Глупые снежинки тают на гирляндах, Розовые свинки пьяные на санках, Мандарины на снегу рассыпал кто-то, Вокруг ёлок скоморохи, хороводы...
***
За несколько дней до Нового года… Ничто так не бесит в 7 утра, как необходимость куда-то ехать. Тем более, своим ходом. Тем более, по морозу. И ладно бы в универ, с этим ещё можно мириться. Но сегодня пары решено торжественно прогулять. Во имя чего? «Илюш, это последние пять косарей…». А что такое 5 косарей в Москве? На ближайшие три недели? Большую часть которых занимают новогодние праздники? Правильно, нихрена. И как назло компы перестали ломаться, листовки — раздаваться, а знакомые группы – играть концерты, где можно было бы за копейки толкнуть мерч. Как только вопрос «где взять деньги?» встал особенно остро, Худяков всё-таки переступил через себя и позвонил матери. Та, будучи женщиной практичной и твёрдо уверенной, что в 21 год на шее у родителей сидят только бездельники, вместо денег предложила парням работу. «Ну ты же вёл свой выпускной в начальной школе? Ну вот это то же самое. У Йоськи твоего харизма есть, а тебе практика журналистская будет». И хотя Илья пытался объяснить, что проведение утренника в детском саду ничего общего с журналистикой не имеет («Ой, да какая разница, всё равно говорить надо»), отказываться он не стал. Кушать всё-таки хочется. И теперь они тряслись в утренней электричке, заглушая внешние шумы одной парой наушников на двоих. “One step closer”. Ммм, какие воспоминания… Как они летом пытались сыграть её на гитаре, а в итоге всё закончилось Сплином, Цоем и проёбанными ключами от квартиры. Ну и денёк был, конечно … Худой поёжился от холода. Чувство ответственности не позволяло ему сомкнуть глаз, и Йося, пользуясь этим, спокойно досыпал у него на плече. За окном мелькали автострады, панельки, стальная лента МЦК и покрытые снегом промзоны. Унылый в своей сущности пейзаж, впрочем, как и всё у нас, особенно зимой. А на окраине — так вообще. «Следующая станция “Люберцы первые”». Приехали. — Йось… Вставай. — Мх, ещё пять минууут… — Нет у нас "пять минууут". — Ну две! — Мы приехали почти. Вставай, блин! Свинкин с ворчанием разлепил сонные глаза, сгрёб рюкзак в охапку и, пошатываясь, двинулся в сторону тамбура. На тяжёлом морозном воздухе он мгновенно продрог до костей и глубже зарылся в огромный вязаный шарф. Ну, зато проснулся. Грязно-серые двери с грохотом разошлись в стороны, и парочка выползла на заснеженную платформу. — Ты знаешь, куда идти? — Да. Тут недалеко. Ближе, чем до дома.***
Здание детского сада, затерянное среди одинаковых серых многоэтажек, встретило их закрытой калиткой и хрипящим домофоном. Мда. Вот так вот у нас: с детства приучают жить в загоне, запирать дверь, не выходить наружу без надобности, строя своё маленькое, ограниченное забором «счастье». — Здрасьте, это Худяков. Нины Михалны сын, — буркнул Илья в кашляющий динамик. Тот чахоточным голосом запищал, открывая магнитный замок, — Пойдём. В хитросплетении коридоров, украшенных рисунками героев советских мультфильмов, найти нужную группу не составило труда — невозможно забыть место, куда тебя, зарёванного, пять дней в неделю таскали в детстве, и куда ты сам частенько захаживал к матери, уже будучи школьником. — Привет, мам. Здрасьте, Людмила Сергеевна. — Мааальчики пришли! — вскрикнула тёть Нина, прервав беседу с коллегой, — Во, Люсь, гляди, как вымахал! А помнишь, каким маленьким был? Как после прогулки его вечно досчитаться не могли, потому что с младшей группой путали? — Мам, ну хватит, — буркнул Худой, пряча румянец в мехе пуховика, — Мы же сюда не языком трепать пришли… — А, ну да, чего это я? Помнишь, Люсь, я тебе обещала Деда Мороза со Снегурочкой найти? Вот. Смотри, какие красавцы. Людмила Сергеевна смерила обоих парней взглядом, внимательно изучила каждую деталь, начиная с Илюхиного прыща на подбородке и заканчивая Йоськиной вязаной шапкой-лягушкой. В воздухе повисло неловкое молчание, от которого Худяков нервно затеребил ключи в кармане куртки, а Свинкин откровенно заскучал. — Ну из сына твоего Дед хороший выйдет, да. А вот из второго только Снеговик. Максимум. — Да вы чего?! — возмутился Йося, встрепенувшись, — Да из меня знаете какая Снегурочка выйдет? Вы мне ещё чаевые заплатите! — Люсь, ну правда, ну ты посмотри, какой артистичный! — Нинк, я всё понимаю, но он взрослый мужик. Неужели не нашлось какой-нибудь девочки хрупкой? — Какой мужик, мне двадцать лет… — Ну не дружит мой Илюша с девочками, ну что я могу поделать? Им с товарищем деньги очень нужны, ну Люсь, ну пожалуйста! — Людмила Сергеевна, ну правда! Возьмите его, не пожалеете! Базарю! Атакуемая со всех сторон женщина была вынуждена согласиться. Всё же «хрупкую девочку» сейчас уже было не найти, а портить детишкам утренник (и лишать себя премии) ой как не хотелось. Так что парням выделили подсобку в качестве гримёрной и отправили переодеваться. — А хорошо, что твоя мама костюмы нам достала! — воскликнул Свинкин, развязывая ботинки. Худяков снял толстовку и саркастично ухмыльнулся: — Не радуйся, она с нас ещё процент за них стрясёт, если плохо выступим. — А если хорошо? — Тогда, может, нам повезёт, и в праздники мы будем спокойно готовиться к сессии. — Блять, ну зачем ты об этом сказал! Напоминание о приближающихся экзаменах чуть сбило настрой, и бархатную шубу Снегурочки Йоська надевал уже без особого энтузиазма. Ярко-голубая, напяленная поверх затасканной футболки «Пургена» она смотрелась особенно комично. И всё равно Йося выглядел лучше, чем Илья с его длиннющими патлами, торчащими из-под дедморозовской шапки, и синтетической бородой на резинке, то и дело спадавшей с ушей. — Надо же, как тебя жизнь помотала, — хихикнул Свинкин, завязывая пояс вокруг пухлой талии; Худой обвёл его взглядом от притащенных с собой кед до ватных косичек, пришитых к шапке. — На твоём месте я бы молчал. — Чёйта? — А ты подумай. Йоська надул губы и поднял глаза к потолку, изображая напряжённый мыслительный процесс. — Нуу, я красивый, стильный, чистый, у меня есть шуба и косички. Не вижу причин стыдиться. — Ой, всё, хрен с тобой, пошли! — Посох не забудь, Дедуль. Спешно чмокнув друг друга в губы, они вышли из подсобки и сразу же столкнулись с Людмилой Сергеевной. Та как раз шла выяснять, где ребята запропастились и как можно так долго переодеваться. — Ой, Нииинк… Поди сюда, — тёть Нина, заслышав раздосадованный тон подруги, шустро показалась из воспитательской, — Ты погляди на него… — Боже, какой же ты у меня красивый… Не сутулься!! А я говорила тебе, Люськ, что из него Дед хороший выйдет! Вон какой! Как настоящий прямо! — Да Илюшка-то твой да, я про второго говорю. — А что с ним? По-моему, нормально. Глазки бы только подкрасить, чтоб совсем похож был, а так замечательно. — Замечательно?! Да он только в актовый зал войдёт, дети поймут, что сладких подарков им не видать — Снегурочка всё съела по дороге! Нет, ты меня конечно извини, но я не могу этого допустить. Свинкин, привычный к различного рода оскорблениям со стороны старшего поколения (совковая ограниченность, что с них взять!), в полемику влезать не стал. Только поджал губы и скрестил руки на груди. Худой знал этот жест. Жест обиды и такой степени презрения, какую ещё надо заслужить. — Людмила Сергеевна, перестаньте. Он у нас в универе во всех капустниках участвует, в КВН команду к победе привёл, за что Вы так с ним? — Илюш, я всё понимаю, но там же дети! — Так он и с детьми работать умеет! — Да ну? И что, я должна тебе на слово поверить? — А давайте так, — подал голос Йося, сунув руки в карманы шубки, — Если всё проходит плохо — вы платите мне меньше в два раза. И я покупаю Вам шампанское. Женщина призадумалась и не обратила внимание, как Худой буквально испихал возлюбленного локтем. Ну нет у них денег на шампанское, нет! И зарплата им нужна вся, желательно вообще, чтобы накинули ещё. Они и так рискуют просидеть все праздники впроголодь, а Новый год встречать с несколько раз перезаваренным чайным пакетиком, ну куда полез-то?! — Ладно. Иди. Но недовольства родителей на вашей и на твоей, Ниночка, совести!***
Надо сказать, что мало кто имеет такой азарт, как Йоська, и такую любовь к хорошей жизни, как Худой. Правда, таковой у последнего не было (по крайней мере, после смерти отца), но это не мешало ему самоотверженно помогать своему парню выиграть спор. Всё-таки, его шанс на, пусть и кратковременную, но хорошую жизнь напрямую зависел от качества «Снегурочки». И Снегурочка пока вполне себе неплохо справлялась. Немножко перебарщивала с эмоциями, отчего трёхлетние малыши заливались смехом и забывали с таким трудом выученные стихи, но в целом мало какая девчонка могла похвастаться такой актёрской игрой. Казалось, будто Свинкину действительно интересны все эти «вот зима к нам уве мтится, дел Маоз сневок пьинёс», однообразные костюмы снежинок у большей части девочек, метровая ёлка с шариками из «Фикспрайса», дерущиеся мальчишки в углу и льющаяся из динамиков музыка, от которой уже даже воспитательницу начало подташнивать. А в середине праздника Худяков под шумок слинял, вспомнив про где-то посеяный посох, и звёздный час Снегурки стал просто эпохальным. — А ты майтик ийи девотька? — спросил особо шустрый детёныш, с подозрением прищурив глазки. — Я Снегурочка! — не растерялся Йоська, елейно повысив голос; мальчик ткнул указательным пальчиком себе в нижнюю губу и задумчиво протянул «Ааа…», — А теперь пришло время подарков! Малышня завизжала и стаей бешеных собак набросилась на огромный бархатный мешок. Когда они всей гурьбой повисли на нём, Йося заливисто засмеялся, получше натянув шапку свободной рукой. Он всегда любил детей. Дошколят, подростков, совсем маленьких — всех. С самого детства, а как младший брат родился — так вообще не оттащить было. Окружающие фыркали, удивлялись, как это так — 12 лет пацану, а он вместо того, чтобы с ровесниками с гаража в сугроб прыгать, возится с малышами. А Свинкин не понимал, что в этом такого. Они же такие хорошенькие! Даже сейчас: радостно кричат, за подол шубы дёргают, обнимают, вскрывают свои подарки, делятся конфетами… Это же прелестно! И когда всё закончилось, на его лице всё ещё сияла довольная улыбка. Только вот Илья куда-то пропал. Ушёл за посохом и так и не вернулся. Где он? В бесконечных коридорах детсада потеряться — как нефиг делать, но Йоська в этом плане жизнью был научен. Сложнее, чем их общагу, Худого найти точно не будет. По крайней мере, так казалось поначалу. А когда спустя 20 минут ситуацию не прояснили ни воспитательская, ни кухня, ни туалет, Свинкин начал раздражаться. Ну вот куда это чучело могло пойти?! На улицу вряд ли — куртка здесь осталась. Только если… Памятуя о любви бойфренда к быстрым перекурам (стабильно выливавшимся в насморк), Йося поспешил в сторону выхода. Но не успел он дойти и до конца коридора на первом этаже, как услышал странные звуки из одной из комнат. Глянул на табличку: «Заведующий хозяйством». Чем таким может заниматься завхоз утром, что из его кабинета доносятся страдальческие стоны и смех? Потоптавшись под дверью, Йоська робко потянул за ручку. — Простите, я… А ты чё тут делаешь?! — Мы разгдрбврбвариваем, — промямлил Худяков, подперев щёку кулаком; сидящий с ним за одним столом пожилой мужичок энергично кивнул и закинул в рот дольку мандарина, — ПалСергеич мне ща такую историю рассказыбвал, обоссышься. Как он ночью у гордробдской упрбавы встал отлить, и-… — Это очень круто, но какого хера?! — Не знаю, я не дослушал ещё… — Я спрашиваю, какого хера, пока я там батрачу, ты тут… пьёшь?! Ты чё, совсем? — Малдой челвек, пгдите, — встрял завхоз, разливая водку по двум стоящим на столе стопкам, — Ну, за встречу! — Так четвёртый раз уж пьём… — Илюш, я с тобой хоть десьть раз за встречу пить готов! Со звоном чокнувшись, они выпили до дна. ПалСергеич, по всему внешнему виду которого было видно, что эта работа — последнее его спасение от беспробудного запоя, даже не поморщился, а вот на своего парня Свинкину было больно смотреть. Тощая физиономия искривилась в такой мученической гримасе, будто её обладателя нещадно избивали несколько часов подряд. — Ты же, блять, ничего крепче пива не пьёшь?! — А мнмы с мандрбра… щас… с мандбраб… нет… бля… с ман-да-рин-ка-ми короче, во. И улыбнулся. Победно так, словно что-то доказал. Словно мандарины в качестве закуски оправдывают его и его желание набухаться с утра. Ну нормальный, а?! Йося тяжело вздохнул, подхватил любимого под локоть и потащил прочь из кабинета. — Блять, молись, чтобы твоя мама нам по дороге не попалась… — Она растрооооится… — жалобно пробубнил Илья, еле волоча ноги, — Её сын как дед. Пф, дед… смешное слово… — Обхохочешься. Таща по коридору пьяное в хламину тело, Йоська не учёл одного: люди вокруг не были глухими, а шуму они с Ильёй наделали прилично. Так что ничего удивительного в том, что на подходе к воспитательской из неё вышла худяковская маменька. — Боже мой, это что такое…?! — воскликнула женщина, отшатнувшись. Худой поднял на неё масляные глаза и состроил пристыженную мордочку: — ПалСергеич позвал на мандрабинки… — Тёть Нин, честно, я понятия не имею, как так вышло! Он где-то посох потерял, пошёл искать и пропал, я за ним, всё исходил, в последнюю дверь захожу, а он с завхозом водяру глушит. Клянусь, я офигел не меньше Вас! — Илюш, ты что, пить начал в этой своей Москве?! — Нет! — ответил за него Свинкин, поддерживая то и дело сползающую тушку, — Говорю же, я в шоке был, когда его там увидел! — Мнгме не хотелось его обибджать… — Кого?! — ПалСергеича, — хныкнул Худяков и утёр нос рукавом сползшей с плеч шубы. Тёть Нина, судя по взгляду, уже придумавшая, какую взбучку задать завхозу-пропойце, оперлась рукой на дверной косяк: — Ну до дома вы с ним не доедете. Тащи его переодеваться, ща дам тебе ключи, идите к нам, пусть проспится, я не знаю… Адрес помнишь? Такси вызвать? — Нет, спасибо, я сам, — прохрипел Йося и поволок не сопротивляющееся тело в подсобку. Хотя, честно, лучше бы ему помогли. Ибо что-что, а справиться с бухим невменьком, путающимся в собственных ногах, — задача не из лёгких. Рассевшись на полу крохотной комнатки, Илюха рассеянно наблюдал за чертыханиями своего возлюбленного. Как он пытался стащить с него кроссовки и бросил это дело, как безуспешно стаскивал дедморозовскую шубу, как вспотел, натягивая на нее пуховик. А после — как одевался сам, покрывая его, Худого, толстым слоем увещеваний. Что он, дескать, пьянчуга, что так нельзя, что если он сопьётся, то Йоська ему помогать не будет, что имеет смысл закодировать его от греха подальше, и прочее, и прочее… — И вообще, я щас тебя домой отвезу и нахуй обратно в Москву поеду. А ты как хочешь возвращайся потом! Пьянь пропащая, сил моих нет! — Ну не злииись, — полусонно протянул Худяков, — Я же закусылвал… Ик! Мардабинками… а ПалСергеич мне такие истобрии-ик! рабсказывл… Я потом тебе пербескажу! — Не сомневаюсь. Поехали давай, пока тебя совсем не развезло. Но вместо того, чтобы встать, Илья просто вытянул вперёд руки. Если он думал, что поднять его шестидесяти-с-гаком-киллограмовую тушу будет легко, то он сииильно ошибался. Хотя, о чём речь вообще, не думал он ничерта. И мешком висел в свинкиновских руках ещё минут 10, пока тот старательно пытался поставить его на ноги. — Пиздец ты тяжёлый… Лось, блять… — Я… не лось… я серверный олень! — Чё…? — Поехали домоой… — Да поехали, поехали… С трудом надев на любимого рюкзак, Йося вытащил его из подсобки и повёл к выходу, где их уже ждала, держа наготове ключи и два конверта с гонораром, тёть Нина. — Вот. Это раз, а это два. Я всё проверила, Люська вам не урезала ничё. Приедете — позвони, объясню, где чё лежит. Дверь закрыта только на нижний замок, понял меня? На нижний! — Угу. Спасибо, тёть Нин… — Да за что? Он, если ты забыл, один у меня. Я ради своего мальчика горы свернуть готова, а ты «спасибо»… — Чё, правда?! — подал голос Худяков, но был тут же заткнут Йоськиной ладонью. Ещё раз поблагодарив названую «тёщу», Свинкин наконец покинул территорию детского сада, принёсшего ему самую большую радость и самый сильный ахуй за последние несколько месяцев. Вокруг простирались дворы, заставленные одинаковыми панельками и детскими площадками. Коммунальщики сбрасывали снег с крыш, как будто мало его было на земле. Недавно вставшее солнце уже вовсю сияло на небосводе, стремясь ослепить как можно больше народу, прежде чем укатиться обратно за горизонт. — Так, давай-ка вызовем такси с тобой, — предложил Йося, доставая телефон из кармана куртки. Худой поморщился: — Не хочу такси… я гулять хочу… — Ага, щас, разогнался и побежал, волосы назад. Капюшон надень, простудишься, — Илья заворчал, но натянул капюшон на голову. С третьей попытки, — Так, это нам будет стоить… СКОЛЬКО?! Блядство… Радуйся, алкашня. Пешком пойдём с тобой… Худяков медленно поднял кулак вверх и без эмоций протянул «урааа». Мдям. Вот это энтузиазм! Прям изо всех щелей прёт! Выдохнув, Свинкин перехватил возлюбленного поудобнее и двинулся прочь из дворов. Страдающий топографическим кретинизмом, теперь он мог даже порадоваться — физически невозможно потеряться, когда в душе не ебёшь, куда идти. Ну вот арка. Туда ему? А хрен его знает. Пошли. Тем более, что Худой пока не протестует. — На… бле… воо… — Чё ты там бормочешь? — Туда, — махнул он в левую сторону, по ощущениям, напрягши последние остатки разума. — Ладно… Веди меня, если чё. — Мгмхмх..! Останавливаясь через каждые полтора метра, чудом не падая на заледеневший тротуар, парочка дошла до проспекта. Йоська осмотрелся. Ну и… — …куда дальше? — Илья флегматично указал рукой на автомагистраль, — Туда?! Да не пизди. Погодь, я загуглю. Стой ровно. Вот так, ага. Убедившись, что его парень устойчиво… опёрся на фонарный столб, Йося уставился в телефон. Да, похоже, его горе-дед был прав. А, стоп… Они же ходили здесь уже! Вон оно чё… Да, правда, он помнил, перейти через проспект, пройти вдоль дублёра и дворами, дворами, дворами… Дворами пиздячить ещё 15 минут. Ну, полчаса, учитывая в стельку пьяный балласт. Кстати… а где он...? Возле столба никого не было. Озлобленно матерясь, Свинкин стал озираться вокруг в надежде хоть где-то выцепить торчащую из-под пуховика красную шубу. И лучше бы не под колёсами проезжающих мимо машин… Зная везение его возлюбленного, этого вполне можно было ожидать. А вот того, что это чучело буквально присосётся к витрине магазина женского белья — нет. — Йооось!! — позвал Илюха ещё до того, как его наконец обнаружили, — Ты должен это увидеть, Йооось!!! — Ну что ещё? — Купи себе такие, — тонкий палец ткнулся в стекло, указывая на натянутые на манекен чулки; высокие, в крупную чёрную сетку, с подвязками и огромными атласными бантами… короче, сильно на любителя, — Купишь? — Бля, нахуя? — Ну купиии… Они красивые… Тебе пойдут… — Так, всё, пошли домой. Я наконец разобрался, как идти. — А чулки купишь? — Да куплю, куплю, пойдём… «Разобрался» — это ещё громко сказано. Три раза они свернули не туда. Один раз перепутали дом, и Худяков ожесточённо ломился в чужой подъезд, пока его не оттащили. Прямо-таки порывался размозжить себе череп, поскользнувшись на льду, или рухнуть мордой в сугроб. Слава Йоське, безуспешно. Было ещё несколько попыток пойти гулять дальше, предложения вернуться и всё-таки купить те злополучные чулки, сетования в стиле «ой, я к сессии не готооов», оправдания, просьбы простить его, дебила, и не держать зла на ПалСергеича, «он как лучше хотел». Зайдя в квартиру, Илья первым делом накинулся на кота, не успевшего слинять в стратегическое укрытие — шкаф. — А у меня тоооже такой есть… Васенькой зовут… Слышишь, Гер? Герыч? Чё молчишь? — Отпусти кота, не видишь, он в шоке. Дай его сюда. — Не дам… — Отдай Геру. Не то тёть Нине позвоню, — поморщившись, как обиженный ребёнок, Худяков протянул пушистика Свинкину; белоснежный котяра тут же сбежал, напоследок противно мрявкнув, — Подойди теперь. Раздеться помогу. Признаться, стаскивать одежду с размякшего, как пластилин, тела, было проще, чем надевать её. Не утруждая себя необходимостью повесить хотя бы куртки с шубами, Йося бросил их прямо на полу в коридоре, вместе с шапками и шарфами. Снять кроссовки оказалось тем ещё квестом: пришлось согнуться в три погибели, дав любимому необходимую опору. Худой разлёгся у него на спине, довольно увукая. Конечно, хорошо, когда за тобой ухаживают-то! Пыхти, Йосенька, развязывай шнурки, а Илюша твой полежит на тебе и отдохнёт. Класс! — Встань… слыш? Встань… кому говорю… — Щас… И продолжил лежать, паскуда такая. И не оставил другого выхода, кроме как спихнуть его с себя. Только из большой любви, а не потому, что этот лось-алкоголик уже порядком заебал! — Ну и чё ты расселся? Вставай давай! — Мгм…, — простонали в ответ и взметнули на Свинкина два тусклых водянистых глаза, — Чёт плохо мне… — Тошнит? — Ммм… нет… ... и тут же с необычайной для своего положения живостью ринулся в ванную, прямиком в объятия фаянсового друга. Не тошнит его, ага. Скрючился в три погибели и выблёвывает смесь водки с желчью и мандаринами. Щас бы съязвить что-нибудь, подколоть, но ему и так плохо что пиздец… Так что Йоська только закатил глаза и последовал за возлюбленным. А что оставалось? Не бросать же его в такой момент. — Алкашня ты моя… — с притворным сочувствием мурлыкнул он, садясь на корточки; Илья ответил смачным шмыганием носом и новым приступом рвоты, — Боже, ну и вонь. Осторожно, патлами не влезь! Наманикюренные пальчики шустро собрали сосульками свисающие волосы. Завтра кому-то будет стыдно за своё теперешнее положение, но ничего не попишешь. Нажрался в самый неподходящий момент — расхлёбывай. Невменяемый, потный, сонный, уткнувшийся лбом в сиденье унитаза и жалобно стонущий сквозь плеск рвотных масс. Да. Может, в следующий раз найдёшь в себе силы отказать завхозу и его предложению «зайти на мандаринки». А пока проблёвывайся и мотай на ус. Полегчало Худякову только через минут 15 или около того, Свинкин не считал. С отступившей тошнотой накатила слабость, и Йосе едва удалось заставить своего алкоголика дойти до комнаты, а не лечь спать прямо на холодном кафельном полу. А дальше — как по накатанной: сдёрнуть покрывало с кровати, придерживая одной рукой свою чмоню, откинуть одеяло, стащить с Худого футболку, джинсы и носки и осесть на пол, вспотев, как свинья. — Будешь должен. — За что...? — растерянно спросил Илья, лёжа в постели в обнимку с одеялом. — За то, что я твою набуханную задницу не бросил. — А мог бы...? — Спи давай. — Мхм… — выпятив нижнюю губу, Худяков отвернулся к стенке и затих; только когда Свинкин поднялся несколько минут спустя, чтобы наконец позвонить тёть Нине, из одеяльных недр раздалось робкое, — Йооось… — М? — А ты себе те чулки всё-таки купишь? — Ой, да пошёл ты. — Ну чего...? — Ничего. Куплю. А теперь спи. — Обещаешь? — Да обещаю! — Хорошо, — буркнули из подушки, прежде чем затихнуть на ближайшие 18 часов.***
31 декабря… Промозглый ночной ветер гулял по всей квартире, залетая через распахнутое окно на кухне. Пускал мурашки по коже, заносил пол снегом, окутывал холодом невскрытую бутылку дешёвого шампанского — единственное, что стояло на праздничном столе кроме пластиковой миски с мандаринами. Худой молча скуривал одну сигарету за другой, глядя, как пустеет улица, а последние машины разъезжаются по домам, надеясь успеть до полуночи. — Ты бы хоть куртку надел, замёрзнешь же, — раздался за спиной Йоськин голос. — Не замёрзну. Всё в порядке. — Ага, вижу, — саркастично ответил он, накидывая пуховик любимому на плечи, — О чём задумался? — Да так, ни о чём… Просто день дурацкий… И год какой-то тоже, честно говоря… Ответ ограничился робким поцелуем в шею. Нормальный день вообще-то был… Последний зачёт сдали (Илюха — автоматом, Йося — помолясь), ёлку наконец нарядили (еловую ветку, сорванную с дерева в сквере, но неважно), на стол худо-бедно, но накрыли, а обращение солнцеликого им смотреть попросту не на чем, что ещё для полного счастья нужно? Нет, тут дело кое в чём другом. — Из-за отца грустишь, да? — Если знаешь, зачем спрашивать? — огрызнулся Худяков, отвернувшись. Свинкин, не зная, что ещё сделать в такой ситуации, положил ладонь ему на плечо. Не то чтобы он не умел утешать людей, но тут откровенно не представлял, чем помочь. И бессильно злился где-то глубоко внутри. На себя (прежде всего — на себя) и свою бесполезность, на Илюхиного батю, в середине нулевых померевшего так некстати под Новый год, на тёть Нину, не сумевшую грамотно сообщить об этом сыну, на всех. Собственная никчёмность и чужая бестолковость вынуждали его уже второй год лезть из кожи вон, лишь бы хоть немного поднять настроение любимому. И, как видно, это ему не удавалось вообще. — Знаешь… Он мне периодически сырки со сгущёнкой с «работы» приносил, — хрипло нарушил неловкую тишину Илья, — Я их с тех пор ни видеть, ни есть не мог. Долго. Класса до девятого, наверное… Каждый раз, как в ларьке их видел, блевать тянуло. Сразу вспоминал тот день в мельчайших, блять, деталях. И от изюма в шоколаде та же херня — я с горя всю миску на поминках сожрал… — Илюш, — мягко перебил его Йоська, забрав истлевшую сигарету и бросив её в пустую банку из-под шпротов, служившую им пепельницей, — Я понимаю, как тебе больно, но… Ты уже дал шанс сыркам со сгущёнкой. Дал шанс этому изюму в шоколаде, что теперь тебя за уши от него не оттащишь. Понимаешь, к чему я клоню? — Просишь дать шанс Новому году, что ли? — Прошу. Ради нас обоих. М? Худой задумался, теребя зажигалку в руках. — Ну… только потому что ты просишь… Йося робко улыбнулся и протиснулся между ним и подоконником. — Вот увидишь, две тыщи двадцать второй будет самым крутым годом нашей жизни, — обхватив руками открытую худяковскую шею, Свинкин потянулся к нему с поцелуем. И не встретил на своём пути никакого сопротивления. За спиной раздался свист, а затем комнату озарили вспышки света. Красные, зелёные, синие, жёлтые… Из квартиры сверху донёсся слабый звук гимна. А между грохотом салютов кто-то кричал «С Новым годом!»...