Секунда до совершенства

                                     Шум давно уже стих и свет потушен в бо́льшей части помещения, и только в окна светят ночные фонари, освещая интерьер небольшого ресторана. Ленивая музыка вяло звучит на фоне слишком громких разговоров, исходящих из предбанника.       Слова песни из динамиков совсем теряют свой смысл. Мужские голоса и такие же голоса, только помягче, и без такого количества грубых слов и нецензурных выражений, наперебой звучали и создавали крайне неприятные вибрации в голове. И столь резкий диссонанс поражает, когда ещё всего лишь несколько часов назад эти же голоса звучали слишком слащаво, зарабатывая свои заслуженные чаевые. И как сейчас это лицемерие сползает с них липкими потоками, оставляя смрад блестеть на полу, и переступают они через него, не замечая, как сами уже давно погрязли в этом лицедействе, когда нужно за каждую мелочь выискиваться и притворяться. И только в этой части было относительно тихо, и от такой разницы звуков хотелось заткнуть уши, или просто дождаться, когда наконец-то наступит полная тишина.       Холодная вода шумным потоком полилась, и руки некоторое время мяли небольшую ветошь. Парень обошёл стойку и целенаправленно пошёл к столам, захватив с собой очиститель для мебели, и отработанными движениями он быстро растирал пахучую абрикосовую жидкость, которую брызгал на стол, и наблюдал, как появляется его собственное отражение, и чувствовал на себе липкие взгляды, будто щупальца жадных спрутов.       — Ты с нами? — немного хриплый голос, но тем не менее мягкий, обратился в тишину, и большие глаза направились туда, где копошились молодые люди и горел слишком яркий свет.       — Нет, я ещё немного останусь и... За мной приедут, — он продолжал натирать стол, больше по привычке, чем по долгу службы, и боковым зрением видел, как на него смотрят неотрывно, и, выпрямив спину, перешёл к другому столу, определяя для себя количество оставшейся мебели.       — Да брось ты! Ты и так достаточно сделал! Давай, поехали домой, мы тебя подбросим, а?       — Нет, спасибо, я уже договорился, — всё в том же тоне отвечает парень, хотя и губы поджимает, и бросает взгляд на невысокого щуплого паренька, с лисьими глазами.       — А мы всё равно можем подбросить! — из толпы раздаётся гулкий голос и кто то добавляет, — А потом ещё подбросим и ещё! — гогот нарастал до того момента, пока кто-то не шикнул громко, называя всех придурками, — Он на тебя и не посмотрит! Ему рыба покрупнее нужна, с тугим кошельком! — и снова хохот, а омеге больно...       — Ты уверен? — омега с лисьими глазами подошёл и в упор посмотрел, — А может передумаешь? — и вздохнул, когда паренёк покачал головой, — Ну как знаешь, — звучит более мягко, и именно этот голос немного душу согревает и парень кидает на них взгляд и, зажав губы между зубами, пытается улыбнуться, хотя глаза говорят об обратном.             Он взглядом проходит по толпе, лишь на секунду, но и этого хватает, чтобы лёгкий гул ему был ответом.       — Наша Снежная королева сегодня не в духе! — слышится реплика, и он лишь на секунду закрывает глаза, чтобы вдохнуть воздуха и попытаться себя успокоить.       — Нет, ну может быть хватит уже, а? — звучит недовольный голос и омега понимает, что громкая толпа выходит на улицу, и наконец-то чувствует облегчение, и не только моральное.             Кажется, что с каждым человеком, выходящим на улицу, с его плечей валится какой-то груз, и он чувствует, как и сам сдувается. И как же дурно ему сейчас...       Как дурно видеть холод и эту бледную пустоту во взглядах, где все, словно мёртвые люди и только пошлость сочится изо всех щелей!       И как же довольствуются они чужой бедой, как роскошью, и нерадивое злорадство с азартом смешиваются. И только сто́ит дверям закрываться, так омега без сил садится на стул, и какая-то дикая усталость наваливается на него, будто стена.       Сил настолько мало, что ему кажется, будто он и тряпку не может удержать в руках — кисть сама разжимается и она падает на блестящий стол тугим комком.       Глаза смотрят куда-то в одну точку и взгляд полностью расфокусируется, и обида валится на него, как огромный снежный ком, а в груди запекло и под гортанью сдавило. Из недр души всхлип вырвался и дышать стало как-то слишком тяжело. И с тяжёлым вдохом он затыкает рот и заставляет себя встать, хотя чувствует, как ноги от усталости трясутся и стопы пекут, будто он в горячий таз их окунул.       Омега натирает последний стол и выдыхает, как после бега, потом разворачивается и выключает музыку, наверно слишком резко вытягивая штепсельную вилку из розетки, надеясь, что этой бездушной пластмассе будет больно.       — Тэхён, — мягкий голос за спиной заставляет его вздрогнуть, и он машинально вытирает глаза, чувствуя, как по щеке слеза катится, — Ты не пошёл со всеми, почему, малыш? — такая нежность сквозила в этом голосе, который он так любил.       Тэхён повернулся и увидел немолодого бету, замершего на выходе из коридора, ведущего в кухню. Мужчина весь пропах этими запахами, но совсем не вызывал никаких неприятных ощущений. Большой белый китель немного замазался на животе и мужчина непроизвольно посмотрел туда, куда смотрел и мальчик.       — Знаю, нужно худеть, — с глупой улыбкой он погладил свой комок нервов, как любил называть свой отросший животик.       — Не нужно... Вам не нужно худеть, Вы смотритесь очень гармонично с ним, — и Тэхён устало улыбнулся.       — Ты просто хороший человек, Тэхён, вот и не хочешь меня обидеть, — ответил ему бета, — И я знаю это наверняка, — он замолчал и ближе подошёл к мальчику, заглядывая в печальные, как у лани, глаза, — И я знаю, что между вами ничего не было, — и Тэхён сорвался...       Без сил упал на стул возле стойки, и горькие слёзы покатились по его лицу, и обида огромным камнем перекрыла все выходы и входы. Грудная клетка задрожала, пока его лицо исказила гримаса боли. Только не той обычной боли, а той, когда душа от неправды разрывается.       — Я все знаю малыш...       — Я не спал с ним..! — вырывается из него хриплым голосом и он утыкается головой в мягкое плечо, — Не спал... Я не спал с ним... — и бета кладёт руку на его голову, гладя по затылку.       — Я всё знаю милый... Он мне всё рассказал, — и омега вскинул голову, глядя мокрыми, от слёз, глазами на бету.       — Что рассказал..? — и будто вся кровь ушла от лица, превращая произведение искусства в бледную маску.       — Как вы ночь провели вместе... — и Тэхён накрыл то место, где душа неспокойная дрожит, — И я знаю, и я просто верю тебе, — и Тэхён снова разрыдался, только сейчас ему стало легче, будто тяжесть времени отступила куда-то.                         Flashback       Как он мог тогда сглупить и не взять зонт, он не понимал совсем!       Изо всех окон тогда холодный ветер задувал и небо грозилось расколоться пополам, выбрасывая тонны воды. И в самый последний момент, он это понял слишком поздно, когда первые грузные капли набросились на его голову, и уже через минуту он был мокрым, до нитки. И как он до работы добрался, остаётся вопросом! Выглядел, как мокрое пугало в огороде — льняные брюки намокли и помялись, а тонкий свитер впитал в свою пряжу столько воды, что его рукава спустить ниже колен, и он так напоминал того самого́ Пьеро, из сказки.       Светлые волосы намокли, превратившись в такую смешную причёску и дождевая вода сделала с ними не самую лучшую услугу — они будто в солому превратились и торчали во все стороны, и слава Богу, что именно сегодня посетителей обещалось быть мало. Да какой там. Несколько молодых людей забрели в их заведении переждать ливень, только ливень этот не собирался идти на чьи- то уговоры и так и продолжал лить, без остановки и почти весь персонал ходили, как сонные зомби.       А дождь шуршал и шуршал, напевая свои колыбельные, пока к са́мому вечеру хозяин не распустил всех домой. И только Тэхён не мог нормально на ногах стоять. Он-то и сидеть не мог нормально — всё его тело ломило, озноб бил, как током, по лбу катился пот, а температура набирала обороты. В гландах будто стекло застряло, а сухой кашель раздирал, и без того, красное горло. И от напряжения, даже самого мелкого, он хватался за виски́ и задыхался в новом припадке кашля.              Вот тогда бета и приказал своему старшему племяннику, взрослому мужчине, немедленно бежать в аптеку, а сам потянул красного, как рак Тэхёна, наверх, в комнату племянника. Омега с уверенностью мог сказать, что он всё помнил, как его раздевали в четыре руки, оставляя на нем только тёмные ажурные трусики. Как он стеснялся и прятал голые участки тела, и чувствовал, как его растирают чем-то жгучим и терпким, а жуткая гроза добавляла страх. А потом чьи-то чужие и недовольные голоса и яркий свет в самые зрачки, и ругань в сторону гадкой погоды. Уколов куча и запахи спирта, и потом какое-то полузабвение и темнотат... и одеяло пушистое.       И он тонул куда-то, вздрагивая, когда большие руки к себе его прижимали и голос на ушко только и шептал что-то.       И мог он разобрать лишь один вопрос,       — Больно?       Ответить он не мог ничего, когда горло взрывалось от нового кашля и всё, что он чувствовал, как прижимается к горячему и сильному телу альфы, и ощущал, что на лоб его ложилась рука и снова шёпот.       — Господи, какой же ты горячий, — и омега утыкался в большую мужскую грудь, хватал пальцами за белую футболку и почти рыдал, когда от кашля головная боль вихрем взрывалась, и глотнуть слюну казалось чем-то нереальным, будто в горле горящим свинцом поливали.       А потом он забывался совсем, и уже утром проснулся в пустой комнате и пустой кровати ,и первое, что тогда он увидел — это солнечные лучи и ветки черешни, что машут ему в окно, приветствуя на свой лад.       След от ночного светопредставления канул в небытие, будто и не было ничего. Природа, умывшись дождевой водой, сверкала новыми красками, чего нельзя было сказать о Тэхёне.       Весь помятый, побитый будто, слабый и молчаливый, и сколько бы он не старался, голос не поддавался ему. И всё, что получалось у него — это выдавить из себя едва различимый стон. Слюну он не мог глотнуть — гланды распухли, и он уже знал, что несколько дней молчания ему обеспечено. Тогда он и провёл полдня в постели альфы, пока его лечили бета и его племянник, и засыпал он два раза, опоённый лекарствами, и уже вечером проснулся, более менее живым.       На работу его не пустили, а вот домой наказали ехать и обязательно пойти к врачу уже следующим утром.       И надо же такому случиться...       Только вышел он из его комнаты, как туда вбежал юркий и маленький официант, по совместительству бывший его шефа, бывший возлюбленный, того самого племянника, того самого беты и понеслось...       Новая шлюшка дорожку прото́рила!       А слухи, они ведь ветра быстрее будут, так и разошлись ураганом, и теперь не соберёшь все его осколки да пылинки! И клеймо на него так и поставили — Снежная королева. Мол, не хочет теперь с простыми смертными говорить. Не положено бояринам с холопами общаться.       А Тэхён просто голос берёг и на каждый выпад лишний раз отворачивался и сдерживал слёзы, чтобы не разреветься, всем на потеху.       Несколько месяцев прошло с того самого случая, но ненависть коллег крепко вцепилась в него своими когтями и, честно сказать, доказывать им ничего не хотелось. Пошлые комментарии в свой адрес он вуалировал тем, якобы слишком занят, хотя боль то́ком по телу проходила и оставляла новые шрамы на нежной душе.       Вёл себя по принципу — старайся не замечать и ты увидишь, как людям надоест тебя задирать.       Просто на любую колкость обычно ждут такую же ответку и именно это привлекает их — раззадорить, вызвать на конфликт, посмеяться вволю над чужой слабостью. А он уже честно устал от такой нелепой инфантильности коллег, хотя ведь и они прекрасно понимали, что он ничего им не сделал! Именно им!       А они, будто в каком-то глупом прайде, просто шли на поводу у своего, так называемого, вожака, хотя и сам вожак, так сказать, не блистал репутаций монашки. Во всю куролесил, не стесняясь осуждающих взглядов своих же друзей, если они, и правда, были таковыми. И Тэхён их видел со стороны —кто наглее тот и вожак, хотя именно этот вожак и был самым ярым подстрекателем, и шита была эта псевдо-дружба белыми нитками, да стежками грубыми.       Ведь он знал, что дома его ждёт маленькое чудо, который без своего взбалмошного папочки уже и первые шаги сделал и дедушку своего назвал папой. А настоящему родителю как-то и легче от этого. Легче отмазаться и, стремглав, броситься в омут с новым альфой, пока неведомо и имя отца маленького альфочки.       Да только тайну эту почти никто и не знал, а если и знали, то молчали, крепко зубы стиснув, ибо нрав у этого вожака был отвратительный. И так легко он находил слабые места всех ему неугодных, что отчего-то боялись его и молчали в тряпочку, пока Тэхён искренне не понимал — а бояться-то кого?? Мелкого паучка, что своими ножками топчет на месте и пищит так устрашающе, что и писк тот и не слышит никто! Да и оскал у того паука страшный и злости немеряно! Ядом весь пропитан, вот и помалкивают те, кто знает, а кто не знает, тот и догадываться не должен.       И ходит такой, зыркает на всех, да приговаривает, что на всех у него компромат имеется! И глазки свои щурит, придаёт какой-то усташающей таинственности. А компромат-то какой? А и нет его по сути! И даже если есть, то мелочь какая-то: не так глянул, не те трусы одел, не тем местом пукнул!       Ему бы только страху да шороху навести, чтобы боялись его, только бояться-то и нечего! И идут на поводу у него, глупые, как дети малые, и в оборот бояться его взять!       Вот так и работали чужие люди, и при любой возможности его кусали, пока не сталкивались с тяжёлым взглядом хозяина заведения.       Именно с Ким Намджуном шутки были опасны, и на коротком поводке всех держал, ибо знал, что не сто́ит подчинённым давать свободу и фамильярность на корню рубил. И не чурался напомнить им об субординации, а самым нахальным советовал ознакомиться с этим словом и случайно так намекал, что свято место пусто не бывает. И не только свято, а ещё и сыто и небедно.       Дерзок и высок, как сталь закалённая. Взгляд орлиный и по́стать уверенная. И омежки его шибко любили. А он на абордаж легко брал новенького, если только видел, что тот слабый на передо́к. А отчего же не взять-то? Мужчина он молодой, ему совсем недавно тридцать лет, как стукнуло, да и развод уже давно в прошлом. Так почему бы и не порезвиться вволю, когда тело молодое предлагают? И в губы никогда не целовал, свои для кого-то оберегая. Много несмышленных омежек побывало у него в постели, да на бёдрах сильных скакали, пока глаза его пустыми оставались. И замуж никого не звал и мало кто напрашивался, зная холодный нрав начальника.       Старший более ласковым был.       Ким Сокджин...       Звезда эпохальная. Так любил себя называть и было за что. Красив был невероятно, горд, как орёл, где-то высокомерен, но любил себя несказанно. Да всё не мог остановиться на ком-то определённом, любовь свою не высказывал, да и навряд ли любил кого-то по-настоящему. Омег менял, ни на ком не задерживался, часто отсутствовал на рабочем месте, хотя его рабочее место и было его отсутствием. Он был человеком творческим, он добавлял собой красок, любил путешествовать и приезжал в родное место, устраивая грандиозные праздники. Новые идеи привозил также, в жизнь их воплощал, деньги потом сгребал охапками. Они к нему так и липли, со всех сторон, деньги-то. Новатором он являлся и катализатором отличного настроения.       И смеялся заливисто так, что во всех уголках его смех слышали. А потом улетал снова, как дымка, и потом долго ещё в кулуарах обсуждали его новые связи, перемалывали шёпотом новых любовников, если таковые имелись... А они имелись. Только таяли быстро.       Младший и предложил бразды правления в руки взять, и от того дня ни разу не пожалели о содеянном. Работали душа в душу родные люди, наперекор мнению, что в партнёры нельзя брать родственников.             Тэхён туда попал случайно, когда его молодой человек просто услышал, что его знакомым, двум братьям, нужно штат набрать, вот он и попал туда, как говорится с пылу с жару, да под тёплое крылышко к хорошим людям.       И если бы не они, он давно бы ушёл и плюнул бы на всех. Да только зарплату такую он нигде не найдёт, это он точно знал. Да и по характеру своему был покладист, порой даже слишком покладист. Мог терпеть что угодно, если только это не касалось его семьи. И мог заменить кого угодно и смену отработать и своими выходными пожертвовать, и пусть порой он перед зеркалом готовил отступную речь, да хорошие чаевые в карман сами не лягут. Их туда нужно положить, а положить — нужно поработать. Вот он и работает. Улыбку на лицо натягивает и просто улыбается, как послушный винтик в большом механизме, вот он сбой и не даёт.                   End of flashback             — Ты как домой добираться-то будешь? Может быть переночуешь, место есть, а? — с такой надеждой на него глянул мужчина, — А я тебе ужин приготовлю, хочешь?       — Нет, спасибо, правда... Я такси вызову, — Тэхён только улыбнулся предложению, но мягкость собственной кровати, что так его ждала, и перина мягкая, такая обволакивающая, сон ему самый лучший обещать могла.       Вот он и любил именно свою постель, и очень ревностно относился к её чистоте, и крайне не любил, когда чужое тело посягало на его собственность.       — Постой-ка, слышишь, постой! — и бета умчался смешной походкой, такой милой и неуклюжей, пока Тэхён ему вслед смотрел и улыбался, и слышал, как ложки-поварёшки гремят, да посуда разная по столам тарахтит.       Несколько минут он стоял и слушал звуки привычные, а сам уже мечтал поскорее выйти на воздух и заняться не самым лучшим делом.       Привычка глупая к нему прицепилась, как репях к волосам, и как себя заставить от неё отказаться и не знает. Вспомнает вкус сигарет и шаги слышит торопливые и дыхание, не слишком уж и лёгкое.       — Вот, — мужчина руку тянет так к нему с пакетом, — Дома покушаешь, малыш, всё же лучше! Не придётся тебе готовить! — голосом таким запыханным тараторит и совсем не видит, как на него ласково глаза большие смотрят, — Вот, просто в микроволновке нагреешь и покушаешь, хорошо? — будто маленькому ему объясняет и перечисляет, толстым пальцем тыкая в прозрачный пакет, — Там тебе и свининка есть и овощи, а ещё лапши немного и роллов... Роллов я тебе накидал, — и на последних словах зачем-то на шёпот перешёл и оглянулся — не видит ли кто, — Ну а что добру-то пропадать, правильно? — и выдохнул, словно воздух в лёгких закончился.       — Не нужно было, правда, — пытался оправдаться омега, да что с ним спорить, ведь бета сам знает, что мальчишка не приготовит ничего путного, будет лишь рогалики с чаем таскать, а путной еды так и не поест, — Спасибо, — тушуется и стесняется, но всё таки берёт пакет с едой и кладёт его в рюкзачок, и благодарно обнимает мужчину.       Жмёт плечами и шлёт воздушный поцелуй, хотя стоят очень близко друг к другу. И оглядывает помещение, которое становится очень непохоже на тот улей, что ещё несколько часов назад гремел музыкой и гостями, а сейчас там поселяются ночные стражи, которые до самого рассвета будут стеречь покой. Целых несколько часов...             Уже сидя на пустой парковке, он наконец-то закуривает и втягивает в себя тонкий аромат лёгких сигарет, больше всего вникая в сам процесс курения, чем в его горечь. Втягивая лёгкими горячий дым он прислушивается к каким-то цветочным вкусам и выпускает дым.       Чувствует, как слабость растекается по телу и он невольно стонет от такого блаженства.       Следующая затяжка ощущается уже лучше и он просто втягивается в это и получает пусть и не полезное, но всё таки удовольствие и улыбается сам себе, откидывая голову назад, представляя, как обычно его ругает папа. А он каждый раз обещает бросить курить.       Красивые губы снова хватают белый фильтр и щеки втягивают новую порцию, акцентируя ровную линию скулы. Половина сигареты уже выкуренна и он лезет в карман, когда телефон неожиданно начинает звонить. Омега опустил голову вниз, глядя, как экран освещает недра кармана.       — Ну кто там? — и брови сами лезут кверху, когда он нехотя лезет туда и уже кривится, увидев на экране довольное лицо и закатывает глаза, — Слушаю, — тем не менее отвечает, состроив гримасу.       — Ку-ку! Ты где, малыш? — в салоне автомобиля слышна музыка и явно, что настроение обладателя в разы лучше, чем у абонента.       Тэхён оглядывается по парковке, пытается наспех сообразить, чего такого бы ему соврать, но как на зло, ни одна умная мысль в голову не лезет.       — Я еду домой, — отвечает, а у самого и сил нет подвигать ногой.       — Ты не в машине, — констатируют факт на том конце провода, — Я слышу, что ты на улице, малыш! Зачем ты мне врёшь? — и тишина... — Сиди на месте я скоро приеду, — и там бросают трубку.       А Тэхён пищит, как котёнок, что не успел слинять вовремя от несносного... А кто он ему? Любовник? Парень? Кто? Любимый? Та вроде нет... И тушит сигарету, и очень лениво достаёт салфетки, протирает руки и немного лицо, а потом достаёт помаду и слегка мажет губы блеском с запахом розы.       Распределяет блеск и уже слышит в ночной глуши мотор и видит далёкий отблеск фар. И ждёт, когда из-за угла появится шикарная машина. Заставляет себя улыбнуться и понимает, что выходит, как нельзя плохо. И так и остаётся сидеть, такой милой медузой, что так и растеклась по лавочке и собрать себя в кучу нет никаких сил...