Rolling In The Deep

Ему сорок два. У него есть жена, двое детей — мальчик и девочка, квартира в Москве, Мерседес и любимая работа. Бывает так: оглядываешься на свою жизнь, большая часть которой, вероятно, уже позади, и понимаешь: нихрена ты в ней не выбирал. Ни за что не боролся. Все как-то само далось. Может быть, рыпнулся единственный раз — когда узнал, что Ольга беременна. Был готов на что угодно, лишь бы не становиться мужем и отцом после одной случайной ночи. — Ты серьезно? — Ань… — Не надо. Мне мерзко. — Аня. — Уходите. Она потом не приехала на сборы. Следом прилетела новость — олимпийская чемпионка завершила карьеру и поступила в педиатрическую академию в Петербурге. Она обрубила все, что их когда-то связывало. Даже в одном городе с ним оставаться не пожелала. Говорят, самое темное время ночи — перед рассветом. В таком случае, в его жизни давно уже сплошная полярная ночь, потому что за эти двенадцать лет восхода солнца он так и не дождался. Дочку назвали Эмилией. Мамину комнату пришлось переделать в детскую. Плоть от его плоти. Рожденная и выкормленная нелюбимой женщиной. Дочь была самым странным, не желающим вписываться в привычные рамки человеческих взаимоотношений явлением. Он должен был бы ее возненавидеть — и он действительно ненавидел сгусток клеток, ставший расплатой за его безволие, эту маленькую горошинку, едва заметную на УЗИ, это чертово обстоятельство, повисшее на шее, хомут и тяжкое бремя. Смирение, а следом любовь — это все пришло уже после ее рождения. Она не знала, что была нежеланной. Для нее он был просто «папа». Может быть, без Эми он бы никогда не смирился с тем, что потерял. Гонялся бы за призраками — потому что Аня действительно исчезла. Не вела соцсети, не давала комментарии в СМИ, завершила все свои контракты, отказывалась от выступлений в шоу. Почти что растворилась — разве что от общих знакомых он мог о ней узнавать. Но все говорило о том, что она решила полностью отречься от себя прежней — и от него тоже. Но дочь как-то очень органично заполнила собой ту пустоту, которая осталась внутри, когда Аня ушла. Сначала — бессонными ночами и вонючими подгузниками. Потом — первыми шагами и первыми нежными чувствами к маленьким пальчикам, доверчиво цепляющимся за его ладонь. В те ночи, когда он не мог заснуть, она обычно пришлепывала в родительскую спальню и жаловалась на плохие сны. Приходилось отвлекаться от своих проблем и быть рядом с ней. Каждый новый год давался ему легче предыдущего. Он привык к Ольге, почти, кажется, ее полюбил — насколько мог. В конце концов, они не были друг другу чужими. В конце концов, она-то его любила — и безропотно, как данность, принимала тот факт, что у него чувства совсем другие. Когда Эми было пять, Ольга почти шепотом заикнулась о втором ребенке. Он согласился. Через год появился Рома. Идеальная семья: любящие родители, разнополые дети. Как с картинки глянцевого журнала — и их не раз приглашали на съемки. Он старался не думать о том, что Аня, наверняка, видела эти фотосессии в духе «папа, мама, я — счастливая семья». Аня вообще многое могла о нем видеть: то, что после нее уже две новых олимпийских чемпионки — и обе из Хрустального. Интересно, смотрела ли она его новые постановки? Стоило только представить, что она их смотрит — и в сердце опять что-то ломалось и корежилось, болело, скреблось. Стремилось. Отказывалось принять: эту ошибку уже не исправить, не устранить. Можно ли вообще считать ошибкой собственного ребенка?! В такие моменты хотелось, скорее, устранить себя. *** Обычное утро в их московской квартире. Эми уже несколько раз умудрилась довести Рому — то трогала его игрушки, то пыталась отжать у него планшет с утренними мультиками, то за завтраком пинала его под столом. Даня все ждал, когда же у дочери появятся хоть какие-нибудь старшесестринские чувства, в конце концов, они же не погодки, разница в возрасте вполне солидная. Но эта война длилась уже три года — как только сыну исполнилось два года, так и началось. Он тоже был не из робкого десятка — вполне мог выдать какой-нибудь ее секрет родителям (перед этим запросив и получив от сестры «взятку» за молчание — скажем, игрушку или конфеты), прятал ее вещи, кусался и дрался с вдохновляющей яростью. — Пап, ты можешь мне вот это прочитать? — сын протягивает планшет. Даня закатывает глаза: с этими детьми одну чашку кофе можно пить несколько часов. Потом быстро просматривает открытую на экране страничку. «Как достать сестру» — гласит заголовок. Прекрасно. Дети уже в гугле ищут, как бы напакостить друг другу. — Прочитай сам. Ты же уже умеешь, — с хитрой улыбкой предлагает он, протягивая планшет обратно. Дракам все равно быть, так пусть хоть в чтении поупражняется. — Тут много… — вздыхает Рома. — Если хочешь узнать, как достать Эми, я уверен, ты напряжешься. У Эми, вроде бы, маленькие уши — а работают, как локаторы. Она тут же прибегает в кухню, хотя только что возилась с кошкой где-то в зале. — Что? Он гуглит, как меня достать? Ну-ка, дай, — она пытается выхватить у брата планшет и через его плечо всматривается в текст и издевательски хихикает. — Пап, а че она… — знакомые нотки нытья в голосе сына мгновенно приводят его в раздражение. — Эми, верни брату планшет. Верни или я сейчас заберу его до конца недели. Видимо, он недостаточно злости вложил в свой голос — потому что она продолжает издевательски улыбаться. Хотя попытки отобрать девайс у брата прекращает. — Пап, сегодня пятница. — И? — Хреновая угроза, — у Дани аж глаза на лоб вылезают от крепкого выражения из уст одиннадцатилетней дочери. — Ой, — пока он не успел опомниться, Эми со скоростью света ретируется обратно в зал. — Ты где слов таких набралась? — выкрикивает ей вслед разъяренный отец, — Оля, ты ее слышала? — От тебя и набралась. Поменьше надо выражаться, когда смотришь свой футбол, — отмахивается жена, тоже успевшая устать от утренних воплей. — Почему она не в школе вообще? Почему эти чертовы дети не дают мне спокойно кофе попить?! — Миле нужна справка. Если помнишь, ребенок неделю был на больничном. Кстати, перед своей тренировкой как раз и свозишь ее в клинику. — Разумеется, опять я. — Ты же знаешь, что у меня съемки через час. Ну, не злись. Я отвезу Рому в детский сад. — Где опять наша няня? — Уволилась. В прошлую пятницу. — Господи, почему я не удивлен? Жаль, что он не может уволиться — хотя бы на один день. *** Почему-то, чем старше становится Эми, тем больше она внешне напоминает свою бабушку — его маму, которую она совсем не знала. И тем меньше у нее сходства с Ольгой, как ни странно. Она даже больше на маленькую Аню похожа — или это у него уже глюки и конкретный сдвиг по фазе. Но избавиться от ощущения дежавю очень сложно, особенно, когда она сидит на переднем сидении машины в детском кресле, как Аня когда-то. Такая же маленькая, тоненькая, темноглазая, правда, волосы русые — но тоже очень длинные. Он принципиально не разрешал их стричь, даже косички научился заплетать, чтобы справляться с дочерью, когда Ольга в командировках. — Чего грустная такая? — он не может проигнорировать задумчивый взгляд дочери. — Ты на меня злишься, — вдруг заявляет Эми. Интересно. Неужели она думает, что ее утренние выходки хоть как-то его задевают? — Эми, что за глупости? — ласково спрашивает Даниил. — Просто знаю, что ты не хочешь выезжать раньше и везти меня в больницу, — просто и без обиняков выдает дочь. Реально, не уши, а локаторы, ей-богу. — Ты права, не хочу, — было бы глупо сейчас что-либо отрицать. Он в принципе старается детям не врать, — Но я должен. — Ты же мой папа, — как будто бы об этом нужно напоминать. Эми иногда напоминает. Или заявляет право на собственность? — Да, милая, — эхом отзывается он, — Я твой папа. Дорога до клиники занимает полчаса — и все полчаса ему приходится созерцать — вернее, слушать, — мультики про леди Баг и суперкота. Интересно, с каком возраста можно показывать детям Игру престолов? Ну, или Шерлока, на худой конец. Аня любит Шерлока. Черт. Снова Аня. Когда-нибудь она перестанет жить в его голове?! *** — Даниил Маркович, добрый день! Анастасия Александровна, к сожалению, не сможет вас принять — заболела и отменила на сегодня приемы, — Даня закатывает глаза и молится, чтобы эта поездка была не напрасной. Не ради себя — ради всех сотрудников этой очаровательной клиники. Девушка на ресепшене долго копается в своем ноутбуке, и, наконец, облегченно выдыхает — нашла свободного врача. — Можем вас отправить к другому доктору, у нее как раз сейчас нет пациентов. — Нам все равно, к какому доктору, лишь бы побыстрее, — спешно заверяет он, — Нам только справку. — Поняла вас. Седьмой кабинет. Вас пригласят. Когда открывается дверь, он, кажется, готов схватиться за сердце. Никаких сомнений — это она. Повзрослевшая — и ни капли не изменившаяся. Та же прическа, та же фигура — только чуть более женственная, без подростковой остроты. На плечи накинут белый халат, на нем бейджик — «Щербакова Анна Станиславовна. Врач-педиатр». Господи. Он мечтал об этом дне, кажется, все двенадцать лет. Иногда перед утренней тренировкой было ощущение, что вот, сейчас откроется дверь раздевалки — и она выйдет на лед, как будто ничего не произошло между ними. Почти всегда на шоу, на соревнованиях он искал ее глазами на трибунах — вдруг пришла посмотреть, вспомнить то, чему посвятила огромную часть своей жизни. Может, и приходила. Просто очень сложно заметить кого-то одного среди тысяч зрителей. Он ожидал увидеть ее буквально везде, когда случалось бывать в Петербурге. Даже к медицинской академии приезжал и бродил вокруг в надежде на «случайную» встречу. И вот теперь — действительно случайно. В Москве. Интересно, как давно она работает в этой клинике? — Даниил Маркович, пожалуйста, проходите, — у нее на лице тоже мелькает тень узнавания — но это лишь мгновение, а потом — привычная улыбка. Держит лицо. — Здравствуйте… — он тоже старается не выдавать своего смущения. Ради дочери. — Анна Станиславовна, — Аня зачем-то представляется. Значит, решила поиграть в незнакомцев? — Привет! — она улыбается дочери, — Эмилия, я же правильно прочитала в твоей карточке? — Можно просто Эми, — смущенно отзывается дочка, цепляясь за его руку. В этом вся она: дома — маленькая оторва, бешеная совершенно, стоит выйти куда-то, где есть посторонние люди — не отходит ни на шаг. Даня ободряюще подталкивает ее немного вперед. — Хорошо, — продолжает Аня, — Эми, для тебя вот эта кушетка, а для твоего папы — стул. Очень странно слышать из ее уст вот это: «твой папа». Вот они и встретились все втроем: два человека, которые, кажется, до сих пор друг к другу неравнодушны. И маленькое обстоятельство, которое их разлучило. *** Он, конечно, не выдерживает до конца эту игру в незнакомцев. Невозможно просто: так долго ждать, искать, думать о человеке, а встретившись, даже не поговорить нормально. Не по-человечески это. Неправильно. Противоестественно. — Эми, солнышко, подождешь в коридоре? Я поговорю с доктором, буквально пять минут. Эми строит ему недовольное лицо: она ненавидит, когда взрослые секретничают. Но все-таки послушно выходит. Все-таки хотя бы капля воспитания в ней присутствует — и то хорошо. В кабинете повисает неловкое молчание. Пахнет спиртом и кварцем. А еще — ее духами. Она красивая, потрясающе красивая — и он надеется, что не слишком постарел за эти двенадцать лет. — Забавно видеть тебя…в такой социальной роли, — усмехается девушка, почему-то избегая его взгляда. Почему-то ему хочется оправдываться. Доказать, что этой встречи он не искал и не хотел — потому что она-то уж точно не хотела. Иначе давно пришла бы. Он-то не призрак. — Послушай, мы случайно оказались у тебя на приеме. Я вообще не ожидал, что… Аня почти смеется, даже на секунду встречается с ним глазами. — Я поняла. Мне сказали, — и Даня краснеет, вдруг понимая, что несет очевидные глупости, — У тебя чудесная дочь. Очень похожа… — Не говори, что на Ольгу, — при упоминании имени его собеседница морщится. Значит ли это, что ей до сих пор не все равно? — Нет. На тебя. И на твою маму. — Ну слава Богу. И он опять не знает, о чем говорить. Хочется спросить — как она. Но разве это тот вопрос, который уместен спустя двенадцать лет разлуки? Имеет ли он право — знать, как она? — Ты что-то хотел сказать? — в очередной раз нарушая молчание, спрашивает Аня. — Не знаю… — Тогда зачем отправил ребенка в коридор? Снова обжигает его взглядом. Он опускает глаза — и тут же жалеет об этом, потому что замечает кольцо на безымянном пальце ее правой руки. Собственно говоря, а чего он ждал? На что надеялся? Двадцать девять — это не семнадцать. — Ты замужем? — вопрос вырывается сам собой. Аня ежится — как будто он о чем-то неприятном напомнил. — Представь себе, да. — Кто он? — Даниил хочет, чтобы какой-нибудь помощник этого безумного бразильского сериала, в который превратилась его жизнь, вышел на съемочную площадку и зашил ему рот. Слишком уж ревниво, неоправданно ревниво звучит этот вопрос. — Ты его не знаешь, — отмахивается она. Ему хочется сказать: «Ну конечно. Теперь я вообще ничего не знаю о твоей жизни». Но это слишком — и он сдерживается. Вместо этого начинает спрашивать об отвлеченном. — Катаешься? Хотя бы иногда. — Времени нет. А твоя дочь? Наверное, тоже фигуристка. — Не угадала. И, наверное, плохо читала ее карточку. Эми каталась — ровно до того момента, пока не сломала позвоночник и два ребра впридачу. Не на льду, а на горнолыжном курорте, когда каталась на тюбинге. Ей было семь — и почему-то никто не сказал, что ей нельзя самой спускаться с горки. Что Эми слишком маленькая и легкая. Она перевернулась — а дальше как во сне. «Папа, я не могу встать». Его главный ночной кошмар. Ей повезло: внутренние органы, и, главное, спинной мозг — все цело, обошлось без серьезных повреждений. После реабилитации она смогла и ходить, и бегать, но на лед, конечно, было уже нельзя. — Прости… — Аня быстро находит тот самый фрагмент в карточке. Все снимки, записи, заключения — целый год, задокументированный в подробностях. — Я сам виноват. Не досмотрел. — Знаешь, я рада… Что ты стал хорошим отцом. Ты лучше, чем я о тебе думала. Почему-то она всегда умела подобрать слова. Так, чтобы не тронув его гордости, поддержать, посочувствовать, даже в какой-то мере пожалеть. Видимо, это то, что не теряется между людьми — даже если люди друг друга потеряли. — Ань, давай встретимся еще, — предлагает он и жмурится, потирает виски — конечно, она не согласится. — Я… — у нее заметно подрагивает голос, словно не желает слушаться хозяйку, — я не вижу в этом никакого смысла. Ему вдруг хочется сказать ей то, что крутилось в голове все эти годы: — Ты не можешь все время делать вид, что меня не было в твоей жизни. — Могу, — упрямо хмурится девушка. Но он уже увидел то, что хотел — не может. — Ты могла бы кататься еще два или три сезона. Поменять тренера, в конце концов… — Кому это теперь интересно. — Жалеешь? — А ты как думаешь? Все, Дань, — и от того, как нежно звучит в ее голосе его имя, у мужчины перехватывает дыхание. Это впервые за много лет. Это почти как касание, как поцелуй, — Тебя там дочка ждет. И тренировка, кстати, через полчаса. В одиннадцать же? — Некоторые вещи не меняются, — улыбается он. И опять не может не сделать ей глупое предложение, — Аня… — Я не приду, — тут же перебивает она, — Даже не проси. Уже в дверях Даниил оборачивается, вспомнив о самом важном: — Я так и не попросил у тебя прощения. — И? — Прости меня, — у него срывается голос. Что сказать еще? У него нет никаких оправданий. Никаких причин. Никакого права на это прощение. — Давно уже. Иди. — Напиши мне свой номер. Пожалуйста. Вдруг Эми снова приболеет. — Прикрываешься ребенком? Серьезно? — Дети — это святое. — Держи. Напишешь не по делу — кину в ЧС. Ясно? Ясно, Анна Станиславовна. Ясно, что никто из этих двоих не сдержит своего обещания.