Дом и родина

— Кэйа, а какая у тебя настоящая... родная фамилия? Они сидят на полу и играют в солдатиков в комнате Дилюка, придумывают имена фигуркам, которые падут в бою посреди нарисованной карты. Генерала, зажатого в маленьких пальцах Дилюка, зовут Густав Штейнберг. Имя Дилюк взял из одной сказки про рыцарей, фамилию — из другой. Кэйа прижимает к груди фигурку своего безымянного офицера. Дурацкая это затея, имена придумывать. У него бы вся армия ходила без имени и фамилии, как в родной Каэнри'ах, где жизнь ничего не стоила, заменялась искусственными созданиями кхемии, но Дилюк настаивал и на имени, и на фамилии. Сначала для солдатиков, теперь для Кэйи. — Я тебя обидел? Извини меня, — говорит Дилюк, когда ему долго не отвечают. Он теребит край своих шорт. — Нет-нет, — Кэйа натягивает улыбку, которая совершенно точно убедит Дилюка, что на него не обижаются. — Просто я не помню свою фамилию. Альберих из династии Затмения. Упоминания о ней нет ни в одной книге из домашней библиотеки Рагнвиндров. Наверное, как и во всех остальных книгах Мондштадта, а может быть, Тейвата. Исчезли бесследно. — Кэйа, разве можно забыть свою фамилию?! — Она слишком сложная, в детстве я никогда не мог её выговорить. А потом и вовсе забыл. Не хочу помнить. — Он бросает фигурку солдатика на карту. — Теперь я ношу твою фамилию, да? Дилюк слегка улыбается и подбирает его фигурку. Кэйа не против, если он захочет прибрать этого безродного офицера в свое войско. Генерал Густав Штейнберг возьмет на себя командование и приведет их к победе, потому что выигрывать схватки мог лишь сын короля Кэйа Альберих, но никак не Кэйа Рагнвиндр, приемный сын господина Крепуса. Чужие правила в чужом доме, который должен стать ему родным. По праву первого хода Кэйа бросает кубик на карту, где изображены зелёные холмы, леса и поля, которых никогда не знала его родина. *** — Я мог бы стать слугой в вашем доме, — говорит Кэйа, сглотнув ком в горле, — но твой отец решил усыновить меня. Почему так? Он давно хотел узнать, в чем причина, но это не тот вопрос, который стоит задавать Дилюку перед сном. Тот просто зашел поболтать у Кэйи на кровати и пожелать спокойной ночи, а не выслушивать его неуместные сомнения. Впрочем, сам виноват: первым начал рассказывать, как он рад, что Кэйа теперь живет с ними. Кэйа не вполне понимал, чему Дилюк радуется, и сам обрадоваться не мог. Спать и то боялся. По ночам ему до сих пор снилось, как отец возвращается за ним и отводит домой, как подданные приветствуют их у замка, как гвардейцы сопровождают их до тронного зала, и по такому случаю придворные пируют вместе с Кэйей и отцом. А иногда снилось, как отец возвращается лишь за тем, чтобы снова его бросить. — Я сказал, что неправильно будет оставить тебя в слугах, и папа тоже так посчитал, — отвечает Дилюк без раздумий. Свет от лампы так очерчивает лицо, что его наивные глаза кажутся ещё больше, чем есть. Цвет у них чересчур теплый. — Какой из тебя слуга? Ты просто попал в беду, а мы тебе помогли. Ты не должен нам прислуживать только из-за этого. Нечестно было бы так поступить. — Нечестно, значит, — Кэйа сжимает ткань своих пижамных штанов. — Но я ведь тоже поступаю с Вами нечестно, нагло пользуюсь Вашим гостеприимством, я... — Ты не сделал ничего плохого, Кэйа! Если... нет, когда твой отец вернется за тобой, ты всё равно останешься моим другом! Папа за тем и предложил усыновить тебя, чтобы никто не смог прийти и забрать тебя в приют! Живи у нас столько, сколько захочешь. Дилюк разбушевался, услышав от него такие слова, замахал руками, и как-то неловко замер, выставив их вперед. Наверное, хотел приобнять Кэйю в подтверждение своих слов, но не знал, можно ли. Нельзя, но Кэйа заставил себя податься вперед. Когда его обнимали в последний раз? Горничные в поместье не трогали его, лишь мягко касались плеч, когда хотели приободрить или утешить. Кажется, даже отец не обнял тогда его на прощание. Кэйа уже не помнит. В тот момент он пытался понять, что происходит, и что ему теперь делать, если папа уходит куда-то далеко и запрещает идти за ним под страхом наказания. Объятие Дилюка — очень хрупкое, неуверенное, но жаркое. Кэйа похлопывает его по спине, чтобы убедить: всё в порядке, он не против, он рад слышать, что от него не откажутся. — Спасибо тебе, Дилюк. Ты очень добрый. Папа учил не давать обещаний, которые не можешь исполнить. Поэтому Кэйа не обещает в ответ, что Дилюк останется его другом, несмотря ни на что. *** — Это парные мечи, выкованные из сумерской стали, — господин Крепус по очереди вытаскивает их из ножен с нежностью, какую испытывают только к семейным реликвиям. — Они принадлежали моему деду и его брату. Свет каминного очага ползет по столику, и в его лучах сверкает сталь. Крепус оглаживает расписную рукоять одного из мечей. Дилюк чуть не подскакивает с дивана, хочет рассмотреть мечи поближе, но Кэйа хватает его за руку. «Вы уже не маленькие, чтобы проявлять такое нетерпение» — вот, что скажет им Крепус, если они прервут его речь. Вообще-то, Кэйа мог бы просто одернуть Дилюка за рукав, а не сжимать запястье. Крепус едва ли подозревает, что может значить такой жест, но не стоит давать ему подсказки. Дилюк всё только усугубляет. В ответ он хватает обе руки Кэйи и продолжает внимательно слушать отца. — У меня брата нет, как Вы знаете, — говорит Крепус, расхаживая по гостиной с мечом, — но вы есть друг у друга, мальчики. Вы рядом несмотря ни на что... когда сегодня я наблюдал за вами на рыцарском турнире, то не мог нарадоваться. Кэйа, получить серебро на таком крупном событии, да ещё в шестнадцать лет — задача не из простых, и ты отлично справился. А ты, Дилюк, золотом ещё раз доказал, что заслуженно носишь звание капитана кавалерии. Уставившись в пол, Дилюк смущенно кивает, и только Кэйа видит, как он поджимает губы. Отчего-то в нем нет гордости победителя, только смирение сына, который рожден носить звания, завоевывать медали, оправдывать ожидания. — С-спасибо, отец, — говорят они хором. — Я хотел сделать это позже... но мне кажется, нет более подходящего момента, чтобы передать вам эти мечи. Подойдите. Они встают. Крепус передает Дилюку меч, который держал в руках, а второй отдает Кэйе. Под рукоятью его меча на лезвии бледно выгравирована буква «А». — По семейному преданию, Олманд и Алманд Рагнвиндры были неразлучны, как день и ночь, — продолжает Крепус, и Кэйа с Дилюком вздрагивают. Отец хорошо знал, что так поговаривали и про них. — Как-то они сражались с похитителями сокровищ. Главарь банды сказал, что отдаст награбленное, только если его сразит в поединке прославленный Олманд, причем в логове разбойников и с одним ножом в руке. Тот наотрез отказался и решил, что найдет другой способ разобраться с ними. Тем временем Алманд надел доспехи брата и вышел на бой. В ботинке он запрятал отравленный кинжал, и в самый удобный момент перерезал главарю горло. — Сразу бы так, — тихонько бормочет Кэйа и получает локтем в бок от Дилюка. Крепус делает вид, что ничего не слышал. — Потом они с братом повздорили из-за того, что Алманд ослушался Олманда не только как командира их рыцарского отряда, но и как брата, а Олманд счёл его поступок бесчестным. При этом магистр высоко оценил результаты их экспедиции, и меньше всего он желал ссоры двух его самых способных рыцарей. Тогда ради их примирения он приказал выковать парные мечи, чтобы братья никогда не забывали: они во всем едины, и если один — голова, то другой — сердце. С тех пор эти мечи передаются из поколения в поколение. — Папа, ты это уже пятый раз рассказываешь, — вставляет Дилюк с вежливой улыбкой. Кэйа знает, что подвиги рода всегда ласкают слух, и их можно слушать десятки раз, снова и снова. Из забытого детства он до сих пор помнит несколько баек о своем родном деде. Больше всего запомнилась та, где дед обезглавил на охоте трехглавую гидру. — Я к чему веду... берегите эти мечи, как бережете друг друга. Хорошо? Оба дают обещание. Они благодарят и обнимают отца, а тот хлопает их по плечам. Крепус предупреждает, что это мечи не на повседневную носку, а фамильные реликвии, и просит относиться к ним с должным уважением. Подобные реликвии достаются из антикварного хранилища лишь по праздникам и таким значимым дням, как этот, а после торжеств убираются обратно. Кэйа привык: в этом доме нет ни одной вещи, которую он мог бы назвать по-настоящему своей. Дилюк привык меньше, поэтому он дуется и просит, чтобы отец позволил им полюбоваться мечами до конца дня, попробовать их в деле. Крепус не жадничает. Получив его согласие, Дилюк хватает Кэйю за руку и говорит, что им нужно скорее испытать подарки на тренировочном поле неподалеку от поместья. Кэйа устал после турнира, но радость Дилюка заразительна, и он следует за ним. Тренировочное поле находится у опушки леса. Кэйа еле волочит к месту ноги и всё ждет, когда Дилюк вызовет его на бой, но тот никак не налюбуется мечом. — Даже немного жалко им биться... — Давай уже, — Кэйа пихает его плечом. — Сам ведь хотел. — Ха... — Дилюк убирает от рукояти ладонь и поворачивает её кверху, а потом проделывает то же самое с ладонью Кэйи. На коже видны шрамы от их клятвы братства: тоже парные. — Всё-таки славно, что эти мечи выкованы вместе. Они оба выходят на середину тренировочного поля и встают в стойки. Дилюк нападает первым, Кэйа парирует удары. Они у Дилюка медленные, но мощные; из-за этого Варка советовал ему больше упражняться с двуручным мечом. Сам Дилюк предпочитал сражаться одноручным, но как было не последовать совету самого магистра? Дерутся они скорее понарошку, опасаясь за сохранность фамильных реликвий. Мечи по ощущениям легкие и прочные, сделаны из добротной стали, и всё же отец не погладит никого из них по голове, если заметит на мечах сколы или царапины. Кэйа отшатывается назад, когда Дилюк делает последний выпад. Его лоб взмок, и дышит Дилюк тяжелее обычного — тоже выдохся после турнира, да и в стёганке жарковато. Он подходит ближе, утыкается лицом в плечо Кэйи. Меч повисает в руке и касается земли. — Ты чего? Биться устал? — Тяжело, — бормочет Дилюк ему в шею, и Кэйа знает, что он говорит не о весе меча, не об усталости из-за турнира. — Кэйа... — Мм? Дилюк напирает на него всем телом, заставляет пятиться назад, пока спина Кэйи не прислоняется к стволу дерева. Оба меча мягко падают на землю. Наверное, для Дилюка — это неслышный протест против отца среди глуши тренировочного поля, куда тот точно не заглянет. Для Кэйи это ребячество. В коллекции его семьи были мечи из лунной стали; с рукоятями, украшенными жемчужинами подземья; с ножнами, расписанными первым мастером королевства. Ценность ценности рознь. — Ты таким красивым был на турнире, — бормочет Дилюк, перебирая пальцами короткие волоски на его шее. — Хорошо, что мой поединок не шел следом, а то я не смог бы сосредоточиться. Раз в семь лет два лучших рыцаря Каэнри'ах бились насмерть. Когда Кэйа спрашивал отца, зачем это, тот отвечал, что так искореняется слабость. — Ты тоже был хорош. — Ага... Отец аж растрогался. — Ты чего? Вдруг Дилюк робко лезет целоваться, и Кэйа недовольно открывает рот. Он — тоже часть протеста, даже если он сам согласился на это. Пальцы Дилюка скользят по его бокам, давят так, что Кэйа чувствует сквозь стёганку. С ним можно не обращаться, как с реликвией. Брат, но не полнородный. Семья, но не по крови. — Давай сломаем эти мечи, — бормочет Дилюк между поцелуями. — Или закопаем в лесу. Дилюк этого не сделает — ему просто хочется об этом поговорить. Точно так же он не возразит отцу, не предаст ожиданий. Лучше будет втайне зажимать Кэйю у дерева и ночами красться в его спальню. Это единственное предательство, которое он может себе позволить, но даже оно похоже на утешение. Кэйа нуждается в нем не меньше. — Ты это несерьёзно. — Когда-то же надо быть серьёзным, — говорит Дилюк сквозь зубы, и Кэйа знает, что в следующую секунду они царапнут его шею. — Хоть раз. Хоть раз не оправдать ожиданий, хоть раз не изображать идеал. Просто непозволительная слабость. — Тогда скажи отцу, что на этих мечах даже тренировочный бой не проведешь, ужас. Прямо-таки ржавые безделушки, а не реликвия на века. — Не хочу врать. — Ладонь Дилюка замирает на его бедре. — Мы всё равно должны вернуть их обратно. — Тогда не говори глупостей. — Кэйа игриво щиплет Дилюка за щеку, а потом выворачивается из его рук. — Я вот с детства приучен возвращать то, что мне не принадлежит. Он склоняется, подбирает мечи с земли. Меч Дилюка упал в траву, а меч Кэйи угодил в грязь и слегка испачкался. Он ищет, чем бы его протереть — в таком виде Крепус меч не примет, — оглядывает тренировочный лагерь, но Дилюк находит тряпку первее него и подает Кэйе. — Они теперь наши, вообще-то, — бормочет Дилюк. — Наши, — Кэйа кивает. — Можем в любой момент полюбоваться на них через стекло в хранилище антиквариата. Дилюк поджимает губы, явно что-то хочет ответить, но лишь молча повторяет за ним и тоже протирает свой меч тряпкой, хотя на нем нет грязи. Кэйа вспоминает набор расписных оловянных солдатиков, которых Крепус как-то подарил Дилюку на День рождения. Тот до сих пор жалел, что сразу убрал их в футляр и продолжал играть старыми фигурками; он только любовался новыми солдатиками вместо того, чтобы ими играть, а теперь уже неинтересно: прошло время игрушечных сражений. Безымянный офицер Кэйи с потрескавшейся краской до сих пор запрятан в ящике его стола. Он касается рукой зацелованных губ, пока Дилюк не видит. Кэйе любопытно, что станет с ним, когда пройдет его время, но к этому мгновению он готовился с тех пор, как переступил порог поместья.