***
Такое бывает. Когда любимые черты лица больше не любимы. Бывает, когда тело впитывает кровавую эпоху, боль и образы, от которых хочется бежать на край света. Туда, где было бы свежо, тепло и незнакомо. Москва впитал в себя всё то, от чего Питер мучается. Ох, точно. Питер мёртв, на связи Ленинград. Отнял даже имя, а потом переступает порог квартиры Саши без приглашения. Да, конец недели по умолчанию принадлежал им, но всё изменилось. Как минимум, после первой пощёчины. После второй захотелось биться в истерике. Со времён сжатых запястий и вырванных волос не осталось сил упираться. Но время, которое было приятно ждать, теперь наступало с дрожью по всему телу, и далеко не от предвкушения. Эти глаза не выдавали ни капли прошлой красоты. Уродливые, как флаг советского союза. Иногда он просыпается. Ведёт себя как прежде, будто бы всё хорошо. Будто бы всё в порядке. И если честно, Сашу такие мгновения не радуют уже. После череды одинаковых сценариев, перестаёшь ценить моменты просвета. Их мало, они жалкие и их слабый свет меркнет на фоне сжирающих всё черных дыр. Потому что на следующей неделе Москва придёт и разобьётся очередная ваза. Любовь мутировала в чудовище, но помидоры не завяли — Саша решил, что приготовит салат. Перемешает с огурцами и будет ему счастье. Однажды нежизнеспособная махина коммунизма рухнет Москве на голову и Миша вернётся. Обязательно вернётся. Но пока что Саша умывает руки. Он слишком долго ждал, кропотливо вышивал слова поддержки на пробрешинах в сердце своей первой любви. Пришлось сотни раз уколоться, чтобы научиться заботливо заматывать себе пальцы пластырем и больше не думать о нитках. Оповещать Москву о своём решении Саша не будет. Не потому что он не заслужил, а потому что страшно, и не только за свою шкуру. Москва и Питер не были повязаны судьбой, они шли друг к другу не торопясь, следя за сменой нескольких человеческих поколений, войн, эпидемий. Саша видел Мишу в порывах самых разных состояний и эмоций. Раздраженным, счастливым, напуганным. Саша смог прикоснуться к его слезам и даже услышать о причинах. Он не знал, насколько это здоровое чувство, но с каждой новой слезинкой Саша любил всё больше. Хотелось сворачивать горы, отправляться на поиски алых цветочков и приносить победы, лишь бы получить одобряющую улыбку. Саша родился, чтобы быть столицей, и у него не было времени на ошибки. Тревожное помутнение нашло выход в восхищении идеализированным образом, а Саша был рад обмануться. В первое время так и было. Если Михаил Юрьевич одобряет — значит всё правильно, если нет — ты оступился. Правда, бунтарство и «хворь столиц» неумолимо добралась и до Александра, осквернив его разум. Наверняка, Мише он тоже в те времена не казался привлекательным, оно и верно. Ни к чему было оставаться рядом и терпеть нападки, как Москва делал. С вселенским пониманием терпел грубые слова и соответствующие им поступки. Санкт-Петербург был козлом. Упрямым, вредным, злобным и помешанным на изменниках. Эпитетов не хватит, чтобы описать всю степень омерзения, которое Саша испытывает к себе из прошлого. «Почему ты остался?» — Вопрос в никуда. Всё было бы справедливо, будь Миша тогда чуть менее понимающим. Ведь Саша не способен ответить тем же.***
Они не виделись два с лишним месяца. Не предупреждать о визите не вежливо, но Лёша любит сюрпризы, поэтому не считается. Снег в этом году пришёл очень рано, особенно по меркам этого климата, и щедро падал хлопьями Саше на волосы. Добравшись до нужной остановки, он зашагал между домов, по привычке, петляя. Знакомая улица уже за поворотом. Саша внезапно натыкается взглядом на темный силуэт и замирает. Пышная макушка с непослушной прядкой выдают с потрохами. — Лёш? — Осмелев, Ленинград сократил дистанцию — Что с тобой? Местами порванное пальто и кровь на выглядывающей рубашке выбило воздух из груди. Саша встревоженно ощупывает ткань и приоткрывает вид на царапину. Не глубокая, но явно доставляющая дискомфорт. Лишь в такие моменты он благодарен небесам за бессмертие. — Скажи что-нибудь! — Что ты тут делаешь? — Алексей бренно вздыхает Саше в плечо, обнимает. — У тебя день рождения… — Ленинград неловко шуршит пакетом в руках. — А, понятно — Ростов улыбается, но совсем устало — Спасибо. В доме осевшие снежинки растаяли, как и их носители. Просторная квартира веяла тоской. Саше, возможно, кажется, но второй стул на кухне появился из ниоткуда именно ради него. С мягкой спинкой и узорчатым сиденьем, он выделялся на фоне тусклой утвари и дискомфортным побратимом. С первого взгляда кажется, что здесь никто не живёт, но на самом деле, владелец квартиры всего лишь до невозможного неприхотлив. — Тяжёлый был денёк? — Саша одарил Ростов многозначительным взглядом и продолжил рыться в полках, в надежде найти аптечку. — Это меня так ростовчане поздравили — Лёша хмыкнул, снимая грязную рубашку — Аптечка в крайней. — И чем ты им так не угодил, родненький? — Саша с мягкой улыбкой потянул Донского на «царский» стул и устраивается между ног, лицом напротив раны. — Черт их знает, не спрашивал — Неловко ловит выбившуюся прядь мокрых волос. Отросшая шевелюра Ленинграду часто мешала, но по неизвестной причине, тот их не стриг. Возможно, ему просто лень. — Они в порядке…? — Нарочито будничным тоном спрашивает Саша и принимается обрабатывать рану ваткой, не забывая на неё дуть. — Не уверен. Саша, непроизвольно, вздыхает. Город его горе любовника терпел неутешительные метаморфозы и они, не мгновенно, но сказывались на его воплощении. Алексей, которого Саша раньше знал, за этот вечер пошутил бы сотню раз и столько же раз со своих же шуток посмеялся. Но сейчас, Лёша сидит на кухне и словно из последних сил, фокусирует взгляд на потухающей в руке сигарете. — Что ж ты так с этой царапинкой возишься, не помру же — бубнит Алексей, но, тем не менее, улыбается. — Цыц — Саша с принципиальной осторожностью обдувает рану — Если ты боли не чувствуешь — это не значит, что себя не нужно беречь. Я всё. Лёша внезапно сгребает Сашу в охапку и усаживает на себя. Тихо ойкнув, Ленинград хватается за тёплую шею, стараясь не потревожить рану. Не так должна была начаться их встреча, но может, вечер еще не окончательно испорчен. Одинокий пакет на столе вовремя о себе напомнил. Саша слезать не хотел, поэтому пододвинул его к себе поближе и принялся открывать шоколадный торт и нанизывать свечки. Лёша, как довольный кот, прижался всем телом к Саше. — Прости, что не двести девятнадцать — целует именинника в лоб и зажигает свечи — Торт слишком маленький. Загадывай! — Хочу «завтра» провести с тобой — легкий запах гари растворяется в воздухе. — Вслух нельзя! Не сбудется же. — Кто эти глупости придумал? Куда ты собрался, м? — Лёша совсем легкими касаниями губ щекочет лицо — Зачем тебе Питерская холодрыга? Побудь со мной, совсем недолго. Никто не хватится. — Два дня, хорошо? — Саша шепчет, будто бы их подслушивают даже одинокие стены. Они оба чувствуют себя преступниками, по которым в истерике бьётся ГУЛАГ и человек с красными глазами. Но упрямо продолжают притворяться, что всё под контролем. Что живут они исключительно сегодняшним днём, не зная прошедшего времени. — Прекрасно! Может, приготовим салат?***
По стене пробегает небольшой паучок, в поисках родной паутинки. Саша лежит на голой постели и перебирает нетруженно нежными пальцами тёмные завитки. Когда Лёша поворачивает голову, утыкаясь лицом в живот Саши, он чувствует холодную кожу. Даже червивое яблоко кто-то будет готов съесть, но Саше это чести не делает. В Ленинграде не осталось ни капли эстетики, она ушла вместе с впитавшейся в землю царской кровью и хлебом, что невозможно порезать. Лёша же на фоне Саши выглядел крайне живым, хоть с этим тоже можно было поспорить. Пятьдесят лет назад, Саша уверен, Ростов улыбался ярче. Эта беззаботность принадлежала не ему, но что поделать. Трава в глазах его уже не первой свежести, да брови хмурились больше не смешно. Союз нерушимый обдирает до нитки всех, кто сопротивляется и тех, кто адаптируется — тоже. Скорлупка за скорлупкой и секретов между ними почти не осталось. Жили одним днём в месяце, когда касания губ настоящие и удивительно тихий голос шепчет глупости прям над ухом. «Зря мы в салат чеснок положили» — бубнит Лёша, укладывая Сашу на одеяло. «Да, это было недальновидно» — улыбка сама напросилась на лицо Ленинграда. «Если что, я ещё не умею задерживать дыхание надолго, но постараюсь дышать вбок» — Ростов задорно утыкается в подушку. «Это необязательно» Изголодавшись по трепетной любви, Саша тянулся к этим рукам как мотылёк на свет. Но он уже не такой хрупкий, чтобы зваться мотыльком, а Лёша человек вовсе не светлый. Он берлога без свечей и окон, просторный и уютный, ни одним словом не ограничивающий. Саше очень нравится напрашиваться на поцелуи в лоб и объятия под одеялом. Это стена между миром жестоким и ласковым. Под одеялом залижут все его раны, без стыда, без совести. А Саша примет всё, почти без сожалений, хныча то ли от невозможности, то ли чувства вины. Удивительно, но существует в мире человеческая красота, ни каплей не похожая на златоглавую, светлолицую и властную. Такая нехитрая, печальная красота. И она была достойна занять все мысли, быть несравнимой ни с кем другим, но глупое сердце Саши предательски сжимается. Вальсуя между летом и зимой, Ленинград обернулся нелицеприятным мартом, с вечными осадками и грязью под подошвой. И каждый раз, когда Александр терялся, Лёша чувственно выводил его из ямы снедающей тоски по убитому прошлому. Ловил мечущиеся по телу руки и целовал, прям как сейчас. Не забыть задыхающиеся, тяжёлые поцелуи и как больно сердце бьётся в голову. Он втягивал воздух рвано и тихими стонами связывал их ладони. Нет ничего более личного, чем эта гармония. В ушах колотились толчки его собственной крови. Под оглушающе тихим лунным светом, их проклятая страна суживалась до размеров этой спальни и Саша уверен, будь каждый человек также горячо любим, то её бы не существовало. Зацеловывая теплого цвета плечи, Саша пообещал себе написать об Алексее стих на французском. Чтобы он никогда не перевёл, никогда не узнал, насколько в Саше, на самом деле, много червей.