С самого начала тот день казался самым обычным. Только позже, когда Леви вспоминал о нем, ему всё казалось, что этот день выдумка, что ничего этого не было, и с Эрвином то они никогда не были знакомы.
Всё началось с того же душного актового зала.
Леви всё сидел на заднем ряду и думал о том, что школа очень в последнее время трясется над своей репутацией — старается выставить себя приличным заведением, где учатся одни умники и умницы, одаренные и талантливые дети. Сплошная показуха и вранье. Хотя Эрвин же у них учится, и Ханджи тоже.
Ханджи была веселая девочка, но не по-хорошему веселая. Если расскажешь ей шутку, она будет смеяться над ней полчаса, даже если шутка была неудачная и глупая. Сам уже начинаешь жалеть, что рассказал её, а она все хохочет. Ну, это ладно. Ханджи и так нравилась Леви, правда, лишь как друг, и к тому же она была скорее всего гением. Без шуток. Сумасшедшим, несносным, но гением. Она так здорово разбиралась в физике, что, когда её вызывали к доске, в классе всегда воцарялась тишина — все ждали, что же она выкинет на этот раз… Дело было в том, что Ханджи абсолютно не учила формулы, как, например, делал это Эрвин, зубрила чертов, а она
понимала задачу и решала её по-своему, выводя нужную простенькую формулу через десять других и попутно выводя учительницу из себя. Хотя эта строгая дама, наверное, всё же больше притворялась. Она очень любила Ханджи и всегда разрешала ей исправлять отметки.
На репетициях всегда ужасно тошно, особенно, если не участвуешь в них. Сидишь в зрительном зале и смотришь, как одну и ту же сцену прогоняют по десять раз, и ведь каждый раз какой-нибудь идиот обязательно споткнется на полуслове.
Леви бы уже давно свалил на улицу, маняще залитую солнцем, если бы Эрвин не пригрозил зажать новую приставку. Ему отец подарил её в честь удачно оконченной четверти, и, словно желая подтвердить статус и без того идеального сына, Эрвин вписался в какую-то постановку, которую должны были показать в последний учебный день перед летними каникулами.
Но случилась какая-то подстава. Роль у него оказалась кошмарно презабавная. Леви уже сочинил на эту тему тысячи стебных шуток разной степени похабности.
От Эрвина требовался лишь силуэт. Он маячил за натянутой простыней, пародируя внутренние переживания главной героини. По большей части, Эрвина выбрали из-за высокого роста и стройного телосложения. Если не знать, даже невозможно догадаться, что это именно он расхаживает в пышном платье у перегородок сцены.
Худющая Нанаба била по несчастным клавишам пианино, как заведенная. Играла она неплохо, но сама думала, что идеально, и от этого её игра становилась абсолютно невыносимой.
На самом деле, Леви не любит слово «абсолютно». Гадкое оно какое-то и очень резкое…
Силуэт Эрвина ушел куда-то в бок сцены. Видимо, в туалет приспичило. Леви пошел за ним следом. Ему хотелось узнать, когда эта вакханалия закончится, и они смогут пойти нормально поиграть в приставку.
В туалетах всегда сквозняки, голубой кафель тоже кажется будто холодным.
Окна вели во двор, но, по факту, упирались в стройку, которую забросили года четыре назад. Тогда на страну обрушился очередной кризис. Леви отчетливо помнил, как радовалась мама, что успела купить квартиру в кредит по старой ставке. Они по математике как раз изучали подробно задачи по процентам тогда, и ему было очень сложно понять чужую радость. Покупаешь одну квартиру, а платишь как за две. Разве это справедливо, не обман? Кредиты представлялись Леви чем-то неправильным, будто унизительным.
Эрвин стоял бледнее смерти над раковиной. Длинные пальцы его вцепились в обшарпанные бортики, взгляд был испуганный и бегающий.
Поверх длинных шорт и белой майки на нем до сих пор висело это дурацкое розовое платье. Оно было ему мало и поэтому застегивалось не до конца, держалось на паре булавок.
— Любуешься на себя в зеркало? — спросил Леви, подходя ближе.
Ему бы надо было поинтересоваться самочувствием Эрвина или предложить помощь, но он так растерялся, что вновь начал язвить.
— Помоги снять, — просвистел Эрвин, продолжая сверлить взглядом плесневелую мыльницу, наполненную не мылом, а пенящейся слизью: — Меня вырвет сейчас.
— Ладно, хорошо, полегче ты, — Леви осторожно отцепил булавки: — А я говорил, что не надо есть столовское пюре. Они его готовить не умеют нормально.
Сзади платья было подобие корсета. Цветастые ленты запутались между собой, и Леви никак не мог разобрать, что конкретно из них надо расслабить, а что развязать.
Спина под его руками то и дело вздрагивала. И почему-то это нравилось Леви. Он незаметно положил руку на талию Эрвина, будто просто придерживая.
— Все. Снимай, — скомандовал он, обеспокоенно косясь в зеркало, пытаясь разглядеть в мутном отражении лицо друга: — Ты в обморок не грохнешься, где конкретно болит? Я могу за дверью покараулить, никого не пущу, а ты пока себе два пальца в рот сделаешь или посрешь. Должно полегчать. Или позвать кого?
— Не надо, — Эрвин переступил через фатиновую юбку, пошатываясь: — Дай лучше сигарету.
— Не дам, — Леви было ничуть не жалко, просто не хотелось, чтобы у Эрвина появились проблемы, если их застукают.
В школе запрещено курить. Зато во дворе или прямо перед входом в школу — добро пожаловать. Странные правила. Будь Леви директором, то сделал бы специальную комнату, как в ресторанах.
Эрвин отошел к окну, уселся на жердочку тонкого подоконника.
Стало до жути неловко. В туалете и так всегда неловко, когда тихо, а тут еще Эрвин умирать собрался.
— Так, что с тобой случилось? — Леви подошел практически вплотную, упираясь в поджатые ноги Эрвина животом. Он специально подходил так близко, чтобы людям становилось неловко, и они отвечали быстрее.
— Я думал, что справлюсь, но у меня не получается носить платье.
— Почему? Ты извращенец какой-то? Вроде не похоже. В штанах всё смиренно тихо. Хотя… раздвинь-ка ножки, дорогуша, — Леви больно сжал чужие колени, впиваясь под коленную чашечку пальцами.
Он знал, как это неприятно и щекотно. Дядя постоянно так делал ему в детстве.
Эрвин зашипел от неожиданности:
— Прекрати.
— Ладно, — сжалился Леви, выпуская дергающиеся ноги из хватки.
— Дай сигарету.
— Нет.
Эрвин обиженно привалился затылком к прохладному стеклу. И вдруг разревелся.
Леви никогда не видел, как тот плачет. Только на том злосчастном уроке физкультуры, когда Найл разбил Эрвину нос. Но тогда мячом попали в слезливую точку, поэтому не считается.
Какой-то ступор сковал всё тело. Леви всегда тормозил, когда перед ним кто-то начинал плакать. Ему становилось будто брезгливо и страшно одновременно. Такая вот странная реакция.
— Эм… хватит? — он пытался сказать это ласково, но прозвучало как вопрос: — Дам я тебе сигареты, всё хорошо.
Пальцы почему-то тряслись, достать пачку из кармана получилось не сразу. Как и в первый раз, Леви сам пихнул сигарету между чужих губ, будто соску ребенку.
— Можно рассказать тебе секрет? — сипло спросил Эрвин: — Мне хочется рассказать. Надоело никому не рассказывать.
Глаза у него были уже почти сухие, а вот щеки красные, все в пятнах.
— Валяй, если хочешь, — Леви кивнул, протягивая зажигалку.
На самом деле, он был не уверен, хочет ли слушать чужой секрет. Секреты ведь бывают разные. Некоторые лучше и не знать вовсе.
— Мы с Найлом были в одной начальной школе, и у нас были отношения, детские, но отношения.
— Найл гомофобный натурал со скинхедовскими замашками. О чем ты? — непонимающе нахмурился Леви, стараясь побороть разливающуюся где-то в желудке панику. Он всегда паниковал, когда не мог разобраться в ситуации.
— Он думал, что я девочка.
— Ха, — это был даже не смех, а тот звук, когда воздух вырывается из легких при сильном ударе под дых: — Очень забавно, а я дурак слушаю внимательно.
Здесь у Леви уже получилось нормально рассмеяться. Нервно немного, наиграно, но только потому, что Эрвин сильно напугал его своим странным поведением и заявлением.
Тот же глубоко затянулся, долго не выпуская дым изо рта. Смотрел куда-то мимо Леви, будто рассказывал не ему, а грязной стене за его спиной.
— Нет, это правда. И я думал, что все в порядке. Что он мальчик, а я девочка, и мы поженимся, наверняка, как вырастем.
Глупая улыбка не сходила с лица Леви, она странно кривилась, будто давая последний шанс всё это списать на неудачную шутку, но Эрвин зачем-то продолжал.
— У меня была сестренка Эмма. Она умерла лет в шесть. Родители не смогли жить вместе после такого, а я родился уже после развода. Меня воспитывала мама.
— И?
— Видимо, у неё произошел какой-то сдвиг, потому что она решила меня воспитывать заместо Эммы, словно я девочка. Мы ведь еще ужасно похожи с сестрой. Я бы тебе показал фотографии, но у отца их нет… Короче, до восьми лет я считал, что… да, — Эрвин в конце хмыкнул, словно рассказал забавный анекдот.
— А медосмотры как же, на пляж ты что ли не ходил и не видел, как голые люди выглядят?
— Не ходил. Практически никуда не ходил. А на медосмотре в школе как раз всё и выяснилось. Мать тогда вызвали с работы, в итоге меня передали отцу.
— А она где сейчас? — спросил Леви, хоть ему и было все равно, что произошло с той психичкой. Просто хотелось заполучить время подумать, переварить услышанное.
— Она лечилась долго… Сейчас иногда приезжает в гости. Я её всё равно люблю, у нас более или менее нормальные отношения, — как-то неуверенно ответил Эрвин, ежась.
Сигарету он давно докурил и теперь сжимал окурок в пальцах вместо того, чтобы спокойно выкинуть в форточку. В этом и был весь Эрвин, словно живущий по заповеди «веди себя прилично, ты же де…»
Леви встряхнул головой. Ему не нравились эти мысли. Ему не нравилось, что он так легко поверил Эрвину.
— Ладно, бывает… хотя твоя мать тупая сука, извини, ну, ладно… бывает, — растерянно протянул Леви: — Платья-то почему не можешь носить?
Эрвин впервые за этот разговор посмотрел открыто ему в лицо. Удивленный такой, как-то веселый. Видимо, потому что Леви спокойно отреагировал:
— Ой, забыл к чему рассказывал. Однажды меня облапал мужик в подъезде, подумав, что я девочка. Его быстро спугнули соседи, но как-то не по себе, когда надеваю платье вновь.
— Как ты нормальным человеком вообще вырос?
Эрвин кротко пожал голыми плечами.
«Майка совсем тонкая, надо бы сбегать за его кофтой в актовый зал», — подумал Леви.
— Ты будешь со мной общаться дальше?
— Мне некуда деваться, дорогуша, — Леви запнулся на последнем слове: — Тебе неприятно, когда я тебя так называю?
— Нет, все в порядке, — Эрвин улыбнулся, вдруг набрасываясь на Леви. Повис тяжелой тушей, обнимая, угрожающе свисая с подоконника: — Спасибо.
Голос у него задрожал, словно опять разреветься собрался.
— Хорош, — Леви похлопал его по спине. Стало почему-то неловко и жарко.
— Не хочу подводить ребят и отказываться от роли. Спектакль уже на носу, им не найти замену.
— Придумаем что-нибудь, — сказал Леви, понимая, что абсолютно ничего не соображает в этот момент.
И всё же какое же гадкое слово «абсолютно»…
*
Леви чудесно помнил, что произошло после. Каждую маленькую деталь, каждое движение и выражение глаз Эрвина.
Они пришли к нему домой, выпили пару банок джин-тоника. После Эрвин надел платье. Леви опять помогал ему, лапая живот и безжалостно стягивая тканью бока в неестественно тонкую талию.
Из-за того, что Эрвин был немного пьяный, ему было нормально в этот раз в платье. Леви же наоборот — из-за того, что мысли двигались под неправильным углом — в голову шли странные идеи. В какой-то момент он не удержался и поцеловал Эрвина. Тот ответил. Почему-то казалось, что если Эрвин сейчас в платье, то в этом нет ничего странного. То же самое, как обжиматься с нарядной девчонкой.
Леви комкал в руках подол, розовые рюши на поясе. Голова шла кругом, он целовал Эрвина куда попало. В глаза, в щеки, в нос, вновь, возвращаясь каждый раз к мягким губам.
— Можно я потрогаю грудь? — выдохнул Леви, уже давно навалившись сверху.
На Эрвине было удобно лежать, он казался мягким, еще и этот фатин торчал вокруг, как перистое розовое облако.
Леви не знал, зачем спрашивал разрешение. Всегда, когда он так делал с девочками, они отвечали «нет», и он не трогал.
— Да, — смущенно прошептал Эрвин, утыкаясь ему в шею. Было слегка щекотно из-за тонких светлых волос.
Господи, какие же они у него мягкие. Понятно, почему он их трогает и причесывает постоянно.
Леви непроизвольно терся меж раскинутых ног Эрвина, руки сжимали пустые чашечки платья, оттягивая их вниз, пробирались ближе к голой светлой коже. У Эрвина очень чистая кожа. У всех мальчишек в классе была хоть парочка прыщей, особенно на спине или плечах. Даже у самого Леви они были, хоть он и мылся каждый день, а у Эрвина почему-то не было. И это ужасно нравилось. Это внезапно показалось Леви чем-то по-настоящему прекрасным. И он все целовал его в губы, в шею, в открывшуюся грудь.
Было не слышно, как отец Эрвина вошел в комнату.
Комната у Эрвина, кстати, была вся вычурно мальчишеская. Плакаты футбольных команд, боксерские перчатки на стене. Будто не его, чужая, понимаете? Эрвин ведь совершенно не любил драться, да и спортом никогда не увлекался. Наверное, отец настоял.
Еще по дороге в гости был короткий разговор.
Эрвин сказал: – Так бесит. Мать пыталась сделать из меня девочку, отец настоящего пацана… а меня бесит и то, и другое.
– Чего же ты хочешь? — спросил Леви, докуривая последнюю сигарету до блестящего горького фильтра.
– Хочу просто быть.
– Хорошее дело... только сложное, наверно.
***
Спектакль прошел хорошо. Эрвин с отцом переехали в другой город. Вроде тому предложили крутую работу, но скорее всего он просто хотел, чтобы сын начал новую жизнь — без людей, которые знали о его прошлом.
Наверное, это было правильно и честно.
Эрвин, конечно, оставил адрес и номер нового телефона в последний день перед отъездом. Но эту бумажку украл и сжег Найл. Леви тогда здорово на него накинулся. Разбил всё лицо, рубашка и даже штаны были в крови. Он все бил и думал, что в этом нет никого смысла. Ведь если у кретина первоначально в голове нет мозгов, то они так и не появятся.
Вообще Леви пацифист.
После он хотел поехать, отыскать Эрвина, но не получилось. В то лето умерла мама. Все остальное резко стало казаться пустым и неважным.
Он остался жить с дядей, и в то время Леви почему-то постоянно снилась девочка из детского сада, в которую он был влюблен. У неё были мягкие светлые волосы и голос какой-то низкий, мальчишеский. Жалко, что тогда он так и не решился поговорить с ней.
