Prince et pas du tout un Мendiant

Неизвестно, что было хуже - монотонный стук капель по окнам, от которого клонило в сон так же верно, как от нескольких бокалов шабли, или стоны, доносившиеся из кабинета дофина Франции и, между прочим, примерного мужа. Пришедший по делу, младший брат короля устроился в кресле, ожидая, пока Людовик закончит наконец приводить в беспорядок гардероб очередной мадемуазель, а, может быть, и мадам, и соблаговолит вспомнить о том, что они хотели обсудить. А, собственно, что? Филипп этого знать не знал, как и в большинстве случаев, но в данный момент его интересовало совершенно другое. Если сейчас – разумеется, совершенно гипотетически - он просто встанет и пойдёт в комнаты матери, чтобы доложить ей о том, чем занят её обожаемый Луи - станет ли она смотреть на него чуть менее благосклонно, отходит, наконец, веером, куда попадёт, или снова рассмеется, махнув перчаткой (конечно же, надушенной!), и беспечно ответит, что дофин так проявляет свою мужскую силу и Франции не нужен слабый король? Но скорее всего (и Филипп не тешил себя лишними грезами) виноват окажется он сам. В том, что шпионит за братом, распускает сплетни, не умеет держать язык за зубами и не берет с него пример. Тот, кого при дворе называли, совершенно не стесняясь, запасным принцем, уныло уставился в окно, вертя на безымянном пальце перстень с крупным рубином, и в очередной раз позволил себе пожалеть невестку. Мария-Терезия, по-испански холодная, но в то же время страстная, гордая и умная женщина ему, в общем-то нравилась. А вот он ей, чего и следовало ожидать, - нет. Называя восемнадцатилетнего принца «этот забавный мальчик», будущая королева даже не представляла, что роет себе могилу. Не в буквальном смысле, конечно. Филипп мог бы помочь ей, мог бы попытаться вразумить брата и объяснить ему, что, если до матери дойдёт, чем и с кем он тут занимается, то аббатство Сен-Дени окажется для него чуть ближе, чем обычно - потому что матушка была скора на гнев, - но с каждой такой шуткой от новоприбывшей ко двору испанки, с каждым взглядом, брошенным свысока, шансы, что тот, кто действительно мог хоть как-то повлиять на Луи, вмешается в происходящее, таяли с каждым днем. Переведя глаза к креслу напротив, скользя невидящим взглядом по лепнине и гобеленам, Филипп наткнулся на чёрные, бархатные глаза другого Филиппа - Манчини. Племянник Мазарини (а ходили слухи, что и вовсе его сын) тенью следовал за принцем как верный лакей, но что-то было в его лице такое охотничье что ли, что молодой герцог считал совершенно однозначным проявлением опасности. Дождь, стоны, невесёлые мысли - типичные спутники зимних вечеров в опостылевшем ему Лувре. И не уедешь никуда. Мать больна, она не отпустит, да Филипп и сам не рискнул бы бросать её одну, хотя Анна, славившаяся своей поистине королевской, без прикрас, силой воли, все ещё пыталась показать всему миру, насколько сильна. И только она сдерживала Луи от необдуманного шага. Филипп знал, что брату нужна война, война большая, возможно даже с Испанией - Луи хотел славы, крови и посрамления противников, но беда была в том, что о войне он знал чуть больше, чем ничего, и в том, что он понятия не имел, зачем ему на самом деле было это нужно. Так вот о чем, наверняка, он хотел поговорить! Луи любил мать, но рвался к власти. Паршиво. Филипп перевёл взгляд дальше и невольно зацепился взглядом за собственное отражение. Он слишком худ, такое ему говорили часто. Не носит парика, в этом похож на утонченную мадемуазель, а не на придворного, его склонность к монашескому серому, лавандовому и черному уже стала обычной причиной для шуток, но что он сам мог поделать? Филипп смотрел в зеркало, на существо, которое самому ему напоминало что-то из сказок его няньки-шотландки (то есть, не его, конечно, но какое кому дело?), и пытался понять, что с ним не так? Впрочем, это было очевидно: воспитанный в строгих испанских традициях, между постом, церковью и молитвенником, запасной принц не должен был повторять ошибок своего дяди: он не должен был мешать Луи. Что ж, с этой задачей Мазарини, эта ненавистная крыса, справился прекрасно - таких мыслей не то, что не возникало, их просто не могло быть. Филипп коротко глянул на свои ладони: узкие, с длинноватыми для мужчины пальцами, не приспособленные, казалось бы, для того, чтобы держать вожжи или шпагу. Нужно поговорить с кем-нибудь, кто действительно умеет держать язык за зубами, чтобы дали ему несколько серьёзных уроков, а не ту ерунду, которую, как считалось, он должен освоить. Герцог прекрасно знал, что настоящий бой не имеет ничего общего с куртуазными танцами на паркете. И, в отличие от венценосного брата, прекрасно понимал, что такое война к своим пятнадцати годам. Снова стоны, непристойный шёпот, который привычные ко всему лакеи у дверей игнорировали так, будто бы это не дофин утверждает во весь голос, что он сейчас кончит (да кому это тут нужно знать, Луи?!), восторженные всхлипы дамы - и явно не дофины. - Прекратите, Ги, вы сведёте нас с ума. - Спасая обстановку, племянник опального маркиза де Сен Мара провел по лбу пальцами, унизанными топазами, и холодно улыбнулся. - Нам обязательно быть здесь? - Ги де Грамон завершил очередной круг по гостиной, перестав отбивать подбитыми серебром каблуками монотонный ритм, и оперся о спинку кресла, в котором сидел младший принц. - Ваше Высочество, это выходит за все допустимые рамки! Вы... Филипп поднял руку, успокаивая друга. Почти незаметный жест, чуть расслабленные пальцы, но все возмущения стихли. - Милый мой, - юноша обернулся, улыбаясь светло и нежно, только глаза оставались цепко-ледяными, внутри, в глубине их клокотал тот же гнев, который минуту назад слышался в голосе графа де Гиша. - Его Высочество дофин Франции пожелал меня видеть. Значит увидит. Но, разумеется, я не могу просить вас, мой друг, остаться, только если вы сами того... Ги обошёл кресло, опустился на одно колено, поймав бледную слабую руку без перчатки, и прижал к губам холодные чужие пальцы. - Ваше великодушие, Филипп... Глаза маркиза Манчини свернули ещё более подозрительно. Он вообще последнюю четверть часа был словно бы сам не свой - явно с трудом сидел спокойно, стараясь не нарушить этикета. То клонился в сторону, будто старался стать ближе к принцу, то невзначай обронил перчатку и, подбирая ее, почти коснулся чужой туфли, то вовсе отвернулся, кусая красивые полные губы и делая вид, что у него бесконечно болит голова. Безрезультатно. Достойная завоевания крепость этого, кажется, просто не замечала. Он и на Гиша-то смотрел, вот странность, взглядом бесконечного терпения, почти монашеского смирения и такой признательности, что и подумать нельзя было о том, что это, в сущности, дитя, может заметить что-то другое, кроме того, что логично выстраивалось в его голове. - Вы, маркиз, напрасно стараетесь. - Эффиа перешёл на итальянский, разумеется, шёпотом. - Забудьте. К тому же, если об этом узнают... В его голосе прорезалась плохо завуалированная угроза. Племянник кардинала вздрогнул и тут же превратился в один сплошной поток возмущения: - Не понимаю, о чем вы говорите, Антуан! - Что-то не так, дорогой мой? - Мягкий голос юного герцога заставил обоих вздрогнуть. Эффиа привычно усмехнулся аккуратным узким ртом. Он мог бы сойти за первого красавца двора, если бы ему этого хотелось: светлые волосы, широкие плечи, широко посаженные, но яркие и внимательные глаза, умение одеваться, говорить и превосходный ум, тщательно скрываемый от общественности, могли сделать его лакомой добычей любого, но он выбрал покровителя почти сразу. И, как догадывался Филипп, ни разу ещё об этом не пожалел. - Ничего не хочу сказать, - Ги, все так же стоявший на колене и весьма двусмысленно ласкающий герцогскую ладонь, нахмурился, - но это представление, господа, если оно для нас, и правда уже затянулось. - Вынужден согласиться. - Принц хотел было подняться, как тут до ушей всех присутствующих долетели звуки ещё более непристойные, но на этот раз доносящиеся вовсе даже не из королевского кабинета. - Разгоните... это, - Филипп не повысил голос ни на тон, он, побледнев, вообще произнес эти слова почти шепотом, решительно вскочив на ноги. Свеило-каштановые локоны его растрепались в один миг, отправив к праотцам все усилия куаферов. Не утруждаясь взглянуть на то, как друзья бросились исполнить его просьбу, юный герцог, не слушая возражений верных лакеев, распахнул дверь кабинета. - Луи! - В тоне его, прежде нежном, почти ангельском, таком заботливом, когда он обращался к Ги, не осталось ничего человеческого. Сейчас в нем звенела сталь Ла Рошели, бились о редуты клинки Нидерландов и свистели ядра Великой Армады. Хорошенькая племянница герцога де Бофора, кажется, Франсуаза, охнув, вскочила с колен, пытаясь вытереть, но только больше размазывая по груди королевскую милость, одновременно с этим стараясь оправить юбки и присесть в реверансе. Это выглядело так жалко, что Филипп, не дрогнув ни единым мускулом в лице, протянул мадмуазель платок и убрал руки за спину, глядя на то, как будущий король Франции пытается привести себя в порядок, полыхая от смущения и гнева. - Кто дал тебе право врываться без разрешения, когда… - Королева, наша матушка, - со все теми же стальными интонациями перебил Филипп, - больна. Сегодня четверг, день молитвы и воздержания. А вам, Ваше Королевское Высочество брат мой, следовало бы помнить о том, что вы ныне - супруг испанской инфанты, которая, если мои глаза мне не изменяют, особа весьма добродетельная. Но почему я, получив приглашение посетить вас, застаю вас в объятиях... уйдите, мадмуазель Бофор, немедленно!.. иной дамы, а не за делами, угодными Франции и Богу? - А вы, брат, я погляжу, решили встать на путь достопочтенного дядюшки Мазарини? - Людовик, наконец, привел платье в порядок и вскинул голову, глядя на брата так гордо и прямо, что, хоть он и не был выше Филиппа, но сейчас казался таковым. - Или вы так проявляете свою низкую зависть? Что ж, последнее меня не удивляет - в вашем возрасте я уже знал, что такое... - Не смейте, сир. - Внезапно раздавшийся за спиной голос, слишком знакомый Филиппу, хриплый, но вместе с тем странно уверенный, заставил его на миг потерять контроль, распахнув глаза. Он совершенно точно знал, кому принадлежит этот голос, хотя бы потому, что его обладатель уже успел осыпать его весьма едкими и отборными оскорблениями не далее, как месяц тому назад. - Что вы сказали? Ситуация стремительно выходила из-под контроля. Им многое позволялось, до того, как Людовик официально займет престол, избавившись от регентства, но все равно необходимо было помнить о том, кто стоит перед тобой - всегда. Ворвавшийся в кабинет Эффиа почтительно склонился перед дофином, цепко взяв за локоть того, кто посмел проявить такую дерзость. - Ваше Высочество, сир... Людовик, по своей обычной манере притопнул каблуком новой туфли, заставляя всех замолчать. - Что вы сказали? - еще холоднее повторил он, глядя на молодого вельможу в синем и бежевом. Филипп мысленно проклял строптивца, судя по взгляду Антуана - тот и вовсе был готов четвертовать его на месте. - Господа. Это разговор семейный. - Младший брат короля улыбнулся так кротко, как только мог. Опустил ресницы, даже не подозревая, какой эффект тем самым производит и добавил: - Я позволил себе попросить мадмуазель де Бофор удалиться, о том же попрошу и вас. Он спиной чувствовал, как замер Людовик. Знал, что тот проверяет, наблюдает и ждет. Филипп отчаянно молился про себя, надеясь, что этим двоим хватит ума не подчиниться его просьбе и дождаться, пока Луи укажет им на дверь. Если бы не компрометирующая его ситуация, то обоих выволокли бы уже под стражей, отправив на пару недель в Бастилию - подумать о своем поведении. Но в чём-чём, а в некой здравой логике Луи отказать было нельзя: он прекрасно понимал, что стоит ему сейчас поднять шум, он не оберется проблем. С матерью, Бофором, де Вардом, женой и еще парой человек, включая Кольбера, перед которыми его облик должен быть идеален. Все четверо, включая прибежавшую на шум стражу, ждали. - Господа, прошу вас. Антуан, будьте же наконец благоразумны. - К золотоволосому наглецу Филипп намеренно не обращался никак, игнорируя само его присутствие. Сын графа Арманьяка мало того, что позволял себе слишком многое, так еще и не нашел в себе сил ответить на его письмо, между прочим с извинениями! - Идемте. Идемте же! - Эффиа упорно тянул офицера за собой за локоть, пока тот не подчинился. - Вы сошли с ума, Лоррен?! - Это было первым, что Антуан вообще выдал, едва за ними закрылись двери. - Вы понимаете, что могло произойти? Позволить себе так многое за один день - нужно быть либо глупцом, либо безумцем, и, умоляю, убедите меня в том, что вы - ни то, ни другое. Молодой человек в синем с офицерским бантом на плече небрежно заткнул перчатки за пояс и, не дожидаясь слуг, налил себе вина. Поднес, элегантно держа, бокал к губам и приподнял бровь. - Маркиз, я - человек военный. Видя то, как кто-то так грубо обращается с Его Высочеством, я сделал то, что полагается офицеру бургундского полка - защитил честь командира. Поступок мой был, разумеется, опрометчив, но я впервые вижу Его Высочество Людовика и не мог... - О Иисус и святая Женевьева! - Антуан прижал пальцы к переносице и возвел глаза к расписному плафону. - Вас могли разжаловать, отправить в Нанси, казнить наконец! - Нет. – Золотоволосый офицер усмехнулся и отправил в рот канапе с козьим сыром. - Мы с Его Высочеством герцогом Филиппом слишком хорошо знакомы. Ответить на такую вопиющую наглость никто не успел, даже Ги, который слыл весьма острым на язык человеком. Стоило офицеру в синем отправить в рот третье канапе, как двери кабинета распахнулись, и младший брат короля вылетел в гостиную так, словно за ним гнался рой пчёл. Выхватив из рук онемевшего от подобной грубости офицера бокал, юноша опустошил его одним глотком и задал один единственный вопрос: - Во имя дьявола, откуда вы взялись, Лоррен? Принц был разгневан. Разгневан, встрепан и прекрасен. Он хлестал бокал за бокалом, пока на четвёртом Ги просто не перехватил его руку, остановив это падение в бездну. - Ваше Высочество, - тон славного представителя семьи де Гиз был одновременно и гордым, и оправдывающимся, - я всего лишь пришёл по приглашению своего брата, который имеет честь состоять в штате Его Высочества дофина Людовика, в том числе для того, чтобы забрать у него письмо для нашего отца. Он не слишком хорошо чувствует себя в последнее время, и потому… - И потому, наткнувшись на мадемуазель Фонтен, граф решил доказать ей свою преданность прямо за той шпалерой. - Ги ухмыльнулся. Лоррен закатил глаза. - Умоляю, не приписывайте мне заслуг, которых я не совершал и титулов, которых не ношу. – Де Лоррен принялся за позолоченное блюдо с трюфелями, придирчиво выбрал из десятка одинаковых конфет самую привлекательную и, не стесняясь своего окружения и не предлагая присоединиться, отправил лакомство в рот. Такая наглость, полевая, совершенно не привычная для столицы, была в этих стенах в новинку, и принц поспешил хотя бы как-то сгладить положение. - Филипп, кавалер де Гиз, господа. Мой... давний знакомый, впрочем, кажется, я имею честь радоваться этому больше, чем он. Господин Антуан де... - Рюзе, я знаю. - Лоррен небрежно повел рукой, всплеснулись кремовые кружева. - С графом де Гишем мы знакомы, а господин племянник Его Святейшества наводит меня на мысль о том, что наше имя - самое известное во всей Франции. Манчини промолчал - кавалер де Лоррен за эти несколько минут приобрёл себе очень влиятельного врага. Молчал и принц. - Мои дорогие друзья, - наконец справившись с собой, заговорил он, - я, пусть и невольно, сделал вас свидетелями не самой приятной сцены, к тому же компрометирующей дофина, моего брата. В качестве искупления я посмею предложить вам ужин. Вы голодны, Лоррен? - У меня не осталось выбора, не так ли? - Офицер улыбнулся и, вытерев платком пальцы от карамельной крошки, поклонился, по-фронтовому щелкнув каблуками щегольских грозово-серых сапог.