cough syrup

Эта история стара как мир: мальчик встречает мальчика. Они влюбляются. Становятся соперниками на всю жизнь. И лучшими напарниками. Они обещают друг другу вместе добраться до вершины мира. Вырасти и состариться — тоже только вместе. Но после частых ссор, после огромного количества неотвеченных сообщений и непринятых звонков мальчики расстаются. Один остаётся в Бразилии. Другой — в Италии. Рано или поздно все истории заканчиваются — это правило тоже старо как мир. Тоби… Кагеяма и Хината больше не общаются. Да, такова суровая реальность жизни. И нет, ничего серьёзного не произошло — как минимум, по мнению Шоё, — просто всякие глупости, несущественные мелочи со временем накапливались и накапливались, пока не превратились в огромный снежный ком. После нескольких лет попыток поддерживать отношения на расстоянии — Хината тренировался в Бразилии, а Кагеяма был слишком занят в «Ali Roma», — они решили всё прекратить и вновь просто стать друзьями. Как в старые-добрые времена. И, конечно, они договорились созваниваться и обязательно писать друг другу, но необдуманные, сказанные в сердцах после расставания обещания так и остаются обещаниями. Шоё уже давно не слышал новостей от Кагеямы, да и сам не спешил делиться своими. Именно поэтому, когда Шоё, достигнув тридцатипятилетнего возраста, уходит из «Asas Sao Paulo» и возвращается в Мияги, чтобы открыть ресторан бразильско-японской кухни, он не сообщает об этом Кагеяме — несмотря на то, как сильно ему хотелось поделиться новостью и как сильно он хотел узнать о том, что происходит в жизни Кагеямы сейчас. Возможно, это помогло бы хотя бы немного заполнить дыру в груди, оставленную той незабываемой летней ночью. Но теперь это неважно. Нет. Всё уже давно в прошлом. — Как проходит подготовка? — спрашивает Кенма, когда Шоё ставит на стол тарелку с жареными шариками из трески — его любимое «Болинхо де Бакалхау» — и усаживается на стул лицом к спинке, скрещивая руки поверх. — Всё по расписанию, — кивает Шоё. Засунув маленький жареный шарик в рот, он довольно осматривает ресторан — сейчас зал пуст, но совсем скоро здесь будет не протолкнуться. — Всё готово к завтрашнему торжественному открытию. Кенма задерживает на нём пристальный взгляд, но затем улыбается: — Я горжусь тобой, Шоё. Знаю, эти несколько лет… они были непростыми для тебя, и… — Всё хорошо, Кенма, нам не нужно говорить об этом, — перебивает Шоё, отмахиваясь. Он выдавливает улыбку, но, судя по нахмуренным бровям Кенмы, она едва ли похожа на искреннюю. Шоё дёргает плечами и поворачивается лицом к стеклянной входной двери. — Сейчас всё просто отлично! У меня есть ресторан и квартира… Он замолкает. Фигура, замершая с той стороны двери, привлекает его внимание — выбивает воздух из лёгких прямо как в тот день много-много воспоминаний назад. Прямо как в старом спортивном зале, когда у него не было ничего, кроме страсти к волейболу, несыгранной команды в зелёной форме и мечты, слишком огромной для его некрепкого тела. Когда выступления на соревнованиях уровня мировой лиги казались чем-то невозможным. Недосягаемым. Но в этот раз его внимание привлекает не знакомая голубая куртка, не мальчик, несущий на своей макушке корону, а на плечах — горечь и не по возрасту великие цели. В этот раз Шоё смотрит на маленькую девочку с точно такими же чёрными шёлковыми волосами и глубокими синими глазами. Маленькая пятилетняя версия Кагеямы — только жизнерадостнее и очаровательнее с этой крошечной родинкой под правым глазом. Сначала Шоё решает, что ему показалось. Он вскакивает со стула и спешит к двери, сразу же выбегая из ресторана и делая несколько неуверенных шагов к девочке в ярко-голубом платье. Шоё молчит — сам не знает, что ему сказать или что сделать. Долгое мгновение они обмениваются настороженными взглядами. Но затем девочка улыбается. — Добрый день, мистер! Вы не видели моего папу? И, несмотря на запрет разговаривать с незнакомцами, кроха оказывается за столиком внутри ресторана — её ноги свисают со стула, а руки удобно скрещены поверх скатерти. Кенма, сидящий в нескольких дюймах от неё, с опаской рассматривает девочку, а затем поворачивается к Шоё, который всё никак не может перестать пялиться, и говорит: — Знаешь, это практически похищение. — Ох, правда? — бормочет Шоё, вырываясь из своих мыслей. — Это не похищение, Кенма! Она согласилась зайти внутрь со мной, и, кроме того, снаружи жарко, я не могу… просто оставить её там! А здесь она точно будет в безопасности и сможет спокойно дождаться родителей. — Ты уверен, что дело только в этом? — Что ты имеешь в виду? — Ах, Болинхо де Бакалхау! — обрывает их беседу девочка, с восхищением смотря на жареные рыбные шарики. Португальское название срывается с её губ непривычно — с явным акцентом. — Пробовала раньше? — спрашивает Шоё, пододвигая тарелку к ней. Девочка кивает с таким усердием, что чуть не соскальзывает со стула. — Да, и это та-а-а-ак вкусно! Мой отец постоянно готовит такие дома. И он говорит, что знает самый лучший рецепт! — произносит она, переводя взгляд с еды на Шоё и обратно. Шоё, уловив молчаливый вопрос, с улыбкой кивает, и она берёт один шарик и, пробормотав «спасибо», осторожно кусает. Шоё наблюдает, как маленькая девочка с радостью ест рыбные котлетки, а в голове его — болезненный туман воспоминаний. * — Нравится? — спрашивает Шоё, засовывая маленький жёлтый шарик в рот парня. Тобио сонно жуёт рыбу, а затем — согласно кивает. Его руки крепко обнимают Шоё за талию, а лицо прячется в изгибе шеи, глубоко вдыхая родной запах. — Вкусно. Что это? — Болинхо де Бакалхау! Гектор научил. Говорит, что это единственный способ заставить Найса есть рыбу, — усмехается Шоё и касается губами тёмной макушки. — Хочешь ещё? Тобио кивает. — Расскажешь рецепт. — Зачем? — Чтобы я мог приготовить их тебе. * — Ах! Ваши котлетки даже вкуснее, чем папины! — признаёт девочка, прерывая размышления Шоё. Он склоняет голову набок, будто бы пытаясь вытряхнуть из черепной коробки нежеланные воспоминания. — Спасибо. Но я уверен, что у твоего отца тоже отлично получается. На секунду девочка задумывается, а затем расплывается в улыбке. — Вы правы! Мой папа самый классный! Он лучший связующий, и его волейбольные матчи часто показывают по телевизору. Вы его видели? Уверена, что разок-то точно! Ох… и он готовит мне самую разную еду: японскую, итальянскую и даже бразильскую! — Он… — Шоё замолкает, не зная, что ответить. Намёки, очевидные, всплывают то здесь, то там, но он изо всех сил старается игнорировать их, откидывает прочь, не позволяя себе признать правду. И с каждой минутой разговора становится всё сложнее и сложнее прикидываться слепым и делать вид, что не замечаешь истину, горящую неоновыми буквами. Это… это неудивительно. Им уже по тридцать пять, и они давно расстались. Кагеяма… он заслуживает крепкой и счастливой семьи. Семьи, о которой Шоё ничего не знает. Частью которой он никогда не станет. Первая любовь прекрасна, когда тебе восемнадцать. Когда тебе тридцать пять, она кинжалом вонзается в сердце, высасывает запасы кислорода из лёгких и кромсает тебя на части. Первая любовь жестока, и всё же — это лучшее, что когда-либо случалось с Шоё. — Кажется, твой отец — прекрасный человек. Твоей маме… твоей маме очень повезло, — отрешённо произносит он, словно читая строчку из неудачного сценария. Кенма тянется к его руке, сжавшейся в кулак. — Шоё… — Маме? Я никогда её не встречала. Мы живём только вдвоём, — говорит девчушка. Помешкав, она слегка наклоняет голову и пристально смотрит на Шоё. — Мистер, вы в порядке? — Ох… кхм, да. Да. Всё хорошо. — Шоё неуклюже кивает, не зная, что делать с полученной информацией. Возможно, он счастлив, что их только двое. Возможно, нет, потому что это ничего не меняет, потому что он — всё ещё не рядом. Шоё разжимает кулаки, расслабляет напрягшиеся плечи, мягко похлопывает Кенму по руке и улыбается девочке. — Меня зовут Шоё. Если хочешь — можешь звать меня Шоё-сан! — Шоё-сан! — улыбается девочка, вежливо кланяясь. — Приятно с вами познакомиться! Меня зовут Хиса! Хиса? * — Что ты делаешь? — Шоё подкрадывается к Тобио со спины, заставляя того вздрогнуть. Тобио отталкивает его любопытную мордашку ладонью и, бросив быстрый взгляд на Шоё через плечо, резко захлопывает ноутбук. Его лицо горит красным. — Ни… ничего! — слишком громко вскрикивает он. — Я успел посмотреть, идиот, — фыркает Шоё. Он обвивает руками шею Тобио, прижимается к его спине грудью и выдыхает в пряди чёрных волос: — Почему ты смотришь детские имена? — Никакие они не детские, тупица! — Правда? — смеётся Шоё. — Эй, а у меня идея! — Какая? — Давай, когда поженимся, возьмём из детского дома девочку и назовём её Хисой. Как тебе? Мне нравится значение имени. Несколько секунд Тобио пялится на Шоё, запоминая его слова. Его лицо всё ещё горит, но выражение смягчается и, как обычно, нежнеет. Тобио осторожно утягивает Шоё к себе на колени и улыбается ему в губы. — Значит, Хиса. * «Хиса» — с японского «вечная». Вечная, как и их любовь. Во всяком случае, так было когда-то давно. До того, как они расстались — мир напополам, радиомолчание по утрам. До того, как поняли, что даже у, казалось бы, вечной любви, нерушимой связи есть свой срок годности. Как и у всего в этой жизни. — Хиса! Звон дверных колокольчиков прерывает мысли Шоё, за ним — знакомый голос. Слишком знакомый — тот самый, что нежно называл его «тупицей», что и тихим утром, и холодной ночью повторял «я люблю тебя», что однажды прошептал: «я устал от постоянных ссор», а затем вырвал сердце из груди, выкрал его и отказался возвращать. Шоё переводит взгляд на вошедшего, и зрение плывёт, но это неважно: он так ясно всё помнит, что и во сне по памяти сможет повторить каждую чёрточку до боли знакомого лица — сколько бы лет ни прошло. Кажется, ещё вчера он любовался Кагеямой, сжимал его в объятьях, целовал и шептал, что тоже любит… — Папа! — кричит Хиса, спрыгивая со стула и бросаясь к Кагеяме. Шоё испытывает дежавю, когда смотрит, как она врезается в грудь Кагеямы, как тот крепко обнимает её и подхватывает на руки… Это будто сцена из старого, сто раз пересмотренного фильма, словно история из книги, которую он сможет пересказать по памяти, словно то самое воспоминание, в котором он, улыбаясь, бежал к Кагеяме через зал аэропорта, и тот всегда, всегда успевал подхватить его, крепко обнять и закружить, упиваясь счастьем. Кагеяма из прошлого улыбнулся бы, увидев Шоё. Этот Кагеяма… он смотрит на Шоё, широко распахнув глаза, раскрыв рот, удивленный и настороженный настолько, что кажется, будто он увидел призрака. Впрочем, так оно и есть: Кагеяма увидел призрака. Призрака прошлого. — Шо… Хината? Шоё прочищает горло, напоминая себе дышать. Он поднимается со стула и растягивает губы в улыбке, надеясь, что это не выглядит странно. — Кагеяма. — Ты… ты в Мияги! — Как и ты. — Я… да, — дёргано кивает Кагеяма. Кажется, он, как и Шоё, не знает, что сказать, но, к счастью, их спасают: Хиса цепляется за рубашку Кагеямы и прерывает неуютную тишину жизнерадостным: — Папа! Папа! Это Шоё-сан! Он впустил меня внутрь в свой ресторан и даже приготовил мне Болинхо де Бакалхау! Было та-а-а-а-а-а-ак вкусно! Кагеяма переводит растерянный взгляд на дочку. — Ох, ухм… это прекрасно, дорогая. Ты сказала ему «спасибо»? — Сказала! — Умница. — Кагеяма, слабо улыбнувшись, нежно гладит её по спине, и Хиса, внезапно засмущавшись, обнимает его в ответ, пряча лицо в изгибе шеи. Улыбка Кагеямы становится шире: он приглаживает волосы дочери, прежде чем перевести взгляд на наблюдавшего за ними Шоё. — Спасибо, что впустил её. Я отвернулся всего на секунду, а она уже убежала. Напугала меня до чёртиков. — Мне не сложно. Кхм… так она… — с заметной хрипотцой начинает Шоё — во рту словно застревают камни, — она твоя дочь? — Да, — кивает Кагеяма и растерянно чешет затылок. Он смотрит на Хису, на её чёрные волосы и вновь улыбается — нежно, мягко, счастливо. Прямо как в тех старых воспоминаниях, которые Шоё, как бы ни старался, никогда не сможет выкинуть из головы. А он старался — много, очень много раз за все прошедшие года. Он пытался забыть прошлое, отдавая себя всего волейболу, сну, алкоголю, но ничего не помогло — эти воспоминания всё ещё свежи. Кровоточат, словно сквозная рана. И возвращаются в самый неподходящий момент. Например, сейчас. Они возвращаются и вновь оставляют Шоё безмолвным. Взгляд Кагеямы задерживается на Хисе. — Она — всё для меня. Ты — всё для меня, Шоё. — Я очень люблю её. Я очень люблю тебя. Шоё судорожно выдыхает. Он хочет ответить Кагеяме, хочет поздравить его, пошутить, что тот теперь семейный человек, совсем как взрослый и всё такое, но Шоё не может доверять своему голосу — он знает, что если произнесёт хоть что-то, то не сможет сдержать горьких слёз. Поэтому он крепко сжимает губы, запирая эмоции внутри. И он кивает — кивает, а мысленно прокручивает в голове раз за разом «я больше не люблю его, я больше не люблю его», стараясь убедить себя, заставить мысль отпечататься на лобной доле, стать частью его самого. — Так… да… — начинает Кагеяма, — уже темнеет. Думаю, нам пора… идти. Спасибо ещё раз, Хината, за то, что позаботился о Хисе. Я больше не люблю его. — Эм, кхм, почему бы вам не остаться на ужин? Я всё равно собирался готовить для Кенмы. Я больше не люблю его. — Сегодня не получится, прости. Может, в другой раз? — Ох… да. Нет, да. Точно. Не беспокойтесь, я всё понимаю: у вас и своих дел полно. Я больше не люблю его. — Да, и… Хината? — М-м-м? — Приятно было снова увидеться. Правда. — Взаимно, Кагеяма. Я больше не… Люблю его… * Неделя пролетает, словно мучительный, лихорадочный сон. Шоё открывает ресторан: гости валят толпой, работники справляются, словно отлаженный, точно настроенный механизм, и хорошие отзывы в СМИ не заставляют себя ждать. Шоё ужинает вместе с Кенмой и Куроо-саном. Навещает Кея, Тадаши и их ребёнка. Ходит в кино с Хитокой. Гостит у Оми-сана и Атсуму-сана, где целый день развлекается, наблюдая, как они собачатся друг с другом. Всё идёт нормально. Как всегда. Как будто он не встретился с Кагеямой через столько лет разлуки, как будто и нет укоренившейся в груди пустоты. И Шоё мог бы продолжить жить как раньше: заниматься своими делами, притворяться, что ничего не произошло, если бы не зачастившие сообщения от Кагеямы. Нет, ничего серьёзного, ничего обнадёживающего — лишь обмен новыми номерами и простенькие короткие сообщения о жизни после ухода из «Asas» и «Ali», о том, как сильно Хиса скучает по Шоё (и его еде). Они похожи на двух друзей, воссоединяющихся из-за необходимости: они заново притираются друг к другу, осторожничают, ходят будто бы по тонкому льду, боясь случайно затронуть гниющую, болезненную часть их взаимоотношений. Это нормально. Шоё пытается сдержать свою жадность, не дать ей возжелать большего. Но когда он просыпается с высохшими слезами, запёкшимися в уголках глаз, с головной болью, порождённой обрывками фраз и расплывчатыми образами из сна, Шоё понимает: это не нормально. Сколько он себя помнит — это не было нормальным. Шум усиливается, превращается в настойчивый звон, и Шоё стонет, хлопая по кровати ладонью в поисках телефона. Откашлявшись, чтобы прочистить глотку, он отвечает на звонок. — Суга-сан? — Шоё! Мой любимейший человек! Во всём мире таких нет! Привет! Доброе утро! Тебе же сегодня не на работу? — Кхм, утречко. Да, я дома, — скомкано отвечает Шоё, настороженный излишней дружелюбностью Суга-сана. — Что-то случилось? — Ничего! А у тебя? — В смысле? — Ладно-ладно, раскусил. Но пообещай, что не будешь злиться? — Что случилось, Суга-сан? Вы пугаете меня. Нет, правда. Если вы опять забыли кошелек, то, пожалуйста, угощайтесь за счёт заведения. — Нет, дело не в этом, — вздыхает Суга-сан. — Послушай, я пообещал Тобио, что посижу с Хисой: няня только уволилась, а у него сегодня собеседование. Но я как бы… забыл, и сейчас я с Тоору в Токио. Так что я дал Тобио твой адрес и сказал, что ты свободен и с радостью присмотришь за его дочкой. Ох, что случилось, милый? Опять нога? Прости, Шоё, мне надо идти… я… эм, Тобио скоро приедет, так что удачи! Что за чёрт?! Шоё недовольно раскрывает рот, но из трубки доносятся лишь монотонные гудки — звонок сбросили. Несколько минут Шоё неверяще пялится на погасший экран телефона, а затем пытается вновь дозвониться до Суга-сана, но его приветствует механический голос, оповещающий, что «в настоящий момент абонент занят». Что за, блять, хуйня?! Шоё не успевает обдумать свалившуюся на голову новость, когда дверной звонок разрождается острой трелью, пугая его. Пробормотав себе под нос изощрённые проклятия, Шоё скатывается с кровати, стирает засохшую соль с глаз, выдыхает в ладонь, морщится от неприятного запаха, спешит в ванную, вслепую нашаривает ополаскиватель для рта, ударяется мизинцем об стул, подпрыгивает и стонет от боли. К третьей трели звонка, Шоё наконец выглядит (и пахнет) вполне презентабельно. Он шлёпает себя по лицу, заставляя проснуться, и, выдавив улыбку, изящно опирается телом на дверной косяк, рывком открывает дверь и уставляется на Кагеяму и Хису. — Привет… — пискляво выкашливает Шоё. — Доброе утро! — Доброе утро, Шоё-сан! — улыбается Хиса, слегка подпрыгивая от радости. Шоё нежно усмехается. — Утро, — кивает Кагеяма, слишком занятый проверкой рюкзачка Хисы, чтобы оценить «соблазнительную» позу Шоё. — Ещё раз спасибо, что так быстро согласился посидеть с Хисой. Я принёс мелки и бумагу, чтобы она порисовала. А ещё она любит смотреть Свинку Пепу, так что, если будешь занят, просто включи ей мультик — это отвлечёт ее минимум на несколько часов. Кхм, и об ужине: у неё аллергия только на арахис, а так в целом она не привередлива. Прости… я уже немного опаздываю на собеседование… Шоё, смущённый отсутствием внимания к себе, отлипает от дверной рамы и выпрямляется. — Да, я всё понял. Можешь идти. Не беспокойся о нас. — Спасибо, я правда… — Кагеяма замирает, впиваясь взглядом в лицо Шоё. Несколько секунд он молчит — лишь синие глаза пялятся так пристально и напряжённо, что Шоё машинально касается лица. — Что-то не так? — спрашивает он и, помешкав, вытирает краешек губ. У него же не потекли слюни? Иногда он даже не замечает, как это происходит. — С моим лицом что-то не так? — Ты… ты плакал? — спрашивает Кагеяма и, будто ведомый мышечной памятью, вытягивает руку, чтобы коснуться припухших век Шоё. Когда знакомая ладонь приближается к лицу, словно как в его снах, тело Шоё берёт верх — оно, привыкшее, знает, что должно… должно отвергать любую привязанность к Кагеяме. Поэтому Шоё на автомате дёргается назад, отступая. Рука Кагеямы повисает в воздухе, в страхе и напряжении, что сгущается между ними. Какое-то время они оба молчат. — Кхм… — Шоё нарушает тишину первым. — Ты разве не опаздываешь на собеседование? — Ох, да. Да, — Кагеяма отрывисто кивает и опускает руку. Повернувшись к Хисе, он присаживается на колено. Прежде чем он наклоняется к дочке, Шоё успевает заметить призрак тоски на его лице. — Мне пора идти, милая. Слушайся Хинату-сана и веди себя хорошо, ладно? — Ладно! — улыбается Хиса, хихикая, когда Кагеяма целует её в щёку и трётся слегка щетинистым подбородком. Она поправляет рюкзачок, подходит к Шоё и обнимает его за ногу, маша рукой. — Пока-пока, папочка. Иди на работу. Кагеяма улыбается и машет в ответ, и Шоё лишь остаётся любоваться ими, удивляясь, насколько нежным и милым Кагеяма может быть для своей дочери. Что-то поднимается по горлу Шоё, болезненно скребётся, когда он смотрит на удаляющуюся спину, и поэтому он кричит: — Кагеяма! — Да? — моментально отзывается Кагеяма, оборачиваясь. Шоё не может не заметить слабую надежду в его глазах. Рот предательски пересыхает, и несколько секунд Шоё смотрит на него, прежде чем выдохнуть: — Не провали собеседование! Иди туда и уделай их всех, понял? Кагеяма удивлённо моргает, но затем его уши розовеют, а лицо смягчается улыбкой. — Уделаю, тупица. * Шоё признаёт, что руководствуется скрытыми мотивами, «беззаботно» расспрашивая Хису, например, о том, встречается ли её отец с кем-нибудь? Упоминает ли он дома Шоё? Куда он пытается устроиться на работу? Хиса слишком мала, чтобы понять, что значит «встречаться», поэтому она начинает перечислять имена всех их друзей: Суга-сан, Дайчи-сан, Ойкава-сан… Шоё успевает прервать её прежде, чем она переходит на имена уже своих «товарищей по песочнице». На второй вопрос она трясёт головой «нет», что ожидаемо, и нет, Шоё совсем, совсем не обидно. И после она наконец рассказывает, что Кагеяма хочет устроиться волейбольным тренером в старшую школу Карасуно. Таким образом, после предложения Шоё «хочешь пойти к папе?» и ликованием Хисы, они оказываются прямо перед спортзалом Карасуно. Шоё внимательно осматривает старое здание — место, где всё началось, где произошло их вынужденное перемирие, переросшее в партнёрство длиною в жизнь. Где прозвучал смех, так и не затихший, где пролились слёзы, так и не высохшие, где они пообещали друг другу достичь вершины вместе. Где началась их любовь, где она проросла и распустилась, подпитываемая долгими годами доверия, тоски и, к сожалению, сомнений. Каждое былое прикосновение, каждый взгляд и слово, даже брошенное случайно, ещё ясны в памяти Шоё, но прошло уже бог знает сколько лет — целое десятилетие! Они достигли вершины мира, и их пути разошлись. А теперь сошлись вновь — с той лишь разницей, что Кагеяма устраивается тренером в Карасуно, а Шоё сжимает ладонь его дочери. Глубоко вздохнув, Шоё заходит с Хисой в зал, подмечая группу детей, сидящих на полу и с восторгом слушающих их нового тренера, чертящего тактику матча на белой маркерной доске. Шоё гордо улыбается, раздумывая, насколько красив Кагеяма в своей стихии — со страстью в глазах, энергией в голосе и живыми, свободными жестами. Он, как и всегда, полностью погрязший в волейболе идиот. И сердце Шоё, как и всегда, пропускает удар — неизменное даже с годами. Глубокий голос внезапно замолкает — наверное, Кагеяма их заметил. Шоё машет рукой и улыбается, Кагеяма быстро кивает и продолжает непринуждённо вести урок. Его выдаёт лишь слабая улыбка и розовый оттенок ушей. Через несколько минут Кагеяма оставляет команду тренироваться самостоятельно и подходит к ним. — Что вы здесь делаете? Хиса не даёт Шоё ответить: — Шоё-сан сказал, что скучает по тебе и хочет тебя увидеть, папа! Шоё едва не давится воздухом. — Ох, — Кагеяма смотрит на улыбку дочери, а после переводит взгляд на лицо Шоё, буквально кричащее «я планирую выкинуться из окна». Когда он вновь поворачивается к Хисе, его брови хмурятся, а голос строг: — Хиса, разве ты не обещала, что больше никогда не будешь врать? Я знаю, что Хината-сан никогда бы такого не сказал. — Но… — Никаких «но». А теперь будь хорошей девочкой и извинись перед Хинатой-саном. Шоё, застрявший между нахмуренным Кагеямой и обиженно надувшейся Хисой, слабо мямлит: — Я говорил не… — Да, знаю. Иногда Хиса начинает придумывать всякое, и… — … не совсем это. В этот раз воздухом давится Кагеяма. Широко распахнув глаза и покраснев до самых корней волос, он удивлённо смотрит на Шоё, не в силах что-либо сказать. Шоё, конечно, не гордится, что флиртует с бывшим, но лишить Кагеяму дара речи — дорогого стоит. Так что он прощает себе эту маленькую дерзость. — Шучу, — взволнованно смеётся он, надеясь, что неубедительная отмазка поможет. Кагеяма кивает и выдавливает из себя ещё несколько слов, прежде чем вернуться к тренировке. Шоё прячет лицо в ладонях, но это не помогает. Несмотря на затопившее смущение после предельно неловкого разговора, Шоё заставляет себя сесть на скамью рядом с Хисой и наблюдать за проходящей тренировкой (но большую часть времени он просто пялится на Кагеяму в форме тренера — на его закатанные до плеч рукава, оголяющие руки, на идеальные пасы нападающему, на глаза, застывшие на мяче, на напряжённые мышцы и на чёлку, мокрую от пота…). Кагеяма красив и в тридцать пять — если даже не красивее, чем в двадцать с хвостиком. Ну… если быть совсем уж честными. Часом позже звучит свисток, оповещая о конце тренировки. Дети вежливо кланяются, выкрикивают наперебой благодарности Кагеяме и начинают убираться в зале. Шоё останавливает мальчишек, собирающихся снять сетку. Кагеяма дёргает бровью, когда Шоё поднимает мяч и произносит: — Попасуй мне. — Что? — хмурится Кагеяма. — Ты идиот? Мы больше не школьники. — Боишься, что промажешь, Старояма? — ухмыляется Шоё. — Мои подачи никогда не мажут, — фыркает Кагеяма. Помедлив, он всё-таки занимает позицию на площадке и кидает на Шоё вызывающий взгляд. — Ну, покажи мне, как ты промахиваешься. Тупица. Шоё бросает мяч Кагеяме и начинает бежать — отточенная серия действий, выполняемая им ежедневно на протяжении практически двадцати лет в разных командах с разными связующими. Но пасы Кагеямы для него всегда особенные. Даже… волшебные. Волнение, струящееся по венам, и пульсация ладони, когда мяч наконец касается пола, никогда не перестанут удивлять. И всё это — он. Благодаря ему, Шоё кажется, что он может летать, что он может увидеть вид, открывающийся с вершины этого мира. Он делает его непобедимым. Он. Кагеяма. Это всегда был он. Только он и он один. Шоё пялится на краснеющую ладонь, затем поднимает взгляд на Кагеяму — синие глаза с интересом наблюдают за ним. Они оба лишены дара речи, ошарашены, заворожены. Аплодисменты и крошечное детское «ва-а-а-а-у» заставляют их вздрогнуть и прекратить обмениваться напряжёнными взглядами. Хиса бежит к Шоё и хватается за его футболку, подпрыгивая от восторга. — Шоё-сан! Шоё-сан! Как у вас так получилось? Вы прыгнули так высоко, я думала, у вас выросли крылья! Так круто! Шоё смеётся и подхватывает её на руки. Хиса, хихикая, ворочается в его объятьях. — На самом деле, это заслуга твоего папы. Он… «Он — мои крылья», — не договаривает Шоё. Когда он поднимает взгляд, Кагеяма отворачивается, не смотря на них. И всё же Шоё не сдерживает нежной улыбки — он знает, что Кагеяма понял, что он хотел сказать. Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. Дорога в сторону дома Кагеямы проходит куда спокойнее, чем Шоё себе представлял. Хиса быстро засыпает на руках у отца, устав от собственных вопросов о том, как ей стать такой же крутой, как Шоё-сан, как прыгать так же высоко, как Шоё-сан, а можно ли ей остаться ночевать у Шоё-сана. На все вопросы Кагеяма только трясёт головой и пытается объяснить ей, что связующим быть куда круче. Но Хиса не слушает его — она смотрела матчи отца, и его позиция на поле привлекает её заметно меньше. — Она точно станет нападающим. Прямо как я, — хихикает Шоё, кивая на безмятежно спящую Хису. — Заткнись, идиот, — бурчит Кагеяма. — Ей понравится играть на позиции связующего. Она просто ещё не знает этого! — Не-а! Она постоянно подпрыгивает — прямо как я в детстве. Рыбак рыбака — отвечаю, она точно станет нападающей! — Нет! — Да говорю тебе! — Ну-ну, она не сможет быть нападающей, потому что она не такая тупица, как ты! — Да пошёл ты! Она совсем не похожа на такого мудака, как ты! В какой-то степени это даже успокаивает — то, как они всё ещё могут по-детски спорить, несмотря на то, что им давно за тридцать и не прошло ни дня, чтобы их прошлое не заставило Шоё страдать. Но всё хорошо. Шоё справится с этим — он сможет притворяться другом Кагеямы прямо как в старые-добрые времена, словно не существовало тех одиноких ночей на бразильском пляже, словно его пропитавшаяся слезами подушка и вечно скомканное одеяло были лишь плодом его воображения, словно его сердце… Словно его сердце не сжимается каждый раз, когда он думает о Кагеяме. У Шоё получится. Это новая возможность для их взаимоотношений, и Шоё хватается за неё, словно за ложку сиропа от кашля, который временно успокоит зуд в его горле. На данный момент этого достаточно. — Знаешь, после того паса я подумал… — произносит Шоё, прерывая тишину. — У «Шакалов» начинаются отборы, не хочешь попробовать? Кагеяма фыркает. — Они не возьмут такого старика, как ты. Может, только на должность уборщика. — Поэтому я и говорю, что нам нужно попробовать вместе, Грубияма! — стонет Шоё. — Ты будешь пасовать, а я бить, и гва-а-а-а-а-х, толпа будет в восторге! Всех вынесет от нашей крутости, и плевать на старость и морщины! Твои, конечно, морщины, я-то всё ещё в расцвете сил! Кагеяма ничего не отвечает — лишь смотрит на Шоё пристально, и тот, всё ещё охваченный фантазиями, толкает Кагеяму в бок и ухмыляется. — Как ты тогда сказал, помнишь? «Пока я здесь, ты непобедим»… Шоё сразу же понимает, что сказал, но становится слишком поздно. Кагеяма отворачивается и крепче обнимает Хису. Он не смущён — вовсе нет. Он не улыбается. Сердце Шоё падает куда-то в желудок, когда он понимает, сколько лет прошло с того тренировочного матча. У Кагеямы уже появляются седые волосы, морщинки у глаз — они оба уже не молоды. Им тридцать пять. Они больше не старшеклассники из Карасуно. Им тридцать пять. И они больше не влюблены друг в друга — им, чёрт побери, тридцать пять! Эта мысль заставляет Шоё замереть. Он поворачивается к Кагеяме и растягивает губы в улыбке, надеясь, что она не выйдет кривой: — Я только что вспомнил, что мне нужно зайти в ресторан и проверить… кое-что. Так что… да. Увидимся. Кагеяма кивает на прощание, и Шоё уходит — его ноги двигаются странно, не гнутся, словно он вмиг забыл как ходить. И он успевает сделать всего несколько шагов, когда его окликают. — Хината! — Шоё разворачивается, смотря на взволнованное лицо Кагеямы. Ни единого следа раздражения, только одно сплошное беспокойство. — Мне было весело сегодня, так что… давай ещё как-нибудь поиграем в волейбол? Когда будет свободное время? Шоё вздыхает, чувствуя, как гора сходит с плеч. Ухмыляется. — Конечно! В следующий раз я точно надеру тебе задницу. — Не успеешь! Я сделаю это раньше, идиот. Всё хорошо. Этого достаточно. Шоё сможет справиться с этим. *

Четверг, 3 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [17:32]. Привет, помню, что у тебя не ловит, но я просто хочу знать, как твои дела. Надевай что-нибудь тёплое и не заблудись в какой-нибудь странной пещере, ок? Кому: Натсу [17:40]. Ох, и, кхм, час назад я виделся с Кагеямой. Он в Мияги, и у него есть дочка. Ну просто чтоб ты знала.

Понедельник, 7 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [16:01]. Я облажался сегодня с Кагеямой: ( Кому: Натсу [16:06]. Забей, всё равно это ничего не значит

Вторник, 8 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [08:46]. Эй, присматривать за дочкой бывшего это странно, да? Кей сказал, что я должен прекратить, но что он вообще знает! Типа, пожалуйста… ты встречался всего с одним человеком со старшей школы! Ты не какой-нибудь там «Доктор Любовь» или типа того. Я просто помогаю Кагеяме, пока Суга-сан не вернется откуда-то там, пжлст не говори Миве, я не хочу, чтобы она волновалась за нас… опять.

Среда, 9 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [21:10]. Мы вновь играли в волейбол, и он много пасовал мне… но как БРО только, Я КЛЯНУСЬ! 1! Я не чувствую и не думаю ничего странного СОВСЕМ! Кому: Натсу [21:11]. Ох, и это же Кагеяма, кст, всё тот же хмурый парень.

Четверг, 10 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [23:11]. Так, кхм, дело в том, что… я сегодня шел с Кагеямой и его дочкой домой, знаешь, как обычно, но затем Хиса взяла нас за руки и сказала, что мы втроем выглядим как семья, и я, э, хз, что делать… Я НЕ РАССТРОЕН, КСТ! я типа счастлив услышать это… честно. Кому: Натсу [23:15]. Кстати, Кагеяма ничего не ответил, думаю, он больше не захочет меня видеть Кому: Натсу [23:56]. Он сказал, что Суга-сан вернулся, и мне больше не нужно сидеть с Хисой Кому: Натсу [23:59]. Это же к лучшему, да?

Пятница, 11 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [01:23]. Мы больше не будем вместе, так что мне стоит перестать думать о нём Кому: Натсу [01:24]. Прости, что пишу так поздно. Спокойной ночи или доброго утра, как угодно Кому: Натсу [21:18]. Ох, Кагеяма пришёл Кому: Натсу [21:19]. Он подождал на улице, пока я закрою ресторан. Сказал, что Хиса скучает по мне и хочет поужинать вместе. Я не купился. В любом случае, надеюсь, у тебя тоже хороший вечер, пока-а-а-а-а: D

Воскресенье, 13 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [01:01]. а если бы я сказал, ГИПОТЕТИЧЕСКИ, ПОНЯЛА??? , что я остался ночевать у Кагеямы и мы заснули на диване, смотря Рапунцель, и я проснулся посреди ночи, и он обнимал меня во сне, бормоча amore mio, пока я перебирал его волосы, как когда мы встречались… это просто старые привычки тяжело умирают, или у него всё ещё чувства ко мне??? Кому: Натсу [01:24]. Знаешь, на самом деле я не хочу знать ответ.

Среда, 16 июня 20ХХ.

Кому: Натсу [03:19]. опять он мне снился. Кому: Натсу [03:20]. я так проебался. * Кто сказал, что вечеринка в честь дня рождения тридцати шести летнего «старика» не должна быть громкой и сумасшедшей? Какая глупость! Уж точно не вечеринка в честь дня рождения Хинаты Шоё! Тем более, что Атсуму-сан, Бокуто-сан, Ойкава-сан и Суга-сан настояли на безудержном веселье с музыкой, готовой разорвать ваши нежные уши. Столы заставлены вкуснейшей и вреднейшей едой, которая точно не понравится желудку, а ведёрки со льдом в углу комнаты полонятся бутылками с алкоголем — мелькают этикетки на всех языках и цветах, слишком подозрительные, чтобы предположить, что внутри мутного стекла что-то «лёгкое» или «шипучее». Несмотря на запредельный уровень хаоса сборища, Шоё считает, что всё нормально и хорошо, пока его друзьям весело. Даже когда Хитоку находят спящей в обнимку с цветочным горшком, в который её вырвало. Или когда Шоё обнаруживает у Оми-сана на спине рубашки следы решётки для барбекю. Или когда футболка Нои-сана оказывается на дереве, а его штаны — плавают в бассейне. Несмотря на необузданное безобразие, они отлично проводят время и это точно того стоит. Но не всё так безоблачно — кто-то гениальный решил пригласить на вечеринку его бывшего. Да, Шоё помнит: он говорил, что для него достаточно просто быть друзьями. Но ронять слова так легко, а что куда тяжелее — так это выключить растущие запретные чувства, игнорировать сжимающийся желудок, когда Кагеяма во сне зовёт его «amore mio» — прямо как раньше, притворяться, что это кто-то другой, не он, сбежал из квартиры Кагеямы и с тех пор игнорирует все его сообщения. Их было много — его телефон постоянно вибрировал, но Шоё так и не нашёл смелости, чтобы прочитать их. Пытаясь унять волнение перед встречей с Кагеямой после недели молчания, Шоё слегка перебирает шотов неизвестного алкоголя, которое горячо струится по глотке и дарит его конечностям лёгкость. И Шоё… тупеет. Тупеет настолько, что влетает в Кагеяму, тащит его на танцпол, прижимается к нему, тупеет настолько, что утягивает его наверх — подальше от друзей, вечеринки, торта и всего остального. Произошедшее дальше остаётся историей прошлого. Шоё искренне верит, что будет лучше, если он перестанет думать об этом. Или, как минимум, хотя бы попытается — вчерашняя ночь слишком ярка в его памяти. Вернувшись домой после долгого рабочего дня, разбавленного затяжным похмельем, Шоё кидает сумку на пол, открывает холодильник, достаёт контейнер с остатками еды и засовывает его в микроволновку. Оранжевый свет едва нарушает сумрак комнаты, микроволновка гудит, и Шоё теряется в мыслях, пялясь на вращающуюся еду. Шоё толкает Кагеяму на кровать. Чёрные волосы рассыпаются по белому матрасу, синие глаза смотрят мутно, сквозь туман. Зрелище стоящее, даже несмотря на то, что Шоё едва видит сквозь пелену алкоголя. Шоё пользуется опьянением как оправданием, чтобы делать всё, что вздумается. И он делает — атакует лицо быстрыми, короткими поцелуями, пока руки прокрадываются под рубашку Кагеямы, чувствуя тепло, твёрдые мышцы, мягкую кожу и столь желанную Шоё близость. — Ты пьян? — спрашивает Кагеяма. Шоё хмурится, но, судя по всему, Кагеяме не так уж и важен ответ — его ладони тоже блуждают по голой коже Шоё, пальцы цепляются за пояс шорт. — Может быть, — Шоё вжимается в него пахом, притирается, улыбается и выдыхает прямо на ухо: — Это проблема? — А для тебя? — А тебе? — Нет, не особо. — Тогда нам не нужно об этом думать. Микроволновка громко пищит, заставляя Шоё вздрогнуть. Он трясёт головой, вытаскивает еду и вскрикивает — перегретый контейнер обжигает. Натсу постоянно напоминает ему использовать прихватку, но Шоё не из тех, кто успешно учится на своих ошибках. Подержав руки в холодной воде и обернув их футболкой, чтобы вновь не обжечься, он несёт еду в гостиную и устраивается перед телевизором. Какое-то время он выбирает фильм, раздумывая над тем, чтобы наконец посмотреть что-то новое, но в итоге останавливается, как и обычно, на Рапунцель. Наверное, старые привычки действительно тяжело умирают. На фоне начинает играть оживлённая мелодия, но Шоё едва ли смотрит в экран. Еда обжигает язык, но он не спешит жевать. Кагеяма всегда предпочитал не торопиться. Там, где Шоё бросается во всё с головой, Кагеяма осторожен, мягок и нежен. Его губы, поцелуи двигаются медленно, проводят сладкие дорожки от виска Шоё к уголку его глаза, после — задерживаются на кончике носа, а потом ниспадают к губам, наслаждаясь. Поцелуи сочные, отчаянные настолько, что Шоё хочется рассмеяться: его любят. Его любит тот, кого долгие годы любил он сам, а потому Шоё хочется смеяться. И плакать. Ведь в этот момент его «любит» тот, чья любовь на самом деле осталась далеко в прошлом. Кагеяма отстраняется и внимательно смотрит на Шоё — его взгляд мягок, ласков и полон эмоции, от которых начинает щипать глаза. Шоё, не желая, чтобы Кагеяма заметил слёзы, обхватывает руками его шею и прячет лицо в изгибе плеча. Кагеяма выдыхает тихий смешок и крепко сжимает талию Шоё, влажно целуя мочку его уха и заставляя Шоё захихикать. — Я и забыл, насколько ты боишься щекотки, — бормочет Кагеяма, спускаясь поцелуями к подбородку. Шоё наклоняет голову и вздыхает от жаркого дыхания у краешка губ. Ресницы трепещут. — Хочешь вспомнить? — Вспомнить что? — Нас. На мгновение Кагеяма замирает, но затем бросается к нему и сталкивает их лбы вместе. — Напомни мне. В конце концов, Шоё понимает: невозможно есть, когда желудок неприятно скручивает, а во рту ощущается лишь кислая горечь. Поэтому он роняет ложку в контейнер и обхватывает руками колени, пытаясь сымитировать вчерашнюю теплоту и близость, покинувшую его много лет назад. Он кладёт подбородок на подогнутые колени и начинает слабо раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь успокоиться. Пальцы ног вцепляются в подушку. Рассеянный жёлтый свет телевизора падает на его лицо, подсвечивая поджатые губы, отражаясь от пустых зрачков и поглощая его скрюченное в сумраке тело. Персонажи мультфильма произносят знакомые фразы, но Шоё слышится совсем другое. — Что? — выдыхает Кагеяма между плавными толчками бёдер и приглушёнными стонами Шоё. Он сжимает его ладонь, и Шоё открывает глаза, смотрит на нависшего над ним Кагеяму — на его блестящие опухшие губы, на красные щёки, на свисающую на глаза чёлку, промокшую от пота. Шоё не сдерживает мягкой улыбки и гладит большим пальцем тыльную сторону ладони Кагеямы, наслаждаясь прикосновениями, наслаждаясь тем, насколько идеально переплетаются их пальцы — как и когда-то в прошлом. — Что? — Ты на секунду отключился, — хмурится Кагеяма. — Я… — Шоё откидывает голову и, хрипло вздохнув, выгибает спину, поджимает пальцы ног. Слишком хорошо… Глубокие толчки Кагеямы идеальны. — Правда? Ещё одно движение бёдер вперёд — ещё один пронзительный стон. — Да. О чём ты думаешь? — произносит Кагеяма. Его голос звучит слегка раздражённо, даже обиженно. Шоё едва может привести бессвязные мысли в хоть какое-то подобие порядка, но ответ на этот вопрос вырывается сам собой. — Большую часть времени… о тебе. На мгновение Кагеяма замирает, но после ускоряется, толкается в Шоё грубо, жёстко, заставляет его громко стонать, вытрахивает все мысли из его опьянённой головы… Шоё так и раскачивается, поджав ноги, пока на экране не появляется финальная заставка, пока ткань брюк на коленях не промокает насквозь от слёз. Когда телевизор загорается синим, возвращаясь в режим ожидания, Шоё поднимает голову, громко всхлипывает и с силой стирает слёзы с ресниц. Долгую минуту он пялится в никуда, пока голова гудит от остатков истерики, а после вытаскивает из кармана джинсов дешёвое пластиковое кольцо, светящееся в темноте. У кольца есть пара. Они с Кагеямой вытащили их из игрового автомата в первый совместный поход в зал с аркадами. Эти кольца стали обещанием. Обещанием, что Шоё присоединится к Кагеяме на сборах молодёжного лагеря японской сборной на третьем году обучения. Обещанием, что они вместе попадут в профессиональную лигу, на Олимпиаду, на мировую арену. Обещанием, что Шоё будет любить Кагеяму вечно. И Шоё свои обещания сдержал, оставаясь верным каждому слову, даже когда любовь сталкивала их вместе, а годы разлуки — разводили порознь. Шоё сдержал — даже несмотря на то, что последнее обещание было невзаимным. Даже несмотря на то, что кольцо было простым кольцом, а обещание — пустыми словами. — Скажи это ещё раз, — выдыхает Кагеяма ему в ухо, не замедляя толчков. Он крепко стискивает его, вжимает их тела вместе, запутывает их в простынях. Сегодня, завтра, вечер пятилетней давности — всё сейчас забыто и неважно. — Я что-то сказал? — спрашивает Шоё, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Он никогда не терял голову настолько, чтобы терять сознание во время секса или что-то неосознанно бормотать. Никогда. До этого момента. — Ты говорил… — смущённо произносит Кагеяма. — Знаешь, как раньше… Как раньше… Ох. Шоё улыбается, крепче сжимает ногами талию Кагеямы и, притянув его ниже, поднимает голову, чтобы прошептать прямо в губы: — Sou teu. — Ещё раз, — надрывно просит Кагеяма, будто вот-вот заплачет. — Пожалуйста, ещё раз. — Sou teu. — Шоё мягко целует его веки. Они влажные. — Я твой, Тобио. Шоё выключает телевизор и направляется в спальню. Кольцо остаётся лежать на кофейном столике. Его слова не станут для Кагеямы обузой, и они не будут цепляться за произошедшее. Шоё об этом позаботился: проснувшись в пустой кровати, он собрался и тихо ушёл. Кагеямы нигде не было. * — Войдите, — хрипит Шоё, когда в дверь комнаты дважды стучат. Он сразу же закашливается, громко и влажно всхлипывает и туже заворачивается в одеяло. Заболеть из-за того, что забыл зонт и недооценил летний дождь? Так типично для него. Суга-сан осторожно открывает дверь и заходит в комнату, держа чашку супа в руках. Поставив её на прикроватный столик, он присаживается на край постели. — Вот, поешь, чтобы после выпить таблетки. На кухне в кастрюле есть ещё, если захочешь потом пообедать. — Спасибо, Суга-сан, — кивает Шоё и берёт чашку. — Я вам жизнью обязан. — Не драматизируй, — Суга-сан смеётся. — Считай, это моя благодарность за бесплатные ужины в твоём ресторане. Шоё пытается рассмеяться, но из горла вырываются лишь хрипы умирающего. — Вам с Ойкавой-саном мы рады в любое время. — Спасибо! — жизнерадостно восклицает Суга-сан. Несколько секунд помедлив, он прищуривается. — Итак… как проходит ваше воссоединение с Тобио? Шоё давится супом — булькающе кашляет, разбрызгивая жирную жидкость вокруг. Он быстро ставит полупустую чашку на столик, прочищает горло, хрипит и наконец шокировано смотрит на слишком понимающую усмешку. — О чём вы говорите? — О твоей вечеринке в честь дня рождения, конечно. Я видел, как вы вдвоём скользнули наверх и не спускались оттуда всю ночь. — Я… э… — бормочет Шоё, избегая взгляда Суга-сана. Он может придумать оправдание — например, что у Кагеямы безумно заболел живот или ещё что, но понимает: от лжи толка не будет. Суга-сан, следящий за ним орлиным взором, раскусит его за секунду. — Да, мы сделали это… но это не значит, что мы снова вместе! — Ах, — качает головой Суга-сан. — Я не вру, честно, — Шоё сглатывает ком в горле и опускает взгляд на домашние штаны в пятнах от супа. Пальцы бездумно вцепляются за поношенную ткань. — Мы были пьяны, и это просто разо… это было ошибкой. Он не… мы больше не в таких отношениях. — Ты уверен? — Он ушёл рано утром и с того дня больше мне не писал, так что… Да, я уверен, что он не хочет возвращать ме… — Шоё замолкает, морщась. — Уверен, что мы больше не будем вместе. Какое-то время Суга-сан молчит, кажется, погрузившись в раздумья, но затем он просто протягивает Шоё руку. — Ты видел это раньше? Шоё опускает взгляд на ладонь Суга-сана и распознаёт украшение сразу же. Дешёвое пластиковое кольцо, светящееся в темноте. Вторая половинка целого. Кусок его сердца, украденный Кагеямой много лет назад и больше не возвращённый. Шоё начинает задыхаться — боль, растущая в груди, высасывает из лёгких весь воздух, но в этот раз причина не в сухом кашле и не в болезненном состоянии (по крайней мере, физическом). — Почему это кольцо у вас? Суга-сан склоняет голову набок, будто бы не замечая трясущегося голоса Шоё. — Как-то раз я нашёл его в рюкзачке Хисы. Она сказала, что это самая важная вещь её отца — он всегда носит кольцо на цепочке как ожерелье, но, думаю, в тот раз обронил, когда собирал Хису. Ты же знаешь, Тобио порой бывает слегка… неуклюжим. Так что я позаимствовал это и… не знаю, думаю, мне просто хотелось показать его тебе. — Он всегда… — Всегда, — кивает Суга-сан. — С того самого момента, как оно у него появилось. Несколько ударов сердца Шоё тупо пялится на кольцо: кровь стучит в ушах так громко, что он различает каждое её биение. Кричащее. Взрывающееся. Толкающее его на что-то неразумное. Собрав уверенность в кулак, Шоё хватает кольцо и спрыгивает с кровати. — Мне нужно идти. * Шоё едва сдерживается, чтобы не ударить Кагеяму в лицо, когда тот наконец открывает дверь — честно говоря, ещё секунду, и она бы рухнула на пол, вынесенная упрямой решимостью. Шоё всё распланировал: он потребует серьёзного разговора и наконец спросит, почему Кагеяма продолжает носить их кольцо после расставания, почему он больше не пишет Шоё сообщений и почему, чёрт побери, он бросил его в то утро. Но когда Кагеяма предстаёт перед ним — вся рациональность и благоразумность Шоё летят в трубу. Кажется, Кагеяма только что проснулся: его лицо заметно припухло, а волосы лежат так, словно их облизала корова. Но дело даже не в этом… Проблема в том, что Кагеяма не надел футболку, а пояс его домашних штанов сидит так низко, и… он так открывает дверь всем незнакомцам?! И, боже… эти красные отметины ногтей на плечах оставил кто-то другой?! Почему-то Шоё… невероятно зол! — Хината? — хрипло спрашивает Кагеяма. Он суетно поправляет волосы, и Шоё не может отвести взгляд от его дурацких бицепсов. — Что ты здесь делаешь? Что он… Пальцы ног сжимаются. Шоё опускает взгляд на свои зелёные шлёпанцы. Он просто… он просто не может поверить, что Кагеяма действительно спросил его это. — Что вообще за хуйня, ты, непроходимый идиот?! Кагеяме требуется всего секунда, чтобы распознать в его голосе неспровоцированный гнев. Он хмурится. — О чём ты? — Об этом! — Шоё поднимает руку, демонстрируя пластиковое кольцо. — Об этом я тебе говорю! Кагеяма пялится на кольцо, и лицо его сменяет целый ряд эмоций — удивление, облегчение, ужас, смущение. Он пытается выхватить его из руки Шоё, но тот успевает среагировать: вскидывает руку над головой, прежде чем Кагеяма успевает дотянуться. Ладонь хватает воздух, Кагеяма шипит: — Отдай, тупица! — Не раньше, чем ты мне всё объяснишь! — Да нечего здесь объяснять! — Суга-сан уже всё рассказал! Он сказал, что для тебя нет ничего важнее этого кольца. Но ты… ты тогда мне сказал… ты сказал, что это просто игрушка и она больше ничего не значит! — Да что Суга-сан вообще может знать?! Просто так совпало, что оно осталось у меня. А теперь отдавай обратно! — Ты мешок с дерьмом! — кричит Шоё слишком громко для того, чьё горло охрипло от простуды. Отвернувшись, он резко закашливается, прежде чем снова взглянуть на Кагеяму — тот продолжает хмуриться, но гнев на его лице сменяется беспокойством. — Почему ты продолжаешь его хранить? Мы не… мы уже… — Ты неважно выглядишь, — произносит Кагеяма. — Прекрати увиливать от ответа! — вскрикивает Шоё, размахивая руками. — Ты заболел, — раздражённо цыкает Кагеяма, констатируя очевидное. — Ты опять забыл зонт? Я миллион раз говорил тебе — купи два, чтобы один всегда лежал в рабочей сумке! И не недооценивай летний дождь. Жара ещё не значит, что… — Прекрати! — перебивает его Шоё. В его глазах скапливаются слёзы, ноздри яростно раздуваются, и Кагеяма резко замолкает. Помедлив секунду, Шоё фыркает и толкает кольцо в грудь Кагеямы. Его голос звучит устало, смиренно, когда он продолжает: — Просто… прекрати. Прекрати, пожалуйста, что бы ты ни делал — прекрати это. Между нами больше ничего нет. Ты сам порвал со мной, помнишь? Так что не делай вид, что хорошо меня знаешь, не спи со мной, не носи наше кольцо-обещание. Не называй свою дочь Хисой. Не давай мне, чёрт побери, надежду! На мгновение повисает тишина, наполненная отголоском старой, закоренелой боли. — Хината… — выдыхает Кагеяма, дёргаясь вперёд, но Шоё быстро отстраняется, отворачивает голову, избегая его взгляда. Он больше не кричит, но грудь продолжает бешено вздыматься. Боковым зрением Шоё видит, как Кагеяма, вздохнув, прячет кольцо в карман штанов. — Не хочешь сначала зайти? Шоё хмурится: до него наконец доходит, что примчаться в многоквартирный комплекс в десять утра в пижаме и шлёпках и устроить сцену в общем коридоре, наверное, всё-таки была не лучшая идея. Шмыгнув носом, он кивает и заходит внутрь. Дверь за спиной закрывается. На пороге гостиной стоит Хиса, обнимая странного, пушистого кота (который, с опозданием понимает Хината, возможно и является виновником царапин на плечах Кагеямы). — Шоё-сан, — хнычет Хиса, бросаясь к нему. — Вы с папой ругаетесь? — Ох. — Лицо девочки бледно и испуганно, и Шоё затапливает виной. Он присаживается на колени и ласково стирает слезу с уголка её глаза. — Нет, нет… прости, Хиса, мы не ругаемся, мы просто… — Не ругайтесь, — бормочет Хиса. Её выдержка лопается, и она начинает хныкать, часто дыша между всхлипами. — Мне не нравится… когда вы ругаетесь. Папа, он… он очень любит тебя. Так что… не ненавидь его… Её слова бьют Шоё в живот, оставляя его бездыханно раскрывать рот в надежде на спасительную дозу кислорода. — Хватит, милая, — шепчет Кагеяма, поднимая её на руки. Кот, спасаясь бегством, спрыгивает на пол. Хиса льнёт к плечу Кагеямы, плача, и тот нежно гладит её по спине, покачивает, мягко целует в висок, пытаясь успокоить внезапный поток слёз. Но Хиса почему-то начинает рыдать ещё сильнее — маленькие пальцы вцепляются в шею отца, пока она размазывает слёзы по его телу, хрипит, кашляет, задыхается и истерически икает. Кагеяма успокаивающе шепчет что-то в её волосы, треплет тёмную макушку и обеспокоенно меряет комнату шагами. — Солнышко, кричат же на папу, так почему ты плачешь?.. Всё хорошо, хорошо, господи. — Он тихо смеётся над особенно громким всхлипом. — Знаю, милая, я знаю. Но теперь всё хорошо. Давай доедим наш завтрак? А потом я включу тебе Пепу, как тебе идея? М? Кагеяма и Хиса исчезают в гостиной, и вскоре её болезненные всхлипы затихают, сменяясь весёлыми песенками из мультфильма. Шоё растерянно садится на кресло в столовой зоне, чувствуя себя… честно говоря, он не знает, что сейчас чувствует. Не понимает, что делает и что говорит, но точно уверен в одном: опять влезать в жизнь Кагеямы — огромная ошибка. Ведь теперь у него есть дочь. Ведь с их расставания прошло так много времени. И когда Кагеяма успокоит Хису и выйдет из гостиной, Шоё попрощается и уйдёт. В этот раз навсегда. Долго ждать не приходится: Кагеяма выходит из гостиной, и Шоё подскакивает с кресла. — Мне правда очень, очень жаль, я не хотел её расстраивать, я думал… — Всё нормально, — заверяет его Кагеяма. — Нет, не нормально. — Шоё трясёт головой, вновь избегая его взгляда. — Не нормально ей смотреть на то, как мы ругаемся. Так что… я пойду. Желаю… — Шоё судорожно вздыхает, — хорошей жизни, Кагеяма. Оставайся на связи, ладно? — Шоё, — строго произносит Кагеяма. Его голос суров как никогда — словно он насквозь видит Шоё и его намерения. Шоё замирает. — Сначала выслушай меня. Шоё поворачивается к нему: Кагеяма как и всегда хмурится, но кажется, что вся его сердитость ушла на нет. Он выглядит… искренним, честным — словно в тот день в аэропорту, когда он предложил Шоё встречаться. В тот короткий час после матча «Шакалов» и «Орлов», когда они обсуждали возможность наконец съехаться и жить вместе. В ту ночь в их квартире, когда он пёк Шоё торт на их пятилетнюю годовщину. Словно в те секунды, когда он любил Шоё, лелеял его и обожал. В те секунды, когда Кагеяма дорожил тем, что имел. Прошлое и настоящее сливаются, смешиваются, и Шоё уже не может разделить одно от другого. И Кагеяма начинает говорить. — Я удочерил Хису примерно три года назад. «Ali» посетили приют в Риме, проводилось какое-то мероприятие, и там я увидел её. Многие говорили, что она выглядит прямо как я, и да, так и есть, но мне важнее было… у неё твоя улыбка, Шоё. Она так сильно напоминала мне тебя — для меня она была чудом, подарком от вселенной. Так что да… поэтому я назвал её Хисой. Я думал, что выполню наши планы, даже если мы уже не вместе. Я не хотел причинить тебе этим боль, честно. Шоё, обезмолвленный, моргает. По щекам катится что-то тёплое, и он моргает вновь, чувствуя, как большой палец Кагеямы нежно, нерешительно стирает непрошенную влагу с лица. Шоё выдыхает: — Почему ты рассказываешь мне всё это? — Я рассказываю тебе это, потому что… — Кагеяма замолкает, гулко выдыхая. — Я люблю тебя с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, Шоё. Дыхание Шоё сбивается. — Когда мы расстались, я пытался забить голову волейболом, отдать всего себя заботе о Хисе, но… это не сработало. Я думал о тебе… постоянно. И наша встреча в Мияги осчастливила меня, она заставила меня осознать, что мы опять рядом и что я… я всё ещё люблю тебя больше, чем ты можешь себе… Шоё утягивает его в объятья, обрывая эти сентиментальности. Он крепко сжимает талию Кагеямы и бормочет ему в грудь: — Если это так, то… зачем ты тогда порвал со мной, болван? Мгновение Кагеяма молчит — просто обнимает Шоё в ответ, упиваясь теплом его тела. — Мы ругались практически каждый день, и я видел, что ты устал от этого, так что я… — Ты что? — Так что я подумал, что должен дать тебе шанс встретить кого-то получше… Шоё не сдерживает порыв ударить Кагеяму в живот так сильно, как только может. Кагеяма дёргается, хрипит: — Ох. За что, блять, тупица?! — Я тупица? — Шоё продолжает беситься, поэтому больно кусает кожу на груди Кагеямы. — Это самое глупое, эгоцентричное, самовлюблённое решение, которое кто-либо мог принять… Ты огромный тупой придурок-идиот! — Что это вообще значит? — Это значит, что ты мудак, мудак! — Шоё отстраняется, чтобы сжать ладонями лицо Кагеямы. — Эй! — Но ещё это значит, что… — Шоё фыркает. — Я никогда не хотел расставаться с тобой: ни пять лет назад, ни сейчас, никогда! Щёки Кагеямы под напором ладоней Шоё сплющиваются и медленно начинают краснеть. Шоё хмыкает и бодает его лбом, вырывая болезненный стон. — Найти кого-то получше, блять! Кто может быть лучше тебя?! Ты… ты — мой идеальный «кто-то», Тобио! — Ох, — выдыхает Кагеяма. Он улыбается — широко, уверенно, и его лицо будто вот-вот треснет под ладонями Шоё (и, по мнению Шоё, он этого полностью заслуживает). — Мне жаль. — Конечно, тебе жаль! Из-за твоего наитупейшего решения мы оба столько страдали! Ну что ты за мудак! — Прости, — шепчет Кагеяма, но его улыбка стирает с лица отголоски вины. Шоё ненавидит его. — И… просто чтобы ты знал: ты тоже мой идеальный «кто-то», Шо. — Я и так знаю! — фыркает Шоё. Он наконец отпускает лицо Кагеямы, просто чтобы ещё парочку раз прописать ему в грудь. Кагеяма хрипло кашляет, но не сопротивляется. — Кстати, почему ты тогда так рано ушёл? Ну, помнишь, после того, как мы потрахались. Я уже думал, что ты обо всём пожалел и сбежал из Мияги. Кагеяма отвёл взгляд, бормоча: — Я не ушёл… я вышел за завтраком. А когда вернулся, тебя уже не было, и я подумал… — За завтраком?! — кричит Шоё. — Кому, блять, нужен завтрак? Завтрак — самое бесполезное дерьмо, что я знаю! Нахуй завтрак! Я ненавижу завтрак! Мне не нужен завтрак, мне нужны твои утренние объятия! Но не-е-е-е-е-е-т, ты ушёл за ебаным завтраком в шесть утра и даже не оставил записку! — Ладно, господи, прости меня, — произносит Кагеяма, вновь обнимая его — вжимая их тела друг в друга, пока между ними не остаётся ни сантиметра. — Я обнимаю тебя сейчас. Счастлив? — ворчит он, но в его словах нет праведного жара — весь он сосредоточен в руках на пояснице Шоё, в губах, уткнувшихся в рыжие локоны, в бешеных ударах сердца, вторящего сердцу Шоё. Шоё, ухмыляясь, обнимает его в ответ. — Счастлив, — отвечает он, смеясь. В животе плавают карпы, в голове — порхают бабочки, и всё это глупости, но ему нравится. Ему так хочется. Так и навсегда — пока они не станут супер старыми и супер морщинистыми, и всё ещё супер влюблёнными друг в друга. — Я люблю тебя, тупица. Я не хочу никого другого, — шепчет Шоё в грудь Кагеямы. — Повторяю это на тот случай, если твой толстый череп всё ещё не понял это после… двадцати лет? Кагеяма усмехается. — Я начинаю понимать, amore mio. — И ста лет не прошло, лукавый ты придурок. Кагеяма разжимает объятия и смотрит на Шоё. Он улыбается. Взрослый Кагеяма вообще часто улыбается — сладко, мягко, податливо, но эта улыбка редкая, и Шоё не может описать её словами, но он чувствует, что именно Кагеяма пытается показать ему. Что он пытается сказать. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Снова и снова. Кагеяма пытается донести это до него всеми известными способами. Он наклоняется к нему, и Шоё резко накрывает свои губы ладонью. Брови Кагеямы недоуменно дёргаются. — Что? Убери её. — Я всё ещё болею, — бормочет в ладонь Шоё. — Ты заразишься. — Я ждал пять лет, чтобы снова поцеловать тебя, Шоё, — шепчет Кагеяма. — Уверен, меня не убьёт лёгкая простуда. — А вдруг убьёт? — Ни о чём не буду жалеть. Ты этого стоишь. В восемнадцать, в шумном зале аэропорта, откуда взлетела их первая любовь, Кагеяма поцеловал его на прощание. В тридцать пять посреди небольшой обеденной зоны, куда их любовь наконец приземлилась, Кагеяма целует его в знак приветствия.