Лаборантка

— Чтобы я больше тебя никогда не видел! — я рявкнул на Дану, не узнавая собственного стеклянного голоса. Правдоподобно злого, ненавидящего. Грудь сдавило от безобразного сожаления. Я хотел бы кричать обратное… Вот и подошло к концу всё то светлое и хорошее, что теплилось между нами. На губах ещё чувствовалось ее присутствие. Доводить идею до конца было щемяще страшно. Она так быстро, так единственно верно промелькнула, что я и не успел вообразить масштабы боли, застывшей теперь в непонимающих, наполненных слезами глазах. Я рассматривал их каждую ночь, даже не представляя, что увижу когда-то в их отражении любовь по соседству с непоправимо утраченной надеждой. У лаборантки была надежда, как и у меня… На что-то серьёзное. Только бы Дана меня не прощала, не искала встречи… Я безрассудно надеялся, что оказался достаточно убедителен в своей ненависти. И повод подвернулся так вовремя, что я чуть не рухнул на колени в благодарности к Всевышнему. Дана умная девушка, всё поняла… Но наивная, слишком честная. Надежда только на то, что у неё не останется вопросов, и эта история с её трудоустройством и увольнением теперь выглядит законченно, хоть и болезненно горько. Девушка выскочила в коридор, схватила из каморки верхнюю одежду и побежала к выходу. Я пристально наблюдал, выглянув со склада: из кармана её синего смятого в руках пальто со звоном выпали ключи от лаборатории, словно в подтверждение правильности моего решения. Пока входная металлическая дверь с душещипательным скрежетом захлопнулась за всхлипывающей девушкой, я, с дрожью выдохнув ей вслед, наклонился за связкой и подобрал её. На несколько секунд головокружение оказалось сильнее обострившейся сосредоточенности, и я смятенно закрыл лицо рукой. Лоб невольно сморщился от странного кислого отрезвления. Не верилось, что всё кончено. Злоба на себя вот-вот готова была выплеснуться через края истерзанного терпения — я начинал осознавать, что при самых благополучных для Даны событиях, о которых я собирался позаботиться, мы больше никогда не увидимся. И от этого тело выжигало неутешимым горем. Тут же и страх упустить что-то из виду одолевал моё только что шокированное, отстукивающее сердце. Всё, что происходило прежде — до фатального сообщения, пришедшего на телефон — всё потеряло смысл перед надвигающейся расплатой, но будет волновать мои воспоминания всегда. Я растерянно поднялся, потирая горячее лицо, направился обратно, к реагентам. Времени было слишком мало, чтобы тратить его на сопливые чувства. Впереди ещё пара десятков лет в заключении… Вздохнул тяжело, полной, ноющей грудью — и вдруг каждая секунда словно вместила в себя по минуте. В дико обостренной, впечатляющей плавностью осознанности, я открутил крышку от канистры со спиртом. Опустил в него ключи и, протерев их краем свитера, несколько раз посжимал в своих ладонях. Присвоил себе. Не знаю, зачем… Все отпечатки Даны, что остались на протяжении ее работы здесь, было невозможно стереть. Но вдруг бы это хоть немного её обезопасило… Телефон, так и оставшийся на столе, беззвучно, но нервно разрывался от звонков Максима. Я осторожно взял мобильник и принял вызов. С того конца послышалась отчаянная суета. — Забирай документы и вали из лаборатории! Слышишь? — на фоне его безысходно орущего голоса донеслись звуки шин, рассекающих мокрый асфальт. Я уже знал, что в лабораторию едет полиция. Прочитал краем взгляда во время нашего последнего с Даной поцелуя. Максим переживал, вдруг Алёна Борисовна написала только ему… — Ты сам где? — истерики Максима я не разделял. Голос зазвучал медленно и обезличено. Почему-то наступило смиренное желание сделать то, что ещё возможно в моих силах. И это был не побег. — Я уже подходил к лабе, но она написала… Скажи, что ты в кабинете! Скажи мне! И клади трубку! — в этот момент я хлопнул дверью склада и грузно зашагал в сторону лабораторий. В телефоне послышались чавкающие звуки, хруст встречного ветра и тяжёлое дыхание. Максим бежал. От самого себя бежал. — Удали все звонки и сообщения! И выйди незаметно! Чтобы она не увидела! — Удалю. Заберу документы по возможности… — я попытался ровно выдохнуть. — Паскуда! — он не то не сдержал обиды, не то боролся с щиплющим воздухом. Я ошарашено отшатнулся от хрипящего телефона. — Ты паскуда, Антон! Что значит «по возможности»? Ноут и папка! И быстрее уматывай! Ноут и папка… Я не мог думать о чем-то, кроме удачно провернутого плана с Даной Евгеньевной. Ей было предназначено оставаться здесь одной, но Максим ещё не догадывался, как я распорядился своим директорским положением... В запасе было минут десять, и выбор уже оказался сделан. Мне не пришлось метаться между другом и лаборанткой — если останется хотя бы секунда выбежать отсюда с документами, в которых фигурировала и его фамилия тоже, я потрачу её на шаг в сторону спасения Максима. Но прежде… Я сбросил утомляющий меня звонок, вошёл в её лабораторию и приблизился к рабочим тумбам, решительно об них облокотившись. Принялся хаотично щупать столешницы и посуду — страх дал о себе знать, руки задрожали. Но я предпочитал не останавливаться. Пока залазил в ящики с пипетками и насадками, поймал свой взгляд на бурлящих включённых установках: их уже не промыть… Но ведь вещество летучее. Не долго думая, я перекрыл кран и нервно толкнул подставку в сторону другой. Хрупкие холодильники вместе с нагроможденными стекляшками полетели вниз, облегчая мои душевные муки громким дребезгом. Я вознадеялся, что токсикант выветрится к приезду полиции. Для верности раскрыл оконные створки. Теперь здесь были не только ее отпечатки… Пока я устраивал погром, усердно уничтожая наш с Максимом план, подозрительная мысль крутилась на фоне стеклянного хруста под подошвой — я не мог понять, зачем Алёна Борисовна предупредила нас о звонке в полицию… Разве преступникам, которых жаждут наказать, дают шанс на побег? В моей лаборатории никогда не было жесткого рабочего графика. Максим и Алёна, бывало, задерживались, на сколько им вздумается, но сегодня я почему-то предчувствовал… Словно знал, что девушка направилась в полицию. И теперь она сама об этом сообщила... Для чего?.. С рабочей зоной Даны Евгеньевны было покончено, осталось найти синтезированные пробы. В лаборатории был только один шкаф, и я, убеждаясь в этом, осмотрелся вокруг, затем кинулся к белым створкам. Непослушно тревожный взгляд замельтешил по полупустым полкам: банки с реагентами, бутыли, перчатки, респиратор, книжки... Где колбы? Мне было известно, что они хранились именно здесь. Я тяжко сглотнул. Теперь страх ничего не сдерживало, пол будто начал уходить из-под ног. Меня спасало эти минуты лишь то, что я уверенно знал, как поступить. Но проб не было... Дана Евгеньевна всё ответственно хранила и послушно прятала от посторонних глаз… И, получается, от моих отпечатков, тоже… А что если Алёна забрала себе доказательства? Вчера вечером, перед уходом… Но лаборатория ведь была закрыта на ключ. Рука потеряно скользнула по створке вниз, я на мгновение разочаровался в своей задумке. Может, Максим, забрал колбы в свою лабораторию… Нет, он бы ни за что так не поступил. Это было слишком опасно. Он и с той, что хитростью выкрал у Даны, стёр отпечатки и вернул… Я ещё раз внимательно осмотрел содержимое шкафа, раздвигая бутыли. Колбы должны быть где-то здесь! Но их не было. Хлопнув дверцами, я кинулся обратно, к рабочему столу, слушая, как прозвенели от соударения бутылки, принялся открывать каждую тумбу. Ничего, кроме пыли. Может, Дана вообще не знала, что здесь есть встроенные ящики. Я продолжал потрошить их, задерживая дыхание от охватившей меня истеричной надежды всё сильнее, когда на один ящик оставалось меньше. И вот они все оказались вскрыты… Ничего. Наступая на похрустывающее стекло, разлетевшееся по полу, я бросился в сторону коридора. Неужели Максим умудрился перенести колбы… Я готов был поверить скорее в то, что Алёна стащила ключи и попала внутрь, чем в то, что друг решил хранить дрянь в общем шкафу. Но надежда на этот идиотский ход оставалась. Я страшился, но до конца ещё не верил, что могу попасться в лапы полиции… Успею избавиться от улик. Выскочив в коридор, я тут же распахнул дверь в лабораторию Максима и Алёны. Лампы были выключены, начищенные стальные поверхности коварно блестели в освещении, врывающегося из-за двери. Это помещение было обжито: стеллажи ломились от реагентов, в закрытых шкафах прятались чувствительные даже к искусственному свету жидкости. На мойке горы высыхающего стекла, а на тумбах — уже залязганные, тысячу раз использованные холодильники. Я не сдержал безысходного вздоха. Бывал бы я здесь чаще, может, и знал, какой заведён порядок. Где искать колбы… Я принялся заглядывать во все шкафы без разбора. Но неподписанных конических емкостей с прозрачной жидкостью, заткнутых пробками, не находил. — Говно! Задрав рукав свитера, я проследил за секундной стрелкой на часах. Жадное глубокое дыхание, словно испаряющийся, кипящий слой жидкости, становилось всё интенсивнее — я будто желал таким образом исчезнуть из этого мира. В запасе оставалось пару минут или ни одной, но пока я ещё находился на свободе — искал пробы. Шерстил бутыли, перебирал склянки. В какой-то момент отчаялся, вывернув на изнанку целую полку. На пол полетели крышки, банки и сыпучие порошки… Я тут же всё бросил и вбежал в соседнюю лабораторию. Колбы не могли находиться у Алёны на виду! Их там не было! Но и у Даны тоже… Неужели Алёна их выкрала… Я в ужасе опешил, остановившись на полпути к шкафу. Не могла же она забрать улики, но предупредить меня и Максима про обыск… Это была бы полная несуразица. «Мы, наверное, не близки с тобой совсем, но поверь - я не желаю тебе зла». Меня любимого и Максима, которого девушка не переносила, она предупредила… Но телефон Даны, я помню, точно оставался беззвучен. Алёна хотела подставить лаборантку?.. От этой мысли я чуть не задохнулся и принялся судорожно перебирать всё, что попадалось в руки, уже не отдавая отчёт в происходящем. Не может быть, чтобы Алёна Борисовна была настолько бездушной стервой… Я не мог так ошибиться, позволить обвести себя вокруг ее женского острого пальчика… Ничего у неё не выйдет! Но когда раздался пронзительный дрожащий стук во входную дверь, и до меня до летело глухое суровое предупреждение, я лишь трусливо сжался. Сердце приостановило ритм, чтобы на секунду запомнить себя по эту сторону от нашедшей меня расплаты. — Откройте! Полиция... Как бы я не готовился, было невыносимо страшно и жаль. Жаль, что я не смог по-другому. Не смог уберечь Дану Евгеньевну от собственных безрассудных идей. Холод охватил ступни и пальцы, кожа на руках побелела. Под настойчивый стук, от которого содрогались стены, я осторожно направился к двери, выверяя каждый свой шаг по привычно холодному темному коридору, остановился у дребезжащего куска металла, за которым меня ждали. Я уложил ладонь на потертый замок. Страшно… Щелчок. Синие острые фуражки, унизительный обыск и компрометирующие вопросы. Собаки обнюхивают ящики, а молодой оперуполномоченный кривовато улыбается и косится в мою сторону, надрывно потроша документы. Стекло хрустит под массивными ботинками, а чужие мужские голоса заполоняют лаборатории, где царил прежде свой порядок. Мой порядок. — Кулибин Антон Владимирович, вы подозреваетесь в совершении уголовного преступления по статье 228 «Незаконное производство и сбыт наркотических средств, психотропных веществ и их аналогов». Где ваши подельники?