На аккордах на блатных
Я пистоню на басу
Песни для нервнобольных,
И кольцо блестит в носу.
Нас позвали в фестиваль
Под названьем "Панкс нот дед".
Я со сцены прыгнул в зал
И сломал себе хребет...
***
«Набери мне, дело есть» — высветилось на экране телефона. Когда вокалист любимой группы пишет тебе в личку такие вещи, заставлять его ждать не приходится. Кто знает, может, им нужен фотограф? Или оператор? Или, на худой конец, продавец мерча? Йося был готов взяться за что угодно, даже несмотря на как минимум отсутствие камеры. Во-первых, это деньги. Не факт, но всё же! А во-вторых, это охуеть как интересно! Да, «Шайка ебантеев» — это не Rammstein, не Good Charlotte и даже не Пурген, ну и что? Разве это не прикольно, прикоснуться к удивительному миру шоу-бизнеса? Вот и Свинкин так думал, хотя хардкор-панк группу, о которой даже в глубоком андеграунде мало кто знал, едва ли можно было назвать частью мира, в который Йоська так хотел попасть. По сути, они никому, кроме него, нужны ни разу не были. Впрочем, это не так важно: Йося был поклонником, ради которого действительно стоило творить. Даже если он один. — Да, Сэми, я сейчас, я в метро, сильно срочно? — проорал Свинкин в трубку, заткнув пальцем одно ухо. — Очень, — донеслось с того конца провода, — У нас в субботу сет на «Шумере», а Мирон руку сломал. — Это как это он так? — Не спрашивай… Суть в том, что мы без басиста остались. Не подсобишь? — Конечно, подсоблю!!! — проорал Йоська с энтузиазмом, пожалуй, чересчур сильным для человека, ни разу не державшего бас в руках, — Только у меня басухи нет. — С этим чё-нибудь придумаем, не ссы. Мир тебе партии скинет, в субботу встретимся уже на фесте тогда. Окей? — Заебись. Буду там! — Отлично. Спасибо, что выручаешь! — Да не за что, всегда рад! Ещё бы он был не рад выступить аж перед полусотней человек. И не где-нибудь, а на настоящем опен-эйре! Ну, а то, что он играть не умеет, не беда. На гитаре ж с горем пополам научился. А басуха — это почти то же самое. Чё он, не талантливый, что ли? — Да, мам, на настоящей сцене буду выступать. Да, с настоящей группой. Угу, — хвастался Йося матери по телефону, задорно шагая от метро, — С Илюхой поеду, куда его девать-то? Он же один со скуки сдохнет. Да фиг его знает, не знаю. Мож поеду, может, нет. Ага. Папе привет передавай. И Венику! Угу. Всё, побежал, давай, пока! К тому моменту, как его тушка выползла из лифта, а палец принялся жестоко насиловать дверной звонок, о приближающемся дебюте были оповещены мать (а через неё — отец и брат), бабушка, сестра и тётя Циля, обвинившая племянника в «остром недержании речевого пузыря». И только один, самый важный человек, до сих пор оставался в неведении. — Ты чё такой весёлый? — спросил Худой, приоткрыв входную дверь, — Помер, что ли, кто? — Лучше! Пусти, ща расскажу. Сообщить новость, снимая кеды в коридоре, — путь слабых. Сильные пацаны идут на кухню, заваривают две кружки чая одним пакетиком, садятся друг напротив друга и загадочно смотрят минут пять, пока один из них не сорвётся и не спросит: — Ну так и в чём дело-то? — Мы в субботу едем на «Шумер». — Опять у этих твоих на мерче стоять? — Неа! — А что тогда? — Ни за что не догадаешься! — Ну не томи давай! Деньги будут, нет? — Денег не будет, но будет почёт и вечная слава, — заявил Свинкин, улыбаясь во весь тридцать один зуб, — Сэми позвал сет с ними отыграть — басист в невменозе, а делать чё-то надо. Круто, правда?! Худяков усмехнулся, скептически сдвинув брови: — Ты ж играть не умеешь. Как он вообще додумался тебя позвать? Нажрался, что ли? — Да нет, вроде трезвый был, — со всей серьёзностью ответил Йоська, — И вообще… Не всё ли равно? Порадуйся лучше, ты мне парень или кто? — Ладно, ладно, ты прав, — отступил Илья, примирительно подняв ладони, — Значит, «Шумер»? — Значит, «Шумер», — повторил Йося, опершись локтями о стол.***
Восемь песен. Ноль скиллов. Четыре дня до фестиваля. И один Йоська с дохрениллионом амбиций. Десятки видеоуроков по игре на басу. Партии, непонятные, как физика гуманитарию. И упорство, упорство, упорство… Попытки научиться играть, не имея при себе инструмента. Вакуум из сосредоточенности, за пределами которого Худяков суетился, обзванивая знакомых, бегая по делам и строча рефераты ленивым и безнадёжным первокурсникам. Ночами, когда-таки выдавалась свободная минутка, он при свете настольной лампы корпел над чем-то, стараясь не привлекать внимание возлюбленного. Впрочем, не то чтобы это было сложно — Свинкина, казалось, не заботил даже собственный голод, что уж говорить об окружающих. Но день «икс» неумолимо приближался, и вот две пары потрёпанных кед остановились на платформе богом забытой железнодорожной станции. Вокруг на многие километры простирался лес, с другой стороны меж деревьев едва блестела зеркальная гладь озера — рай, если бы не грохот перегруженных гитар, доносящийся с близлежащей поляны. Поправив лямки рюкзака, Илья двинулся вслед за Йоськой. Тот, в принципе, тоже понятия не имел, куда идти, но спрыгивал с полуразрушенных ступенек и шагал по свежепротоптанной тропинке до неприличия уверенно. — Сэми сказал, нас у входа встретит, — крикнул он, обернувшись, — О, смотри, вон! — Чё? — Да палатки стоят. И забор какой-то. А, во, сцену вижу. Пойдём! Затянутая в скинни и красную клетчатую рубашку тушка потрусила через кусты к полянке, вопя «Ну давай быстрее!!!». Худой только закатил глаза. Не будет он быстрее! Нафига? Он с этой «Бандой Распиздяев» («Шайкой Ебантеев!!!» — злобно прозвучал в голове Йоськин голос) дружбу не водил, фест этот ему даром не сдался (за деньги, в общем-то, тоже не особо), так и смысл спешить? Правда, Йося, похоже, был другого мнения. И его друг, стоящий рядом, скрестив руки на груди, — тоже. — Привет, Сём. — Сэми, — поправил Худякова смуглый синеволосый парень, — Ты с нами пойдёшь или тут поошиваешься? — С нами он пойдёт, — ультимативно заявил Свинкин, хватая возлюбленного за застёгнутую ветровку, — Да, и не спорь. Ты мой личный гримёр, стилист и группис. Илья открыл было рот, чтобы возразить, но промолчал. Ругаться при Сэми — последнее дело, Йося в порыве драмы и до бытовых проёбов дойти может. И так уже кучу поводов для подколов подогнали, хватит. Тем более, что в шутку брошенная фраза про гримёра, группис и стилиста была сущей правдой. Конечно, руки у Худого известно откуда росли, но это отнюдь не помешало Йоське припахать его. И спиздить где-то лак для волос — тоже. — Так вот зачем ты виски выбрил… — задумчиво протянул Худяков, неумело ставя кучерявый гребень. В воздухе витал тошнотный запах «Прелести» и пива, сзади, на сцене, рвал глотку тощий глист армянской внешности — пока ещё звезда сегодняшнего дня. Свинкин горделиво ухмыльнулся, потирая ладони друг о друга: — А ты как думал? Если входить в историю, то при параде! — Апчхух! — Во, правду говорю! Будь здоров. — Спасибо… Не дыши сейчас. Йося шумно втянул ртом воздух, раздув щёки, зажал нос пальцами и крепко зажмурил глаза. Илья усмехнулся, внося в ирокез последние штрихи: с инициативностью своего возлюбленного он скоро сможет подрабатывать парикмахером. А что? За полтора года он вон скольким штукам научился. Только дреды плести не умеет. Пока что. — Прикинь, тут походу лак с блёстками был… — Охуенно, буду блистать! — заорал Йоська и резко вскочил; садовый пластиковый стул, на котором он сидел, упал на замусоренную траву, — Сэми, гони подводку! — У Тёмыча спроси! — донеслось со стороны туалетов. — А где он?! — Хуй знает, курит где-то. Свинкин фыркнул и убежал в сторону парковки, по дороге отсалютовав кому-то средним пальцем. Красавец. Худой опустил взгляд на баллончик лака в своей руке. Да, так и есть. «Мерцающий эффект». Название-то пафосное какое, с ума сойти. А воняет эта херня просто убойно, хуже стоящих рядом биотуалетов. — Сём, можно вопрос? — Валяй, — ответил Йоськин приятель, на ходу застёгивая джинсы, — И не зови меня Сёмой, понял? — А чё ты его играть-то позвал? Вообще, что ли, больше никто не согласился? — Да был там челик один, но у него жена рожает, он немного занят. А у Свинтуса половой жизни нет — гарант качества! — Не понял… — Ничё, вырастешь — поймёшь, — улыбнулся Сэми, по-отечески похлопав Худякова по плечу, — Надо ему басуху всучить хотя бы, а то мы после этих придурков выступаем. — Я найду его, — буркнул Илья и поспешил удрать, пока этот гений не начал в сотый раз затирать, как его однажды отпиздили в Дубне за гаражами, где репетировали Порнофильмы. Правдивость сей истории стояла под большим вопросом — из раза в раз в ней появлялись всё новые подробности, подчас совершенно не вяжущиеся с предыдущими. То его били днём, то ночью, то скины, то орава местных гопников, то за нашивки на джинсовке, то за крашеные волосы, то втроём, а то и толпой побольше — интерпретация постоянно менялась, и Худой бы совсем не удивился, если бы однажды Сэми рассказал, как его избивали фанаты «Спартака», а Котляров услышал это, спас его и позвал записывать с ними фит. Свинкина он нашёл возле чьего-то микроавтобуса, яростно пытающимся выколоть себе глаз чёрным карандашом. Непривычно длинный гребень на голове постоянно задевал боковое зеркало, отчего Йося раздражённо взрыкивал. — Может, помочь? — Ну давай. Я заебался уже! — Не дёргайся. Странно, но Худякову за все 20 лет жизни ни разу не сказали, что у него проблемы с дикцией. Иначе он просто не мог понять, какого чёрта его парень так жмурится, не успевает он и грифелем его коснуться??? — Глаза раскрой. Глаза раскрой, говорю! — Да раскрыл я, раскрыл! — А чё жмуришься?! — А если ты мне глаз выколешь?! — Тогда пиздуй на сцену так — вы следующими выступаете! — В смысле, ЧЕГО?! — Того. Угомонись, дай накрашу тебя, — ну вот! Сразу заткнулся, по струнке вытянулся, хоть сейчас в армию бери (не надо!). Губами только едва заметно шевелит, походу, молится, чтоб калекой не остаться после этого. Вообще-то обидно! Илья, может, в визаж и не умеет, но старается. Карандашом по нижним векам водит, до ресниц едва доставая, вырисовывает круги под ними чёрные, большие. Йоська потом на зомбаря похож больше, чем во время сессии. Хотя, это всё вкусовщина… — Ебать ты панда! — оглушил Сэми парочку по возвращении, — Пошли быстрее, две песни осталось, потом наш выход. Через пока ещё не многочисленную толпу все трое пересекли поляну — курчавый синеволосый Сёма («Сэми я, блять!!!»), оголивший худощавый торс, Свинкин в обнимку с басом и Худяков с забавным хвостиком на полбашки. За сценой было людно: штуки четыре вчерашних школьницы пытались завоевать внимание хоть кого-то из музыкантов, компания в фан-клубовских футболках размахивала флагом «Слепой Кишки», хотя те вообще не должны были выступать, и ещё была пара групп, названия которых Илюха не знал и знать не хотел. — Чёт я волнуюсь… — просипел Йося, непроизвольно перебирая пальцами по струнам. Худой нежно взял его ладони в свои: — Расслабься. Ты выйдешь туда и всех покоришь. Знаешь, почему? У тебя есть харизма. А здесь этого достаточно. На сцене точно не обосрёшься. — А вот я не уверен… — Что? — Ничего… Ты будешь смотреть? — Буду. И… ещё кое-что, — Илья торопливо расстегнул молнию и снял ветровку, являя Йоськиному взору майку с неровно обрезанными рукавами и надписью «Шайка Ебантеев», выведенной белым акрилом на груди, — Я сам рисовал… Тебе-… Ты чё? Свинкин закрыл рот ладошками и изо всех сил сдерживал слёзы умиления. Так вот чего он по ночам сидел… Испоганил футболку, потратился на краски с кисточками, и всё для него. Чтобы поддержать. Потому что любит. — Спасибо… — его шёпот был практически не слышен, но Худяков всё равно робко улыбнулся: «Да что там…» — Вииик, ты была охуенна! — бросил Сэми в адрес басистки закончившей выступление группы; та в голос рассмеялась и не глядя показала ему средний палец, — Потрясающая женщина… И так, Ебантеи, погнали, разъебём этот сраный фестиваль! — До скорого, — мурлыкнул Йося и украдкой (а то подумают ещё, что он педик, а он не педик никакой!) чмокнул возлюбленного в щёку. Его кеды стремительно взлетели вверх по металлической лестнице, оставляя Илюху одного. Ненадолго. Уже через минуту он стоял почти у самого ограждения, улыбаясь, как дурак. — Ну что, народ, как настроение?! — вопрос дежурный, задаваемый для галочки, но работающий безотказно: ответные крики раздались из первых рядов, а пришедший в оптимальную кондицию (не в себе, но стоять можно) народ быстро потянулся к сцене, — Заебись. Мы, честно говоря, не репетировали сегодня нихера, так что, не обессудьте, если чё! Откинув волосы с лица, Сэми коротко взглянул на сет-лист у микрофонной стойки и со всей дури всадил по струнам. Перегруженная гитара взревела так, что Худой чуть было не оглох. Интересное начало. — ЛАТЫ НА ТЕЛО!!! ГОЛОВЫ С ПЛЕЧ!!! МОЯ РЕЛИГИЯЯЯ!!! ОГНЕННЫЙ МЕЧ!!! Бывалые панки, стоящие рядом с Худяковым, одобрительно загудели своими низкими, хрипловатыми голосами. Где-то поодаль начал завязываться первый робкий слэм. Стоящая впереди рыжая женщина предложила своему кавалеру в расшитой джинсовке взять ещё пива из Андрюхиной машины. Кто такой Андрюха и сколько пива собрались взять эти люди, Худого отнюдь не интересовало — всё его внимание (что не удивительно) было приковано к сцене. Там Сэми орал, как ненормальный, успешно компенсируя небольшой рост и тщедушное телосложение совершенно невероятной самоотдачей. Он бешено носился туда-сюда, едва не сбивая других участников группы, оборвал какой-то провод, со всей дури ебанул гитарой об колонку (разумеется, случайно), и это всё только за время первой песни. — Я ПРИНЕСУ ВАМ МИР И ЛЮБОВЬ!!! А ДЛЯ НАЧАЛА — МУКИ И КРООООВЬ!!! — заверещал Йоська резаным поросёнком, пока Сэми пытался вспомнить им же написанный текст. Первый невроз прошёл, уступив место истерической эйфории, и вот «Свинтус» уже не жался к кулисам, панически боясь ошибиться, а тряс башкой и скакал почти также резво, как его коллега-вокалист. Наверняка он херачил по струнам наугад, не заботясь ни об аккордах, ни о завещанных предыдущим басистом партиях, впрочем, этого всё равно не было слышно. Йося действительно «брал харизмой» и поймал ещё больший кураж, когда заметил своего парня в толпе. Радостно трясущего растрепавшейся волоснёй, машущего руками и прыгающего, отчего стоящие вокруг него люди делали шаг в сторону от греха подальше. От этого Свинкин заулыбался так широко, что заболели щёки. Осталось совсем немного, и он спустится вниз, схватит его и зацелует за какой-нибудь палаткой или тачкой, да! А потом они пошлют Сэми с его предложением бухнуть в яхромском баре, поедут домой, забегут к Арсену за шаурмой и отметят Йоськин дебют по-своему! — Следующая песня… Бля, а какая следующая-то… — беззастенчиво протянул Сэми в микрофон. На выручку поспешил гитарист, всё начало сета испепелявший публику своим тяжёлым взглядом: — «Стирая подошвы» дальше. — А, да, точно. Следующей мы бы хотели сыграть нашу старую песню-… — в ту же секунду у Йоси перехватило дыхание. Он здесь, на сцене. Илюха там, в толпе. Они ж, блин, как та самая парочка из вшивых сериалов! И песня ну вот прям про них! Появилась безумная мысль перебить Сэми, напиздеть про какую-нибудь возлюбленную Илону, стоящую сегодня здесь, и посвятить песню ей, не подавая вида, что загадочная «Илона» – урождённый Илья Владимирович. Но не вышло — Артём уже вступил и вовсю злобно косился на басиста-тормоза. — Мы с тобой отражались в стёклах! С каждым шагом стирая подошвы!! Наши дни рассыпались песком в нижней чаше часов этой жизниии!!!! Эта песня была третьей по счёту, а Худому было уже целых 20 лет — дыхание сбилось, в груди закололо, того и гляди, хватит инфаркт. Остановившись, чтобы собрать выбившиеся волосы под резинку, он невольно задержал взгляд на Йоське. На его рубашке, мокрой от пота. На от него же блестящем лице. Свинкин на эмоциях морщил нос и высовывал язык. Длиннющий такой — спокойно до носа кончиком доставал. Раздвоенным таким. История его появления каждый раз менялась, но меньше внимания он от этого не привлекал. Тем более сейчас, в лучах июньского солнца и сине-зелёных софитов. Ох, чёрт… — Наши голоса доносились с крыш! Многоэтажек!!! А сиденья вокзалов и поездов хранят ещё наше тепло!!! — хрипел Сэми, тоже уже чуть подуставший, — Нельзя забыть наш с тобой полёт! — МЫ НИКОГДА НЕ БУДЕМ ЖАЛЕТЬ!!!! — крикнул Йося, глядя только на одного (Худяков это точно знал) человека. А вокруг никто об этом даже не догадывался. Он… будто девушка музыканта, пришедшая на концерт, стоящая в зале, пока он стоит на сцене и играет только для неё. От этой мысли приятно потянуло в паху. А уж если представить, что будет после, ммм… Он спустится со сцены, подхватит её на руки и воскликнет «Милая, мы смогли!», а потом они поедут домой, и она (ну, то есть, он, Илья) будет стонать под ним всю жаркую послеконцертную ночь, не веря, что это всё взаправду. — Пускай наивно, но в мечтах! Ещё горит огонь!!! О том, что это время запомнит нас с тобооой!!!! Очнулся Худой, когда уже вовсю пропихивал ладонь под ремень джинсов. Твою ж мать… Этого не должно было произойти… Не сейчас. Но ширинка врезалась так больно, что пришлось закусить губу. Чёрт, чёрт, чёрт!!! Вокруг полно народу, все куда-то ходят, то за бухлом, то ссать в кусты... КУСТЫ!! Решение пришло само собой, и Худяков побежал сломя голову через всю поляну, отпихивая любого попадавшегося ему на пути. Дальше. Вглубь. В чащу! Метрах в двадцати от кромки леса две сросшиеся липы приглашающе зашумели кроной. То, что надо! Ветровку — на землю, себя — на неё, рюкзак — рядом, телефон — на траву, ремень — нахуй. Всё чётко, как на медкомиссии. Облизав губы, Илья осмотрелся. Никого. Супер. Только лес и рёв гитары за спиной. Самое то, чтобы расстегнуть ширинку, приспустить джинсы вместе с бельём и откинуться спиной на ствол дерева. Он постарается побыстрее. Благо, сладостная фантазия ещё не успела покинуть его до конца. Худой шмыгает носом, прикрывает глаза и обхватывает член ладонью. Даже лёгкое прикосновение к нему вызывает звёзды перед глазами. Удивительно, что он добежал сюда, а не кончил ещё на поле прямо в трусы. На поле… Не мелкого фестиваля под Дмитровом, а опен-эйра типа «Нашествия» или «Доброфеста». Да! Йоська рвёт главную сцену, а внизу, в самом центре сёркл-пита, стоит он(а). В футболке его группы, так выразительно обтягивающей грудь. От этой мысли пальцы сами тянутся к соскам и по очереди ласкают их через ткань майки. Обводят по кругу, слегка сжимают, оттягивают, осторожно мнут… А движения руки на члене непроизвольно ускоряются, выбивая тихий стон. Божечки, как хорошо, что его некому слышать… Весь сет Йося смотрит только на неё. Как русые волосы до плеч развеваются на тёплом ветру, как она улыбается, взмахивая длинными ресницами, как наизусть подпевает слова их трека… Между ними сцена и куча людей, увидеть это физически невозможно, но важно ли это, если так заводит? Как взгляд его подведённых чёрным глаз прожигает её, а она чувствует это. Это и… намокшие кружевные трусики под мини-юбкой…Пальцы сжимают член плотным кольцом и скользят от основания к самой головке под хриплый стон, заглушаемый из последних сил. После выступления она уже ждёт за сценой и набрасывается на своего кумира, едва он успевает снять бас. Его руки везде и сразу: на её талии, заднице, груди… Её — тоже. Он скусывает помаду с её губ. Матовую, цвета спелой вишни. В это время её аккуратные коготки изучают его голое тело под кожаной курткой. А на фоне поёт Вилле Вало… Блять! — Мам, мне некогда!! — выплёвывает Худяков, сбрасывая звонок и ставя телефон на беззвучный. Потом ей перезвонит. А сейчас им немного не до того. Сейчас она в номере гостиницы стаскивает со Свинкина кожанку и порванные в коленях джинсы. А потом позволяет ему снять с себя футболку, под которой так предусмотрительно нет бюстгальтера. Лесной воздух разрезает вскрик — случайно слишком сильно сжал сосок между пальцами. Нет, Йося прикусил его в порыве страсти. И лизнул, как бы извиняясь. А дальше… Дальше вспышки света озаряют сетчатку всё чаще. Особенно — когда подушечка большого пальца накрывает головку, размазав по ней здоровую белую каплю. Она падает спиной на матрас, пока он стягивает с неё юбку, чёрные сетчатые колготки и бельё. Шепчет ей на ухо всякие непристойности, отчего возбуждение накатывает с новой силой. Щёки розовеют, когда Илья представляет себе Йоську обнажённым, с размазавшейся подводкой и этим покосившимся ирокезом, который ему совсем не идёт. Он нависает над ней, целует в губы, жадно лапая её тело всё ниже и ниже… О, да, она так хочет его, что стонет уже сейчас… и громче — когда он наконец проникает в неё. Его движения плавные, ритмичные. Йося знает, как она любит. И знает, что нужно сделать, чтобы Худой кончил себе в руку, не успев зажать рот свободной ладонью. — Твою мать… В ушах — звон и собственный пульс. Вот это его мощно накрыло, конечно… аж самому стыдно стало. Прикусив язык, Худяков потянулся к боковому карману рюкзака. Кажется, утром он клал туда пачку влажных салфеток… Бинго. Минута — и будто бы ничего не было. Мусорить нехорошо, но деваться некуда, и вымаранные спермой салфетки летят на редкую лесную траву. За спиной раздается приглушённый голос Сэми, благодарящего публику и представляющего каждого участника группы по отдельности. «И Свинтус, бас-гитара!» Ой…***
— Ты где был? — возмущённо крикнул Свинкин, заметив своего парня на горизонте. Тот бежал со стороны леса, на ходу завязывая куртку вокруг талии. — Прости, я тут это… приспичило мне, короче. Но щас всё путём! — То есть, значит, я тут выступаю, а он дрочит в кустах, окей-… — Да, — ответил Илья со всей серьёзностью, на какую был способен. А что? Это вообще Йосе льстить должно… Ну, по идее… — Оу. То есть, и стейдждайвинг ты мой не видел, да...? — Худой поджал губы и молча почесал затылок, — Мда… Знаешь, хорошо, что тебя там не было. Я так спиной потом об землю ёбнулся, аж радиосистема из кармана выпала. Думал, всё, пиздец, и хребту, и оборудованию… — Но всё обошлось? — Естественно! У нас с тобой может быть как-то иначе, что ли? Не может. Реализм, знаете ли, скучен, если в нём нет художественного вымысла и лёгкой пасторали. А у нас есть. Взять вот, например, Сэми: шёл себе и шёл вдоль бэкстейджа, никого не трогал, хотел Йоське с Илюхой предложить в Яхрому в бар сгонять, а тут на тебе — преграда. Непреодолимая как Иртыш для Ермака. С красивым именем Виктория. Ну надо было выйти из минивэна так не вовремя? А она вышла. И Сэми резво сменил курс, решив свозить в Яхрому не нового коллегу с товарищем, а свою зазнобу. Правда, не в бар, как изначально собирался. В дешёвый отельчик с клопами и тараканами. Какая может быть выпивка, когда такие шикарные бёдра намертво стискивают голову? То-то же. Пьют пусть другие, у кого половой жизни нет. Едут к себе в Чертаново, заходят в «Магнит» у дома за пивом и в ларёк к Арсену — за шаурмой. Только вечером. Не сейчас. Сейчас Свинкин сладко сопит в электричке, тыкая Худякову ирокезом в глаз. А поезд несётся сквозь поле люпинов обратно в Москву.