Ghost mine.

      Уличный шум, словно усиливающийся с каждым проведённым здесь днём, наполнял комнату, несмотря на поздний час и недовольных соседок, переговаривающихся этажом ниже о всё большем пребывании чужеземцев в Коноху. За окном становилось всё больше людей, непохожих на здешних цветом кожи, манерой речи, одеждой. Они разгуливали по улицам, чем и были недовольны Наташа и Ирина — мои «любимые» соседочки, славивщиеся на редкость поганными взглядами и вечно недовольными рожами.       Мысль о выходе из квартиры всё еще пугала меня, учитывая особенности местных жителей и мою-не-мою персону, но сидеть в четырёх стенах маленькой квартирки, с каждым днём становившейся всё более привычной и пустой, становилось неуютно и жутко. В детстве, когда лежала в больнице, я ненавидела свою палату, а особенно оставаться в этой бледной и холодной клетке одна, когда мама выходила. Голые зеленоватые уложенные плиткой стены, твердая скрипящая койка и алюминиевая раковина, торчащая из стены и из которой выходило несколько грязных пластиковых труб, для меня превращающихся в коричнево-серых змей, которые так и жаждут проползти в стене и откусить лакомый кусочек моей плоти, пока я буду спать, не ведая в какой опасности нахожусь. Почти пустая маленькая комната с светло-зелёными бетонными стенами и твердой кроватью, рассчитанной на пятилетку, слишком напоминала клетку.       От тревоги, которую порой навевало это место, меня спасали, что иронично, другие проблемы, вызванные нахождением здесь. Одной из самых насущных был срок возвращение в Академию, куда мне было и любопытно, и ссыкатно идти, но оставалось около одной с половиной недели, и если страх я вполне могу подавить, то неуёмное любопытство, от которого я частенько огребала в прошлом, подстегнутое желанием уметь делать всякие волшебные ниндзявские штуковины, я остановить не могла. То и дело мысли перескакивали, как грёбаные ниндзя по крышам, что я могла бы, умея например призывать тех же клонов, или крушить камни одной левой.       Другой стороной медали стали учебники, до сих пор разбросанные по полу комнаты. Местами потрёпанные библиотечные книги, вещающие на казалось незнакомом мне языке, но по какой-то причине понятные, по началу были пугающими, учитывая, что в теории в них должно было быть написано о том, как и почему надо убивать недругов и что с ними дальше делать, если, конечно, верить многочисленным прочитанным фанфикам и аниме, длиною в семьсот с лишним серий, ставшее всем для двенадцатилетней меня, упивающейся скукой в августе одного лета. Отчасти я была права, но настолько сильно пугаться не стоило — учебники, в количестве пяти штук, явно не представляли опасности. Как я поняла, Наруто должна была проходить второй год обучения, судя по номерам учебников. Травоведение, История, Теория Чакры, Тактика боя, География. Мои ближайшие друзья на ближайшее время.       Не помню в какой точно момент книги начали вытеснять всё остальное: мангу и аниме, сериалы и фильмы, учёбу и школу, общение и друзей, вечера с семьей и доверие. С мертвыми кусками деревьев было проще, когда они молча впускали в свой яркий и гигантский мир, открывая куда большее, чем было снаружи — за пределами кровати и комнаты. Они не давили и не требовали, но каким-то образом оставались рядом и оказывали поддержку значительно более значимую, чем та, что была вне.       Но они, к сожалению, продолжали оставаться лишь мертвыми кусками дерева, которые заставили меня бояться тишины, некогда бывшей так желаемой. Вот только здесь совсем не те книги, и здесь совсем не тихо, что во время учебы начинало раздражать.       Ветер поддувал из окна теплом и свежестью, оставшейся от недавно прошедшего мягкого дождя, наполнившего улицы азотом, принося снаружи запах чего-то жареного и очень жирного. Живот невольно скрутило голодом, я совсем засиделась за чтением весьма интересной части учебника Истории. Я начала читать его сегодня днём, когда тревога заставила меня суматошно оглядывать комнату и вскакивать с кровати каждые пару минут, в неспособности усидеть спокойно. В первых главах речь больше шла о легендах, нежели о действительных фактов, ведь информация тех времён по большей части была утерена, а может и засекречена — никаких справок об этом не было, но я вспомнила о той скрижали у Учих, что заставило засомневаться и ещё раз перечитать главу.       Там было немного о создание, тогда ещё ниншу, ныне нинджутсу великим Мудрецом Шести Путей и о том как он раздавал лишь достойнейшим из самураев и людей чакру. Следом речь шла о государствах и как повлияла уже на них чакра, об образовании общин и кланов, и только к концу учебника речь немного затронула времена близкие к образованию Скрытых Деревень — Сэнгоку Джидай.       В процессе чтение меня периодически охватывала странная эйфория, которую приходилось усиленно подавлять, напоминая себе, что это не только двумерный мир о невероятных ниндзя, а настоящий антиутопический пиздец, которого в будущем настигнет безумец, желающий погрузить этот самый мир в вечный сон.       Что, на самом деле, не такая уж и плохая идея.       Тонкий полумесяц убывающей луны был затмён уличными огнями деревни, шум разговоров с соседней улицы почти устроил мне компанию, с которой возможно даже можно было бы построить неплохой диалог, если бы сегодня моими друзьями не были бы долгожданная кружка чёрного чая и учебник Истории. Вчерашний вечер был сильно ветреным, словно в противовес сегодняшнему мягкому ветерку, едва ли колышущему кончики волос. Балконный пол почти остыл лишь не морозя теплые детские пятки.       Один из самых непривычных моментов это извечно теплое тело, словно в очередной раз в насмешку, в противовес моему — постоянно мерзнувшему, с холодными конечностями и бледно-зеленоватой кожей.       Шестой день подошёл к концу. Из плюсов — у меня есть черный чай и то, чем можно даже с пользой убить время. Из минусов — я хочу домой. И, пожалуй, надо приготовить покушать, может даже что-нибудь из папиных рецептов. Главное не залить слезами, он не любил пересоленное.       Весной, в моём посёлке на самом краю мира, солнце не ложилось — вечный день на три месяца, пока вновь не наступит зима, настолько холодная, что людям с земли приходилось привыкать к ней очень, очень, долго. В Конохе рассвет приходил к четырём-пяти часам утра и с такой приятной лесной тягомотиной, вроде шума листвы гигантских деревьев, чириканья живущих в них птиц и тихонько просыпавшихся людей.       Мне по-своему нравилось просыпаться под эти звуки, но сегодня, седьмой день, что-то пошло не так.       С самых заветных пяти утра, улицы наполнил дневной шум. Люди копошились, выскакивали, открывали свои магазинчики и ларьки; поднимали навесы от яркого солнца, доставали уличные столики; откуда-то уже доносилась музыка, а шиноби скакали с увеличенной в дважды скоростью. На рекламных щитах появились новые афиши, то тут, то там через окна были протянуты плакаты с надписями, в которые слишком лень было вчитываться так рано.       Днями ранее, в это время было совсем тихо, только успокаивающий шум спящего города и леса, под который можно было поставить чайник, достать какую-нибудь вкусность и полежать пару минут-часов, ожидая первого крика Наташеньки на её непутевого мужа и открытия книжного в паре шагов — продавец всегда приходил аккурат в семь тридцать, звеня массивными ключами, звон которых доносился даже до квартиры Наруто. Но не сегодня — на часах было лишь пять с лишним, а дверь книжного была приветливо открыта, и что еще более странно, на вывеске появилось пару новых наклеек. Издалека не было видно, что там написано, но очевидно это было связано с другими новыми плакатами.       Чрезмерный шум начал откровенно раздражать, заставив в вспышке злости захлопнуть окно и залезть под одеяло с головой. Даже мнимая стабильность была безбожно разрушена. Забив кулачками по подушке я закричала в неё же, выпуская накатившее раздражение. Почему когда я начинаю думать что всё более-менее нормально, оно начинает портится? Почему всё не может быть спокойно? На кой черт они вскочили не свет не заря? Зачем мешать мне?       Крик наконец прекратился, сменяясь странным кряхтением. Зажав наволочку между зубами я начала злостно тянуть её в разные стороны, чувствуя как напряжение уходит с плеч и бёдер. Мне не стоит так вспыхивать с такой мелочи. Мало ли у них праздник какой.       В таком шуме очень легко засыпается — пришла я к выводу, когда мышцы словно и не спавшие, деревянные, тугие наконец пришли в движение, посылая по телу дроби боли и покалывания. Мозг начал работать в несколько раз медленнее обычного режима, впрочем как и тело, медленно двигающееся под одеялом. Силы словно ушли из тела за время сна.       Как я могла раньше забивать на такую прелесть, как здоровый сон? После нескольких дней стабильного около восьмичасового сна вот так переспать очень неприятно, а я жила так чуть ли не четверть жизни, либо спя слишком долго, либо вообще не засыпая. Раздражение охватило меня даже слишком быстро, а я ведь даже ещё не встала с кровати. Тяжело вздохнув и кряхтя села, несколько раз пожалев, что вообще родилась в этом чертовом мире, но он видимо решил меня добить, когда я открыла окно.       По улице, словно шествуя, шли десятки людей, болтая и заглядывая в лавочки. Отовсюду доносился запах еды, музыка, болтовня и шум, какой обычно бывает на площади в праздник, или на каком мероприятии, посвященном чему-то помпезному и громкому. Такие мероприятия в одно время были и раздражающими, и приятными — люди, слишком громкие и в слишком большом количестве, словно объединялись с общей целью и чувствовать эту общность бывало до мушек приятно. Не волновала жара или холод, усталость, голод — ничего не имело значения кроме людей.       Бывало, что я жила исключительно на общении с окружающими, пусть это была недовольная плохой звукоизоляцией невыспавшаяся продавщица или старушка, уронившая пакеты, или школьник, просящий огоньку, я была почти зависима от желания подтверждения, что происходящее реально, а люди не запрограммированные нсп. И быть зависимой в любом случае хуево.       — Что за праздник? — вырвалось недовольно, когда солнце засветило глаза, лишая обзора видения.       — День основания деревни, — неожиданный ответ заставил резко повернуть голову и уставиться на человека. Живого, сидящего на карнизе парня, лет наверное семнадцати, глядящего вниз с видом то ли добросовестного мученика, то ли замученного счастливца.       — Чертовщина какая-то. — буркнула тихо, собираясь залезть обратно и снова зарыться в постели.       — Как не патриотично, — последовал безразлично-недовольный ответ. Или скорее уставший и заебаный.       — А я и не патриотка, — ответила тем же тоном, чувствуя как внутри будто все отлипает и становится немного легче. — Вот те, — я указала на лики Хокаге. — Сто процентов не праздновали.       — С чего такая уверенность? — парнишка нахмурил черные брови, переводя на расплывшуюся по подоконнику меня не менее чёрный взгляд.       — Им что, нехуй делать было? — люди внизу, наверняка тоже оскорбившиеся бы от моих слов, продолжали течь по улице дальше. — У них войны постоянно были.       — И мы должны быть благодарны им за их жертвы, ради нашего спокойствия. — кажется, он глядел туда же, куда и я.       — Будто бы они для нас это делали, —и, не давая вставить слово, продолжила. — За свою гордость и самолюбие, сотку даю.       Лишней сотки у меня, конечно, нет, но я чувствовала себя правой.       — И за месть. — продолжила когда ответа не последовало.       — Может быть, может быть, — шорох одежды, появившийся когда парень вытянул руки потягиваясь, заставил глянуть на него, в ожидании продолжения. — Это не меняет того, что сейчас мы спокойны благодаря им.       — Как знаешь, даттебайо, но я задницей чую — нахуй мы им не сдались.       Только когда я залезла обратно и закрыла дверь, я поняла, что сказала. Мурашки табуном пробежались по спине, я прерывисто вздохнула, оседая на кровати. Пальцы невольно сжали одеяло. Даттебайо. Фирменное словечко Узумаки Наруто, вылетевшая из её же рта, мыслями другого человека.       Втянув посильнее носом воздух, я резко подскочила, сжимая кулаки так, что наверное остались отметины неровно обгрызенных ногтей на коже, и хотела спрыгнуть с кровати, но запуталась в одеяле ногами, и полетела вниз, прямо на свидание с полом.       Небольшая и крайне неприятная встряска немного привела в себя, заставляя успокоиться и нормально подышать, пусть и сидя жопой на дощатом поле, рассматривая его рельеф. Как тонкие полоски переходят в другие, изгибаются, перетекают вдоль и внезапно обрезаются, а на месте их кончины уже начинаются другие, вытягивающиеся уже внутри своей доски, но их ожидает тот же финал, что и у предыдущих.       Внезапная параллель сделала только хуже, заставляя жмуриться до мушек перед глазами и чуть ли не плакать, сжимая штаны пижамы, которую я уже ненавидела. Никогда не любила спать в одежде, будучи человеком постоянного двигающимся во сне, которому даже простыня нужна была фиксированная, чтобы в процессе вроде как сна, случайно не передавить себе что-нибудь зажатой тканью. А одежда сильно стесняла движения, передавливая даже в том случае если была идеальна.       Но здесь всё было иначе, и спать в одежде было куда лучше, чем видеть не-своё тело и засыпать с давящим чувством вины на груди.       День, обещавший быть долгим, пролетел на удивление быстро, подгоняемый людьми, которых на улице словно становилось только больше, и добитым всё-таки учебником Истории. Здесь, как бы то странно не звучало, я словно избавилась от дня, оставив ночь, рассвет и утро, закат и вечер, постоянно забывая полдень.       Когда я обратила на это внимание, нашла себя сидящей на полу в коридоре, когда уже близился закат и вот, я снова не помню, что именно я делала. Помню, что была там, но ела ли я тогда? Лежала или убиралась? Читала? Готовила? Молча глядела в окно, наблюдая за людьми, гуляющими, счастливыми? У которых нет моих забот?       Глупо, глупо, думается через раз, когда опять закрадываются мысли, как им просто, значительно легче, чем мне, и жалость, к самой себе, начинает снедать, распарывать швы старых шрамов, доставая даже самые глубинные обиды и сжирать всё что зажило. Мои страхи и жалость к себе, наверное, одни из самых проблемных проблем из всех моих проблем.       Может днём я слишком сильно боялась, пытаясь забить на происходящее?       Встав с пола, я отряхнулась, оглядывая свои хоромы. В квартире царил полумрак — во мне всё ещё живёт скряга, не терпящая лишнего включенного света — лишь свет из окон заливал кухню и комнату, не доходя до меня, стоящей посреди коридора и сжимающей непомерно большую книгу в руке. Так я не отбрасывала тень.       Дверь, которую я до сих пор не открыла, выглядела малость устрашающей снизу. Некоторая таинственность придавала тихому и нервному пребыванию здесь такой антураж, что хотелось сохранить эту тайну немного подольше, будто я действительно прикладываю усилия, чтобы разгадать тяжелую загадку, а не просто не хочу искать ключ, потому что поехала крышей. Вон, двери уже загадочные, тени страшные, а проблемы проблемные.       Тяжело вздохнув, взгляд невольно упал на входную дверь, в которую никто не входил и не уходил через неё с визита Хиро. Дышать здесь периодически становилось тяжело, будто воздух стоячий и пыльный, и едва проходит к легким. В такие моменты раньше я выбегала на улицу, прихватив с собой псов, оба длинношерстные и крикливые, и гуляла по тундре до тех пор, пока не смогу дышать настолько глубоко, что станет легко-легко.       Здесь, это заменилось кружками чая и посиделками на балконе в гордом одиночестве или в компании трусов, или чего-то такого.       Эффект хуже, но что есть — то есть, пусть мне и не хватает запаха багульника, ощущение влажного мха под ногами и тянущего вперёд пса, уже рыщущего какую-нибудь кость или кусок оленьей шкуры, чтобы погрызть.       И сейчас во мне проснулась эта авантюрная жилка, так и подначивающая встать, надеть сандалии и выйти наружу. Я целых семь дней, черт знает где, сижу взаперти и боюсь каждого шороха. Подумаешь побегаю по какому-нибудь лесочку, разомнусь. Тем более что сейчас вечер, мало кто будет шляться по лесам. Только какие-нибудь ебанутые вроде меня, ага.