Сгоревшие сказки

2. Али пробежал мимо бабы Глаши, которая флегматично проводила его взглядом и продолжила читать толстый том «Капитала», и буквально врезался в подъездные двери. Эти, конечно, не закрывались на ключ, но совершенно точно вели в новый, неизведанный мир. Парень выскочил наружу и вдохнул побольше странного на вкус холодного воздуха. Изо рта его вырвался пар. Впервые Али порадовался тому, что на его шее намотан пёстрый шарф. Шехеразада постоянно дразнила его из-за любви к этим шерстяным змеям, и Али оставалось только бормотать под нос что-то невразумительное и отчаянно пытаться не покраснеть. Любое слово Шехеразады, даже такое колкое, заставляло сердце воришки биться сильнее, и он не всегда мог отличить, от обиды это или… – Подожди! – подъездные двери хлопнули ещё раз и выпустили из пятиэтажки запыхавшегося Ивана, всклокоченного, в расстёгнутом пальто и меховой шапке, надетой набекрень. – Что ещё за… за… ууууууух… догонялки? Али улыбнулся – зубы на фоне смуглой кожи смотрелись белоснежными, куда уж там коже какой-то подавившейся яблоком девицы! – а потом вытянул язык, чтобы поймать пару снежинок. Он никогда прежде не видел в своей жизни снега. Белый, холодный, таящий на руках… Замечательный. Ещё одно чудо этого мира. Во двор пятиэтажки вскоре высыпали ребятишки и принялись играть в снежки. Али какое-то время с недоумением наблюдал за ними, а потом в его шарф что-то врезалось, и снег заполз ему за шиворот. Когда он обернулся, Иван уже почти долепил следующий снежный шарик. Они вернулись в Башню под вечер, мокрые, вывалявшиеся в снегу и ужасно счастливые. Шехеразада поцокала языком и рассказала им историю о замёрзшей насмерть девочке. Чтоб неповадно было. Не было ничего удивительного, что после подобного снежного приключения Али слёг с температурой. Закономерно было, что после и Шехеразада начала покашливать и сопливиться. Вскоре в Сторожевой Башне впору было вводить карантин. Иван бегал от одного сказочного беженца к другому, рассыпал по прикроватным столикам горсти таблеток, вливал в покрасневшие горла мятные сиропы, ставил горчичники и банки… Спасательную деятельность пришлось приостановить. Когда у сказительницы начался горячечный бред, Сезамов, наплевав на всякую секретность, нашёл знакомую врачиху, с которой учился когда-то на соседних потоках. Маргарита, черноволосая, высокая и всегда умеющая держать себя в руках, при виде извивающихся коридоров и непостоянной архитектуры Сторожевой Башни только еле заметно округлила глаза и хмыкнула. Она осмотрела всех – и, когда её пальцы легли на тонкое и горячее запястье Али, Маргарита дёрнулась, словно её тряхнуло электрическим разрядом. - Дело не в простуде, - сказала Маргарита, ополаскивая руки в старой ржавой раковине. – Тут что-то другое. Он истончается. Исчезает. Откуда, говоришь, родом ваш Али? В конце концов, Маргарита узнала о Дверях и о ключах, и о вылазках во двор. Она наблюдала за эпидемией, вела записи, а однажды взяла из кладовой с конфискатом золотой мячик и вышла с ним в серое промозглое утро. Маргарита, должно быть, потрясающе выглядела со стороны: растрёпанная девица в пальто нараспашку ходит кругами, подбрасывает мячик и снова ловит его. На тридцать третьем броске – и вряд ли это было случайностью – мячик в последний раз отразил тусклые лучи реального солнца и растворился в воздухе. Маргарита постояла у подъезда и выкурила сигарету – одну из тех, к которым не притрагивалась уже несколько лет – а затем вернулась в Башню. Против реальности Маргарита была бессильна. Да и что она могла сделать? Сказать «Ему нужно в больницу?» В бреду, в горячке, похожей, наверное, на жар его родной пустыни, Али бормотал о снежных крепостях, о доме, о том, что у Шехеразады самые красивые на свете глаза, а ещё что-то о том, что им нельзя оставаться… Ни за что нельзя оставаться, иначе они никогда больше не сдвинутся с места. Он поднялся, пробежал все коридоры до самого выхода – и никто не поймал его. Никто не успел. «Мертвецы никуда не уходят», – прошептал Али в свете электрической лампы, и его услышал только Иван, который почти поймал друга за руку. Почти. Воришка раскрыл подъездную дверь и вывалился наружу. Его и Сатоена разделяли всего несколько секунд, но, когда второй выскочил на крыльцо под козырёк, во дворе уже никого не было. В один из декабрьских вторников Али растворился в реальности, как золотой мячик принца-лягушонка. Следующей должна была стать Шехеразада. А за ней – все остальные, все, кого Иван вывел из-за Дверей, подальше от их полных боли судеб… Он не знал, что ведёт их к смерти. Он шептал слова извинений, сжимая пальцы сказочницы в своих, и она пыталась успокоить его, пыталась рассказывать истории, но сила подводила её. Когда не осталось слёз, которые Иван и Шиза могли бы выплакать по ушедшему другу, когда у Маргариты закончились сигареты, и прошла темнейшая ночь в году, всё закончилось. Болезнь, такая мелочная, такая внезапная и смертоносная, начала отступать. К Шехеразаде вернулся её голос, к Ивану – уверенность, к Маргарите – воля к тому, чтобы снова бросить курить. Когда очнулась Шехеразада, она рассказала о своём сне. Голос сказал ей, что мир Сезама не примет в себя сказочных беженцев. Он убьёт их: развеет по ветру, измельчит до основания. Эпидемия прекратилась – сама по себе, как по волшебству. Но за пределы Сторожевой Башни не было ходу пришедшим с той стороны Дверей. Так Иван начал набирать штат из своих соотечественников. В коридорах Сторожевой Башни появилось тёмное облако Безымянного бога, но никто не обратил на него особого внимания. Все воспринимали его, как должное, все думали, что он был в этих стенах всегда, неназываемый, могучий, непостижимый и, конечно, безымянный. Вот только когда-то у него было имя. Любая сказка рано или поздно обрастает деталями, подробностями, о которых никто прежде не задумывался. Появляется окружение, другие имена, семьи и, конечно, правила, которые ни одна история не должна нарушать. Безымянный бог хранил Сторожевую Башню от реальности. От серых зим, от болезней, от неверия. От налогов, от кризисов и от ненужных людей. Он дымом скользил по цветным коридорам, никогда не заглядывая за Двери. Никогда ничего не требуя и не привлекая лишнего внимания. Он держал на своих эфемерных плечах всю тяжесть существования Башни. Конечно, каким бы могуществом ни обладал Безымянный бог, он не был всемогущим. Он не воскрешал мёртвых. Не мог переубедить тех, кто твёрдо решил выйти во внешний мир. Не мог напомнить своим друзьям о мелком воришке, которым когда-то был, но которым уже давно не являлся. Не мог остановить дикие Сломанные Законы, если те вламывались через Двери. Не мог остановить войну. Но он ходил по снам, о которых потом никто не мог вспомнить. Утешал. Подбадривал. Запугивал. А однажды он пришёл в сны девочки, которой снилось будущее. Безымянный бог увидел пламя, бушующее в коридорах, чёрный пепел под своими несуществующими ногами, услышал крики, страшные, какие обычно звенят в ушах до конца времён, и понял, что должен всё это остановить. Ибо если это не под силу Закону, то кому под силу? *** - Это было глупо – своим временем не стоит разбрасываться. - Своими жизнями тоже, - Кай вздохнул, останавливаясь под одной из арок Чёрного коридора, в который привела их Дверь. Феникс замер, пытаясь переварить услышанное. Это что же… была своего рода месть? - Она и забрать-то успела каких-то две недели. Мы ничем не рисковали, она же всё вернула за верную службу. Такое случается в сказках. Что с ними делать, с этими людьми? Что с ними делать, когда они совершают нужные ошибки? Что делать, когда ты понимаешь это не сразу? Что, если их вообще нельзя понять? Феникс старался не думать ни о чём, кроме шагов. Переставлять ноги – несложно. Шаг – и перед глазами старый пожар из чужих воспоминаний. Шаг – и в мыслях снег за пазухой и рыжие листья в волосах. Ещё шаг – и в груди становится тесно. Фениксу тошно. Фениксу страшно. Феникс не может не думать, потому что люди тратят на размышления слишком много времени. Иногда некогда взвешивать все варианты. Иногда стоит придерживаться первоначальной дороги. А иногда… иногда стоит забыть о себе и подумать о других. Феникс чуть не споткнулся о ветку, преградившую их путь, колючую и толстую, тёмную и полную яда проклятий. Такие он видел и прежде. Они шли по коридорам, стараясь не шуметь: Феникс, уверенно перешагивающий через тела, и Кай, которого трясло и клонило в сон. Если бы не перья, за которые он схватился, ощутив, что земля уходит у него из-под ног, он бы тоже провалился в проклятый сон. Законы добрались до Сторожевой Башни. Открыли одну из Дверей, прокрались, шурша колючими побегами, и отправили всех в глубины тёмного сна. Поначалу Ключник проверял пульс, прислушивался к чужому дыханию, а после только выискивал глазами знакомые фигуры, скрытые листьями и витиеватыми побегами. Вот Сэмюэль в своём неизменном тёмном плаще, спит, привалившись спиной к каменной кладке одного из коридоров. Под его левой рукой – Крысолов, который так и не успел обернуться человеком. Может быть, он бы смог что-то сделать, если бы успел дотянуться до висевшей на поясе Сэмюэля флейты. Может быть, музыка сработала бы, заставила бы побеги терновника отступить. Слишком много этих «может быть». - Что ты хочешь сделать? – шепчет Ключник, потому что ему кажется, что говорить громко – это неуважение, что слова оборвут нити, которые держат всех обитателей Сторожевой Башни в мире живых. Он повторяет это снова и снова. Он знает, что Феникс слышит его, равно как и то, что, если он остановит его, если заглянет в его глаза, то увидит там серое безмятежное утро, и ответа он всё равно не получит. Ему остаётся только идти следом и ждать. Следить за каждым шагом. За каждым движением. Вот Ягвида и Баюн, надо же – вместе. На престарелой валькирии – её шлем, в пасти кота – обломки её копья. Их терновые ветви успели поцарапать, но – Кай видит это с особой чёткостью – оба дышат, тихо и мирно. Оба видят одни им известные сны. Остаётся только надеяться, что они хорошие. Умеют ли Законы нарушать сделки? Или договоры – тоже сродни Законам? Но ведь последние могут ломаться. Что помешает сделке, даже самой честной? Что помешает найти лазейку? Вот Маргарита, лицом вниз, в неудобной позе. Вот Арда, и в его волосах песок. Вот Гэйслин. Успела ли она узнать, что её ждёт, прежде чем Закон прорвал оборону? Они идут всё дальше и дальше по коридору, который Ключник не узнаёт. В нём темно и пахнет смертью. По пути они не видят ни одной Двери. Только пепел. Только стены. - Феникс, что ты хочешь сделать? - Я хочу остановить войну, - отвечает он, вовсе не шепотом, и он не врёт. Он с самого начала хотел лишь остановить войну. Ангажировать Ключника, такого восприимчивого к голосам Законов, того, кто смог бы открыть все Двери, для которого не было бы преград. А после, собрав все Законы, все кочки на пути историй, он бы вошёл в одну из Дверей. Неважно в какую: давно забытую или самую новую. Иногда истории не заканчиваются, а попросту забываются. Их осколки лежат в саду Элинсэ. Он сделался бы похожим на них – всеми забытый. Стоило бы просто зайти в Дверь и запереть её с той стороны, чтобы ни один сломанный Закон не смог больше выйти. Никогда. Во веки веков. У Закрывающего Закона прекрасно бы это получилось. Это он умел лучше всего – запирать Двери насовсем. Но… Но вместо Ключника, который смог бы отпереть любой мир, Закону достался Разведчик – тоже поломанный, ни на что не годный, и, ко всему прочему, бессмертный. Ключника было бы легко убить за навеки закрытой Дверью, и сломанные Законы остались бы без формы, без цели и тогда бы уж точно не смогли никому навредить. Закрывающий не знал тогда, что ему делать, и он попросту сбежал. Уже после, придя немного в себя – вернее, не в себя, а в Феникса, тогда ему почему-то остро захотелось дать себе имя – он решил, что не всё потеряно. И так оно и было. Ключник сам отправился за ним. Оставалось только заручиться его поддержкой. Обещать, что всё закончится хорошо…. И почти не соврать. Всё должно было закончиться хорошо. Для всех, кроме его носителя. Закрывающий не смог бы отпустить его, даже если бы очень захотел. А он хотел. Это было так странно, так по-человечески, так… больно. Больше всего на свете Закрывающий хотел сдержать своё слово. Больше всего на свете Закрывающий хотел, чтобы это жуткое путешествие никогда не заканчивалось. Он… привык. Он превратился в Феникса настолько, что ему было страшно. А ещё – приятно. Никто не говорил ему, как приятно быть человеком. Как приятно жить. Как приятно знать, что рядом всегда найдётся кто-нибудь, с кем можно поговорить – и не безмозглый, запуганный, совершенно безумный Закон. Как приятно быть кому-то нужным. Как приятно защищать. Феникс шёл по коридорам Сторожевой Башни и не знал, что принесёт ему следующий поворот. Он не знал, как поступить. Но это чувство потерянности – даже оно было приятным. Они выходят в зал, которого в Башне никогда раньше не было. Здесь сплетаются в узел все коридоры – от Золотого до Чёрного. И здесь стоит Сезам – или кто-то в его шкуре, потому что Сезам не умеет стирать Двери. Он не может провести рукой над деревянными досками, над гвоздями и замочной скважиной и убрать их из Мироздания. Но именно это делает этот не-Сезам. И на его губах улыбка. Он проводит рукой ещё раз… И после этого в Сторожевой Башне остаётся только одна Дверь – та, что высится за спиной Сезама. Белая, испещрённая золотыми жилами, с налётом песка на неровной деревянной поверхности. Эта Дверь – та самая, с которой всё началось. Ни внизу, ни наверху, ни в любом из цветных коридоров, ни даже в подвалах Элинсе не осталось даже дверного проёма. Хранитель поломанных Дверей тоже спит. И в его саду пустота. Феникс ощущает это так же отчётливо, как знает то, что у него две руки и два крыла. Он вдруг чувствует себя такой же частью Башни, как одинокая Дверь, которая теперь пульсирует, словно сердце. И он знает – так же, как знает о Бене то, чего никогда не хотел знать – что человек у этой Двери – тоже часть Башни. Такой же, как сам Феникс. Разве что ещё более безумный. И тогда не-Сезам поворачивается к своим гостям, и, глядя на него, Кай вспоминает Байху, белого тигра. Этот взгляд – вовсе не сатоеновский. Этот взгляд такой же нечеловеческий, как серые глаза Феникса. Не нынешнего, конечно. Того Феникса, которого Кай встретил когда-то на мосту, под землёй, между двух городов, лишённых света. Не-Сезам поднимает правую руку – ладонью вверх – и по его повелению терновые ветви оживают, превращаются в плети, и одна из них отшвыривает Ключника прочь, как надоедливую мошку. Конечно, ему нужен Феникс. Закону нужны другие Законы, чтобы вновь стань единым. Великим. Наводящим Порядок – или Хаос, если безумие всё-таки перевесит. Всё довольно просто. А потом в зале темнеет, и Кай не замечает, что за его спиной появляется Безымянный бог, и на долговязой, еле заметной тени Ключника вдруг отчётливо проявляется чёрная корона, сплетённая из тьмы. Он не замечает ничего до тех пор, пока Феникс не начинает задыхаться.