The meeting place cannot be changed.

После длительных блужданий по отелю в поисках нужного крыла; после разговоров с персоналом на ломанном английском; после бесконечных поездок не на тех лифтах, парни — уставшие и измотанные — наконец добрели до двери своего номера. — Пятьсот семь, — выдыхает Саске вымученно, и Итачи переводит на него свой взгляд — жалобный и усталый. Друг с другом они не разговаривали: дорога в абсолютной тишине — как до отеля, так и до самого номера — угнетала. Так же, как и угнетали трясущиеся руки, крепко вцепившиеся друг в друга. Обстановка стояла напряженная. Лишь в лифте Саске осмелился заговорить, сказав что-то про баснословную цену всего лишь за сутки в стандартном номере, но, получив в ответ лишь тяжёлый вздох и кивок, поджал губы. Поддерживать диалог получалось неважно, учитывая их положение и спонтанность всей ситуации. По правде говоря, им предстоит много времени для того, чтобы свыкнуться с мыслью, что вот они — вместе, хоть и в другой стране. А ещё — до сих пор друг друга любят. Любят и, вроде как, готовы начать всё заново. Просто в голове не укладывается. На самом деле, что-то там не укладывалось только у Итачи: Саске ещё в самолёте решил, что Итачи он не отпустит, и тихо-мирно помереть в одиночестве не оставит (больно много этот придурошный себе навыдумывал); а потом потащил в первый попавшийся отель, в котором, благо, были свободные номера. Глядя на ситуацию взглядом адекватного человека, им для начала, следовало бы элементарно поговорить: обсудить свои проблемы, поделиться мыслями, и только потом вот так всё бросать, поддаваясь порыву и собственным чувствам. Разговора не произошло: ситуация, как можно было догадаться, развернулась очень круто, стоило только услышать хлопок входной двери и остаться наедине. Ничего не подозревающий Итачи почувствовал прикосновение дрожащей ладони к спине и шорох от того, как Саске на ощупь начал искать кармашек-датчик для ключ-карты, чтобы включить свет во всем номере. — Итачи, — шепчет Саске, ведя одной рукой от поясницы и обвивая ей чужую талию. Внезапно включившийся во всех комнатах свет больно режет по глазам, привыкшим к полумраку. Оба, вздохнув, зажмурились. Тишина. Саске уткнулся носом в шею Итачи, вдохнул его запах, а затем чуть прикусил тонкую кожу. Он слышал чужое заполошное дыхание; знал, что Итачи слышит его — точно такое же — частое и вымученное. Времени проходит немного, прежде чем Саске решается опоясовать чужое туловище уже обеими руками: буквально вжать Итачи в себя, дышать в его ухо и подрагивать от ошеломляющего чувства близости. — Пожалуйста, позволь мне, — шепчет Саске, разворачивая тяжело дышащего Итачи к себе лицом. Всё так же обнимая, он повел его вглубь номера. Подталкивая чужое ватное тело к заправленной двуспальной кровати, Саске не позволяет ему сесть; а сам со звучным стуком опускается на колени и, схватив крепко за ягодицы, утыкается носом в пах. У Саске дрожью по спине прошёлся вымученный стон, когда его трясущиеся пальцы потянулись к ремню чужих брюк. Дыхание перехватило, когда он понял, что это за ремень: его подарок. Его чертов подарок, который он привез из Италии — из какого-то невероятно дорогого бутика. Итачи не выкинул его; он носит его до сих пор, черт побери! Саске прекрасно помнил, как тот ругался, когда узнал, сколько этот ремень стоил; как причитал весь вечер, в то же время благодарно выцеловывая чужие мягкие губы. И даже аргументы вроде: «Ты предлагаешь мне потратить бешеные деньги на билет — ведь рейсов по работе в Италию пока не наблюдается; найти тот самый магазинчик, докопаться до сотрудников, чтобы мне вернули деньги за этот ремень?!», — не помогли. А Саске всё равно был невероятно горд собой — ему же удалось его порадовать! Действительно ведь — порадовать! Не просто ошарашить безделушкой и смотреть на вымученную улыбку, а подарить нужную вещь: дорогую, значимую. К слову, Итачи потрясающе отблагодарил его за этот ремень — чуть позже — но так, что Саске был готов отдать все свои сбережения лишь на подарки для него. Настолько это было незабываемо. Не то, чтобы роль играл сам подарок — именно такие неожиданные поступки больно уж грели душу. Вот и появилось желание к чему-то особенно сокровенному. — Саске, я грязный. Не нужно, — тяжёлый вздох. Итачи слышит звон расстёгнутой пряжки и изнеможденный стон. Сказать, что Саске невероятно заводил этот звук — не сказать ничего. Он буквально был готов встать на колени и отсосать, если слышал, как Итачи переодевается после рабочего дня. Как определенный рефлекс, после которого следует приятное покалывание внизу живота и минутная туманность в мыслях. И даже сейчас — спустя столько времени — Саске сходил с ума. Он мягко обхватил его за зад и прижался лицом к паху, вдыхая, вдыхая, вдыхая. Саске тихонько постанывал, отчего у Итачи по всему телу пошли мурашки и начал наливаться кровью член: он чувствовал горячее дыхание и чужой язык, нежно ласкающий его через тонкую ткань белья. Невероятно. — Пойдем, — Саске, облокотившись о кровать, поднялся с колен и, схватив Итачи за ворот свитера, повел обоих в ванную. — Я понимаю, что ты устал, но, пожалуйста… Я хочу тебя помыть и… И приятно тебе сделать — тоже хочу. Когда увидел тебя, я… Итачи, пожалуйста. Итачи не ответил: он знал, что оттолкнуть Саске сейчас — потерять надежду на скорое примирение в будущем. Они оба горят — оба соскучились и изголодались друг по другу за всё то время. Всё как в сладком сне, и сон этот напоминает Итачи о том, как Саске приезжал домой после рейса поздно ночью и набрасывался на него, потому что невероятно скучал. А потом они приятно проводили ночь и утро вместе. В такие моменты упоительной близости, наружу вылезают совершенно неожиданные, потаенные желания, и вот уже Саске жадно срывает с Итачи одежду и тут же припадает к голой коже губами — вдыхает запах, целует, легонько водит языком, пробуя на вкус, чем вызывает в Итачи чувство неловкости, ведь он — грязный. — Я так скучал… Господи, я действительно очень скучал, — шепчет Саске, наконец-то касаясь теплых губ своими. Боже, как же долго он мечтал его вот так поцеловать. Медленно и чувственно. — Люблю тебя, я так тебя люблю. Итачи не верил, что стоит вот так посреди ванной комнаты: с Саске, в другой стране, в каком-то отеле и абсолютно голый. Не верил, что слушает его признание в любви, что сам шепчет «я-тоже-тебя-люблю» едва ли не в унисон, и чувствует, как Саске трепещет от его слов, притягивая для нового поцелуя. Какое-то сумасшествие. Иллюзия, не иначе. Он не верил — такого просто не может быть. Это всё сон! Сон! В чувство его приводит тот факт, что им пришлось ненадолго прерваться: Саске начинает торопливо раздеваться сам — срывает с тела чертову надоедливую форму: пиджак, рубашку. Он вышагивает из узковатых брюк и трусов, а потом зло стягивает носки; затем, шипя что-то — заталкивает их с Итачи в душевую кабину, и почти сразу же включает и регулирует воду на более-менее комфортную по температуре. Он поворачивается и вновь целует, пока на них сильным напором льётся вода. — Саске, сначала помоемся, — говорит Итачи в полный голос, иначе из-за шума воды тот бы его не услышал. — Да, — говорит Саске, но пока что не отпускает его из объятий. — Давай вот так постоим немного. Я скучал сильно. Я… Не хочу отпускать тебя. — Не отпускай, — Итачи прикрывает глаза и вновь чувствует на губах поцелуй. Помимо этого, Саске на ощупь тянется к полкам, на которых стоят маленькие тюбики с шампунем и гелем для душа: берет первый попавшийся и, всё ещё жадно целуясь, размазывает по гладкой спине Итачи прозрачную массу. Ведёт к шее, обмазывает грудь, проталкивает руку между их телами и, всё ещё не отстраняясь, ведёт по животу к паху. Под пальцами он не чувствует характерной волосяной дорожки от пупка до основания члена, отчего улыбается в поцелуй ещё шире и обхватывает намыленной рукой чужой эрегированный член. — Какой же ты ухоженный, — отстраняется, шепчет, а потом вновь припадает к влажным от слюны губам. — Даже не трахаясь ни с кем — всё равно следишь за собой. Рука задвигалась по члену, ритмично надрачивая. Кожа трётся о кожу, вместо смазки — гель для душа. Итачи тоже не стоит столбом — вспенивает в руках гель и ведёт по плечам Саске; прижимает к стене, вынуждая его одернуть руку, но прежде быстрым движением приходится ладонями по спине и останавливается на талии. — Я… Я не подготовлен, ты же знаешь. И с собой у меня ничего нет, — Саске краснеет, убирает руку с твердого горячего члена и ведёт руками в гладкие подмышечные впадины. Наливает в руки ещё геля, вспенивает, трёт гладкую грудь и вновь переходит на спину. Итачи, не слушая его, ведёт руками вниз, обхватывая чужие ягодицы и крепко сжимая, резко опускает руки на бедра: подхватывает, слышит беспомощный писк. Они едва не падают — поверхность душевой скользкая, однако Итачи успевает среагировать и удержать равновесие. Саске смеётся, шепча о том, что они уже давно изучили тот факт, что секс в душе — штука опасная, но всё равно на те же грабли — снова и снова. — Ты точно хочешь? Саске делает возмущенное выражение лица, всем своим видом показывая, что Итачи сморозил глупость. — Нет, не хочу! — в интонации слышится едкий сарказм, и они оба смеются. Саске, всё ещё удерживаемый Итачи, обхватывает его ногами сильнее, чтобы не упасть: тело мокрое, скользкое — удержаться сложно. Он хватается за шею руками и чувствует, как Итачи инстинктивно схватил его крепче под коленями и прижал. Ещё ближе, ещё жарче. Саске вновь утягивает его в поцелуй. — Удивляюсь я тебе, — улыбается. — Ещё два часа назад ты немощно валялся в самолёте, а уже сейчас готов меня растерзать. Саске трогает пальцами чужие губы, и это так чертовски интимно, так чувственно. — Подождешь меня тут? Я постараюсь найти что-нибудь. Итачи тяжело дышит, опуская Саске на ноги. Тот торопливо бежит в комнату ворошить их чемоданы в поисках хоть чего-то, что заменило бы смазку. Однако, после того, как он чуть не навернулся на кафельной плитке, ситуация принимает другие обороты — оба решают, что лучше переместиться на кровать. Итачи торопливо смывает с себя остатки пены, выключает воду и, подхватывая с полки два больших полотенца, выходит из ванной. Выходит и видит потрясающую картину: Саске — его чудесный Саске — стоит задом кверху, копошится в своей сумке и что-то злобно причитает. А слыша, как Итачи приближается, взволнованно оборачивается и говорит: — Смазку я давно выложил за ненадобностью. И презервативы. Даже крем никакой не взял! Я уже не представляю, что мы будем делать! Хоть насухую, черт его всё дери. Итачи легонько улыбается и притягивает Саске к себе. Вытирает его тело и волосы белоснежным полотенцем: ведёт по шее, груди и торсу; спускается на ножки и бережно вытирает ступни. Местечко под коленкой тоже не забывает, а потом просто усаживает его рядом с собой и укутывает в полотенце. — Ну и что нам делать? — стонет Саске жалобно и приобнимает Итачи за шею обеими руками. Итачи приобнимает его в ответ, а потом оборачивается и смотрит на тумбу; кивает в её сторону и вопросительно смотрит. — Ну нет, это же не лав-отель, — вздыхает устало Саске. — Тут такого нет. — А в той аптечке, которую ты мне в командировку собирал? Саске вскидывает бровь. — За кого ты меня принимаешь? Чтобы я, в здравом уме, положил тебе презервативы в какую-то поездку без меня?! Итачи добродушно рассмеялся, разворошив его мокрые волосы. — Если я услышу хоть слово про мокрого воробья, я выкину тебя с балкона и закопаю на заднем дворе отеля, — злобно предупредил Саске, предугадывая дальнейшие действия своего ненаглядного, который сейчас расхохотался, как последняя мразота. Саске нахохлился, наблюдая за тем, как Итачи отстраняется и тянется к своей сумке, которую брал в ручную кладь. — Да не клал я туда никакие презервативы, Итачи, я тупой, что ли?.. Что?! Новая упаковочка на десять штук вывалилась из бокового кармашка следом за злополучным пакетиком с аспирином, из-за которого, собственно, и произошла стычка в самолёте. — В презервативе смазка есть. Не пропадем, — говорит Итачи приободряюще, на что Саске реагирует довольно весело. — Или как в старые добрые: плюнул и пошло поехало. У Итачи аж лицо перекосилось от воспоминаний о похожей стрессовой ситуации, когда ни презервативов, ни смазки под рукой не было, а желание — сковывало. — Не вспоминай. — Не буду. Но ты попытайся вспомнить о важном, — Саске улыбается, скидывая со своих плеч полотенце. Итачи млеет от его развязной улыбки и, падая на соседнюю подушку от собственной безалаберности, подстегнутый чужой сильной рукой, непонимающе хлопает глазками. — Теперь ты чистый, — всё так же улыбается. — И ты знаешь, что я хочу сделать с тобой. Итачи вымученно стонет, когда темная копна волос стремительно опускается вниз, щекоча нежную кожу торса и паха сбивчивым горячим дыханием. Он уже успел забыть, насколько сильно возбуждён. — Всё такой же потрясающий, — прищурившись, оценивает Саске и шаловливо бьёт себя членом по языку. — Надеюсь, ты правда просто дрочил всё это время, иначе меня просто напросто стошнит. Саске, прикрывая глаза, мягко опускается ртом на член, так сладко и медленно посасывая, тем самым вынуждая Итачи кусать губы от нетерпения, от этого тягучего чувства в низу живота — приятного, но уже такого, черт возьми, болезненного. — Хочешь грубо трахнуть меня в рот? — совершенно неожиданно выдает он, отчего Итачи едва не давится. — Просто продолжай, — стонет он возмутительно нежно. — Давай твои фантазии оставим на потом. — Как скажешь, — Саске усмехается, прямо-таки с блядской улыбкой наблюдая, как Итачи потек от его слов ещё сильнее. Он продолжил, мягко двигая языком и совершенно нелепо, честно говоря, растягиваясь ртом вокруг этого члена, со вкусом и заинтересованностью отсасывая. Так томно, неторопливо — явно получая от процесса уйму удовольствия. Гораздо больше, чем стоило бы. — Остановись, иначе я… — …кончишь мне в рот, — совершенно безапелляционно и четко отчеканил Саске, одной рукой удерживая грудь Итачи — чтобы не приподнялся и не помешал; а второй чуть помассировал яички — совершенно непринужденно: так, чтобы это не забирало на себя всё внимание, но при этом было не менее приятно. — Саске, а если у меня потом не встанет? — прерывисто проговаривает Итачи, вплетая руку Саске в волосы; и на вздохе, неожиданно даже для себя, подмахивает бедрами. Совсем немного, но так, что член совершенно неудачно упирается в чужие гланды. Саске, что неудивительно, давится. Из глаз выступили слёзы, а глотка стремительно сжалась. Он зажмурился, но член не вытащил, чем лишь усугубил положение. Весь этот фейл дополнил вымученный стон Итачи и совершенно неожиданно выплеснувшаяся вглубь глотки струя спермы. Саске задавился окончательно и, прикрыв рот ладошкой, отстранился, еле как сглатывая то, что не откашлялось. — Прости, я не сдержался, — шепчет Итачи, борясь с желанием прикрыть глаза и, передернувшись, сойти с ума от ошеломляющего чувства. Давно у него не было такого яркого оргазма. Действительно давно. — Ты, — начал зло Саске, но потом поднял на Итачи свой всё ещё слезливый взгляд. — Ну что ты наделал, я же так старался. Так жалобно это прозвучало, что Итачи сам едва не вздохнул от досады. Виноват же, правда. — Всё же в порядке, — он притянул его к себе, хватая за щеки и легонько касаясь губ. — Ну, не смотри на меня так, я же сейчас сам расплачусь. Саске, вскидывая бровь, усмехается. Слёзы он утёр ребром ладони, а рот — краюшком покрывала. — Не надо плакать. Всё в порядке. И тянется с поцелуем. Снова медленно, снова тягуче — сладко. Снова наглые руки, жадно трогающие волосы, спину, шею, поясницу — что угодно — потому что мало-мало-мало. Так чертовски, блять, мало. — Теперь твой черед. Ничего не знаю — чтобы небо в звёздах было моё. Саске сию секунду оказывается поваленным на мягкие подушки. Усмехается, но ведёт себя совершенно покорно, развязно — ни капли не стесняется, когда его переворачивают на живот и нагло ставят на колени задницей кверху. Так порочно и сексуально. Загляденье. Однако, Саске всё же с некоторым волнением слушает шелест фольги, когда Итачи распаковывает презерватив и надевает его на два своих пальца. Саске аж вздрогнул, когда к чувствительному анусу прикоснулась что-то скользкое, пока лишь мягко растирая и массируя — располагая к безболезненному проникновению. Итачи действовал неторопливо, вопреки всему, едва ли не вынуждая его насадиться глубже, хныкать и умолять. Немного погодя, он всё же решился проникнуть внутрь — двумя пальцами сразу, но лишь на одну фалангу. И это было так забыто, так по неприятному тянуще — волнительно. — Не припоминаю, когда ты в последний раз был настолько тугим, — Итачи грустно улыбается, толкая пальцы глубже и мягко поглаживая внутренние стеночки. — Не припоминаю, чтобы меня за семь месяцев кто-то трахал, — едко выдыхает Саске и сам насаживается глубже, вздрагивая от ощущений. Итачи улыбается уголками губ и делает одно резкое движение пальцами, выбивая весь воздух из лёгких Саске. — Черт, — шипит тот, утыкаясь сильнее в подушку и шире расставляя ноги. — Глубже. Итачи не спешил выполнять его прихоть, ведь Саске до сих пор сильно возбужден. Любое неосторожное прикосновение к простате — и он кончит. — Итачи-и, — хнычет Саске, когда тот прокручивает в нем пальцы, всё ещё не продвигая их глубже костяшки. Боже, как же мало. Внезапно, Саске ложится туловищем на кровать, а затем, переворачиваясь на спину, притягивает Итачи к себе за шею. — Хватит, — говорит с придыханием. — Я не могу больше. Давай. После, он перемещает взгляд ниже, а рукой ведёт по напряжённой груди, нависшей над ним. Глядя на чужой член, Саске самодовольно усмехается, шепча при этом: — Ну вот. А говорил, что не встанет. Слушая, как Итачи томно дышит ему в шею, Саске подстегивает себя широко раздвинуть ноги, обхватить его туловище и начать шептать в унисон свои самые сокровенные желания. — Ты всё ещё тугой, — предупреждает Итачи, натягивая новый презерватив на член. — Господи, ты даже не представляешь, насколько мне плевать, — усмехается Саске, прикрывая глаза. Итачи тянет его ближе к себе за бедра, вплотную прижимаясь к обнаженной заднице: трётся членом меж упругих половинок и слушает, как Саске едва ли не хнычет от желания насадиться. В итоге, Итачи засаживает ему одним мягким толчком, совершенно не специально уперевшись в простату так, что Саске откровенно задрожал в его руках и начал жадно хватать ртом воздух. — Больно? Мне всё-таки не следовало так резко, да? — щебечет взволнованно Итачи, пока Саске, судорожно и восторженно трогая его руку, сбивчато говорит: — Что ты, черт возьми, несешь… Продолжай, пожалуйста. ... и прогнул спину, выпятив задницу, отчего горло Итачи вмиг пересохло, а взгляд помутнел. — Саске, ты дрожишь. Точно всё в порядке? Итачи взволнован, но вместе с тем возбуждён, а потому продолжает двигаться, когда Саске сжимает крепче его руку и кивает. — Мне замечательно, — признается он шепотом, подставляясь под глубокие и резкие толчки. Итачи трахает его ритмично; порывисто сжимает бледные бедра, оттягивая ноги вверх и сгибая в коленях. Толчки выходят глубокими, чувственными; Саске буквально чувствует, как млеет от ощущений, сходит с ума. Боже, как же он скучал. И по Итачи, и по этому ошеломительному чувству. И даже несмотря на это, Саске было не совсем комфортно: в такой позе ноги затекают очень быстро, а потому может начаться судорога. Такое с ними тоже происходило: крайне неприятный опыт. И потому, решение сменить позу одобрили оба. Теперь Саске, стоя в коленно-локтевой, уткнулся лицом в подушку, сдавленно постанывая уже туда и подмахивая бедрами на трахающий его член: такой восхитительно твердый, возбуждённый, вопреки плохому самочувствию. Ощутить все эти эмоции друг с другом вновь — ошеломительно. И, честно говоря, всё ещё не верится. Обоим. А ещё очень страшно, что происходящее наяву окажется жестоким сном. Саске, думая об этом, судорожно хватал ртом воздух и ритмично надрачивал свой член в такт глубоким толчкам; а на выдохе и вовсе кончил, кусая зубами подушку и хрипя пересохшей глоткой. Спешно выйдя, Итачи быстро стянул с члена презерватив и, отбросив его в сторону, принялся резко надрачивать, подводя себя к оргазму. Быстро, небрежно кончая Саске на спину, он сквозь зубы выдыхает что-то, что и сам не разобрал бы, будучи в адеквате. — Вытирай, быстрее вытирай! — взволнованно тараторит Саске. — Мы сейчас запачкаем постель! На самом же деле, Саске было глубоко плевать на чертову постель — у него просто неимоверно затекли ноги. Хотелось перевернуться, лечь на спину, жадно схватить-обнять ногами Итачи, поцеловать и накрыть обоих одеялом. И совсем-совсем не отпускать его затем, чтобы тот выключил свет во всех комнатах. Вопреки всему, Итачи всё же идёт к чертовым выключателям, но только после того, как вытирает чужую запачканную спину сухими салфетками; и только потом, когда комната погружается во мрак, торопливо ложится в холодную постель, согреваясь теплом чужого, тесно прижатого тела. Саске, вцепившийся в него всеми конечностями, терзал себя мыслями о том, что все это — лишь плод его больного воображения; и Итачи его прекрасно понимает. — Ты трясешься, — подмечает с беспокойством. — Всё же в порядке. Я никуда не денусь, — успокивающе шепчет, после чего нежно целует в лоб.