрягала всех, но все также знали, что справляться с ней умеет только Слава и его заботливые руки. — Раньше такого не было. Отдавать в бок, под рёбра начало буквально год назад, и сейчас я чувствую, что с каждым месяцем всё только ухудшается. И предупреждали ведь меня, чтобы я не делала татуировки, а я… — чертыхнувшись, я откинула голову назад и восстанавливала дыхание. Сидеть было комфортно — особенно без движения. Слава присел на диван рядом и нахмурился.  — Я так и не понял, как татуировки могут повлиять на твою боль.  — Татуировка — это такой же шрам, как и тот, что у меня на спине, — я начала терпеливо объяснять, тем более что разговоры отвлекали меня и не позволяли панике косвенно усилить боль. — На коже происходит натяжение, и она начинает тянуть за собой весь остальной корпус, весь мышечный корсет. У здорового человека это может быть чревато разве что ухудшением осанки или плоскостопием, а вот я, — тихий, невесёлый смешок сорвался с губ. Слава с сожалением во взгляде кивнул. — У меня уже есть шрам, и один тянет за собой другой. Мышцу сильно перетягивает, а она — тоже вся в рубцах, и в итоге все эти изменения причиняют боль. Нервные окончания страдают. Вот вроде и не жалею, красивая ведь тату, но в такие моменты, как сейчас… — я тихо вздохнула, разглядывая набитый рисунок под ребрами. — Надо искать специалиста.  — Я помогу. Скажи только, кого надо, — с готовностью вызвался мужчина, и у меня снова закололо в груди от того, что он так беспокоится.  — Да я и сама пока не знаю. Надо тур отыграть для начала, вернуться в Петербург, а потом буду думать. — другого выхода и не было. Я начала рассматривать свои ладони, а потом потянулась к столику за упаковкой пластырей. Слава перехватил мои руки, с укором глядя на мозоли.  — Теперь еще и это болеть будет, — он удручённо вздохнул. — Как ты вообще живешь? Ещё и на барабанах играешь, ощущая всё это. Я бы уже давно в окно вышел, если бы постоянно столько боли испытывал.  — Поначалу тоже хотелось, — я слабо улыбнулась, в данной ситуации ощущая себя почему-то старше, хотя была младше мужчины почти на десять лет. — Потом привыкаешь. Как-то ведь приходится с этим жить.  Глаза защипало от подступивших из ниоткуда слез. Слава не заметил, продолжил задумчиво клеить пластыри мне на ладони. По спине пробежались мурашки, и я подняла взгляд на мужчину, чтобы его вид немного успокоил и помог не расплакаться. Парадокс — от его красивых густых волос, грустного, будто неземного выражения карих глаз и контурно очерченных губ плакать захотелось только сильнее.  — Я так устала, на самом деле.  Фраза вырвалась против воли, как долго задержанный вдох, как птица, сидевшая в клетке месяцами и наконец получившая свободу. Слава поднял на меня взволнованный взгляд. Это было уже выше моих сил — поджав колени к груди, я просто расплакалась, закрывая лицо руками. Мужчина с тяжёлым вздохом прижал меня к себе за плечи, и его тепло будто дало разрешение вылиться всем тем слезам, что я сдерживала в себе годами. Он гладил меня по спине и волосам, беспорядочно, чуть теряясь, оставлял поцелуи на мокрых щеках и виске, и прошептал лишь одно слово — «Тише», — которое произвело на меня неимоверный эффект. Я зарылась носом в его грудь, вдыхая с рубашки слабый запах парфюма, смешанный с потом, и было уже плевать, что в таком положении спина начинала ныть сильнее — тёплые руки Славы, его пальцы, прикосновениями успокаивающие каждый миллиметр уставшего тела, действовали как обезболивающее. Как мгновенная анестезия, заморозка — нервные окончания отключались, чувствовалась лишь лёгкость.  — Это такое жуткое ощущение, — я снова хрипло заговорила, понимая, что Слава не может подобрать слова. — Ощущение, что твой организм и мозг противостоят тебе самому. Как будто они пытаются запретить тебе заниматься любимым делом, тем, что приносит искреннее удовольствие, потому что заставляют платить болью за каждый час игры. Это несправедливо, — я всхлипнула, качая головой. — И так было всегда. Ничего ведь не поменялось. Тогда было сложнее, в том возрасте понять было еще тяжелее, а сейчас просто жуткая злость. Но главное — на кого злиться?..  — На врачей. — тихо ответил Слава, и я смогла лишь согласно кивнуть. Лучше и не скажешь. — Я не знаю, как тебя поддержать, потому что я правда не представляю, что ты чувствуешь. Но мне искренне жаль, — он произнёс уже почти шёпотом, подушечкой большого пальца поглаживая мое плечо. Это едва заметное движение почему-то заставило меня улыбнуться.  — Спасибо, — я шмыгнула носом, поднимая на него уже значительно посветлевший взгляд. Слава внимательно посмотрел в ответ, и я почувствовала лёгкую дрожь в пальцах от пронизывающего взгляда его глубоких карих глаз, в которых можно было с лёгкостью утонуть. Кажется, я сама утонула в их бездонной печали ещё в день нашего знакомства.  — Сейчас болит? — Слава заботливо поинтересовался. Прежде чем ответить, я протянула ладонь, мягко проводя по чёрным, как смоль, волосам. Мужчина усмехнулся и поймал мою руку, оставляя несколько быстрых поцелуев на пальцах. Если бы в этот момент я стояла, мои коленки точно бы подкосились, но в итоге получилось только нервно сглотнуть и одними глазами высказать всю ту нежность, что я к нему испытывала.   — Когда сижу, все в порядке, — ответила, снова опуская голову ему на грудь. Он гладил меня по волосам, пропуская их сквозь пальцы. — Вероятно, станет хуже, когда снова пойду.  — Можно как-то обезболить? Таблетки есть с собой? — Ибупрофен не помогает, — я задумалась, вспоминая. — В номере в гостинице у меня есть кеторол, он действует получше, но не так быстро, да и на остальной организм не очень влияет. В идеале, конечно, мне бы укол… — Хочешь, промедол могу достать? — вдруг предложил Слава, серьезно заглядывая в мои глаза. — В мышцу бедра я тебе и сам сделать смогу. Без рецепта его не купить, поэтому я с кем-нибудь свяжусь. Хочешь? — Если честно, перед следующим концертом он бы мне очень пригодился, — я призналась, ощущая почти детскую неловкость и бешеное сердцебиение. — Сейчас могу ограничиться и чем-то полегче. А послезавтра играть будет сложно. Боюсь даже думать, в каком состоянии будет спина к концу тура.  — Одно мне ясно точно, — Слава тихо вздохнул. — Мы берём перерыв после возвращения в Питер. Пока концертов особо и не планировалось, но новые брать не будем. Тебе нужно дообследоваться и что-то делать, мне смотреть на тебя больно, — он, пытаясь скрыть жалость во взгляде, неотрывно смотрел на меня. Из моей груди снова непроизвольно вырвался рваный всхлип.  — Чем я это заслуживаю, — я пробормотала, носом утыкаясь в родную рубашку. Слава не ответил, приняв вопрос за риторический, и лишь провёл подушечками пальцев вдоль позвоночника. Возникло ощущение, что его пальцы пропитаны лидокаином, потому что от одних только прикосновений мне стало легче дышать и спина будто расслабилась.  — Ты пока сиди, я пойду помогу собрать всё, — Слава нехотя выпустил меня из объятий, и вмиг стало холодно. Было неловко сидеть без дела, но я не чувствовала в себе сил вставать и снова терпеть, поэтому осталась наедине со своими мыслями.  В отель мы вернулись лишь спустя час. Боль стала гораздо меньше, и я спокойно шла сама, но при ходьбе было все ещё трудно дышать, и Слава не выпускал мою руку из своей. Оказавшись в номере, где мы поселились вдвоём, я устало упала на широкую кровать, вытягивая ноги. Мужчина присел рядом, глядя вопросительно.  — Ты как? — бархатный тембр его голоса будто обволакивал слух. Полумрак комнаты, лунный свет сквозь шторы и его усталое лицо сподвигли меня притянуть Славу к себе и мягко поцеловать. Он тут же улыбнулся. — Значит, все неплохо?  — Бывало и лучше, — ответила я уклончиво. — Ты главное не уходи.  — И не собирался. — он произнёс вполголоса, ложась рядом и вдыхая запах моих волос. — Здесь есть ванна. И соль для ванн.  — Это намёк? — Весьма прозрачный. Мышцам обычно помогает горячая вода, — он приподнялся на локте. — Что думаешь?  — Я только за, — потянувшись, я заставила себя сесть. Просить дважды было не нужно — Слава тут же направился в просторную ванную.  Я села рядом, наблюдая, как набирается вода. Говорить не хотелось: усталость брала своё. Наблюдала за действиями Славы, молча восхищаясь его красивыми руками. Он, кажется, заметил это и смущенно усмехнулся.  — Спасибо тебе за то, что не злишься. На мою боль. Мне до сих пор непривычно получать в ответ на жалобы не закатывание глаз, а искреннюю заботу, — сказала я вдруг тихо, неожиданно даже для самой себя.  — Я не могу иначе, — Слава пожал плечами. — Если я вижу, что человеку, которого я люблю, плохо, я сделаю все, что могу, чтобы стало лучше. А тебя я люблю.  Я лишь широко улыбнулась в ответ, снова чувствуя ком в горле. Любит.  Наконец ванна была полностью набрана. Я стянула футболку, ощущая пристальный взгляд Славы на моей груди.  — Не присоединишься? — с улыбкой спросила.  — С удовольствием.  Он снял джинсы, расстегнул рубашку, и теперь была моя очередь смотреть. Слава опустился в горячую воду, раскрывая руки для объятий. Я, тихо смеясь, присоединилась, и теперь моя спина лежала на его груди. От этого было ещё теплее, что позволило расслабиться.  Пальцы Славы рисовали узоры на моей коже: левая рука осторожно коснулась шрама, пытаясь снять напряжение, и в этом прикосновении и вправду было что-то целительное. Правая рука легла на мою грудь, и пальцы под водой невесомо выводили круги, вызывая мурашки. Мне казалось, что я вот-вот расплавлюсь. Хотелось бесконечно лежать в таком положении, таять от его прикосновений, пропитанных заботой, поддержкой и нежностью.  Всё та же забота чувствовалась в каждом его жесте и взгляде, когда неделю спустя перед концертом в Екатеринбурге ему всё же пришлось колоть мне промедол: я лежала на диване, терпела боль, он осторожно стянул мои джинсы ниже, при этом не сдержав ухмылку — пожалуй, впервые он снимал с меня одежду без ожидания дальнейшего логического продолжения. Слава тогда обработал бедро спиртом, прищурившись, нащупал мышцу и ввёл шприц одним точным и ровным движением. Его тёплые пальцы так тонко и ощутимо контрастировали с прохладой моей кожи, что хотелось судорожно сжимать бёдра и умолять его забыть к чертям про все концерты и просто трахнуть меня прямо там — по крайней мере, я была уверена, что это точно заставит меня забыть о боли на время. Слава всё это отлично заметил, но предпочёл отложить, и потому, снова протерев кожу ваткой, помог обратно одеться, а мне пришлось выпить банку энергетика, потому что от промедола начинало клонить в сон. Весь концерт боли я не чувствовала и была будто бы под кайфом — чудесное действие опиоидов. К такому и привыкнуть немудрено, — промелькнула мысль, тут же меня напугавшая: последствия зависимости от опиоидных обезболивающих препаратов были мне известны как минимум на примере Доктора Хауса, и повторять его участь отнюдь не хотелось.  Однако судьба, видимо, распоряжалась, как считала нужным. Спустя несколько дней Славе пришлось снова проделать ту же манипуляцию с моим бедром, а к концу тура было уже необходимо пополнить запас ампул промедола. Славу всё происходящее начинало напрягать, меня же волновало лишь отсутствие боли и расслабление, что наступало вскоре после введения лекарства. Медленными шагами я приближалась к краю пропасти, раздумывая, стоит ли прыгать в неизвестность и пустоту, прикрытую маской счастливой жизни без боли, и мое подсознание было уже готово сделать этот выбор за меня.