Хранитель Круга Ветра

У озера вольно. Дышит ночью лес на том берегу. Пистолет заряженный лежит рядом и останется лежать. Жизнь, какая бы она не была: нелепая, муторная, пустая, показалась в раз необходимой и яркой. Невозможно сделать выстрел, потому что дочери нужно будет приданое, нужно будет озаботиться хоть каким-то подобием состояния, но и это не причина, знает же, что покровитель у его детей будет. Юный Джон, каштановоговолосый, непременно, и черноглазый, никогда, без особой надобности, не узнает, что истинный Повелитель Ветра, но Ричард будет его беречь. Условия наши вполне совпадают. Рокэ Алва умер в тюрьме и даже нашли виновных. Некто, за верную ли службу, за старое ли знакомство с отцом, получил от герцога Окделла личное дворянство и возможность жить уединенно на его земле, у озера недалеко от многочисленных горных сёл. А, слегка пообжившись, вдруг влюбился на ярмарочных гуляньях в третью дочку соседа-графа. Об этой части плана уже не осведомлён был господин регент и, похоже, удивлён искренне, но изобразил что рад, а может и был, и, конечно, всё понимает. Стройный был план, но и тут судьба посмеялась. Рождение всегда ходит об руку со смертью. Няньки занялись детьми, управляющий - приготовлениями к похоронам. А хозяин дома, как собирался, как мечтал, взял пистолет и ушёл к озеру. Но, вместо такого желанного предвкушения освобождения, горько стало: вспомнил свою детскую тоску по родному дому, а всё-таки по родителям больше. Какого бы было вовсе не знать родных отца и мать? Неужто боль душевная так невыносима, что ничего не удержит, от того чтобы одним выстрелом мучения оборвать? Хочется всё же посмотреть на трёхлетнюю Марию, на неё невесту, или как Джон впервые сядет на лошадь, возьмёт свою первую шпагу. Как оставить совсем сиротами эти милые создания в этом омерзительном мире, сколь сильно до сих пор не болело бы уязвленное сердце и поруганная гордость? Иногда приезжает старый друг, правитель этих земель. Как бы невзначай, говорит, ехал домой из столицы и к вам заглянул по доброй памяти. Дети любят его и все труднее становится скрывать и свою радость от его появления. А поздними вечерами часто сидит у ног, уткнувшись в колени, и нет-нет да и вспоминается почти такой же, из другой жизни, вечер с вином и музыкой. В ту первую ночь, после тюрьмы, когда осознал, что не вернётся туда, клялся себе, обещал - никто не посмеет коснуться, более не притронется, и сам тут же, в придорожной гостинице, ночью обнимал, прижимал к себе дрожащего мальчишку, каким был в те мгновения юный господин регент. Это и подкупало в нём - жалость, если была у него к бывшему эру, прятал, а свой страх осмелился доверить. Уснули так, к друг друг прижавшись, и не было неспокойствия и страха не было. Так и продолжилось, не близкие все же, а в объятия друг друга все равно тянуло непреодолимо. И сейчас нет у него жалости, только тихая нежность и безмятежное спокойствие, которым готов делиться щедро, стоит провести ладонью по непослушным его волосам и у основания шеи. Однажды, вместо утешения, почти привычного уже покоя от близости, он привозит с собой мрак и темноту. В кабинете хмурый, серьезный показывает бумаги: копии судебных документов, три донесения от прознатчиков. Один погиб на каторге, другой был убит при попытке к бегству, третьего... Дочитывать нет желания. Я не знаю эти имена. Нужно поднять глаза от бумаг, ответить прямым взглядом. Я не знаю и знать не хочу эти имена. В раз становится душно. Открыть окно, пальцы соскальзывают, он, подойдя, помогает. Зачем вы, Ричард? Так хорошо было и тихо в нашей глуши. Зачем вы приехали? Привезли вести и ненависть, страх привезли и обиду. Когда успел притаиться на его плече, пальцы в волосах осторожно поглаживают, шепчет мое прежнее имя, желая дозваться. Понимаю причину его нежности проведя по своему лицу. Не думал обнаружить в себе такую ярость на старости лет: человек умер в каменоломне, а я плачу и скорее от радости, чем от ненависти. Отпустите, я в порядке. Наконец, смотрю на него. Все такой же незыблемый и суровый. Первые нити серебра в волосах, у виска и надо лбом. Стайка морщинок на лбу. Много хмуритесь, господин бывший регент. Дикон, Дикон, во что мы превратились? Ночь эти имена приносит воспоминаниями. Обращаются друг к другу, устанавливая очерёдность. Кому держать за руки, кому быть первым, ругаются, как голодные шакалы над костью и чувствуешь себя словно бесправной вещью. Тянет сердце, сроду не болевшее, выкручивает призрачной болью между ног, щеки горят от воспоминаний о пощёчинах и ударах, трогаю свои запястья, вот же свободны, свободны! Всё не могу проснуться, очнуться от муторных слёз, которых не было тогда, не было им такого удовольствия, а проснувшись в его объятиях, стараюсь вдохнуть и дышать ровно. - Никогда не хотели уехать? Вернуться в Кэналлоа? К морю? Что же, мы больше не воюем? Неловко пожимает плечом: - Худой мир... Нет, мне нравятся эти скалы. Спите, спите, герцог, не обращайте на меня внимание. - Но вам плохо. О, помилуйте, с вами в постели разве может быть плохо. - Рокэ... Не обижайте меня вопросами о самочувствии, вы знаете - я жуткого этого не люблю.