последняя капля моря

От вкуса и запаха рыбы уже начинает тошнить. Итачи шумно сглатывает ставшую вязкой слюну и смотрит, как очередной однообразный ужин готовится на костре. Ветки трещат, а жар исходящий от них слепит глаза. Живности в лесу немного, да и та не годится для еды. Разве что чайки пролетающие время от времени могли послужить основой какого-либо блюда. Но ловить их желания никакого не было. Да и кто сказал, что они будут вкуснее уже порядком осточертевшей рыбы. Конечно, это не сравнить с тем как Итачи застрял в пустыне на месяц и, причем совершенно один. Когда напустилась буря, из доступной местности только пещерка в два квадратных метра, а из еды скорпионы, наверняка желавшие тебя убить, да змеи, поджидающие любого удобного момента что бы ужалить нарушителя их спокойствия. Благо тогда он был снабжён провиантом лучше и того хватило до того времени когда буйство стихии утихнет и тэнгу сможет выбраться наружу. Позже печально обнаружив, что не дошёл до ближайшего населенного пункта каких-то пару километров. Уж лучше вкус рыбы во рту, чем песка на губах. Он помнит ощущения обезвоживания, потому что слишком сильно экономил воду, не зная, насколько все затянется. Он помнит, как сухой ветер стягивал кожу, а высокая температура днём вскруживала голову, низкая — ночью заставляла стучать зубами друг о друга и думать, что это чёртово безумие. Благо это воспоминание о былом означают, что все позади и испытание пройдено. Прошлое в прошлом. Итачи моргает. Перед глазами — длинный путь вперёд. А сейчас он смотрит, как плавники медленно становятся почти черными, но не спешит снимать ужин с костра. Хмурится и трет переносицу двумя пальцами — начинает болеть голова. Итачи практически забывает, что он не один, а потом резко оборачивается, рассеянно слушая слова. — И чего вы кривитесь, — Кисаме задаёт риторический вопрос смотря прямо в глаза. — Не понимаю, какая разница что жрать. Сам тритон никогда не ест при нем. Возможно просто не голодный, возможно, не хочет пугать впечатлительную, по его мнению, натуру своими острыми не только на вид зубами. — Я вообще больше сырую рыбу люблю, — ухмыляется. — Когда она ещё трепыхается. Итачи, молча кивает, не задумываясь, смотрит на огонь, а через секунду заинтересованно оборачивается. Задаёт вопрос: — А вы вообще готовите? В ответ слышит смех и наиграно-театральное постукивание по коленке. Кисаме с улыбкой чешет жабры на шее и говорит. — Ну как сказать, иногда да, — облизывает губы и смотрит в пустоту, словно что-то вспоминает. — Но то скорее похоже на запасы чем на готовку как у людей. Мамка моя, пока меня ещё не забрали, кормила меня тюленем. Там его нужно под прес или ещё что. Я не особо вникал, сам предпочитаю разбираться с едой на месте. — Это довольно интересно, — ворон берет свою, уже готовую и слегка подгоревшую рыбу и кусает. Жует, отворачивается, доставая изо рта маленькие косточки, пытаясь соблюсти несуществующие правила приличия. — Наблюдать за различиями в культурах наших народов. — А то и так не понятно, что вы вороны — птички и место вам на небе, а мы… — обрывается и не договаривает. Ловит вопросительный взгляд и уже без привычной ухмылки продолжает. — А мы чудовища — и наше место на самом дне. — Скорее вы двукрыловые рыбы, — Итачи прикусывает щеку изнутри за неподобающие сравнения. — А ты смешной. Это ты скоро можешь стать маленькой рыбкой, — тритон скалится, упирает руки в колени и наклоняется вперёд, говоря почти шепотом. — Смотри осторожнее — вода полна хищников. По телу проходят мурашки, хотя угрозы Итачи не чувствует, он напрягается, но взгляд поднимает, смотрит глаза в глаза и вежливо отвечает. — Я учту. Смекалистость была достаточно присуща ему, что бы понимать, когда нужно остановиться. Видя хорошее настроение тритона развивать тему дальше было нецелесообразно. Поэтому молчание хранилось ещё какой-то период времени, пока ужин не закончился выбрасыванием остатков в огонь и формальными фразами благодарения. Итачи на самом деле редко когда ел вместе с кем-то. С родителями уже давно не пересекался на кухне, лишь изредка помогая, матери, но, никогда не оставаясь на большее. С отцом отношения были ещё прохладнее, а Саске был ещё слишком ребенком и слишком непоседливым, пусть и позиционирует себя взрослым, но время устранит это. Хотя ему хотелось, что бы оно не было столь нещадным и быстротечным. Были ещё другие члены клана. Изуми иногда приглашала его на ужин, либо посидеть в кафе, но Итачи был слишком занят и слишком умен, что бы не понять намерения давней знакомой из детства. Возможно, сложись обстоятельства иначе, он бы ответил взаимностью на чувства девушки, но не мог так бесчестно поступить с ней. С другими же он не поддерживал нужных отношений, что бы сближаться. Лишь Шисуи мог составить ему компанию, потому что был едва ли не единственным кому он действительно доверял. Да и к тому же они не редко сходились на миссиях. Впрочем, если так говорить, то и Какаши-тайчо можно было бы внести в категорию тех, с кем он мог разделить прием пищи. Но это был не тот уровень единства и уюта, который он испытывал сейчас. И это вызывало диссонанс. Это было просто странно и непривычно. Что с кем-то с кем он не связан ничем: ни родственными узами, ни миссией, помимо одной единственной цели, он чувствовал себя комфортнее, чем дома. Хотя настоящего дома, такого в который хочется вернуться, у него то и не было. Кисаме чешет жабры, которые от долгого нахождения на суше казалось, слегка воспалились. И смотрит в упор, не отводя взгляд, на малька перед ним. Тот забавный, слишком много думает и, наверное, именно этим отличается от них, существ которые руководствуются в большой степени инстинктами, а не логикой и разумом вместе со здравым смыслом. Повыскубывать бы ему перья, что бы улететь не мог. Посадить бы в клетку и смотреть на певчую птичку, смотреть пока глаза не высохнут, не моргая. Но таких нельзя в клетку, они живут в своем придуманном мире, слишком хрупкие для того что бы принять реальность, слишком ранимые что бы их ограничивать. Поэтому крылья на месте и птичка пока не утонула. Вставая с повалившегося бревна, тритон отряхивает с себя невидимую пыль, его голый торс все ещё приковывает к себе взгляд, завораживая первобытной силой. Вот кто-кто а Итачи не мог похвастаться ярко выраженной мускулатурой, поэтому мимо глядя, останавливал свой взор на сильных грудных мышцах и руках, словно созданных для борьбы. Или для того что бы убивать. Впрочем, любые руки могут убить, разница лишь в намерении. Именно поэтому тэнгу иногда закрывает глаза смотря на свои руки, ведь ему кажется, что они в крови. Пускай внутренне он понимает мотив и суть своих-не-своих поступков, но от этого сердце не перестает, сжимается с горечью, от этого кошмары, снящиеся ему не прекращаются. Возможно в каком-то другом мире, он мог родиться обычным мальчиком, просто ребенком у любящих родителей, у которого бы был любимый младший брат, в мире, где не было бы борьбы за территорию, и постоянных войн и конфликтов, где никто бы не пытался отхватить себе кусок побольше. Просто утопия, просто грёзы. Просто горечь на языке. Хруст суставов отвлёк от раздумий. Кисаме потянулся, немного разминаясь, и повернулся спиной, но в воздухе чувствовались невысказанные слова. Решив не давать времени на раздумья Итачи первым задал вопрос, опередив собеседника на считанные секунды. — Я ухо… — Ты уходишь? — Не то, перебив, не то, сказав одновременно, тэнгу застывает, словно совершил что-то плохое, как в детстве, и мама сейчас придет и накажет его. — Да, птичка, что мне тут с тобой делать? — риторический вопрос повис неприятным грузом. — А если я попрошу остаться? — Итачи сам удивляется словам, которые слетели с его губ. Возможно опрометчиво таким незамысловатым образом подвергать себя опасности, но иногда мысли и действия расходятся по итогу оставляя решения на чувства. — Если попросишь, останусь, — Кисаме поворачивается, смотря куда-то выше головы, точно не в глаза и проводит языком по губам. — А ты просишь? Итачи замирает и поджимает, внезапно ставшие сухими губы, молча кивая. Сегодня ему не хочется быть одному. Ему вообще не хочется быть одному. Он чертовски устал. Поэтому он наблюдает, как тритон садится обратно, несколько минут раздумывает, а потом, молча, подрывается и уходит, ничего не сказав, лишь махнув рукой как на прощание. Все-таки его вновь оставили. Ну и пусть. Ветер будет его собеседником, лес будет его слушать, море примет его любым. Звёзды будут ему дорогой, они хранят в себе слишком много тайн. Никому не принадлежащие огни вселенной, бесконечное множество секретов. Итачи не раскроет их никогда. Неизвестное должно оставаться таким, каким оно есть. Итачи ложится на мягкий мох, поворачиваясь спиной к костру, и зажмуривается до красных пятен перед глазами, пытаясь не думать о Саске и своей миссии. Лучше отвлечься на что-то другое, отпустить сознание, позволив расслабиться, но он уже давно не может позволить себе этого. Снимает резинку с волос, позволяя лёгким прядям упасть на плечи, и пытается уснуть. Но вместо блаженного небытия у него в голове, словно тиканье часов, отсчитывающих последние секунды. А на лбу словно появляется испарина, тело бросает в жар, будто все предсказывает, что что-то случится. Тревога не отпускает. Не отступает, лишь сильнее сдавливая в своих тисках. Давно уже, на самом деле. Глубокие выдохи не помогают успокоиться. Приступ паники не позволителен, ни сейчас, ни вообще в любой другой ситуации. Проявление слабости не допустимо. Итачи прикуривает губу до крови, накрывая себя крыльями, словно прячась в коконе. Буд-то тот сможет защитить его от внешнего жестокого мира, от всех тех невзгод, что ожидают его впереди. Осталось совсем немного, ставя себе крайние сроки, два дня, тэнгу хмурится и тихо стонет от ломоты в теле. Через пару суток он будет уже на корабле плыть к лисам с порядком опустевшими карманами и обременённый обязательствами. Просто нужно немного подождать. Ветер усиливается, заставляя поёжиться. Итачи встаёт, идёт к своим вещам и берет свиток, договор который должен быть доставлен. Смотрит на него, словно тот самое ценное, что он держал в руках, бережно проводит пальцами по краям и поджимает губы. А потом дергается, услышав в дали шум. Прячет все и настороженно смотрит в сторону, откуда был звук. В руке, вместо бумаги, теперь ощущается рукоять катаны. Крылья прижались ближе к спине, и вся поза показывает настороженность. Гостей тэнгу не ждёт. А потом из леса выходит Кисаме. А потом словно тяжесть с плеч и невысказанные вопросы. — Привет, птичка, заждался? — тритон мокрый, стряхивает с себя капли воды и улыбается, показывая ряд острых зубов. Итачи хмурится, снова и снова, а потом напряжение уходит и он выдыхает. — Я думал ты ушел, — слова без упрека, но в них читается лёгкая обида. — Ну что ты, как я мог, ты же попросил остаться, — хитро щурится и садится. — Просто долго на суше был, кожу сушить начало, не обратил внимание? Жабры сушит, и они раздражаются, немного больно, на самом деле. — Понятно, — Итачи замолкает, заворожено смотря на Кисаме. А тот глазами проводит по лицу, зацепляясь за прокушенную губу, на которой кровь уже успела засохнуть. Хмурится и подходит ближе. Тритон выше, много выше, нависает, смотря сверху в низ. Исследует не отворачиваясь, не отводя взгляд, наблюдает за игривым огнем, который создаёт причудливые тени на волосах, заставляя их словно гореть. Поднимает руку и кладет на скулу, не двигаясь, ожидая реакции, думая, что тэнгу отвернется, дернется и уйдет. Но Итачи стоит. Он не намерен проигрывать в этой игре, он принимает вызов. Кисаме смелеет, видя, что нет сопротивления, и проводит пальцем по губе, задевая ранку. То опускает взгляд, то подымает, не моргает, он то и не может, но все равно прищуривается. Теперь его взгляд не излучает хитрость, теперь там что-то темное, немного страшное. Итачи шумно сглатывает, во рту пересохло, а уши словно заложило. А потом тритон словно опомнившись, отстраняется, задумчиво смотря в сторону, чешет затылок наигранно-неловко и что-то бормочет. — Что? — переспрашивает, не услышав, и делает шаг назад. — Говорю, пошли, искупаемся, погода отличная, — тритон улыбается и ждет ответ. — Ну, так что? Итачи смотрит на верхушки деревьев, которые грозятся вот-вот упасть, на небо затянутое тучами, на почти потухший костер и думает, да, действительно, самое время искупаться. — Да. — Говорит рывком, словно отрезает. — Пойдем. И идет первым, зная, что за ним последуют. Волны бьются о скалистый берег, разбиваясь на тысячи брызг. Итачи скидывает с себя одежду, не смущаясь, не боясь ничего, и заходит в холодную ледяную воду. Не сжимается, лишь мурашки по коже выдают то, что температура на самом деле далека от комфортной. Порывы ветра практически сбивают с ног, словно вот-вот его накроет девятый вал. Он спотыкается, едва ли не падает, а потом неожиданно ощущает позади поддержку. Крылья намокли, и тэнгу кривится, представляя, как будет их сушить. А Кисаме стоит сзади и придерживает его за плечи. Его руки теплые, на контрасте с водой, они кажутся обжигающими, и Итачи инстинктивно прижимается назад. А потом тритон берет его за подбородок и поднимает вверх, заставив посмотреть на небо. Тучи рассеялись. Итачи стоял на берегу реки, глядя на ночное небо. Он не мог оторвать глаз от бесчисленных звезд, которые сверкали, как бриллианты. Месяц, отражающийся в воде, создавал лунную дорожку, которая вела куда-то далеко, в неизвестность. Итачи чувствовал себя так, словно он задыхается от восторга. То, что он испытывал, было трудно описать. Это было похоже на восхищение, трепет, словно паралич от эмоций. Он никогда раньше не видел ничего подобного, потому что всегда был слишком серьезным и сосредоточенным, и не замечал красоты окружающего мира. Но сейчас он чувствовал себя совершенно другим человеком. Он был расслаблен и свободен, как никогда раньше. — Это прекрасно, — его слова тонут в шуме волн. Спустя время Кисаме тянет его назад, молча без слов. Потому что уже пора. И потому что, глядя на такого счастливого птенца, у самого сердце сжималось от тоски. И уже позже тот поймет почему. Только одеваясь, Итачи понимает насколько замерз. Из-за мокрого тела одежда липнет, ощущаясь второй кожей, а зубы начинают непроизвольно стучать друг о друга. Но, не смотря на это, ему все равно не хочется уходить от воды, ведь та словно манит в свои сети. И полная луна приковывает взгляд. Но перед ним встает тритон, берет за руку и ведет, уводя от берега в лес. Он покорно следует за Кисаме, понимая, что тот прав и нужно согреется, а в лесу, у огня, это будет сделать гораздо проще. Они идут молча, лишь изредка переговариваясь короткими фразами. Итачи все еще погружен в свои мысли и даже не замечает, когда они возвращаются, лишь бросает взгляд вскользь на совсем потухший костер. Конечности все еще отдают теплом, как при обморожении, и тэнгу пытается согреть их слабыми выдохами воздуха изо рта. Тритон садит его на бревно, а тем временем разводит огонь заново. И лишь закончив, оборачивается, наблюдая за все еще замершим птенцом. Выдохнув, словно что-то решив для себя, Кисаме присел рядом с Итачи и обнял его. Он был теплым и сильным, и его тепло быстро распространилось по чужому телу. Тэнгу закрыл глаза, наконец, перестав ощущать неприятное покалывание, а руки оказавшиеся зажаты в чужих стали постепенно нагреваться. Кисаме не отстранялся, пока огонь не разгорелся в полную силу. Когда пламя стало достаточно ярким и жарким, тритон отодвинулся. — Теперь тебе лучше? — спросил он. Итачи кивнул. Он все еще чувствовал себя немного холодным, но гораздо лучше, чем раньше. — Спасибо, — благодаря, на самом деле, за многое. И за спасение, и за то, что произошло на протяжении всех этих дней, за все. — Будешь должен, — Кисаме хитро улыбается и ложится на холодную землю с местом, на котором ранее спал Итачи, показывая жестом, присоединится. Тэнгу еще немного посмотрел на костер, а потом почувствовал, что его веки становятся тяжелыми. Он лег на мох, закрыл глаза и вскоре заснул, укутавшись в теплые объятия Кисаме. А тот, хмыкнув, смотрел то на небо, то на свернувшегося у него на груди мальчишку. Ему давно не было так хорошо. Жаль что все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. Как и это забавное приключение, которое закончится со дня на день. Хотя возможно оно только началось. Тихий стук сердца успокаивал, черные волосы, разметавшиеся и слегка спутанные, под пальцами ощущались словно шелк, а стихший ветер убаюкивал, напевая колыбельную. Хотелось заставить остаться птичку здесь, принудить его сделать это добровольно, в уплату долга за спасение жизни, но Кисаме знал, что не сможет так поступить. Уже нет. Потому что пятнать что-то настолько живое было бы кощунством с его стороны. Поэтому он мог лишь наблюдать, как Итачи крепчает, стает на ноги. А по итогу улетает, оставив за своей спиной этот остров и его на нем. Единственное что остается, это смотреть в след, видя, как черная точка на небе исчезает. Но перед прощанием, можно получить его всего. Почувствовать вкус его крови и кожи на языке. Заполучить хотя бы, таким образом, если иное не позволительно.