***
На другой день они почти не общались. События минувшей ночи сказались весьма плачевно на одном из них, тогда как на другом — что ж, это можно было бы назвать обидой, если бы Иватани не считал Китамуру в принципе не заслуживающим такого большого количества внимания относительно остальной его жизни; дуться на Китамуру было трудно: уже на следующее утро его ждали интерпретированные извинениями панкейки из продуктов, что были под рукой, и тех, на которые хватило мелочи в кармане. Иватани воспринял это не как обычный завтрак в том числе и потому, что у него дома не было миксера или хотя бы блендера. Проходили дни рабоче-учебной недели; Иватани наскрёб на стороне парочку заказов — на этот раз на починку плойки для волос и плойки для Элден Ринга, — и планировал заняться ими на предстоявших выходных, однако планы разрушил Китамура субботним утром: он вновь приготовил завтрак, состоявший уже скорее из сплошных белков да протеина, и, подхватив словно безвольную куклу Иватани под руку, повёл на танц-класс. Сегодня они начинали рано: как пояснял сам Китамура, днём у Рейко будет встреча с музыкантами из одного известного в узких кругах концертного коллектива. Что конкретно за коллектив и зачем ей это понадобилось, Китамура не отвечал — говорил, что не знал, но Иватани больше казалось, что врал. Шли они общаясь совсем буднично: в конце концов, случившееся той ночью уже начинало понемногу стираться из памяти, и вопросы, которые Иватани очень хотел задать, но не задал в порыве злости, начали обрастать понятными деталями, о которых Иватани был в курсе уже довольно давно. Конечно, можно было предположить, что такое странное поведение соседа обусловлено каким-то разовым на тот момент, но не исключено, что хроническим в принципе для Китамуры раздражителем, однако ошибка крылась в изначальном взгляде на ситуацию, ведь, смотря сейчас, на трезвую голову, Иватани может заключить: он вёл себя не-странно. У Иватани был резон допустить эту ошибку.Долгое время в кругу его знакомств и общения находились люди, о которых он знал немного, но поступки которых укладывались в стандарты хотя бы в усреднённом соём виде; естественно, находились индивидуумы, совершающие местами достаточно непнятные окружающим действия, но делали они это как правило либо в нетрезвом состоянии, либо — что в некоторой степени относитсяи к первому случаю — по каким-то причинам, до которых Иватани не нужно доходить. Их мотивы были ему непонятны и наверняка останутся непонятными навсегда, однако и задачи не стоит их понять: Иватани привык, что некоторые люди делают непривычные вещи, потому что — потому что. Этого объяснения ему хватало. Однако стоило ему ступить на территорию понимания Китамуры, как правило перестало работать; пусть Мотоясу и был тем, с кем Наофуми провёл весьма немалую часть жизни, человек перед Иватани сейчас имел от известного ему несколько разительных отличий. Из-за такого угла обзора он и ошибся: он предположил, что, раз уж они так непохожи, то и причины их уникального поведения отличаются, однако — нет. Как выяснил Иватани, в сущности, первичные реакции или самые выученные черты что у той версии, что была Иватани известна, что у этой — одни. Осознав это, стало намного проще взаимодействовать с Китамурой. Подобно незнакомцам, Иватани воспринимал его приступы отклонений от принятых норм как данность, да только и дело, что — «подобно». Он доставал из кладовой своей давно ушедшей куда-то памяти те вещи, которые могли бы поступки Китамуры объяснить, и уже опираясь на эти объяснения реагировал. Так, он плохо понимал, почему Китамура хочет курить— почему так часто говорит об этом, словно зависимый, но как зависимый не выглядит; информация, что у него была — та, которую он получил путём разговора, а не наблюдения. Она была ему чужда, но он готов был брать её за пояснение поведения Китамуры сейчас. Однако, когда Китамура полный благоговения проходил мимо детей, чей вид скорее напоминал купидонов — настоящие ангелочки на руках своих мам или идущие сними под ручку — всегда невольно с теплотой заглядывался: не с грязным умыслом, Иватани знал. Так, поход в класс танцевального кружка из предвещаного неловким превратился за несколько дней в такой же, как если бы ничего не произошло. На полпути Китамура предложил зайти в магазин — он хотел угостить Рейко чем-нибудь, чтобы та не выгнала Иватани из класса по неведомым последнему причинам; Иватани обратил внимание: зеркало, которое стояло на входе в магазин, убрали. Выглядела Рейко этим утром не хуже, чем в любой другой раз, когда Иватани наблюдал её за работой или в обыденные учебные дни: подтянутая, форма подчёркивает сильные, натренированные за годы занятий ноги, завязанные тугой гулькой волосы отрицают вероятность помех перед глазами. Что примечательно, Китамуру она тоже постоянно заставляет зачёсывать чёлку назад. С такой причёской гроза всех женских сердец становится похож на средней привлекательности домработницу — Иватани это скорее смешило, чем отвращало; самого Китамуру тоже. — Я сделала замеры наконец-то, — заявила Рейко с порога. Иватани под косым взглядом пропустила в помещение только после получения взятки. — Сам зал раза в четыре больше, но там расстановки будут такие, — она взяла Китамуру под руку, ставя пред сценой. — Тут будет один стол, длинный, банкетный, — говорила она, отходя в противоположную сторону и как будто отмеряя шаги. — А вот тут, — она встала, прижавшись спиной к стене, — другой стол, здесь будут напитки, большая такая штуковина, длинная, ты увидишь. Китамура кивал. — Вот с этого расстояния мы начнём. Когда затихнет песня — я скину тебе плейлист и напишу её название, тебе нужно запомнить, там идёт увядание под конец, как будто... листья опали с деревьев, — попыталась она подобрать подходящий эпитет, — и тишина на секунд семь. За это время разгонят толпу, нам нужно будет начать выходить. Сделай шаг, — кивнула она на Китамуру, смотря на его ноги. — Примерно полметра сможешь? — Так? — Китамура шагнул вперёд. Его длинные ноги для этого действия выглядели как будто не предназначенными. Иватани часто замечал, что, когда они ходят вместе, ему приходится ускоряться, чтобы поспевать за спокойным шагом Китамуры. — Да, можно чуть шире, — кивала она. — Теперь, — Рейко добежала до пианино, у которого лежал её рюкзак, и вытащила оттуда строительный скотч. Дойдя до своего места снова, она прикинула расстояние и отшагала отмеренную ещё при заборе мерок длину: двенадцать шагов примерно по половине метра. Затем она наклеила на пол двумя длинными полосками белый крест — его плохо было заметно, если не смотреть под ноги. — За шаг до этой метки мы должны остановиться. Одна доля — один шаг. Встречаемся мы на восьмой. Мысленно отмеряешь три доли после окончания песни и начинаешь выходить. Понял? — Есть, мэм,— в шутку отвечал Китамура. — Тогда пройдись. Тут двенадцать шагов, умести расстояние в ровную, хорошо? Китамура покивал, и начал идти. Иватани наблюдал за процессией не особенно внимательно, однако заметил, что разминки на этот раз не было. — Рейко, — окликнул Иватани постановщицу. Та обернулась не без раздражения — мол, чего этот болван вообще от неё хочет. Иватани настроение прочувствовал, но понимал, что, если покажет, что может разбрасываться её уже уделённым вниманием простым «ничего» — скорее оскорбит. — Сегодня без зарядки? — Ага, Китамура вчера перезарядился, — хмыкнула она. — Бегал три часа по залу, я ему скорую помощь чуть не вызвала. — Правда? — удивился Иватани. Китамура, вернувшийся домой вчера, не показался ему подозрительным. Единственное, что вызывало диссонанс на подсознательном уровне — вид Китамуры, пьющего протеиново-белковый коктейль. — Балбес вообще не следит за графиком тренировок. Я ему запрещаю заниматься ближайшую неделю чем-то, кроме простых репетиций. Кстати! — заметила она вдруг, — Иватани, следи за ним, а то как выйдет на пробежку в пять утра. Ладно?! Рявкала она воистину устрашающе. Иватани не мог ответить иначе, чем ироничным: — Есть, мэм. Он не стал спрашивать, к чему они готовятся. Разговоры о банкетных столах наводили на мысли, что они собираются выступить на каком-то мероприятии, но это было всё, до чего он дошёл своей головой. Он не хотел расспрашивать о том, что очевидно ему говорить не хотели, однако так же прекрасно понимал, что Китамура тащил его сегодня не просто так поглазеть на очередное занятие. Он хотел что-то показать. Быть может, следи Иватани внимательней, он бы заметил что-то, но сама мысль о том, что придётся продолжительное время наблюдать неустанно за Китамурой — на секундочку, человеком, который способен рассказывать о снегопаде как о массовом самоубийстве снежинок, человеком, что настолько непостоянен и местами противоречив, что понять его чем дальше, тем труднее для психики, человеком, в конце концов, в любой момент способным каким-нибудь странным движением заставить Иватани чувствовать его, Китамуры, небезопасность — вызывало понятного рода чувства. Иватани уже принял, что, чем старательнее он подмечает различные детали о своём соседе и вдумывается в них, тем проще провалиться с острия, на котором он пытается удержать эти взаимоотоношения мирными и спокойными. Он оступался уже несколько раз, но пока не падал: кто знает, упадёт ли Иватани, углубившись в это сейчас. — Разобрался? — Рейко взглянула на Китамуру, отмеряющего шаги туда и обратно, как заведённая механическая кукла. — Умница, — не дождалась она ответа, направляясь в противоположную от Китамуры сторону. — Становись у сцены. Пойдём навстречу. Я отмеряю ритм, слушай внимательно. И снова зазвучала мелодия, — которую Иватани уже слышал, — но не вслух — лишь в его голове; снаружи её звучал только ритмический рисунок, хлопками и резким голосом Рейко разносившиеся по залу, отражаясь эхом от его стен, как треск древесины в огне. Шаги Рейко и Китамуры навстречу друг другу были быстрыми и такими же отмеренными, как стук каблуков в чечётке. Китамура шёл, расправив спину, и на это Иватани по какой-то причине засмотрелся с особым вниманием. Впрочем, это неправда — Иватани знал, почему засмотрелся. Когда подобно королевской кобре раскрываются капюшоном на выпрямленной спине лопатки Китамуры, Иватани хорошо видит одну конкретную деталь. Он больше не наблюдает за Рейко, больше не смотрит в сторону — он улавливает, напрягая глазомер, расстояние, размеры, известные ему по жизненному опыту. Если он отвлечётся на Рейко и увидит, как на ней сидит её облегающий топ, он раз и навсегда отрежет себе все пути отступления. Больше не будет объяснений поведению Китамуры как — это же Китамура, что с него взять. Сейчас, если он осмелится дать себе ещё чуть-чуть больше информации, он столкнётся с правдой. Если он столкнётся с правдой, пути назад не будет. Безопасный купол предпочтительнее любой объективной действительности, только может однажды оказаться, что здесь, на самом деле, никогда и не было безопасно. Занятие заканчивается через несколько часов. Хагакурэ не приходит вновь — кажется, у неё утром нет возможности посещать класс. Пока Китамура переодевается в раздевалке, Рейко уже накидывает куртку поверх спортивной формы и ждёт, перебирая связку ключей в пальцах, когда ей позволят запереть класс и рвануть на встречу. Иватани заговаривает с ней, пока та пьёт йогурт, принесённый утром Китамурой: — Не боишься угощения от него принимать? — усмехается Иватани расслабленно. — С чего бы мне? — фыркает Рейко. — Ну, — мнётся Иватани, понимая, что он больше не будет пытаться завести с ней диалог «ни о чём». — В прошлый раз вы оба, вроде как, отравились после такого. Рейко выпучила на Иватани удивлённые глаза: — Что-то я такого не припомню, Иватани, — бросила она, глядя с опаской в сторону собеседника. Под аккомпанемент вышедшего из раздевалки Китамуры Иватани разглядывал Рейко — возмущённую, недоумевающую. Китамура натягивал рюкзак поверх олимпийки, волосы его уже были собраны в более привычный и удобный хвост, а глаза — уставшие, но довольные — осмотрели сначала Рейко, хмурым взглядом заприметившую его, а потом Иватани, всё ещё пытавшегося уместить в голове не складывающиеся детали, словно подкинутые с совершенно разных наборов паззлов. Рейко окликнула обоих — пора было идти домой.***
Звуки воды в душевой служили Иватани вместо фоновой музыки. Под них было куда приятнее выполнять работу в последние несколько дней. Иватани знал объяснение, но никогда не формировал его для себя в чёткий тезис. Сегодня он сидел не за домашней работой: в руках его была отданная на днях плойка — та, что для волос. После занятий в танцклассе он сбегал в магазин запчастей неподалёку, где ещё минувшей пятницей заказал все нужные для починки детали, и сейчас оставалось только выполнить несколько механических действий. Он не в первый раз чинил бытовую технику, пусть это не входило в его непосредственную специализацию. Дело было в том, что многие поломки было достаточно легко исправить, даже простой человек, не обучавшийся пять лет на курсе робототехники, имея под рукой парочку нужных инструментов разобрался бы с большей их частью. Другой разговор — нужно ли это кому-то настолько, чтобы разбираться и тратиться, когда под рукой есть готовый за небольшую плату помочь Иватани. Китамура вышел из душа и, не заглянув к Иватани, сразу направился к себе. Иватани уже ужинал — долго не парился, заварил себе лапшу. Чем в это же время питался Китамура — неизвестно. Возможно, он ест голубей, и поэтому тратит так много зубной пасты, но Иватани больше склоняется к тому, что Китамуре толком не известно, сколь дорого вообще стоят зубные пасты. Иватани зашёл сам. Китамура сидел на кровати, смотрел в телефон, и, похоже, что-то читал. Он позвал соседа: — У тебя разве нет домашней работы? Китамура глянул на Иватани исподлобья. — А почему ты спрашиваешь? — скосил он глаза снова куда-то в сторону. Его вытянутое лицо приобрело неестественно округлённые очертания. — Всегда хотел спросить, почему никогда не видел, как ты делаешь домашку, — Иватани взглянул на стол. Вопрос такой служил своего рода подготовкой для самого Иватани. — Брось, Ива-чан, мне это не нужно. Иватани прошёл в комнату и сел на кровати возле Китамуры так, чтобы их плечи были достаточно близко, но не соприкасались. — Как будешь сдавать экзамены, если тебя к ним даже не допустят? — спрашивал он, кладя голову щекой на подогнутые колени. Он представлял, насколько это удобно, когда смотрел на Китамуру в том же положении, и сейчас ощутил на собственной шкуре — весьма приятно. Китамура надул губы, блокируя телефон и откладывая его в сторону. — Почему ты спрашиваешь? — Очередной вопрос, для которого нужно быть твоим психотерапевтом, чтобы получить ответ? — Я не всем своим психотерапевтам отвечал, так что это тоже не гарант, — улыбался Китамура словно бы какому-то достижению. — Я не думаю, что мне это понадобится. — Предполагаешь, что твои родители смогут оплатить тебе всё что угодно? Китамура пожимает плечами. — Кажется, ты не в ладах с отцом, — предположил Иватани. Китамура не помнил, чтобы говорил когда-то напрямую об этом. — Как думаешь, как он отнесётсяк этому? — интересовался Иватани исключительно без попытки поддеть или принудить. Ему на самом деле было любопытно. — Он будет ругаться, — утвердил Китамура тут же. — Но мне всё равно. — А, то есть, зарабатывает в семье мама? — вскинул Иватани бровь неверяще. — У неё есть рычаги давления, — пояснил Китамура. — Если ей нужны будут и его деньги, она их получит. Иватани мог только предположить, в какой семейке рос Китамура, и предположения не были утешительными. Они просидели в тишине какое-то время. Китамура разглядывал думающего Иватани, иногда придвигался ближе, чуть носом о чужой нос не касаясь, но держал незримую дистанцию. В таком поведении угадывался элемент так любимого Китамурой заигрывания — между флиртом и невинными намёками, если б было, кому присматриваться, всплывала на поверхность неустанная жажда внимания — того, которое ему способно дать критически малое количество людей. В их число входил не только Иватани. — А если ты всё-таки не сможешь сдать экзамены, как думаешь, что на это скажет Рейко? И Рейко одной из них была. Вернее — стала. Требовать от неё внимания Китамуре не приходилось — та и так с лихвой его давала во время занятий, реагируя — пусть и вспыльчиво — на любые проявления неоднозначного характера подопечного. Иватани очень редко замечал, чтобы Китамура вёл себя с ней так же, как со своим соседом, однако ему и в голову не приходило, что его подходы к ним могли отличаться. Так, когда Китамура дразнил Иватани, он без труда мог оставить от границ между ними жалкий лист пергамента для запекания, приблизиться физически настолько,что обнять Китамуру может показаться почти реальным. Он даже может поцеловать Иватани, не вызывая этим отторжения или негодования, но с Рейко он вёл себя совсем иначе. Разный подход не означал разного количества удовольствия, получаемого Китамурой. Если Иватани занимал место своеобразного соседа-для-поцелуев — весьма необычная роль, надо сказать, — то для Рейко таким местом была позиция старшей сестры-наставницы, которой у Китамуры, естественно, нет и не было никогда. Фразы, которыми он общается, способ его обучения и даже неповиновение её требованиям выглядят в их взаимоотношениях не как взаимодействие подчинённого и начальника, а как общение куда более родственных душ. Не было исходящей в его сторону злости от Рейко, в отличие от Иватани, к которому она испытывала принципиально холодные чувства за его неосмотрительность и забывчивость. Она никогда не ругала его исходя из своих интересов; да, можно было сказать, что у неё на уме только процветание танц-класса, однако в таком случае Иватани не смог бы объяснить, почему она столько раз находила в себе веру в людей и обучала их, зная, что те в любом случае её покинут, и, что важнее, почему в ней вдруг не должно быть сил присмотреть за тем, кто точно от неё не уйдёт. Он уверен, что, если Китамура однажды придёт к ней уничтоженным, ей не будет всё равно — не из сочувствия к страдающему, а из заботы именно к нему. Иватани настолько глубоко упал в свои мысли, что не заметил стоявшего уже достаточно долго молчания. Китамура не то, чтобы не отвечал — он тоже, как и сам Иватани минутами ранее, думал — и ему было нужно время. Попытавшись ускорить этот процесс, но стараясь не давить, Иватани сказал: — Когда-то мне пришлось переубеждать брата. Он совсем отбился от рук, походил на уличную собаку больше, чем на человека. Когда я спросил его примерно о том же, он не ответил. Ни в тот день, ни через неделю, ни после того, как он вернулся домой, — Иватани говорил тихо, с улыбкой, как будто собирался рассказать секрет. — Я получил ответ несколько лет назад, когда он закончил школу с отличием и поступил в престижный университет. После этого Иватани встал. Китамура ещё молчал, и, видя его расстроенным, Иватани сказал: — Мне тут однокурсница дала плойку починить. Хочешь на тебе опробуем? Китамура глянул вопросительно. Его волосы ещё были влажными, так что Иватани предложил: — Мне её ещё доделать надо, так что это только через пару часов. — Можешь тут? — Китамура встал. Иватани кивнул, видя, как тот садится за письменный стол. — Что-то конкретное? — Да, — Китамура запрокинул голову так, чтобы видеть Иватани у входа. — Поможешь с матаналом. Находиться в тишине рядом с Китамурой бодрствуя не было самым привычным занятием, но Иватани нравилось. Он по-своему кайфовал от монотонности этого вечера: под ухом поскрёбывает ручка, шелестят страницы, стучат ногти Китамуры по экрану смартфона, ищат информацию глаза. Иногда, когда Иватани поднимал уставший взор, он мог наблюдать за тем, как меняется в пространстве положение его соседа: поначалу тот то одной пяткой забирался на седушку, то второй, на очередной такой подъём головы он сидел в своём излюбенном калачике, рассматривая тетрадь так близко, что Иватани всерьёз обеспокоился о зренит своего соседа. При том, что он прекрасно видел с доски, сидя на задних партах аудитории. Видел же, верно? Распущенные волосы Китамуры — было видно — мешали ему. То и дело лезли в лицо — Китамура их назад, — а те снова: в глаза, в тетрадь, под руки. Иватани уже заканчивал, когда возле него за столом раздалось рявканье: Иватани вздрогнул: какое-то животное — взлохмаченное, агрессивное и очень большое сидело за столом Китамуры. Оно вдруг вскочило, убежало в ванную и пришло оттуда тяжёлыми быстрыми шагами, завязывая непослушные патлы — всё ещё немного мокрые, — в неаккуратный тугой комок. Вздохнув, Иватани брякнул плойкой в руках, окликивая: — Животное, — Китамура зыркнул на него сердито. — Рассчёску неси. — Лучше ножницы, — фыркал Китамура озлобленно. — Заебали, чесслово, — он грубо натянул резинку на предплечье и удалился за рассчёской. Добавился с ней в руках и с гнездом кукушки на голове. — Зачем отращивал? Со стороны незнающему человеку могло показаться, что Китамура действительно рассержен, но, похоже, он уже отошёл от раздражения, и только изображает похожее чувство в угуду совершенно детскому, но такому присущему желанию поиграть. Он садится на пол подле Иватани, так, чтобы с его волосами можно было беспрепятственно работать. Прежде, чем сосед начал, он стащил длиннющими руками со стола учебник и, открыв его на параграфе, который они проходили несколько дней назад, ответил: — Мне говорили, что нужно делать укладку чёлки, чтобы было красиво. Подбирали варианты с короткими, но мне не нравилось. Решил отрастить, чтоб проще стало, а оно! Они, паскуды! — едва не вцепился в спутанные патлы Китамура в очередном приступе преувеличенного гнева, — вот такое вытворяют, представляешь? Побреюсь налысо — и никаких проблем, — дулся Китамура, уже смотря в учебник по. — А мне нравится. Китамура — даже наиграно, — перестал истерить. Он успокоился: посмотрел в учебник, вдумываясь, но совсем не в текст. Иватани отделил от волос Китамуры прядь самым безболезненным доступным способом, а затем, взяв массажку в одну руку и кончик пряди в другую, стал аккуратно, как будто поглаживая крылья бабочки, расчёсывать. Китамура не ощутил пока почти никакого дискомфорта — наоборот, все покалывания с лихвой компенсировали заботливые руки Иватани. — Мне нравятся твои волосы. Иватани с теплотой вспоминал длинные, поначалу такие непослушные кудри, которые сейчас бы с радостью заплёл — научился. Не столько приятно ему было работать с чьими-то лохмами, сколько хотелось снова оказаться в стенах гостиницы торгового городка, после ванной распутывая гребнем взлохмаченные рыжие волосы. Ему всегда мешали уши — он их всё время задевал, и они дёргались забавно. Когда он научился этого не делать, у него было слишком мало времени, чтобы она это запомнила. — Чем? — спросил Китамура с искренним любопытством. — Ну, — вздохнул Иватани, придавая бессвязным мыслям форму предложений, — они ухоженные. Их приятно трогать. Как шерсть породистой домашней кошки. — Отец был так против, чтобы я их отращивал,— смеялся Китамура. Иватани вновь вздохнул — почему-то он не сомневался. — Я пока его ниже был, он меня за них таскал и дёргал. А потом вымахал — весь в мать. Иватани представил, что за женщина такая — мать Китамуры. Судя по описаниям, это очень сердобольная, но при этом властная и высокая дама, готовая ради защиты и благополучия своего сына манипулировать мужем. Почему при всём этом её сын вырос таким переломанным изнутри — загадка. Хотя, если подумать, одно другому никак не мешает. — Давно вы с отцом в плохих отношениях? — спросил Иватани вдруг. — Лет пять минимум,— поделился Китамура. — Он всегда был немного помешанным — традиции, честь семьи. У него и родня вся такая: обычаи и положение в обществе превыше всего. Оно и понятно, почему — у них там бизнес семейный, клановые порядки, богатая история, бла-бла-бла. Меня как-то по юности обошли все их приколы, у отца старший брат с тридцатью детьми — они там все наследники. А я так — напердвыпердыш, вот. Требования те же, а привилегии совсем не соответствующие. Иватани лексикону соседа усмехнулся, опустил расчёсанную прядь и приступил к следующей. — Что-то случилось тогда? Ну, пять лет назад. Ты, вроде, тогда же курить начал, нет? Китамура вздохнул. — Честно говоря, — он закрыл учебник. — Я не хочу говорить о нём. Тогда много чего случилось. Иватани удивился; не тому, с какой лёгкостью распутывались казавшиеся такими склоченными волосы, а тому, что сегодня, в отличие от всех предыдущих дней, всех предыдущих разговоров на сколь-либо серьёзные темы, этот не закончился молчанием, тихой истерикой, походом на балкон. Иватани объяснял это несколькими исходными: может, на него как-то положительно влияла Рейко, а, может, договорённость перестать курить. Маловероятно, но не исключено, что Китамуре надоело — что он, наконец, понял, что неприятные темы не обязательно душить безмолвной улыбкой, что можно сказать — и его поймут. Иватани не был больно пытливым в таких вопросах, так что не стал спрашивать более. Он кивнул, сказав, что это его, Китамуры, дело, и он может ответить тогда, когда ему захочется. Китамура на это захихикал совсем не печально. Варианта о том, что говорить о случившемся ему было банально не настолько тяжело, как о чём-либо другом, Иватани не предположил — не подумал. Через несколько минут, проведённых в комфортной тишине, Иватани расправился с ниспадающими сзади прядями. Теперь ему нужна была хвалёная чёлка Китамуры. Бережно, словно стараясь не нарушить тишину, он дотронулся до опущенного подбородка Китамуры кончиками пальцев и подтолкнул выше; голова Китамуры поддавалась без сопротивления. Длинные золотые волосы опустились, показывая Иватани бордовые глаза; он чуть не забыл, с какой целью совершил это действие; взгляд — открытый, совершенно искренний, так не складывающийся со всеми действиями и словами, со всем бэкграундом и намерениями Китамуры, пленил его в одно мгновение этого вечера. Цена, которую Китамура должен будет заплатить за это, очень большая. Иватани не знает, когда и как, но чувствует, что ему придётся однажды самому Китамуре об этом сообщить. Он нежно чешет по отрастающей со лба чёлке назад, подбирая пряди на ходк и стараясь больше туда, в глаза Китамуры, не заглядывать. В обычной ситуации произошло бы что-нибудь вроде поцелуя в этот момент: они бы посмеялись и забыли, как всегда. Они целовались сегодня утром перед выходом, Иватани ещё помнит привкус протеина. Сейчас, однако, он не чувствует, что у них получится не думать об этом. У Китамуры — да. У его жертвы — нет. — Я закончил, — провозгласил он, подбирая волосы Китамуры, пока тот выпрямляется, чтоб те снова не спутались и не распластались, как им удобно. — Ты раньше выпрямлял их? — Не-а, — стараясь словно заглянуть себе за спину, бегал глазами Китамура. — Я тоже, — хмыкнул Иватани. — Тут всего три кнопки, я почитал, для чего они. Думаешь, низкая температура подойдёт? Китамура пожал плечами. — А если я ей его верну, а тут большая температура вызывает пожар? — задумался он вслух. Китамура вздрогнул. Его волосы всё ещё были в плену некрепкой хватки соседа. — Слушай, — начал он, вызвав только большее сомнение в Китамуре, — тебе же их не жалко? «Он же только что говорил, что они ему нравятся!» — мелькнуло в голове Китамуры. — Я передумал! — Китамура выгнулся, освобождаясь из хватки Иватани. — Мне они тоже очень дороги и нравятся! Иватани засмеялся. Китамура походил на норку или хорька, поглаживающего свои волосы. Плойка нежно розового цвета в руках Иватани выглядела как могущественное оружие, но никак не сочеталась со смеющимся её держателем. Китамура забегал недоверительным взглядом от одного к другому, пока с успокаивающим жестом Иватани не обозначил: — Всё хорошо, я шучу. Иди, выпрямлять буду. — Ты ж этого ни разу не делал, — шипел на него Китамура, забиваясь в воображаемый угол. — Я отучился пять лет на робототехнике не для того, чтоб не суметь починить плойку, — обнадёживал он. — Ну, твоё дело. Можем начать делать матанализ... Китамура быстро сориентировался, нашёл ближайшую к Иватани свободную розетку и воткнул вилку плойки туда. Затем, послушно усевшись перед соседом в прежнее положение, он стиснул зубы и коротко кивнул, оповещая, что согласен отдать на опыты свои драгоценные патлы. Какое-то время они продолжали сидеть вот так: Китамура рассказывал что-то, Иватани слушал — иногда спрашивал. Разговоры их не затрагивали глубоких тем — в какой-то момент они перешли на кулинарную, с которой не сходили вплоть до окончания вечера. Оказалось, Китамура знает много рецептов, нередко это ресторанные блюда. Иватани тоже готовил всякое, но чаще в его практике присутствовало что-то сытное, вкусное и не особенно вычурное. Дело было не в том, что он не умел или боялся браться за более сложные блюда — большую часть времени ему было просто лень. Китамура с прямыми волосами — картина не слишком, но отличавшаяся от его привычного образа, — выглядел адекватно только при зачёсанной назад чёлке. Если они оставляли его вечно слегка поддёрнутые передние пряди выпрямленными на его лице, Китамура лишался некоторой части обзора и походил на призрака из «Звонка», если бы тот решил осветлиться. Несмотря ни на что, глядя на Китамуру, Иватани сказал, что тот выглядит чудесно. В понедельник он отдаст эту плойку хозяйке, а сегодня ночью плоды его трудов будут обречены на уничтожение о подушку. Китамура разглядывал себя в зеркале, поправляя то тут, то там выбивающиеся локоны. Иватани взглянул на время — действительно, уже было довольно поздно. Матанализом они займутся завтра. Сейчас Китамуре пора выпить пару столовых ложек вина.