Кровавая гармония розово-багрового разноцветья

Разобравшись со своим отцом, Маки стояла, окруженная не меньше чем тремя десятками лишенных магического таланта, но прекрасно подготовленных членов отряда Кукуру. Изуродованная почти до неузнаваемости, наполовину ослепшая, она все еще была способна на большее, чем только могли себе представить мужчины ее семьи. Мужчины. Мужчины, которые не смогут излить свое семя в женское чрево, недостойные того, чтобы жить, недостойные того, чтобы продолжить свой род — проклятый род, который должен быть стерт с лица земли до самого последнего потомка. Она разрывала их плоть, как животное, стонала в экстазе от их жутких воплей, от их предсмертных криков. Через ее мозг проходили муки их коллективной агонии, она вбирала их в себя, впитывала в себя. Хрипло вдыхала их ужас и предсмертные стоны. Рубила мечом и колола копьем в такт их воплям. Двигалась так быстро, как могла. Сдавленные всхлипы, странный подвывающий шепот, влажное хлюпанье и хруст шейных позвонков, гул сердцебиения в ушах и легкий, головокружительный полет в пустоту… Беспомощный стон последнего из отряда прозвучал финальным аккордом ее смертоносного танца. Внезапно каменные плиты пола словно ожили, превратившись в омерзительное подобие рук, едва не сдавивших взмокшее тело и не размозживших его в кровавую кашу. Чужая магическая атака, от которой ей едва удалось увернуться, поставила Маки перед неприятным фактом: представление не было окончено. Теперь ей предстояло встретиться с лицом к лицу с самыми сильными из своих сородичей, членами отряда Хэй. Вдохнув густой запах начавшей сворачиваться крови, обильно окропившей пол под ее босыми ногами, она крепче сжала рукоять предсмертного подарка Май. Меч с обагренным лезвием был последним, к чему прикоснулась живая теплая рука ее сестры, ее половинки. — А, это вы… — она подняла безумный взгляд на троих мужчин. Маки ненавидела их каждым вставшим дыбом волоском на своем теле, каждым своим вздохом, каждым ударом сердца. Ей хотелось ласкать себя их скрюченными в агонии пальцами, хотелось играть с их одрябшими отрубленными пенисами, милостиво позволяя им погрузиться в ее пылающее чрево, которое никогда не произведет на свет их наследников. Хотелось чувствовать их вырванные языки между своих ног, сжимать бедрами их размозженные головы. Морщинистые ладони старикашки Чоджиро, атаковавшего ее, были слишком маленькими для того, чтобы накрыть ее груди, но если бы Маки отрубила одну из его тощих ловких конечностей, эта конечность могла бы сослужить иную службу. Как и вторая: две мерзких старческих руки были недостойны того, чтобы касаться ее тела, но могли бы заполнить оба ее отверстия. Уродливое лицо здоровяка Джиничи было искривлено гримасой злобы и презрения. Оно вызывало желание вгрызться в него зубами, чтобы навсегда стереть эту гримасу. Взгляд Ранты был омерзительно тупым. Старикашка оказался непростительно легкой добычей — одной рукой она выдрала трахею из его сморщенного горла. Маки едва удержалась от соблазна издевательски задудеть в нее, когда мир вокруг поплыл, деформируясь и искажаясь. Омерзительная тупость пустых водянисто-голубых глаз была обманчивой: их владелец пытался разорвать ее связь с реальностью, лишить воли и контроля над собственными мышцами. С гневным ревом она замахнулась и ударила его в лицо. В ближнем бою он был абсолютно ничтожным. Тяжелый кулак, в котором была зажата рукоять меча, с хрустом раздробил скуловую кость. Ранта что-то завопил, но Маки не слышала его слов. Еще один удар, еще и еще — горячая жидкость брызнула во все стороны, водянистые глаза вывалились из орбит. Джиничи обрушил всю свою магическую силу на крышу здания, надеясь похоронить Маки заживо, но его отчаянная попытка ее остановить провалилась, а затем его голова с чавкающим звуком рассекаемой плоти слетела с плеч. Вот и все — отряда Хэй больше не существовало. Но этого было недостаточно. Недостаточно. Маки уронила на пол копье. Она почувствовала, что между ног становится горячо и мокро — и, замахнувшись мечом, вспорола живот Ранты. Тот был еще жив: слабо дернувшись, он застонал. Маки встала рядом с ним на колени и запустила обе руки в его брюшную полость. Внутри было мягко и скользко, теплые мягкие петли кишок согревали ее онемевшие пальцы, и при виде блестящих влажных внутренностей на ее лице выступил пот. Голова кружилась от густого запаха крови, от запаха содержимого распоротых кишок, от запаха мочи, от осознания того, что она проникала в него, и проникала так глубоко, как он сам никогда и ни в кого не проникал. Ее рука вытащила наружу комок мягких кишок и сжала его, заставив умирающего Ранту открыть рот в беззвучном крике. Словно загипнотизированная, она смотрела на его лицо: на губах пузырилась красная пена, мясистый язык тяжело ворочался между обломков раскрошившихся в припадке зубов, точно раздавленный червь. Левый глаз вытек, и на его месте зиял темный провал, правый, выпавший из орбиты, был сплошь покрыт причудливыми извилистыми узорами набухших капилляров. Прозрачная радужка — нелепый, отвратительно контрастирующий с кровавой гармонией розово-багрового разноцветья кусочек голубого стекла… — Больно, да? — она хихикнула и стала медленно распускать завязки на комбинезоне, чувствуя, как по бедрам стекает теплая жидкость. — Сейчас будет еще больнее. Оседлав слабо подрагивающее тело, она прижалась промежностью к его распоротому животу и начала медленно двигаться, упираясь руками в его плечи. Внутри было мокро, мокро и горячо, и, думая о том, что его кровь и другие телесные жидкости сейчас смешиваются с льющейся из нее смазкой, Маки безумно смеялась. Из уголков рта стекала слюна, оставляя за собой влажные блестящие дорожки. Это был какой-то новый, особый способ доставить себе удовольствие, который она и представить раньше не могла. Не сбавляя темпа, она запустила окровавленные руки под одежду, поглаживая свои груди и ставшие твердыми и почти болезненно чувствительными соски. В приступе остервенелой жестокости она продолжала тихо хихикать, чувствуя, как между ног, где с каждым движением хлюпали горячие кишки, под пальцами, скользящими по грудям, в голове и под ребрами, в каждой клетке лихорадочно сотрясающегося тела разгорается пожар, уже не похожий ни на ненависть, ни на возбуждение, ни на чувство злорадного торжества. Осталась лишь неизвестная ей одуряющая безумная блажь, безымянная и чудовищная. Глухо застонав сквозь зубы, Маки выгнула спину, вжавшись промежностью в горячие липкие внутренности — вернее, в то, во что они превратились под гнетом ее ягодиц. Где-то в темном и далеком уголке ее ума звучал бессмысленный аккорд: «Поистине, это сумасшествие». А потом эта мысль растворилась в кровавом цунами, которое зародилось между ее ног, и, выплеснувшись раскаленной струей в брюшную полость вздрагивающего в последних судорогах агонии, захлестнуло собой весь мир, окрасив его в багровый и розовый. Содрогаясь в муках оргазма, она больше ни о чем не думала и ничего не чувствовала. Придя в себя, она поняла: ее жертва уже не дышит. Густой смрад изуродованных трупов был разбавлен острым запахом ее собственного пота, крупными каплями скатывающегося по лицу, вдоль позвоночника, по внутренней стороне бедер. Упав на четвереньки, Маки зарылась лицом в красно-бурое месиво, и, вцепившись зубами в какой-то размозженный орган, вырвала его, торопливо прожевала, смакуя сырой металлически-солоноватый вкус, выплюнула, неудовлетворенная текстурой. Оторвала кусок плоти с желтоватой жировой прослойкой — и проглотила целиком. Прижавшись грудью к неподвижной груди Ранты, Маки увидела в черном зрачке его выпавшего глаза свое отражение. Это было странное и страшное зрелище: она не могла узнать женщину, которую видела перед собой в этом крохотном, скользко поблескивающем зеркальце. — Вы все умрете… не оставив после себя ничего… — погладив окровавленную щеку сородича, пробормотала она. Ничего. Абсолютно ничего, кроме гниющих обезображенных туш и воспоминаний ваших дочерей, приходящихся вам внучками, сестер, приходящихся вам племянницами, матерей, что произвели вас на свет от своих собственных отцов и дедов. Да и эти воспоминания проживут недолго. Ровно до того момента, пока ярость Маки не найдет каждого живущего на этом свете Зенина и не сотрет его с лица Земли, искоренив последние напоминания о недостойной существования семье. С диким хохотом Маки стиснула рукоять прощального подарка Май и подняла вверх изуродованное шрамами, перемазанное содержимым кишок сородича, его кровью, собственной мочой и смазкой лицо. Ее единственный глаз горел огнем дотла спалившего ее разум безумия, ноздри раздувались, из горла вырывалось тяжелое хриплое дыхание. Бессмысленный взгляд окинул залитый кровью холл и остановился на теле Джиничи, чья отсеченная голова, остывающий кусок мертвой плоти с застывшей на лице гримасой недоумения, валялась поодаль. — Твоя голова… твоя дурная голова… ха-ха… ты говорил, что… думал, что все будет просто… не представлял, что бездарная Маки отрубит тебе башку и сделает с ней… о, что она сейчас сделает с ней… глупый… ха-ха… — что-то неразборчиво бубня и хихикая, она поднялась на ноги и нетвердой походкой направилась к своей следующей игрушке.