Не будем осуждать влюблённого идиота

      Рома был, мягко говоря, в восторге, да что же сказать, на седьмом небе от счастья был! Тоня такая... Такая... Эх, не описать. Не подумайте ничего лишнего! Они не целовались, куда уж там, минут пять, а то и десять смотреть в глаза друг другу не могли от смущения. Да и как можно-то? Вот потом на прогулке, наедине, вечером и при закате, а может ещё как-нибудь. Романтика какая... От чего ж такое счастье-то тогда? Если бы Вы увидели глаза Тони, то сразу бы всё поняли! Они так сверкали! Прям как цветные стекляшки на солнце. Рома любил через них на лучи глядеть. Красиво же. И Тоня тоже красивая, любых стекляшек красивее. Вы ведь наверно поняли о чём речь, а если не поняли, то и понимать нечего. Любовь всё-таки. — Эй, Рома, а ты чего ж идёшь такой ряженый, да баской? — воскликнула баба Шура, опервшись локтями об забор. — Да и ещё и пританцовываешь! Небось от Тошеньки возвращаешься? — она ехидно взглянула на Рому с лисьей улыбкой на старческом лице.       Рома заулыбался ещё ярче и гордо сказал: — Баб Шур, я ещё не возвращаюсь, меня за клубникой послали! — Тоня и правда послала его за клубникой для украшения пирога, так как более ягод у неё не осталось. — Ах, вон оно шо! Дак зачем же тебе так далеко идти-то? Айда-ка я тебе нашей клубнички дам!       Рома было хотел отказаться, но его тут же прервали: — Эй, байбак несчастный, а ну выгляни из своего вертепа и дуй сюда! Делом хоть займись, тару клубники со стола принеси, чёрт окаянный! — Рома понимал к кому она обращалась, точно к деду Володе.       Раздался ещё один крик бабы Шуры: — Любочка, голубушка моя, иди-ка сюда на Светкиного сына полюбуешься! Роман женихом нашей Тошеньки заделался! Оцени-ка хоть!— кричала ласковым и нежным тоном баба Шура.       Тут из соседнего дома выглянула тётя Люба, охнув, подбежала к стыку между их заборами и прошла через дыру будто по привычке. Она молчаливо осматривала Рому и что-то прошептала на ухо бабе Шуре, на что та серьёзно кивнула и сказала: — Одобряем, но ты нашу Тошеньку береги, а то несдобровать уж тебе. Она же хорошая девица-то, и ты парень неплохой. Будь добр, береги.       Баба Шура была резкой и решительной, от неё даже ведром получить не хотелось, а Тётя Люба была страшно серьёзной и грубой женщиной, от неё ничего получить не хотелось, она же и ружьё вытащить может. Поэтому Рома серьёзно кивнул.       Послышался скрип петель, из дома вышел с тарой клубники дед Володя.       Баба Шура, ругаясь, встала руки в боки и закричала: — Наконец-то явился, байбак пьяный! Вручай нашему жениху клубнику и хорош с бодуна оклёмываться! Делом бы хоть занялся! — она мягко ткнула тётю Любу локтем, как бы говоря: «Посмотри на этого лешего пучеглазого!» Тётя Люба лишь с осуждением качала головой, глядя на мужа подруги.       Дед Володя протестующе загудел, но тут же удивился и радостно воскликнул: — Ромка, ты что женился шо ли? За это же выпить надо! — Не надо! — заорала баба Шура, — Иди, байбак, в свой вертеп обратно! Пока я твоей же бутылкой тебя не ушатала! Всё из-за твоего Кузьмы, именинника чёртого! — Кузьму не трожь, женщина,— дед Володя поднял указательный палец вверх и начал что-то рассказывать о подвигах своего великого друга. Эти истории Роме слышать не впервой.       Тётя Люба вздохнула, слегка ухмыляясь уголком губ, отобрала из пьяных рук тару с клубникой и вручила её Роме. Он уважительно кивнул, поблагодарив и попрощавшись, пошёл обратно к Тоне. Где-то внутри, между рёбер, вновь собиралось тепло.       Нет, всё-таки быть влюблённым — это очень круто. Он любил любить Тоню — это было легко, хорошо и привычно, как факт, что трава зелёная, а небо голубое. Но определённо было нечто новое, но определённо не неприятное или то, к чему не хотелось бы привыкать. Это было мягко и тепло, как и она сама. Любовь укутывала мягким одеялом ранним утром, когда после сна всё кажется таким холодным и непривычным. Тоня — это тепло, уют и любовь. Для Ромы впервые — испытывать какое-то чувство с лёгкостью, совершенно не задумываясь об этом. Ему не приходилось слишком нагружаться или принимать какие-то решения. Сам факт того, что он любил Тоню, не требовал ничего. Можно это описывать долго и муторно, но Вам просто стоит понять, что любить её было лучшим на свете чувством. Однако самым лучшим было любить Тоню и быть любимым ей в ответ. Это не сравнится ни с чем.       Рома снова перешёл через калитку дома Петровых и уверенно прошёл до крыльца (в отличие от предыдущего раза), а потом и через слегка открытую дверь.       Он зашёл на кухню, а там уже ждала улыбающаяся Тоня. Она с теплотой окинула взором Рому и тару с клубникой, заговорила: — Спасибо, какая же хорошенькая клубника! Но ты так быстро вернулся. Чайник только вскипеть успел. — Да там баба Шура меня заметила и предложила, чтобы мне долго тапками не мазать,— Рома рассматривал глаза Тони, и как в них отражалось понимание и нежность. Боже, он был готов растечься лужицей прямо здесь и сейчас. — Ох, она как всегда в своей манере, — она хихикнула и, достав заварочный чайник, сполоснула его изнутри кипятком и положила туда две ложки листьев чёрного чая. Румяный пирог к тому времени уже лежал на деревянной доске рядом с плитой.       Рома заранее понимал, что пироги Тоня печёт просто чертовски вкусные. Тут по-другому не выразиться, а с тех пор, что она научилась новому у бабы Шуры, у неё получалось ещё лучше. Безусловно, Рома не так много всего за свою жизнь перепробовал, но Тонины пироги, по его скромному мнению, были самыми лучшими. — Ты же вроде хотела за какой-то травой для чая сгонять... — Рома хоть как-то желал отвлечься от странной атмосферы, при этом на автомате давал своим рукам волю покопошиться в таре. — Там это... Далеко до неё? — Она в огороде. Я смородину и вишню имела в виду, — сказала Тоня, нежно касаясь его рук, остановив его копошения в клубнике. — Так давай я это... Ну, сам клубнику промою, а ты там соберёшь чё надо, — под конец у Ромы даже не хватило терпения сказать, как следует, а тем более в его манере, гордо, выпятить грудь. Точно не тогда, когда его красную от клубничного сока руку, держали мягкие и чистые ладони. — Хорошо, тогда подожди секунду, — Рома посмотрел на неё, нашёл в себе силы и улыбнулся, когда она оставила его руку в поисках нужного. Тоня продолжала говорить: — Возьми дуршлаг и промой через него хорошенько, — она вручила ему полотенце, при этом ещё раз касаясь его пальцами. И вроде для Ромы это было так тепло, привычно, и его лицо сохраняло стойкость, но внутри будто ураган пробежал, оставив за собой ещё большую пряность где-то внутри.       Тоня чему-то тепло кивнула и ушла из кухни. Она тоже выглядела не совсем обычно. Вся покрасневшая от смущения и с закусанной розовой губой. Вся такая очаровывающая. Роме хотелось захватить её в свои объятья, да не как обычно, «по-пацански», а по-особому, о чём давно грезил. Но она как солнечный зайчик ускользает из пальцев, оставляя лишь еле ощутимое тепло.       По правде говоря, атмосфера была странной, но приятной.       Рома растерянно промывал клубнику, а в груди так горит, а сердце бьётся будто до этого дня вообще не работало, и его лицо выглядит так по-идиотски... Рома лишь мог шептать проклятия и плескать водой в своё красное лицо, в мыслях бившись лбом о стол: — Да будь я проклят Ублюдком, — несмотря на слова и мысли, дрожащая улыбка сама расплывалась на лице.       Тоня вернулась на кухню с куда меньшим румянцем чем раньше, она сразу подошла к заварочному чайнику и кинула туда листочки вишни и смородины, поблагодарив Рому за помощь. Он же мог только кивнуть, поставив тару на стол. Через несколько секунд по всей комнате витал не только аромат выпечки и клубники, но и чёрного чая с нотками ягод. В тот момент Рома окончательно расслабился.       Тоня уже достала нож и досочку, отделяя листья клубники от ягоды, Рома уже по привычке сказал: — Давай помогу, — он начал помогать не дождавшись ответа. Тоня только кивнула, разрезав клубнику. И снова молчание, но менее неловкое. Спустя пару минут торт был украшен ломтиками клубники, и Тоня заговорила: — Я ощущаю себя странно... непривычно, но это... приятно? Я не знаю, как вести себя сейчас, и что мне нужно делать... Однако, я бы хотела, чтобы ты помог мне с этим. — Я тоже чувствую себя как-то странно, хотя в этом нет ничё такого... Но... я тоже не знаю чё делать и куда мне себя девать, — сказал в ответ Рома. — Тогда давай вместе, — она перевела взгляд на него, — Мы будем говорить друг другу, что хотим сделать и обсудим это вдвоём, — её «мы», «вместе» и «вдвоём» было самой лучшей музыкой для Ромы, и в тот миг он сам не задумываясь сказал: — Можно тебя обнять? — Да, — немедленно сказала она, расправив руки в приглашении.       И именно в тот миг Рома вскочил и так жадно вцепился в неё, ненасытно сжал в объятьях и положил голову на плечо. Тоня мягко поглаживала его спину и сама уткнулась ему в шею. Так тепло. Совсем не хотелось, чтобы заканчивалось, но это продлилось всего несколько минут. — Давай поедим в комнате Оли и посмотрим «Утиные истории»? — сказала Тоня, обжигая дыханием плечо Ромы, и он просто не мог отказать ей на это, но добавил: — И это, как его... пообнимаемся? — он всё равно чувствовал себя максимально неловко, но если они будут проходить это вместе, то всё будет хорошо. — И пообнимаемся, — сказала Тоня, приобняв напоследок ещё крепче. Они нехотя оторвались друг от друга.

***

      В комнате Оли было тепло и светло. Лучи и запахи окутывали всё вокруг, мягко питая воздух ароматом и теплом. Рома наслаждался этим и не только. Кассета его любимого с детства мультфильма уже была вставлена, и на экране заиграли знакомые картинки. На тарелке остался лишь один недоеденный кусочек пирога из трёх, а чашки чая успели немного остыть. И наконец главный атрибут его счастья — Тоня, обнимающая его. — У меня что-то руки затекли, — сказала Тоня и переместила ромину голову себе на грудь. Он же пытался пристроиться ещё поудобней, положил её ладони себе на живот, как бы обрамляя себя. Он приподнял голову и наблюдал за ней. Тоня тоже рассматривала его. Под блёклым золотом ресниц таился такой же взгляд что и всегда, наполненный любовью и теплом. Она снова заговорила первой: — Можно поцелую? — спросила она без тени смущения. Всё тело Ромы вслед за сердцем сделало кульбит. — Да.       Тоня приблизилась к его лицу и поцеловала в нос, а потом потёрлась о него, будто домашняя кошка. На этом она не остановилась, и следующие поцелуи были направлены в лоб, бровь, подбородок, щеку, уголки глаз, каждый раз целуя всё быстрее и отрывестей. Она ещё и приговаривала в перерывах между поцелуями: — Какой же ты хороший, Ром. Ты бы знал, насколько ты хороший. Как же я тебя люблю, — Рома не мог вообще ничего на это сказать, нельзя передать всю любовь, которую он вложил тогда, когда взял её руки, державшие его лицо, и поцеловал их.       Роме казалось, что в этот момент был готов закричать от восторга и переполнившей любви. Поцелуи Тони — очаровательно чудесны. Не подобрать слов, чтобы передать всё тепло, которое она показала своими поцелуями. Всё в них — лучшее. Аромат клубники, выпечки и чая на её тёплых губах, её мягкость и нежность, несмотря на отрывистость движений, всё это — лучшее и прекрасное чувство.       Тоня успокоилась, поцеловав подбородок, нос, лоб и каждую щеку, бровь, глаз, как минимум дважды, и наконец сосредоточила своё внимание на его губах. Самыми мягкими поцелуями она одарила именно каждый их уголок, но не решалась прильнуть к самим губам.       В тот миг Рома уже не мог терпеть и произнёс: — Можно? — спросил он, приподняв лицо и опираясь о локти. — Да, — ответила она.       Рома нерешительный и делает всё резко, совсем никак Тоня. Он любит, таская человека в своей голове и сердце. Любит сильно и даже по звериному, но любит, и любит он именно Тоню. Любит моментом, мигом, тем самым, который превращается в вечность. Прямо как сейчас, когда бросается на её губы, как только услышал ответ. Любит. Любит любить. Любит быть любимым.       И будьте уверены не только он один. Они оба оставят этот июньский вечер в своей голове и сердце. Этот вечер впитается в их тела, как самый стойкий аромат. Аромат тепла, нежности и любви.