***
Запах травы прямо у самого носа, но не тот, что наполнял воздух после стрижки газона в городе. Тот напоминал какую-то боль, будто трава страдала каждый раз, когда её срезали. Этот был совсем другим, свежим и мягким, наполненным странной живостью. Просыпаясь каждый день в сухой и запертой квартире, я сразу чувствовала, что я не дома, чувствовала тревогу снова и снова, словно действительно всё ещё верю, но здесь, открывая глаза и видя перед собой высокую траву с яркими пятнами цветов, проблесками тёмной коры деревьев и этим свежим запахом, я совсем не боялась. Я не надеялась, что я где-то дома, нет, мне будто бы стало всё равно, ненадолго, но плевать на всё. Я почти свободна. Одежда пропиталась влагой на одном боку, немного отрезвляя. Среди крон деревьев, сквозь которые вчера виднелось совсем другое небо, пробивались рассветные краски. Что-то светлое, оранжевое и голубое, с полосками желтых облаков. В городах шумно, везде и всегда, всё кипит и работает, словно в котельне, люди двигаются без конца, муравьями бегают туда-сюда, и иногда, ты просто не можешь влиться в этот поток, боясь быть раздавленным, но сзади толкают, прося побыстрее стать таким же трудягой. Но не хочется, совсем не хочется быть частью этого муравейника. Хочется сбежать, но некуда. В лесах тоже шумно, другим шумом, не людей — деревьев. Они тоже живут свою жизнь, только она значительно длиннее и спокойнее. Не понятно, сколько времени должно быть и не хочется знать — ощущение, будто всё сразу собьется. Сжав траву в ладони, на секунду всё же смутившись её размера, чувствуя как сок чуть выступает, будто пот, оставляя въедливый запах и пятна, которые никогда не оттирались от штанов в детстве. Я в детстве сейчас, давно пройдя сквозь него, страдая по нему, по этой свободе, беспечности, защищенности, мультиках вместо кофе и новостей с утра, манки вместо куска хлеба на завтрак, разноцветным колготкам и хвостикам, домашке вместо документов в поликлиники из-за сотен тысяч проблем со здоровьем, леденцами-петушками вместо пачки горьких сигарет. Здесь детство совершенно другое, здесь его у меня будто и нет. Заранее готовить самой себе, заранее прибираться самой, заранее отвечать за себя, самой думать как составить день, что и когда следует делать — это всё так неправильно. Лоб нещадно чесался из-за влажной прядки спадающей на него. Заснула я еще вечером и роса только-только начала оседать на траве, впрочем мои волосы тоже вполне себе трава, учитывая то, насколько они плотные для кудрей. Назвать их кудрями сложно, но иначе я описать это не могу — волосы топорышились и вились, при этом будучи не особо пористыми. Приподнявшись на локтях, я наконец убрала её со лба резким движением, замечая краем глаза какое-то движение. Большую часть моей жизни, моё зрение оставляло желать лучшего, и становилось лишь хуже. Впервые в жизни видеть мир чётким без очков в целом было удивительно, а видеть мелкие детали вроде царапинок на столе или крохотных капель воды на растениях утром — чудо. Небольшое насекомое на травинке сидело параллельно своему сидалищу, крохотное и белое было незамечено бы мной раньше — сейчас я видела даже его маленькие передние лапки. Кажется, когда-то давно я уже видела таких мелких чувачков — то ли в парке недалеко от моего старого дома, то ли в детском лагере. Не сказать, что я когда-либо боялась насекомых или напротив хорошо к ним относилась — они просто были. Сейчас, глядя на недвижущегося чувачка, я ничего не чувствовала. Может быть только немного понимания. Я не помнила откуда пришла, все стороны выглядели одинаково — только деревья, местами кусты, пара тропинок, едва-едва протоптанных, и всё. Более никаких ориентиров. Деваться некуда, поэтому оставалось только древний метод решений: — Эники-беники, ели вареники… — туда-сюда шла рука, пытаясь решить какую из трех недо-тропинок выбрать. — Вправо всегда правильно, так ведь? Вставать, как и всегда в этом мире, было легко, словно за ночь тело совсем не деревенело и действительно наполнялось энергией на день. Дома так никогда не было — силы выходили наружу с явным протестом и под действием кофеина. По ощущениям энергии столько, сколько раньше мне стоило трёх кружек кофе и пары — крепкого чая с сахаром. Не знаю, как к этому относится, вдруг я сдохну от кофе здесь. Набрав полную грудь воздуха и выпустив его с первым шагом, широким для меня, но небольшим для взрослого, я пошла по правой тропинке, сразу же почувствовав, как ветки оставляю светлые тонкие полоски на коже. Нужно найти какой-нибудь источник воды, желательно никем не зассанный, иначе я просто умру от обезвоживания. Я не часто раньше бывала в лесах. Честно говоря — почти никогда; бывало проездом в семейных поездках останавливались в хвойном лесу, с шишками под ногами, опавшими иголками — словно полотном укрывающими землю, высокими сосновыми кронами и запахом смолы, или в городском лесу, с высоченными берёзами и редкими соснами, но почему-то в лиственных лесах я была едва ли раз. В городе чаще встречались именно лиственные деревья, однако они были намеренно высажены, в отличие от дикоростуших местных растений. Здесь я не видела знакомых мне сосен и берез, да даже яблонь, которые я плохо знала. Все деревья здесь — незнакомые, оттого и непонятно, как ориентироваться. Но в этом есть своё наслаждение — не знать где ты, видеть что-то абсолютно неизвестное доселе и изучать это, даже если самым примитивным способом — просто наблюдать. Не помню где и когда, я читала о наблюдении, как способе изучения, и не помню, о чем там говорилось, что-то о разных способах изучения, о знаниях и их передаче, о самом первой и легком способе — просто смотреть и запоминать, передавать и закреплять, и снова смотреть. Слоистая, с прожилками между отдельными грубыми островками, засохшая кора на стволах непривычно гигантских деревьев, какие я видела лишь на картинках о диких южно-американских джунлях, где-нибудь в Бразилии, куда я мечтала съездить в детстве, ещё не зная, насколько тяжело и дорого покинуть страну, к которой ты привязан с рождения, не имея особого права выбора на протяжении всей жизни, словно заключенный. Я не видела никакого иного мира, кроме того, что был за моим окном. Самое обидное, что в этом мире, таком живописном и ярком, где долг ценнее жизни, ситуация абсолютно такая же. Чуть выдохнув, я шла, оглядываясь: куст, будто придавленный невидимым камнем с одной стороны, фиолетовые цветы, похожие на ромашки, глубокое дупло, засохший дубик, обвалившийся пополам и прочее, прочее, прочее. Маленькие опознавательные знаки. Казалось, картинка совсем не менялась, одни и те же непонятные деревья, кусты и цветы, разве что мёртвые помогали разобраться что к чему. Я никогда не была на охоте, честно говоря, я мало чего понимаю в лесах, но я читала в своё время, и читала очень важную и значительную литературу. «Голодные игры» — вот она библия выживания. Где есть животные, там есть вода; где есть склон, есть стекающая с него вода; где есть грязь, там, очевидно, тоже есть вода.***
Никто не хочет в свой единственный жалкий выходной, выскребанный из рук руководства, сохраняющего веру в обязанность ниндзя каждую свою минуту посвящать долгу шиноби, тратить на бесполезные поиски никудышного ученика. Но Умино Ирука знал, на что шёл, когда принял решение стать учителем — ему предстояло отдать всего себя неугомонным глупым созданиям, чтобы те не убились при первой возможности и обрели толику мозгов и здравого смысла. Что значило — просрать выходной, причём не первый. На прошлой неделе ему пришлось навестить гражданских родителей ученика, не менее гражданского до мозга костей, чтобы в сотый раз обговорить всё возможные последствия обучения в Академии, насколько это опасно, насколько сильно перестраивается сознание человека и к чему это может привести. Вы посылаете его на верную смерть, вы уверены? Да, конечно, ты, глупый ниндзя, думаешь мой мальчик хуже кого-то вроде тебя? И так из раза в раз. Этот год — сплошная мука: Ируку назначили дежурным классов на первый семестр, и да, он не знал, на что подписывался, с первого по третий, и ладно бы, но новички этого года — восемьдесят процентов гражданских. В сравнении, на его самом первом классе, ныне являющимся вторым, всё было поровну, число клановых, даже если из мелких кланов без особых отличительных знаков, но родов шиноби, превышало. Самым большим кошмаром были сироты, которых отдавали в Академию без согласия — просто автоматически зачисляли, иначе они не получали бы никакого образования. Они делятся на две группы — те, кто яро хочет стать ниндзя и делать дела, и те, которые не видят в этом и малейшего смысла. К сожалению, и те, и другие крайне сложны. Умино и рад бы их понять, вот только он не знает разницы между не иметь изначально и потерять. Эти дети потеряли всё в младенчестве. Наруто Узумаки была и оставалась нонсенсом. Она пышала энергией, весельем и неусидчивостью, уверяла всех, в том, какая она сильная, улыбалась так широко, что глядя на неё болели щеки. Глядя на неё, в прочем, болели далеко не только щеки — болело всё естество, его жгло красно-желтым огнём, охватившим деревню, озарившим ночь десятого октября, и чем громче она кричала, чем чаще она смеялась, тем сильнее расковыривались казалось зажившие раны. И они гнили, гнили, гнили, сколько бы раз Сандайме-сама не просил о милосердии к ней, сколько не затыкал гневные речи Ируки простыми словами — она всего лишь ребёнок. Да, она просто ребёнок, такой же, как и все, — уверял себя Умино, ожидая желтую макушку на церемонии начала учебного года. И корил себя за облегчение, когда не обнаружил. Но Хокаге это не устраивало и теперь он стоит и проебывает свой выходной на поиски ребёнка, который не хочет, чтобы его нашли. В этом была странность — Наруто Узумаки резко сменила курс с «стать сильным шиноби» на «а на кой черт оно мне?» за двухнедельные каникулы. Умино надеялся разобраться со всей этой драмой вечером субботы, после завершения всех важных документов по итогу двух недель учебы, чтобы ещё через две месячный отчет дежурного был четким и не замыленным, и даже был близок — стоял у самого входа в светлую четырёхэтажку, времён начала правления Сандайме, когда его, уставшего и злого, грубо толкнули дверью, снося на дорогу. Он толком и не понял, что его снесло и уже хотел взорваться криком, как истинный учитель непоседливых гуманоидов, но заставил себя глубоко вздохнуть и подняться, с неловкой улыбкой кивая на заверения мимо проходящих дам среднего возраста. Дверь ему всё-таки открыли, в конце концов, хоть это и не было проявлением уважения к сенсею. Удивительно, но дом не был в плачевном состоянии, напротив, по сравнению с некоторыми общежитиями джонинов был очень даже хорош — разве что свет неравномерно мигал и местами стены были покрыты заплатками. Четывёртый этаж был последним, но лестница вела дальше, и нужного номера Ирука не наблюдал, так что он просто поднялся выше, желая проверить, не там ли необходимая квартира. Такие планировки были не редкостью для тридцати-трицати пяти летних домов. Единственная на этаже дверь была распахнута настежь. С присущей всем ниндзя параноей, Ирука медленно и почти бесшумно, благодаря размякшим кожаным сандалям, повидавшим и горячие пески Ветра, и солёные воды страны Волн, прошёл вдоль стены стараясь полностью обратится в слух и те малые кусочки сенсорики, доставшиеся ему от отца. В квартире было пусто. Чувствуя себя вторженцем, Умино вошёл в короткий коридор, на стене которого чуть ещё блестел закат, прошёл впёред, быстро оглядывая небольшой беспорядок в комнате, незаправленную постель, яркое-зелёное пятно папоротника, не менее яркое — оранжевой кофты. В воздухе висел запах острой лапши — Умино знал её, как никто другой, она продавалась в круглосуточных магазинчиках одного богатого мужичка из страны Железа, с которым он имел честь пересечься на генинской миссии. Синго-сан, вроде бы, или что-то к этому близкое, обладал весёлым характером, да только был отвратительно меркантильным, потому магазины и были круглосуточными. В кухне явно произошло что-то, что Ирука не застал — стаканчик от той самой лапши трупом лежал на полу, возле него расплылся красно-желтый бульон, рядом валялся крупный том Тактики боя, который ученики отказывались носить на уроки из-за громоздкости. Завершили картину опрокинутые явно со злости стол со стулом. Ирука очень не хотел с тим разбираться, но кто он такой чтобы решать?