Ghost mine.

      Пускать всё на самоход и выжидать до последнего - глупая затея, это было ясно изначально. Но меня это не волновало, откровенно говоря, я толком и забыла об Академии и всем, что с ней было связано, не смотря на то, что визит Сандайме едва ли не являлся мне в кошмарах. Мысли о мести маленьким говнюкам вытеснили из головы всё остальное, казавшееся совершенно неважным на фоне моего внутреннего борца за справедливость.       Осознавая, что в абсолютном меньшинстве, я, очевидно, и носа из дома не показывала. Я не в состоянии сделать им ничего. И это злило, до чертиков злило, заставляя плакать от страха и ненависти.       Я плохо помню, много ли я плакала, будучи ребёнком семи-восьми лет, каковой была Наруто, но в старшем возрасте слëзы были обыденны для меня, как и походы к врачу: слишком часто, что раздражало. Обладая хреновым имунитетом, не способным выдержать даже малейшую непогоду или вирус, я была частым гостем в поликлинике, постоянно испытывая недомогания, на что моя врачиня только смеялась. Мы были знакомы много лет, с тех пор как меня ребёнком перевели в ту поликлинику, и даже спустя десяток лет там ничего не изменилось: те же медсестры, ласково зовущие меня по отчеству, те же вахтёрши, приглашающие на чай, и те же расписания, которые всегда не верны. Это было единственной обыденностью, которую я любила. Даже неприятный вид больничных плиточных стен и стерильный запах, раздражающий ноздри.       Было странно не обращаться к медикам с такими травмами. Я-раньше не только бы обратилась в травм-пункт, пошла бы в полицию, но я-сейчас не имела понятия, что это может дать. Насколько вероятно, что мне помогут, а не вышвырнут с насмешливо-злыми рожами? Я не хочу проверять терпение местных властителей порядка.       Но и молча зализывать раны, ожидая следующего избиения, я не хочу.       Меня напрягало отражение в зеркале много больше обычного: жёлтые синяки, покрывающие живот, бока, руки и ноги, тонкую розовую кожу в виде небольших и крупнее порезов на левой руке, крохотные линии раздражающих корочек на спине, полу-прикрытый правый глаз из-за припухлости жёлтой гематомы. Лучше худшего, и то, чего не может быть на второй день после травмы.       Со своей кошачьей грацией и большой внимательностью, я чуть ли не каждый день ударялась об один и тот же угол стола, врезалась в косяки и людей в частности, неоднократно сносила и ломала горшки в кабинете биологии, за что постоянно приносила новые, встречалась с мячом на физ-ре и множество глупых и болючих ситуации, приводящих к синякам и порезам. В один день, я трижды упала на льду, пока гуляла в подругой, причем два из них на одном и том же месте. Я была знатоком синяков и мазей от них. И я уверена, что к состоянию "уродливого желтка" они приходили отнюдь не в первые дни.       Но более всего меня напрягала рука, о которую со вкусом разбили и вбивали бутылку. Жуткая боль и собственные крики набатом били в голове, стоило на секунду прикрыть глаза и увидеть разодранную кожу и блеск стекла во влажной плоти, почувствовать твёрдость асфальтированной дороги под щекой и стекающие по лицу слëзы. Кожа под бинтом была цела, тонкая новая, но целая. Никто бы не поверил, скажи я, что позавчера она была раскромсана в мясо. Это было сюрреалистично. Но это было так.       Периодически, меня настигала мысль, что стоит сходить в Уме, спросить, узнать, возможно ли, что я действительно окончательно не в себе. Но, отчего-то, видеть её, живую и настоящую, не хотелось.       Чтобы найти дом, пришлось несколько часов шастать по ночным улицам, пытаясь заметить что-то знакомое. Этим что-то стал букинистический магазин, заметный из окна комнаты в доме. Витрина показывала неверящее детское лицо, рядом с которым красовалась наклейка "Семьдесят один год процветания Конохагакуре".       Мне не нравились зеркала. Я глупо ожидала, что скоро отражение изменится, позволит мне снова всмотреться в мутно-зеленые глаза, бледную кожу со светлыми веснушками, бесцветные брови и крашеные волосы. Ничего не менялось.       Стоило нахмурить брови, веко начинало болеть, заставив тихо ойкать в будничную суматоху деревни. Солнце снова начало припекать, стоило редкому дождю пройти, и люди продолжали праздновать, с разной степенью похмелья вываливаясь из домов. Закрывая глаза на то что уже три дня, вставать с постели не хотелось, но чтобы взять учебник, нужно было по крайней мере доползти до комода у противоположной стены.       С раздражением и болью, заставив себя встать, я с опозданием вспомнила об учебнике по географии. Который был в рюкзаке, которого у меня уже нет. Я не помнила, что ещё там должно было быть, но точно знала: деньги. Мало конечно, я взяла с собой всего двадцать золотых монеток, логично предположив, что много мне не понадобиться, а раз золотые то весят не мало, но я абсолютно не имею понятия о местной валюте и каков её курс, сколько можно купить и чего на одну такую. Возможно, эти двадцать монеток уже целое состояние, черт разберёт.       Злость, не покидающая меня казалось уже вечность, разгоралась всё сильнее.       Выхватив из стопки другой учебник, я, ловя солнечные зайчики из зеркала, прошлëпала на кухню. Уже привычно распахнула дверь на балкон, поставила чайник и проверила состояние еды в холодильнике - неутешительное. Не смотря на то, что ела я за троих, количество еды менялось очень медленно. Что-то надо было оперативно съесть, дабы не пропало, но желание готовить что-либо не было.       Раздражённо захлопнув холодильник, я бессовестно достала лапшу быстрого приготовления из запаса Наруто. На некоторые вещи можно закрыть глаза, особенно если они покупались не за твой счёт.       Учебник оказался Тактикой боя, первой частью. Похлюпывая острой лапшой, я невольно увлеклась повествованием. Книга совсем не напоминала учебник Географии, написанный очень четким и сухим языком, и не была наполнена легендами и художественными вставками, как История Ниндзя. С самого начала, она больше напоминала мемуары нежели учебный материал, несмотря на явный уклон в описания работы в поле. Начало было самым лёгким, разъяснения различия между ближним боем, средним и дальним, далее шло уже более глубокое изучение каждого случая, разделяя книгу на четыре части. Она не была бы особенно длинной, но в ней было гигантское количество картинок, что делало её громоздкой.       Увлекшись, я, так и просидев всё время за столом, снова не заметила как день подошёл к концу. Ещё не вечерело, но солнце осветило кухню оранжевым светом, клонясь к не ровному ряду крыш.       Тоска перестала меня грызть, я мало думала о доме, занятая книгами, а затем злостью. Но в какие-то моменты всё равно пробиралась в подкорки мозга, изъедая его мыслями о родных. Странно было думать, что со мной, в отличие от того, чем были заняты они. Я отлично представляла их будни, продолжающиеся так, будто меня и не существовало никогда. Я надеялась, что они живут не думая, что я существовала когда-то и не испытывают того же отчаяния, что и я.       Что бы я не говорила, я ничего в мире не любила так же сильно, как наш маленький мирок, в нашей маленькой квартире.       Упëршись лбом в стол, я чувствовала давящий комок в груди и горле. Я не чувствовала это место своим домом, я не чувствовала себя на своём месте, но почему-то должна терпеть боль этого существования, почему-то должна была справиться с тем, что не имело ко мне настоящей никакого отношения. Злость, так долго сдерживаемая, вылилась за край.       Тактика боя полетела в сторону со стола. Давно остывший стаканчик от лапшы, наполненный бульоном, опрокинулся на пол, порождая жёлто-красную лужу рядом, когда стол неожиданно легко поддался и опрокинулся. Громкий стук падения, словно заставил всё вокруг замолкнуть, звенящая тишина наполнила голову. Но злость не стихала.       Сжав ладони в кулаки, я, сдерживая желание всё разгромить, вышла из кухни, а затем и из квартиры. Пролёт сменялся за пролётом, местами я перепрыгивала через все ступени, лишь бы быстрее оказаться дальше от этой грëбанной квартиры. От чего я была так зла на неё, я не понимала. Казалось, если я буду бежать от квартирки достаточно долго, то доберусь до своего настоящего дома.       Улица встретила меня внезапно отринувшим от распахнувшейся двери человеком, перед которым я не остановилась, продолжая бежать. Камешки под сандалиями раздражающе залетали в дырки, люди сами собой растекались перед глазами, конца улицы не было видно. Она словно змея извивалась, отращивая новые головы в разные стороны, но они не были мне нужны. Я не знала, что мне нужно.       Бежать. Только бежать.       Дыхание сбивалось, всё изнутри горело, болели внезапно давшие о себе знать гематомы. Солнце догорело. Улица закончилась, являя передо мной неплотную стену из деревьев.       Тяжело дыша и прижимая к боку ладонь, я пролезла сквозь кусты, невольно задевая синяки. Ветки будто и не заканчивались, в голове билась мысли, что стоит развернуться и идти обратно, что здесь может быть что угодно. Но эти мысли словно напротив подгоняли делать шаг за шагом сквозь бьющие ветки. Небольшой кусок земли, укрытый зеленью травы, появился слишком неожиданно. Падение на землю было ожидаемо. Где-то далеко над головой высились вековые деревья, перекрывая темнеющий небосвод; земля холодила живот сквозь тонкую ткань футболки. Сердце билось где-то в голове и в груди одновременно, но это чувство не было плохим.       Тонкие полоски травинок до одури приятно пахли, щекотая нос и ладони. Шелест листьев перекрывал все звуки извне, гармонируя с тяжёлым дыханием. Боль наполняла каждый сантиметр кожи, но она не казалась плохой, она будто грела кожу изнутри. Я чувствовала себя комком жара в прохладе леса. Перевернувшись на спину и поморщившись от ощущений, я всмотрелась в едва видное небо. Оно было странного смешанного оттенка, что-то между фиолетово-синим и красным, из-за светящихся облаков.       Такое сочетание цветов, в купе с тёмной зеленью леса, казалось аляпистым, но таким живым и настоящим, как ничто другое в этом мире.       Хотелось забыться здесь, не зная, что может быть за стеной из деревьев, чувствовать землю и ветер, и дышать, словно впервые, полной грудью. Я боюсь, так боюсь, их всех. Кажется, что каждый может причинить мне физическую боль. Я так боюсь боли.