Только лишь поверь, и На руинах всех империй Мир напишет наши имена
***
Звуки неторопливых шагов разносились по полупустым коридорам до тошноты знакомого ОВД. Вместе с до тошноты знакомыми матерными воплями, больше похожими на поросячий визг. Да, на них Илья Худяков, в народе более известный как «Илюха Худой», и шёл. Шёл не спеша, сунув руки в карманы заношенной адидасовской ветровки и шмыгая носом. Вообще московский воздух в это время успевал прогреться до +10, но Худяков всегда отличался какой-то удивительной степенью везения и, за всё время пандемии ни разу не заболев ковидом, ухитрился простудиться в конце марта. И вот он, скорее всего, с температурой, пёрся доставать из спецприемника того, кем болел похлеще любого вируса. — СВОЛОЧИ!!! НИЧЕ НЕ СКАЖУ, ТРЕБУЮ АДВОКАТА И ПОЖРАТЬ, СЕДЬМОЙ ЧАС ТОРЧУ ЗДЕСЬ, А ПОЛОЖЕНО НЕ БОЛЕЕ ТРЁХ! ЭЙ! — наконец крики стали различимы, и Илья, ухмыльнувшись, постучался в нужную дверь. — Здрасьте, я- — Ну наконец-то!!! — воскликнул страж порядка, едва надменная физиономия показалась в проёме, — Забирай его. Штраф выплатишь, за тот твит отдельный протокол заводить не будем. Пока. Дальше посмотрим. — Ага. — флегматично ответил Худяков, прислонившись к дверному косяку. Звякнула связка ключей и притихший узник, гордо задрав голову, покинул место своего заточения. Полицейский, оформлявший протокол, нагло хохотнул: — Ну что, Свинюхин, до следующей недели? — Свинкин я. И нет, больше я к вам не поеду: сервис отстойный. Илюх, пошли отсюда. Закинув рюкзак на плечо, он схватил своего спасителя под локоть и юркнул в коридор. Солнечное мартовское утро встретило Йосю Свинкина в автозаке неподалёку от Пушкинской. Кучерявый революционер пал первой жертвой ненавистного ему режима, простояв среди своих соратников около 15 минут. И этот факт расстраивал и одновременно бесил его больше, чем несправедливо впаянный штраф и фингал под глазом, который Йося, несомненно, поставил себе сам, случайно ударившись головой о дверь кабинета. И ударялся бы дальше, если бы не Илья, верный друг и соратник, подключивший все свои связи и вызволивший блудного активиста из ОВД. Впрочем, звание «верного друга и соратника» так же соответствовало действительности, как утренние новости государственных СМИ. — Я тебе поесть принес, — отойдя на пару кварталов, произнёс Худяков и махнул рукой в сторону скамейки в небольшом скверике, — Сильно били? — Да не, как обычно. Спасибо, что только отпиздили: одна мразь на жопу мою посматривала, — тяжело вздохнув, Свинкин откусил принесённую Ильей шаурму, заботливо завёрнутую в плотный слой фольги, — Где брал? — Да тут неподалёку, не прям у метро, не волнуйся. Вкусно хоть? — Зелени многовато. Но есть можно. Спасибо. — Да ладно, че там. Набитой едой щёчки коснулись сухие обветренные губы и оставили на ней лёгкий поцелуй. Невозможно было не влюбиться в это взбалмошное существо, привлекающее к себе внимание всех окрестных ментов и собак, орущее громче самой толпы, вечно попадающее в беду, историю и ОВД, но продолжающее исправно отстаивать свою позицию. Настолько убеждённо, что вылетело с третьего курса журфака, якобы за противоправные действия. Родительские деньги вылетели в трубу, зато у Йоси появилось больше времени на дело всей жизни. Сначала в их крохотной съемной квартирке в самом сердце Чертаново появилось бесчисленное множество листовок, лент и баллончиков с краской. А потом, медленно, но верно, туда начали захаживать и другие представители подпольной оппозиции в лице соседа-отличника юрфака, его пассии из художественного колледжа и друга детства — омоновского сыночки, «двойного агента» образовавшейся протестной ячейки. — Толян сказал, где меня искать, да? — Неа. Олег три часа всевозможные ОВД обзванивал. Потом мелкого подключил. Везде одно и то же — «не знаем», «не видели», «нет такого у нас». Эти с пятого раза сломались. Ну, а я че, пары отсидел и поехал. Свинкин резко прекратил жевать и обернулся. В глазах читалась почти детская обида, многократно увеличенная врожденной любовью к драматизму. Поджав пухлые губы, он жалобно заговорил с набитым ртом: — То есть, значит, я тут сижу, страдаю, а ты… — Не, ну а хуле ты в субботу туда полез? — Не парень ты мне больше, — вздёрнутый носик презрительно поморщился, но в совокупности с раздутыми, словно у хомяка, щеками и лиловым фингалом под глазом это выглядело скорее комично. — Ой, да брось, как будто тебя в первый раз столько держат. Тем более, — Худяков едва заметно усмехнулся и вскинул руки для защиты от грядущих пиздюлей, — ты бы всё равно никуда оттуда не делся. — Ах ты сволочь подзаборная!!! — заорал Йося, и из ближайшего куста с испуганным чириканьем вырвалась стайка воробьев. На шутника обрушились звонкие шлепки ладоней, оставлявшие красные следы на плечах, предплечьях и, иногда, на перекошенном мерзкой улыбочкой лице, — Ещё и ржёшь, совсем страх потерял! Загребут — о тебе даже не вспомню! — Вспомнишь — будешь сидеть вместе со мной! — А вот хрен! Быстрые ноги пизды не получают! — Что-то сегодня не особо они тебе помогли- Ай! Да не бей ты так сильно, слушай! — Завтра со мной пойдёшь, мамкин Че Гевара! А то только и можешь, что в компе своём ковыряться! — Ладно, ладно, всё, забились, — затараторил Илья, перехватив Йосины запястья, — Завтра пойдём вместе. А сейчас поехали домой? Похлопав ресничками, Свинкин кивнул и скомкал остатки фольги в небольшой шарик, тут же отправившийся прямо в стоящую через дорогу урну.***
Как известно, воскресенье — выходной для всех, кроме работников сферы услуг и защитников покоя мирных граждан. И если первым ещё можно было посочувствовать, то вторые вызывали у Йоси больше презрения, чем каких-либо тёплых чувств вообще. И дело тут было отнюдь не в подбитом глазе или незаметных стороннему наблюдателю домогательствах. Свинкин искренне не понимал, что заставляло спецназовцев раз за разом толпой бежать за хрупкой девушкой, или за старушкой с плакатом, или, например, за ним, простым парнем в желтом пуховике, с повязанным, словно плащ, бело-сине-белым флагом. Он не верил в приказы, его убеждение состояло в том, что никогда не поздно принять правильное решение. Хотя, глядя на происходящее, даже он начинал потихоньку терять надежду. — На Пушку не пойдём. А вот на Манежку — самое то. Если не ссышь, конечно. — Свинкин, ты меня пиздецки недооцениваешь, — огрызнулся Худяков, заматываясь в плотный шарф, — Маску не забудь, главное. — За кем правда, тот лица не прячет! — А, ну да, твое рыло ж каждому менту знакомо, о чём это я? — Ой, иди ты! Натянув шапку на уши, Йося выскользнул на лестничную клетку. У двери квартиры напротив копошилось странного вида существо, больше похожее на домового, чем на человека. — Лёшк, ты что ли? — существо резко обернулось, и из-за спутанных чёрных волос показались два ясных голубых глаза. — Я… — Метёлкина грабить собрался? — спросил Йося, ехидно поглядывая на зажатую в руке мальчишки гнутую скрепку. — Да я пришёл, а Олега дома нет, ну я и… и вот… — А подождать не пробовал? Или позвонить? — Такой ты умный, блять, конечно! Пробовал — полтора часа кукую здесь, на звонки не отвечает, че делать — без понятия. — Смари, ща старина Йося тебя научит. Видишь, фикус на окне пролётом ниже стоит? — Вижу. — Под горшок загляни. — Э, а мне он про это не рассказывал! — Так и мне не рассказывал. Я пепельницу искал просто. — Спасибо тебе, — захлопал глазками подросток и стал вприпрыжку спускаться по ступенькам вниз. За спиной Свинкина раздался хлопок входной двери. Громко хлюпая соплями, Худяков принялся старательно закрывать входную дверь на три замка. — Погнали? — Ага, — непринуждённо ответил Йося, глядя, как Лёша с трудом переставляет внушительных размеров горшок с фикусом на подоконник. В импровизированном поддончике из пластикового контейнера от куриного филе действительно обнаружился запасной ключ от метёлкинской квартиры. Окончательно убедившись, что парнишка не останется тусить на этаже до вечера, Свинкин удовлетворенно кивнул и юркнул за своим парнем в лифт.***
Дорога занимает около получаса. Дойти до метро, спуститься под землю, протрястись в душном вагоне, чтобы услышать заветное «Станция “Боровицкая”. Переход на станции “Арбатская”, “Александровский сад”, “Библиотека имени Ленина”». Потеряться в бессчётном множестве коридоров и в конце концов всё-таки выйти на Моховую, усеянную редкими пикетчиками. На каждого из которых в среднем приходится по 4 человека в форме. Нервно сглотнув, Илья обернулся на возлюбленного. Тот, полный совершенно безрассудной решимости, завязывал на шее свой флаг, неотъемлемый атрибут его личного (и не только) протеста вот уже более полутора месяцев. — Ты правда хочешь туда? Прямо в пекло? — А ты че, боишься? — Нет, просто уточняю. — Если зассал, так и скажи. Вперёд, там только меня не хватает. Ща веселье будет. И они пошли. По направлению к подземному переходу, мимо стягивающихся к площади автозаков. Йося вырвался далеко вперед, превосходно ориентируясь в бесконечных поворотах, указателях и дверях, и, казалось, вообще не интересовался, где там ползёт его простуженный бойфренд. А Худой, в свою очередь, панически боялся потерять бело-сине-белый флаг из виду. Вовсе не потому, что он знал тоннели Охотного ряда не так хорошо, как Свинкин, нет, чисто из соображений безопасности, чтобы этого недореволюционера не загребли раньше времени. Впрочем, Йося оказался умнее, чем ожидалось: нетерпеливо скрестивший руки на груди, он попался на глаза своему бойфренду в коридоре, у подножия лестницы. — Ну и хуле ты тормозишь? Судьба двух стран на наших с тобой плечах, а ты еле тащишься. — Я болею. А нашего опоздания всё равно никто не заметит. И ты это, давай осторожнее там. Толяна сегодня на Китай-город послали, помочь некому будет в случае чего, — глянув на мордашку, всем своим видом сообщающую «отъебись, мне нянька не нужна», Илюха устало потер переносицу, — Просто не нарывайся, окей? — Чтоб ты знал, я никогда не нарываюсь, это они- — Да, я в курсе, что это они пидарасы, суки и прочее, просто на всякий случай тебе говорю — не помогай им улучшать статистику по задержаниям. Договорились? — Да договорились, договорились… Свинкин развернулся и, надменно вильнув бёдрами, взлетел по ступеням. Хлюпая густыми соплями, Худяков последовал за ним, и уже на поверхности оба в растерянности замерли. «Ну… и… пиздец…» — отрешённо подумал Илья, пока Йося от радости разве что не визжал. Да уж, в этот день столица похоже решила не отставать от своей северной сестры и обзавелась собственной «гостинкой». Глядя на происходящее, невольно посещала мысль вернуться домой, пока не поздно. Продолжить развал существующей системы, невидимый со стороны, но, несомненно, более действенный, чем набеги на толпу разъярённых быков. И только гордость не позволяла Худякову воплотить желание в жизнь: что он, не пацан, что ли? — Вперёд. — Вот это настрой, охуенно! — проорал Свинкин и, подхватив своего диванного Че Гевару под руку, помчался прямо в зарождающееся месиво. Впрочем, радость его продлилась недолго: сомнительная репутация имеет свои минусы, и уже через пять минут сразу пятеро громил помчались за парочкой с басистыми воплями «Хватай Свинью!!!». «Свинья» или, как его прозвали в одном из спецприемников, «Капитан бсб» (на что Йося не преминул заметить, что «лучше быть „капитаном бсб”, чем капитаном ФСБ»), рванул в ближайший подземный переход. Смешаться с толпой в таком прикиде, как у него, невозможно, но вот немного вырваться вперёд — вполне. Штурмовики, не будучи способными беспрепятственно лавировать между людьми, отстали, и юный повстанец сумел прошмыгнуть в спасительные двери метро. Только тогда он осознал, что остался абсолютно один, а его разбитый простудой боевой товарищ, скорее всего, попал в цепкие лапы Тёмной стороны. Отойдя в дальний угол вестибюля, Йося достал мобильный. Из динамика послышались лишь длинные гудки, после чего женский голос предсказуемо сообщил «абонент не отвечает» и предложил оставить сообщение после сигнала. — Блять! — ругнувшись себе под нос, Свинкин набрал другой, не менее знакомый номер, — Олег?! Спасай, Илюху запаковали походу. Да, со мной. Нет, я съебался. В метро стою, обратно хз идти или нет. Звони им, мониторь, я не знаю, ну че вы делаете обычно, когда меня забирают? Ну вот и давай! Не знаю, домой поеду, наверное. А где оно? А, ну значит там поошиваюсь. А ты приедешь? Слуш, приезжай, по-братски, я тебя прошу. Я один туда не пойду. Ага. Ой вэй, а не много ли вы хотите, товарисч Метёлкин? Да ладно, шучу я, че ты? Всё, давай, ищи его, пока. Однако ехать по указанному адресу так быстро Йося не торопился. Он поочерёдно пролистал все доступные ему источники в лице Твиттера и каналов в Телеграме, желая найти хоть что-то, что поведало бы о судьбе его несчастного бойфренда. Тот обнаружился на совсем коротеньком обрывке видео, в уголочке. Его было почти невозможно заметить, но волнение и паника творят с человеческим вниманием самые настоящие чудеса. Метёлкин, как всегда, оказался прав насчёт ОВД, куда должны были доставить протестующих, и Свинкин, сообщив информацию в общий чат, отправился в путь. Всю дорогу он прокручивал в голове то, что увидел на этих жалких пяти секундах ролика: кусок его желтой куртки исчезает из кадра; Илья разворачивается, отбегает в сторону; один из омоновцев, особо ушлый, успевает схватить его за капюшон; ослабленный болезнью, Худяков не в силах оказать и малейшего сопротивления (да он и не стал бы: тут уже точно не отделаешься простым штрафом); он позволяет заломить себе руки за спину, и на этом моменте видео обрывается.***
— Фамилия, — холодно произнёс полицейский, щёлкнув ручкой и опустив глаза в лист бумаги. — Статья 51. — Фамилия. Имя. Отчество. — Статья 51. Конституции РФ. Знаете такую? — Чего?! — человек в форме встал, возвысившись над сжавшимся в комок парнем, словно неотвратимое зло из второсортной антиутопии,. «Министерство любви» не раз отлавливало юных бунтарей и выскочек, но конкретно это полное жажды свободы существо попало в его цепкие лапы впервые. И, вопреки ожиданиям, в нём не было ни толики страха — парнишка лишь уверенно повторял одну и ту же фразу, глядя исподлобья со смиренной ненавистью. Это злило. Чертовски злило. И требовало немедленного вмешательства. В мгновение ока раздался глухой звук удара, и из орлиного носа хлынула кровь вперемешку с густыми соплями, — Фамилия?! — Худяков… — тихо ответил задержанный, проливая кровищу себе на колени и на стоящий перед ним стол. — Отлично. Имя? — С… статья 51… — Я так понимаю, тебе одного раза не хватило, да? — удар. На этот раз засаднил глаз, мигом приобретший пунцовый оттенок, — Имя и отчество твоё! — Илья Владимирович… — Что делал на Манежной? — Я… могу не свидетельствовать… против себя… по статье 51… — Ага, а протокол мне как составлять? — Я больше ничего не скажу без адвоката. — Ну что ж, тогда поговорим с тобой по-другому. Серёга! — из-за соседнего стола поднялся маленький человечек с пытливыми, точно мышиными глазками, и, злобно ухмыльнувшись, скрылся за дверью, — Сейчас ты всё мне расскажешь: зачем пришёл, с кем пришёл, что видел. И никакой адвокат тебе не поможет. Понял?! Дверь кабинета распахнулась, и внутри снова оказался тот подозрительный плюгавый офицер. Он широко улыбался, демонстрируя резко выпирающий клык, и держал в руках швабру с деревянным древком. На его верхнем конце были едва различимые следы запекшейся крови, о происхождении которой гадать не пришлось. Судорожно сглотнув, Худяков перевёл взгляд с одного полицейского на другого и панически заёрзал на месте. От одной мысли, что этот предмет собираются применить на нём, да ещё и таким чудовищным способом, становилось дурно. И очень, очень страшно. Ведущий допрос ментяра расплылся в особенно мерзкой ухмылке и оперся ладонями о стол перед собой. — Ну что? Говорить будешь? — Я… я… — начал Илья, опустив голову и стараясь выдавить из себя хоть пару слов. Не получалось. Собственно, вот и всё. Конец его оппозиционной деятельности. И открытой, и подпольной. Конец его так и не начавшейся карьере журналиста. Конец остаткам свободы. Конец всему. Молодец, Худой, предостерегал Йосю, а в итоге сам попал в такой лютый пиздец, что хрен теперь выберешься. Браво, — Я пришёл на Манежную площадь в два часа дня, чтобы… ч-чтобы… — Чтобы что? — продолжал сержант с чертовски самодовольным видом, записывая показания в протокол. Паренёк перед ним раскалывался с трудом, но спустя годы работы в органах даже такой «клиент» уже не казался проблемой. На каждую упрямую задницу найдётся свой черенок от швабры, надо лишь знать, как его использовать. И конкретно этот походу всё-таки придётся затолкать в тощее брыкающееся тельце, если унылый бубнеж не превратится в нормальную человеческую речь. Слуга закона уже открыл было рот, дабы обратиться к своему коллеге за орудием предстоящей пытки, как вдруг весь кайф ощущения безраздельной власти резко пропал. Из глубины коридора раздалась отборная брань, становящаяся всё громче с каждой секундой. Кто-то шёл прямо по направлению к кабинету и делал это довольно быстро. Так же быстро, как «отмирал» задержанный парнишка, среагировавший на знакомые крики. — ОЛЕГ, Я ТЕ ОТВЕЧАЮ, ЕСЛИ ОНИ ЕГО ХОТЬ ПАЛЬЦЕМ ТРОНУТ, Я ТУТ ВСЕХ ПОРЕШУ!!!! БЛЯТЬ, ПО НОВОЙ СТАТЬЕ БОЛЬШЕ ДАЮТ, ЧЕМ ЗА УБИЙСТВО, Я УЖ ЛУЧШЕ ЗА ЭТО ОТСИЖУ! ДА ПОХУЙ, ЧТО ОРУ! КОГО ВЫГОНЯТ? МЕНЯ ВЫГОНЯТ?! ДА ПОШЛИ ОНИ НАХУЙ, ЯСНО?! С подозрением сверлящий взглядом дверь офицер обернулся на раздавшийся позади смех. Минутой назад запуганный и притихший Худяков с вызовом рассматривал своих мучителей, широко улыбаясь окрашенными кровью зубами. Под левым глазом активно расплывался лиловый фингал, делая искалеченную мордашку ещё более наглой. Она будто умоляла пройтись по ней ещё раз или, что лучше, разрядить в неё обойму табельного разом, раскрошив самонадеянную башку на мелкие куски. — Че ухмыляешься? Не надейся, это не к тебе, — саркастично изрёк мент, чем вызвал ещё более нахальную ухмылку. «Ко мне, чувак, ко мне» — всем своим видом сообщала высокомерная рожа. В каждой её черте, в каждой морщинке сквозила свободолюбивая дерзость, которую хотелось вырвать с корнем и задавить, как таракана. Каждая капля крови на кончике длинного носа буквально орала о том, как срал её обладатель на всё, что бы с ним ни сделали «душители свобод». От того, чтобы воплотить в жизнь свои фантазии о кровавой расправе над активистом, офицера удержала открывшаяся с ноги дверь. Металлическая ручка смачно ударилась о стену, с грохотом сбив на пол кусок штукатурки. — ГДЕ ОН?!?!?! — с порога проорало красное от злости чудище в желтом пуховике. Его голубые глаза метали молнии, выглядывая из-под завесы белокурой чёлки и несомненно готовясь уничтожить любого, кто встанет у них на пути. Однако непреодолимая ярость, ураганом носившаяся в душе, мгновенно сменилась полным штилем, когда взгляд упал на такое знакомое, пусть и немного помятое лицо. Распихав полицейских в стороны, Свинкин бросился на шею возлюбленному, — ОЛЕЕЕЕГ!!! ТВОЙ ВЫХОД! В комнату прошёл молодой человек аристократического вида, в черном пальто и с обмотанным вокруг шеи шарфом из мохера. Идеальные колечки русых кудрей обрамляли строгое лицо, в котором, казалось, не было ни единого изъяна. Ясные голубые глаза смотрели уверенно, давая четкое понимание того, в чьих руках находится контроль над ситуацией. С первого взгляда юноша представлялся истинным воплощением эстетики и некоторого почти царственного величия. — Я представляю интересы гражданина Худякова. И забираю его прямо сейчас.***
Когда троице всё же удалось покинуть злополучное ОВД, был уже поздний вечер. У дешёвой шаурмичной рядом с метро никого не было, что, несомненно, шло им только на руку. — Да не дёргайся ты, жуй спокойно, — буркнул Йося, старательно вытирая обслюнявленной салфеткой чужое разбитое лицо. Что и говорить, его парню сильно досталось. Не так сильно, как могло бы, конечно, но приятного всё равно мало. Что ж, по крайней мере, глаз на месте, нос не сломан, да и целостность других частей туловища не нарушена, — Вовремя мы тебя нашли: тот ублюдок уже швабру притащил. Щас бы ещё в больничку тебя везти пришлось… — Если б ещё было, кого, — подметил стоящий рядом Метёлкин, уложив локти на столик, — Честно говоря, не устрой Йоська этот цирк, я не знаю, что бы с тобой было. Точно б не поверили в то, что я им там напиздел… — Поверили бы, — возразил Худяков, откусывая огромный кусок шаурмы с курицей, — Они законодательства не знают, им дали приказ: составить такое-то количество протоколов, вот они и составляют. А ты молодец, даже я поверил… — Да что там… Теперь главное, чтобы в универе об этом не узнали, а то ваш «адвокат» сам на нары отправится… — тихо прозвучало в ответ, — А ты, собственно, че туда полез-то? — Да этот рванул куда-то, я его в суматохе потерял и сам отбежать не успел. А тут эти ещё. Ты, Йось, как хочешь, а я ебал эти твои баррикады в рот. Олеж, ты свидетель. Больше не пойду, нахер надо. — Ну и пожалуйста, ну и не нужно! — фыркнул Свинкин, демонстративно отвернувшись, — Твоей стипухи всё равно на два штрафа не хватит… В неловко повисшей тишине раздавался лишь шум проезжающих мимо машин и тихие завывания радио где-то в глубине ларька. Пару минут спустя, поддавшись внезапному озарению, Илья улыбнулся: — Йооось… А, Йось… — Что? — А ты говорил, что не придёшь за мной. Свинкин фыркнул, не оборачиваясь. Мало ли что он говорил? Это было давно и неправда! И вообще, он и не пришёл. Он прибежал. Вереща на всё отделение и волоком таща Метёлкина за собой. — Ну и что? Можно подумать, тебя что-то не устраивает… — Не устраивает. — И что же? — Ну, как минимум, можно было меня и поцеловать… Йося флегматично мотнул головой в сторону. Пухлые губы растянулись в хамоватой ухмылке, в которой удивительным образом сочетались нежность и безбашенность. Небрежно скользнув ладонью к скрытому шарфом загривку, Свинкин притянул парня к себе и утянул в поцелуй. Страстный, развязный, такой, от которого у наблюдавшего за этим действом Олега зарделись щёки. — Голубки, может, домой пойдём? Холодно уже. — Ага. Погнали, — хрипло бросил Худяков, выкидывая остатки фольги и салфеток в урну. Тяжелые звуки шагов разнеслись по асфальту в направлении станции метро. Воздух действительно успел остыть, и ледяной ветер пробирался под куртки случайных прохожих. Зима затянулась в этом году… но любой снег однажды растает. Даже в самой холодной стране.