Плохие приметы

      Пристань Лотоса кажется ещё шумнее, чем обычно: яркими огнями горят тысячи прилавков со всевозможной ерундой, по улицам снуют громкоголосые рыбаки, отложившие своё ремесло и напившиеся до такой степени, что не могут уверенно стоять на ногах, заклинатели показывают фокусы на потеху простой публике, а особо впечатлительные люди кричат и хлопают, привлекая внимание. Протискиваясь между ликующим народом, Цзян Чэн обходит оживлённый город, так и оставаясь незамеченным среди пестрящих красок празднества. Ни в одном уголке Поднебесной Праздник весны не может похвастаться таким же размахом, как в Пристани Лотоса. Ведь именно здесь вода находится повсюду, она олицетворяет жизнь и процветание местности, но вместе с тем и является самой сутью чудовища Няня, разрушительной силы и бедствия. Заглушающий всё остальное радостный гам вполне доказывает, что местный праздник способен не только отпугнуть зловещий символ, но и впечатлить даже самого искушённого зрителя.       Цзян Чэн искренне гордится таким успехом, на территорию ордена съезжаются любопытные путешественники и высокопоставленные адепты других кланов. Каждый мечтает ухватить комнату в постоялом доме и провести в Пристани Лотоса хотя бы день в период Праздника весны. Однако сам Цзян Ваньинь таким похвастаться не может. Всё здесь напоминает лишь об одном: о том времени, когда была жива его семья. И сейчас, наблюдая за танцем Льва и Дракона, мужчина предаётся воспоминаниям, как в юношестве сбегал с сестрой и сводным братом в город под злобные окрики матери. Цзян Яньли широко улыбалась, прикрываясь длинным рукавом пышных одеяний, а Вэй Ин пытался забраться на шею своему шиди в попытках разглядеть представление чрез всю толпу. Тогда Ваньинь с нетерпением ждал весны, хмурился лишь для вида и наслаждался беззаботными днями.       Взорванная неподалёку петарда вырывает Цзян Чэна из размышлений, заставляя вздрогнуть. Толпа вокруг ревёт жизнерадостными воплями, люди обнимаются, разделяя с самыми близкими значимый момент. Замечая Саньду Шэншоу, народ почтительно кланяется, словно отделяя мужчину от других, лишний раз напоминает, что хоть эти люди и готовы отдать за него собственную жизнь, никто из них не считает его человеком, которому можно улыбнуться, поделиться счастьем. Даже имея множество подданных, Цзян Ваньинь — бесконечно одинокий человек.       Вернувшись в свои покои, мужчина скидывает необычно скромное для такого важного дня ханьфу, оставаясь в одних нижних одеждах. Празднество в самом разгаре, но глава ордена чувствует себя куда лучше, находясь подальше от разморенных благодатью людей, отделяя себя от бередящих душу воспоминаний. Всё нутро горит неясной болью — кажется, само золотое ядро, принадлежащее по праву не ему, отчётливо пульсирует и вырывается наружу, напоминая о чужой пролитой крови. Цзян Чэн раздражённо прикладывает пальцы к давнему шраму, пытаясь забрать хоть немного гложущей сердце горести. Страдает не тело, а душа, изнывает в тоске по давно ушедшим, по тем, кто мог понять и принять колкого заклинателя. Даже родной племянник не может разделить с ним чарку вина в преддверии нового года правления императора, загруженный организационными вопросами в собственном ордене, а воскресший брат явно предпочитает компанию мужа, чем человека, который запугал его своим холодом. Цзян Ваньинь и сам начинает верить в то, что не достоин ничего более потерь и одиночества.       В коридоре слышится торопливый топот, и двери вскоре распахиваются без стука, являя взору шумного юношу. Не Хуайсан, совершенно не стесняясь неприглядного вида главы Цзян, опускается рядом за столик, хитро улыбаясь и прищуривая глаза. Незнайка уже давно и регулярно бесцеремонно вторгается в личное пространство, поэтому наглый поступок никак не удивляет Цзян Ваньиня. — А-Чэн, как всегда, с твоего лица не сходит угрюмая гримаса, будешь так хмуриться — обрастёшь морщинами, ни одна заклинательница на тебя не посмотрит. — Что ты здесь забыл? Разве ты не должен быть сейчас у себя? — Смеёшься, а-Чэн? С семьёй? Как и у тебя, знаешь ли, у меня никого не осталось. — Глава Не раскрывает веер, пряча кривую ухмылку. — Не лучше ли разделить этот день с давним другом? А что касается контроля в ордене, я давно привык быть лишь посредником, а не исполнителем. — Глаза Хуайсана загадочно блестят. — Достали меня твои выкрутасы, можно подумать, тебе больше не к кому идти. Разве это не плохая примета — быть сейчас с тобой? — Брось, мог бы я спать спокойно, когда мой дражайший друг страдает от весенней хандры? — Незнайка принимается обмахиваться, разряжая неловкое напряжение. — Да и я принёс хорошее вино, не «Улыбка Императора», конечно, но и в Цинхэ есть чем похвастаться.       Не Хуайсан прекрасно знает, что хмельной глава Цзян гораздо сговорчивее и честнее, и Цзян Ваньинь молча принимает правила игры. Юноша водит его за нос, знает каждую привычку и то, куда можно нанести самый болезненный удар, за какую ниточку потянуть, чтобы задеть за живое. Цзян Чэн теряется в этом внимании, забывается в чужой страсти, обращённой к нему, обжигается об этот огонь, но снова и снова подносит к нему раскрытую ладонь ради мимолётного тепла, так и не согревшись. Он падает в этот порочный круг раз за разом, идёт на поводу у осмелевшего Хуайсана, что, ослеплённый любовью, плетёт вокруг него паутину в попытках привязать к себе. Цзян Чэн совершенно точно не питает к Незнайке столь возвышенных чувств, лишь забывается в неоднозначных улыбках друга, любовника, плотском удовольствии и ласке, что на время прикрывает зияющую дыру вместо сердца. Не Хуайсан — его собственное чудовище Нянь, что приходит за тем, чтобы забрать самое лучшее из чужого дома, он тянет Ваньиня ко дну, не даёт отпустить прошлое и запутывает с каждым днём всё сильнее. Первый день Праздника весны глава Цзян проводит на одних простынях с собственным проклятьем.       Следующие сутки начинаются с вида на чужую оголённую спину. Каждое утро после подобных встреч Цзян Ваньинь теряется, грубо и скованно что-то бурчит, но Не Хуайсан видит его насквозь и замечает за этой неловкостью смущение, лишь распаляет и вновь льнёт к любимому человеку. Цзян Чэн позволяет, даёт ему насладиться мнимой взаимностью и триумфом — правила игры никогда не меняются. — Тебе пора уходить. — Хозяин Пристани Лотоса накидывает на себя нижние одежды, вновь надевая скорлупу и обозначая границы, закрываясь от непрошеного гостя. — Конечно-конечно, А-Чэн, только обещай не плакать здесь без меня, хорошо? — Слова, которые должны были быть поддержкой, звучат натужно и словно с упрёком. Ответ не следует, оставляя за собой гнетущую тишину. Незнайка покидает комнату, думая о чём-то своём.       Отдалённая от остальных зданий беседка всегда встречает главу Цзян тоской. Когда-то и она была оживлённым местом, куда мужчина сбегал после тренировок в юношестве, чтобы свесить изнеможённые ноги и окунуть их в приятную прохладу озера. Окружённая водой беседка стала единственной постройкой, которую не задел огонь во время конфликта с орденом Вэнь, лишь слегка подпалив сваи. Саньду Шэншоу прикрывает глаза и медленно выдыхает воздух через сомкнутые зубы, поглощённый нахлынувшими мыслями о покрытых кровью и копотью телах родителей. «Не думать о плохом» — очередной запрет Праздника весны был нарушен, сопровождаемый вымученной слезой, блестящей в закатном солнце на лице Цзян Чэна.       На третий день Незнайка не заставляет себя долго ждать, врываясь в приёмный зал чужого ордена с раздражающе яркой улыбкой, в явно новых и дорогих одеждах с искусной вышивкой. Юноша заметно контрастирует с уставшим видом Цзян Чэна, что даже не пытается выглядеть помпезно, облачённый в скромное повседневное ханьфу. Остальные гости ещё не приехали, а Не Хуайсан был в Пристани с самого начала, поэтому приходит самым первым. — А-Чэн, говоря о приметах, сегодня я подоспел, чтобы исполнить давнюю традицию — встречаться с друзьями на третий день, ты разве не рад? — Юноша звенит смехом, приковывая к себе взгляд. — Справился бы и без тебя, скоро приедут делегации из других кланов, — Цзян Чэн фыркает, прекрасно зная, что его слова звучат нелепо. Как Не Хуайсан тянет к себе, так и Цзян Ваньинь собственнически нуждается в компании Незнайки, чтобы потешить своё эго и вновь почувствовать себя нужным. Третий день патокой тянется непозволительно медленно, а нежданный визит шиди заставляет ощетиниться, оскалить зубы и собакой лаять на каждого, кто осмелится заговорить с Саньду Шэншоу. От праздничной атмосферы в главном зале Пристани Лотоса не остаётся ни следа.       На четвёртый день Не Хуайсан притаскивает прямо в покои главы Цзян две миски пельменей. Цзян Чэн вновь раздражённо замечает, что тот нарушает традиции: слишком рано, ещё не время для этого. Глава Не отмахивается так привычно: «Ничего не знаю», но со скрипом признаёт ошибку. День кажется безнадёжно испорченным с самого начала, давящая атмосфера пожирает, пока Незнайка вновь не затевает свою игру, затягивая в пучину похоти и отчаянной жажды внимания. Цифра четыре тревожно звучит в голове главы Цзян: четвёртый день подряд Праздник весны был безнадёжно испорчен, не оставляя надежды на то, чтобы что-то изменилось в лучшую сторону, на четвёртый день его личное чудовище, Нянь в человеческом воплощении, окончательно разрушает границы, взывая к чему-то животному и дикому, позволяя телесно вымещать накопленную злость.       Глава Цзян не замечает очевидного, обманывает сам себя, убеждает других в своей правоте, лишь бы не смотреть жестокой истине в глаза. Саньду Шэншоу давно сам превратился в Няня, отравляя не только свою жизнь, но и чужую, не отталкивая, давая надежду, позволяя Не Хуайсану быть рядом. Мужчина держит на коротком поводке радующего глаз щенка, что любит безусловно, безвозмездно и так преданно. Цзян Ваньинь противится, не хочет быть слабым, а поэтому не влюбляется, сопротивляется судьбе быть одному — вслед за своей ломает чужую жизнь. За глухими стенами Пристани Лотоса происходит настоящая война, тихая и незримая для остальных, но разрушительная и жестокая, калечащая две беспокойные души. Двое глав великих орденов — безнадёжные глупцы, ищущие друг в друге спасение, но обрекающие друг друга на верную смерть. Но это так и останется рассказанным лишь между строк: в грубых поцелуях до кровавой корочки на губах и в спутанных волосах, разметавшихся по шёлковым простыням. Цзян Ваньинь не верит в приметы, ведь из них сбываются только самые плохие.