Повенчанные ветром

      Протяжный скрип петель исчез за грохотом засовов, и эхо пронесло его к самой дальней камере в конце слабо освещённого коридора, где последние отзвуки растворились в напевающем посмертную песнь сквозняке. На несколько секунд воцарилась тишина. Несмело звякнула цепь, и вновь поднялась перемешанная с голодным писком возня. Шести фонарей не хватало, чтобы полностью осветить тюремную анфиладу, и это было в радость единственным счастливым обитателям этого места — беспокойным крысам. Снова звякнула цепь, зашелестело истоптанное сено.       — Эй, слышишь? — позвал гулкий голос; в свете фонаря на прутьях решётки сжались бледные пальцы. На зов никто не отозвался. Цепи зазвенели смелее, из камеры торопливо вышмыгнула крыса, и ей вслед прозвучало проклятье сквозь зубы. — Эй, пират! — Цепи звякнули о решётку, меж прутьев появилось осунувшееся лицо девушки. Она напряжённо вглядывалась в темноту камеры по диагонали. Её небольшие глаза ярко выделялись над острыми скулами, сверкали чище искр в фонарях и упорно высматривали что-то во мраке. — Слушай, это невежливо, — вздохнула узница, часто заморгав. — Я не хочу с тобой беседовать, просто… — Она пнула решётку, та загудела, и по коридору разбежалось несколько крыс. — Ты за полдня к харчам так и не притронулся, полагаю, они тебе и не очень-то нужны, так что, может, поделишься? — Её брови жалобно сошлись у переносицы. Узница почти повисла на решётке, устраивая подбородок на холодном пруте. Никто не отозвался. — Значит, — вновь подала она голос спустя пару минут, — к мерзким крысам у тебя сострадания побольше, чем к человеку…       Узница собралась отойти от решётки, но из темноты донеслось:       — Какая разница, если тебя завтра казнят. — Голос прозвучал слишком ровно для человека, совершенно безжизненно, но узница ответила на это как на упрёк:       — А зачем утяжелять свои муки ещё и голодом? — она развела руками, цепи зазвенели по решётке. — Разумеется, это дело твоё, а я бы предпочла страдать на полный желудок, — с её потрескавшихся губ слетел сиплый вздох, — мне последнее время с этим не очень везло.       Вновь повисла тишина. Узница не сводила жадно поблёскивающих глаз с камеры, из которой ей ответили. Наконец послышался шорох миски по земляному полу.       — И как я её передам?       Узница прилипла к решётке, пальцы впились в прутья.       — Просунь в дырку и просто кидай. Только поближе. — В полумраке показалось движение руки. — Не переживай, — ободрила узница, — эта жижа такая липкая, что не прольётся.       Пират из темноты так и не вышел, но миску всё же вытащил и небрежно швырнул левой рукой. Узница плюхнулась на колени, потянулась и, окунув пальцы в похлёбку, придвинула тарелку к себе.       — Спасибо тебе, добрый человек, — расплылась она в улыбке и без промедления накинулась на еду под писк разочарованных крыс. Вскоре пустая миска гулко приземлилась на сырой пол. — Какая же всё-таки мерзость, — через силу выдавила узница, усаживаясь спиной к решётке. — Возможно, ты был прав, не желая к ней притрагиваться. — Она повернула голову к другой камере. — Но всё равно спасибо.       Кусочек неба в узком окне камеры погрузился в синюю тьму без звёзд, на перекрестии прутьев слабо поблёскивал отсвет месяца. В подземелье всё стихло, лишь ветер продолжал напевать заунывную песнь, и будто от этого каждая минута тянулась вдвое дольше, высасывая из пленников остатки надежды. Узница долго сидела, прикрыв глаза, а затем, плавно перебирая пальцами, решила перебить ветер и начала выводить свой мотив — грустной шанти. Её голосу никто не мешал, будто она осталась одна не только в казематах или даже в форте, но и во всём мире.       Часы городской башни дали девять ударов.       — Эй, пират, — встрепенулась узница, оборачиваясь, — а у тебя есть последнее желание? Нас ведь должны о таком спросить, правда?       Он отвечать не торопился, а узница продолжала упрямо глядеть во мрак его камеры, будто видела его самого.       — Не надейся. — Узница недовольно искривила губы. — Может, дадут последнее слово. Только, — равнодушно добавил пират, — вряд ли его кто-то станет слушать.       Узница раздражённо фыркнула, поводя глазами. Она развернулась, усаживаясь на колени, и склонила голову набок.       — Не пойму — ты отчаялся или смирился? — она спросила это скорее у себя, едва слышно, но эхо участливо донесло её голос до чужих ушей.       Послышался долгий выдох.       — Как будто есть разница.       По губам узницы скользнула улыбка.       — А ты интересный собеседник, — иронично заметила узница, а затем решительно приосанилась. Голос её прозвучал твёрдо, смело тревожа тихое одиночество пленника напротив: — Давай сыграем свадьбу. — Её ледяные пальцы заметно подрагивали в такт частому биению сердца, от которого сильно пульсировала вена на изящной шее. Тень почти полностью скрывала её лицо, оттого глаза сверкали ещё ярче, пронзая неотрывным взглядом темноту.       Зазвенели тяжёлые цепи, узница невольно подалась вперёд. Во мраке камеры напротив мельком блеснули тусклые глаза.       — Если надеешься на снисхождение, не стоит выбирать в мужья пирата, — заметил пленник.       Узница усмехнулась, изгибая бровь.       — А может, мои грехи тяжелее?       — Ну, — протянул пират, — меня завтра повесят, а тебя всего лишь выпорют.       Она возмущённо фыркнула.       — Ха! Пятьдесят ударов плетью не такое уж и всего лишь! — голос её набрал силу, зазвенел в пустых камерах, но на следующих словах зазвучал тускло и тяжело: — Ты хотя бы умрёшь быстро.       Пират помолчал, будто признавая её право возмущаться, а затем поинтересовался:       — И за что такая награда?       Узница склонила голову, медленно поднимая в его сторону томный взгляд, и растянула коварный оскал:       — За ведьмовство, — скорее не ответила, а пропела она, как заклинание. С её губ не сходила холодная улыбка, как если бы внезапное молчание она приняла за комплимент. Но пауза затянулась, пират не произнёс ни слова, и узница тряхнула головой, двинув плечом: — Какая из меня ведьма… Я слышала в Вест-Индии есть одна — повелевает душами мертвецов, общается с самим Дьяволом и помогает с ним сделки заключать. Вот её отчего-то никто не торопится на эшафот загнать. — Из темноты камеры донеслась сухая усмешка. Узница вскинула голову, лицо посерьёзнело. — Так что, пират, согласен?       Вновь случайной молнией сверкнули глаза.       — И зачем мне это? — его голос уже звучал не так безразлично, как прежде, словно сковывающий его лёд откалывался частями.       — Правду говорят, что ты успел дважды сбежать, пока тебя сюда привезли? — торопливо спросила узница и, не дожидаясь ответа, вполголоса проговорила: — А не хочешь попробовать третий раз?       Пират ответил ей громкой усмешкой, но её это не смутило: она продолжала ровно глядеть в темноту, словно точно знала, как поймать его взгляд, оттого терпеливо ждала то, что хотела услышать. Звякнула цепь, ударилась об решётку. Пират придвинулся к свету, пряча глаза в тени, и примостил левый локоть на колено согнутой ноги.       — Уверенность в твоём голосе… — протянул он с нескрываемым сомнением. — Ты либо и правда ведьма, либо просто безумна.       Она обиженно выпятила нижнюю губу и, сдвинув брови, церемонно поправила ворот измызганного платья.       — Ты меня ещё даже не выслушал.       Пират повёл рукой, предлагая ей рассказать свой план, а после, когда она закончила, он недоверчиво хмыкнул:       — Ты уверена, что сработает? — в его голосе явно слышалась насмешка.       — Нет, — честно покачала головой узница, а затем искоса глянула на него: — Но тебе ведь должно быть всё равно.       За минуту до того, как над городом зазвенел колокол часовой башни, на тяжёлых дверях загрохотал засов, и в темноту, следуя за фонарём на вытянутой руке, ступил посетитель в церковных одеждах. Не глядя по сторонам, он торопливо шлёпал по сырому коридору. Узница бросила на него взгляд, и её губы тронула улыбка, подсвечивая искры в глазах. Тот, кому была адресована эта улыбка, скрылся в глубине своей камеры, растворяясь во тьме.       — Святой отец! — с благоговением выдохнула узница, едва церковник приблизился, и опустилась на колени. — Благодарю, что вы не оставляете меня.       Молодой пастор часто закивал, прижимая молитвенник к груди.       — Увы, это большее, что я могу для вас сделать.       Узница благодарно кивнула, а затем подняла на него проникновенный взгляд.       — Это не совсем так… — пролепетала она. Священник удивлённо приподнял брови. Узница в нерешительности теребила край платья, часто дыша, взгляд метался. — Отец, — наконец произнесла она, а затем, сделав глубокий вдох, заговорила взволнованным полушёпотом: — Отец, я полностью раскаялась в своих согрешениях, в той неправедной жизни, которой жила. Я молюсь о прощении каждую минуту, что мне дарована волей Господа, и, будь возможность, сделала бы всё, чтобы хоть как-то искупить свои деяния. Потому, святой отец, обращаюсь к вам с последней просьбой… — Священник попытался поспорить, она закачала головой. — Пусть дух мой укрепит молитва, увы, тело моё вряд ли переживёт пятьдесят ударов. — Отец успокаивающе коснулся её, что-то прошептал. Узница обхватила его руку с Библией обеими руками. — Святой отец, обвенчайте нас с этим человеком! — Священник обернулся, пытаясь проследить за её взглядом, но встретил только густой полумрак, а потому глянул на неё с непониманием. Она опустила глаза. — Он пребывает в отчаянии, и я знаю почему. Его повесят завтра, но он слишком зол, чтобы раскаяться прилюдно, но в душе жаждет облегчить ношу. Как его жена, не только перед людьми, но и перед Богом, я буду молиться о его прощении сейчас и после смерти, куда бы ни были ниспосланы волей Господа наши грешные души.       Священник с опаской поглядел через плечо, затем обернулся к узнице, пытаясь заглянуть ей в глаза.       — Вы готовы разделить прегрешения другого человека? — его голос восторженно дрогнул.       Она кивнула, поднимая блестящий слезами взгляд.       — И вместе предстать перед Небесным Судом, да. — Он растерянно приоткрыл рот. — Это всё, о чём я могу думать последние дни, отец! Я… быть может… ваши молитвы… — Её голос задрожал, дыхание сбилось.       Священник топтался на месте, то и дело поглядывая в другую камеру. Человек, о котором она просила, не желал вмешиваться, и церковник, вытянув шею, обратился к темноте:       — А этот человек согласен?       — Да, — донеслось гулкое и печальное.       Узница ободряюще улыбнулась святому отцу.       — Эм, что ж, утром я попрошу…       — Простите, отец, но… казнь состоится на заре.       — О, верно, — огорчённо выдохнул он, — так мало времени… Я… — Он поглядел по сторонам и невольно скривился. — Я мог бы провести церемонию здесь.       — Полагаете, командир не позволит помолиться в часовне форта? И там же провести обряд?       Священник замялся, неуверенно поглядывая в сторону выхода. Затем его взгляд зацепился за бледные руки узницы, сложенные в жесте мольбы, и лицо его преобразилось решительностью. Он потребовал позвать командира стражи и почти четверть часа спорил с ним, цитируя Священное Писание и осеняя себя крестным знамением. Он говорил не только о раскаявшейся ведьме, но и о мятежной душе морского разбойника, которой был готов помочь обрести прощение или шанс на него. Узница всё это время стояла на коленях, прижав руки к груди, и что-то беззвучно шептала. Наконец командир сдался.       Наречённую ведьму первой вывели из камеры; она покорно приостановилась у следующей решётки и заинтересовано склонила голову набок.       — Без глупостей, — предупредил командир пирата. — А вы, — он сурово глянул на двоих солдат, — не сводите с него глаз.       Узница едва сдержала улыбку, увидев, что разбойник скован по рукам и ногам. Он с трудом вышел к дверям. Солдат дёрнул его за левую руку в коридор, цепь натянулась, и с губ пирата сорвался приглушённый стон.       — И не одного проклятья? — издевательски хохотнул командир. Пират не ответил, опуская голову, и узница едва заметно выдохнула.       Пока они шагали по коридорам тюрьмы во двор форта, где уже высился эшафот, узница исподтишка разглядывала разбойника. Его измученное лицо полностью отражало то, что звучало в его голосе, из-за этого его можно было принять чуть ли не за старика, если бы не крепкая, закалённая морем фигура. Цепи мешали ему идти, но он ни разу не споткнулся, а узница не раз наступила босыми ногами на подол платья. И всё же он куда больше походил на живого мертвеца или на того, кто чудом спасся с поля кровавого боя — и искренне жалел об этом. Так и не сумев взглянуть ему в глаза, узница вздохнула и отвернулась.       Небольшая часовня жалась к внутренней стене форта в дальнем углу двора, на неё открывался хороший вид с высоты эшафота. Священник торопливо распахнул дверь, впуская пленников. Командир стражи тут же пригвоздил его взглядом к проёму, едва святой отец попытался помешать войти солдатам.       — Но… — выдавил священник. — Это… таинство…       Командир едва открыл рот, как его перебил мягкий голос узницы:       — Святой отец, пусть эти люди будут свидетелями.       Стражники и священник недоумённо переглянулись, а узница кротко улыбнулась. Командир и солдаты неловко замерли у скамьи, священник суетливо принялся зажигать потухшие свечи, а узница взглянула на пирата: «Помолимся». Он поплёлся за ней ближе к алтарю. Они стали на колени лицом друг к другу, её руки решительно обхватили его, — и оба тут же отпрянули. Он — оттого, какие её руки были холодные, она — оттого, какими горячими были его. Узница поспешно опустила голову, прикрывая глаза, но всё же её взгляд зацепил алый след ожога на правом предплечье пирата. Он обвёл скучающим взглядом скудный интерьер часовни, ткнулся в мрачные лица стражников и, вздохнув, тоже склонил голову. А затем вздрогнул. Молитва узницы зазвучала громче, к ней присоединился голос священника. Один из солдат, бросив опасливый взгляд на командира, тоже опустил голову и неслышно залепетал молитвенные слова.       — Будь терпелив, — наконец с чувством проговорила узница, глядя прямо в тёмные глаза пирата: то ли отражения свечей, то ли истинный — но в них разгорался огонь, всё ещё слабый, жаждущий верного порыва ветра. Первый порыв — раздул угасшие угли: пока губы узницы шептали молитву, её пальцы вскрыли замки его наручников. Пират медленно кивнул.       Они обернулись к алтарю. Взволнованный священник теребил молитвенник, его взгляд нервно скакал по лицам присутствующих, лоб густо покрыла испарина. Наконец он совладал с собой и после скупой напутственной речи и сиплого «Приступим», перешёл к церемонии.       — А… эм… Сначала я должен спросить, есть ли здесь те, кто знает причины, по которым эти люди не могут заключить законный брак? — Взгляд святого отца поднялся к стражникам за спинами арестантов. Командир закатил глаза, а солдаты торопливо отвернулись. Священник нервно улыбнулся. — Тогда перед Отцом нашим, что ведает всё, все секреты, что скрыты в душах наших, я спрашиваю, знает ли кто-либо из вас причины, по которым вы не можете быть в браке? — Пират попытался что-то сказать, но узница легко саданула его локтем. — Вы должны сказать сейчас, — священник глянул на узницу, но та, пряча улыбку, только развела руками под перезвон цепей. — Тогда произнесите клятвы. Сначала жених. Повторяйте за… — священник запнулся, неловко переступая с ноги на ногу. — А у кого-нибудь есть кольцо? — Узница растерянно покачала головой, кто-то из стражников начал рыться по карманам, а командир, искривив губы, поглядел по сторонам. Пират недовольно вздохнул. Узница испуганно взглянула на него, но он левой рукой поддел шнурок на шее и снял его резким рывком, передавая священнику. Тот помедлил, затем неуклюже снял со шнурка кольцо: не драгоценное, даже не из металла, так что свет многих свечей тускло поблёскивал на его поверхности. Священник уложил кольцо на Библию и заговорил: — Отец наш Небесный, твоим благословением, позволь этому кольцу стать символом их вечной любви и верности, — пират фыркнул, закатывая глаза, — и напоминанием об этом дне. Аминь. — Священник поднял голову, поглядел на заключённых и решительно выдохнул.       Пират и ведьма стали лицом к друг другу. Он смело ухватил её за руки; святой отец растерянно засипел, но спорить не осмелился. Её губы мелко дрожали, распахнутые глаза в обрамлении мягких ресниц сверкали лихорадочным блеском, и, стоило тени улыбки скользнуть по лицу пирата, её щёки мигом покраснели.       — Я… ваше имя?       — Я, Джек Воробей…       — Беру тебя…       — Беру тебя… — пират вопросительно взглянул на невесту.       Она торопливо спохватилась:       — Шивон Бейл.       И Джек продолжил вслед за пастором:       — …беру тебя, Шивон Бейл, в законные жёны, отныне и навсегда, в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, буду любить тебя и оберегать, пока смерть не разлучит нас, согласно воле Господа, и с тем я отдаю тебе свою верность. — На секунду повисла тишина. Джек нахмурился, повёл глазами и заявил: — Да, клянусь умереть в один день, но жить мы будем раздельно!       Солдаты подавились смешками, Шивон закусила губу, а священник обречённо вздохнул.       — Теперь ты, дочь моя.       Её голос зазвучал мягко и искренне, вторя словам священника, так что клятву зачарованно слушали не только стражники, но и сам пират.       — Я, Шивон Бейл, беру тебя, Джек Воробей, в законные мужья, отныне и навсегда, в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, буду любить тебя и оберегать, пока смерть не разлучит нас, согласно воле Господа, и с тем я отдаю тебе свою верность.       Священник одобрительно кивнул.       — Пусть же, подобно форме этого кольца, ваша любовь и привязанность переходят от одного к другому, как по этому кругу, — непрерывно и вечно.       Джек Воробей, стиснув зубы, подхватил протянутое кольцо и повторил за священником:       — Этим кольцо я объявляю тебя своей женой.       — Именем Отца, Сына и Святого Духа, аминь!       Едва Шивон опустила руку, кольцо соскользнуло с её тонкого пальца, и она успела подхватить его в последний момент. Ни Джек, ни погрузившийся в благодарную молитву священник этого не заметили.       Шивон улыбнулась.       — Благодарю вас, святой отец, — она глянула на стражников, — и вас, господа, за то, что помогли нам в столь трудный час.       Священник расплылся в улыбке и указал на двери:       — С Богом, дочь моя. — Он пошёл первым, новобрачные следом, а за их спинами ковыляли размякшие стражники.       — Я могу рассчитывать на брачную ночь? — шепнул Джек ей на ухо.       Шивон ответила дерзкой ухмылкой.       — О, уверяю, скучать тебе не придётся.       Священник поравнялся с выходом, потянулся к створке. Шивон в один прыжок оказалась за его спиной и накинула на горло цепь от кандалов. Джек отскочил к двери.       — Назад! — рявкнула Бейл опешившим стражникам.       — Дочь моя! — мольба священника перешла в хрип из-за затянувшейся цепи.       Командир схватился за пистолет. Шивон мощным толчком отправила святого отца ему в объятья, краем глаза поймала юркую фигуру Воробья и спиной выскочила из дверей. Джек припечатал створки, глухо стукнул засов.       — Надолго не хватит, — бросил Джек, смерив взглядом хлипкие двери.       Вместо ответа Шивон ухватила его за рукав и потащила прочь. Они рысью пересекли внутренний двор и вылетели на площадь; у её левого края в ночной темноте проступал силуэт навеса и фигуры спящих лошадей. Не оборачиваясь, не глядя по сторонам, Шивон бросилась туда и, оттолкнувшись от кормушки, запрыгнула на спину разнузданного жеребца. Джек возмущённо взглянул на скованные ноги, наклонился к кандалам, но послышались крики. Шивон помогла ему забраться в седло, пусть и боком, и под звон тревожного колокола они пронеслись под аркой главных ворот.       Кони мчались во весь опор, а их всадники, задыхаясь и кашляя, хватали жадными глотками прохладный бриз. Главная дорога из форта уходила в город. Неподалёку от окраин беглецы свернули на лесную тропу, смело врываясь в спящие джунгли. Топот копыт смешался с трелями ночных птиц и треском сверчков. Ветер опережал их и уносил шум всё дальше в чащу, где вереницей расходилась не только сеть тропинок, но и звуки перемешивались и прятались за деревьями, сбивая преследователей с пути. Когда за спинами растворились последние огни, беглецы осадили коней и сошли с протоптанных дорожек.       Джек Воробей, что пару раз едва не свалился с мчащейся галопом лошади, наконец уселся увереннее. Шивон решительно держалась меж деревьев, внимательно вглядываясь в ночь и словно бы позабыв о его присутствии за спиной.       — И давно ты это планировала? — подал голос пират.       Она тряхнула головой.       — С тех пор, как начала исповедоваться.       Джунгли резко отступили, и беглецы оказались на вытянутом уступе, покрытом высокой мягкой травой. Он круто обрывался к морю с одной стороны, а с другой — переходил в узкую полосу лысого берега, что вдоль леса уходил в темноту. Джек поднялся на холм и спешился; Шивон, обернувшись, запоздало последовала за ним. По морю шло лёгкое волнение, далеко на горизонте поблёскивали хлысты молний, подгоняя надвигающийся шторм. Воробей плюхнулся на траву и принялся воевать с кандалами. Шивон опустила глаза к наручникам на своих запястьях, затем перевела взгляд на правую руку Джека: даже при тусклой луне свежее клеймо жутко выделялось на коже багровым рубцом. Воробей сопел и скрипел зубами, но весь сосредоточился на замке и не заметил, как она попыталась что-то сказать, но прикусила губу в последний момент. Ветер успокаивающе зашелестел травой. Шивон пустила коня по кругу и затем, галопом устремляясь в ночь, оставила вместо прощания задорное:       — Не дай себя поймать, пират!