Секунда до совершенства

                  — Ты же знаешь, как я не люблю, когда ты куришь, — словно между делом тихо говорит мужчина, не глядя омеге в глаза, вынуждая того вслушиваться в его слова.       И так прозрачны все его действия.       Глаза, то и дело, выхватывают из темноты причудливые тени, то ли человека, то ли одинокое дерево, то ли светофор. Пристально альфа смотрит только вперёд, а желваки на скулах играют. Улицы пустынны, кое-где лишь выскакивает встречный автомобиль или их обгоняет кто-то, спешащий в темноту.       — Ты купил ей покушать, как я тебя просил? — Тэхён поворачивает голову и слышит невольное хмыканье и следом цоканье языка.       — Я не о том сейчас с тобой говорю, — как-то слишком резко звучит от альфы и он тут же сдувается, опуская плечи, — Прости, прости малыш... Я не хотел так грубо.       — А как хотел? — с вызовом спрашивает Тэхён и, чувствуя, как загорается внутри, смотрит на альфу.       — Тэхён... — только и может сказать.       — Остановись, — и машина едва дёргается в сторону от громкой просьбы омеги, — Останови пожалуйста, — звучит более снисходительнее, когда не происходит никаких действий, — Я схожу и куплю, — автомобиль и не думает сворачивать в сторону, несясь, как и прежде посередине трассы.       Тэхён поворачивает голову и кажется, что закипает. Смотрит на мужчину, пытаясь там найти прежнего его. А может быть он просто хочет рассмотреть другое? Или увидеть в нём своё отражение?       — Неужели я так много прошу? — это должно было случиться.       Звучит более чем обыденно, но слова кусаются, а где-то за поворотом, кажется, буря собирается.       — Это так сложно для тебя сделать? — он смотрит, как темнеет лицо мужчины, как брови хмурятся, как ноздри дрожат, готовые разразиться ураганом. Но его прёт и от признаётся, что порой и сам себя боится! Но его прёт... — Она ведь голодная! А ты... — дыхание ускоряется, — Я ведь на работе почти двое суток был и ты же сам предложил! — последние слова вылетают из него и, как кнут, рассекают воздух.       — Малыш... — рука ложится на плечо, но омега скидывает её, дёргаясь. Альфа чувствует, как омега напряжён.       — Просто высыпать в миску корм и долить воды, — выдыхает омега, будто тяжелыми камнями кидается, — Но если ты на такое не способен...       — Хватит!! — в салоне будто выстрел гремит, — Хватит делать из меня дурака, Тэхён! — и снова понимает, что палка перегну́та. Опять... — Почему это так важно для тебя?       — Она для меня важна, — и кажется, что говорить об этом бесполезно.       — Малыш... Скажи пожалуйста... А где я нахожусь? — он кидает на омегу хмурый взгляд, — На какой ступени твоих приоритетов нахожусь я? — и ответа, как и ожидалось, нет.       — Останови машину, — через минуту снова совсем тихо говорит Тэхён.       Машина резко меняет курс, колодки скрипят, колёса оставляют на асфальте жжёный след. Через несколько минут автомобиль подъезжает к ночному маркету. Тэхён снимает с себя ремень безопасности и кидает через плечо,       — Я сам схожу, — и краем глаза видит, как альфа откидывается на подголовник.       Омега выдыхает в ночное небо, когда не слышит за собой шагов. Дрожь в коленках сходит на нет, когда он заходит в слишком светлое помещение. Неоновые лампы раздражают глаза, привыкшие к темноте. Он кланяется продавцу и идёт в отдел для животных.       Уже с полной корзиной возвращается и всматривается в темноту, хотя в огромном окне видит только себя. Тёмное отражение добавляет его образу бо́льшей усталости. Мешки под глазами портят и без того нерадостную картину и он, опуская голову, сжимает губы и криво улыбается продавцу, избегая с ним прямого зрительного контакта. И по привычке лохматит чёлку, накидывая её на глаза. Изо всех сил омега старается унять злость, что кипит внутри и старается не смотреть на недовольное лицо кассира, что почти спит за кассой. И кажется, что на его лбу видна бегущая строка, — Когда ты уже свалишь отсюда?       С огромной неохотой омега шёл обратно к машине, страраясь не смотреть на курящего альфу. А рука, кажется, уже мысленно залезла в рюкзачок, выуживая оттуда свою плохую-хорошую привычку.       Губы мысленно зажимают фильтр и сквозь него струится сизый дым. Но, ничего такого не происходит, мечты остаются лишь мечтами.       А альфа смотрел, и как казалось Тэхёну, даже шаги его считал. Несколько раз Тэхён бросал взор на пакет, изображая занятость и задумчивость и постыдно понимал, что выглядит до нельзя прозрачным. Все его попытки переключиться на что-то другое постигает то же самое фиаско. И всё таки... Зубы стиснув, он ни разу не глянул на альфу, который смотрел на омегу через призму табачного дыма.       Он открыл дверь и сразу плюхнулся на сиденье, чувствуя, как будто его обнимает не мягкая кожа, а железные тиски. И спину сковало холодом, когда дверь открылась и рядом опустилось мощное тело.       Тяжёлый вздох пришлось купировать, чтобы не выглядеть слишком натянутым, но альфа сразу почувствовал, как омега сжался изнутри. Будто это имеет свой определённый звук.       — А сам куришь, — первое, что вылетает из него, когда запах табака смешивается с ароматом салона.       И тяжёлое молчание наступило на целых десять секунд. И кажется, что Тэхён их даже посчитал, прежде чем рядом с ним выдохнули. Выдохнули с какими-то рыком, со злостью, с последними каплями железного терпения. Воздух в салоне стал осязаем и омега на мгновение почувствовал, будто он в горячей парилке и дышать становится всё труднее и труднее.       — Ну, во-первых, я альфа и я сам буду решать, что мне можно делать, а что нельзя, — от ответа Тэхён сжался в маленькую улитку и, сжав кулачки, ждал продолжения.       Он поднял голову наверх, ощущая, как натягивается кожа на шее и совсем немного болезненно, но, получилось сглотнуть слюну.       — А мне нельзя, Минхо? — Тэхён и сам зажимается от своих слов, понимая, что лезет на рожон и сразу чувствует, как потяжелела аура мужчины.       — Нельзя! — так легко ему перечат, будто он ребёнок и ему просто не дают право выбора, — Тебе ещё рожать, а ты занимаешься неизвестно чем!       Тэхён медленно поворачивает голову и хлопая ресницами, долго смотрит на мужчину. Потом снова сглатывает слюну, будь она неладна, и пялится в лобовик, будто там, каллиграфическим почерком написан ответ. И его выражение лица... Типа... — Какого хрена??       И изнутри холодеет, когда боковым зрением он замечает, как Минхо ему уже улыбается. И, будто предугадывая их диалог или же монолог, это уже как масть ляжет, альфа, так по-свойски, хватает омежку за ногу, просовывая руку туда, куда меньше всего хотелось бы.       И снова повисает тишина. Тэхён зажимает мышцы внутреннего бедра и, чувствуя напор, расслабляется. Уж лучше дать по-хорошему, чем... И мысли теряются.       — А ты что, думал, что я об этом не думаю? — и Минхо усмехается, а Тэхёну кажется, что это усмехается сам удав, пока он, как маленький кролик, топчется на месте, боясь сделать шаг.       То ли пойти навстречу и принять всё, как есть, то ли бежать, сломя голову.       — Я много раз представлял себе, как мы можем быть родителями, — и Минхо выдыхает, наверное и вправду представляя. Только для Тэхёна это звучит, как кошмарный сон! — Или ты не хочешь? — вопрос был поставлен так, чтобы минимизировать отрицание и вывести его на тот нужный ответ, положительный, конечно.       — Я не думал об этом, — ложь!!!       Наглая ложь! Неприкрытая и такая болезненная. Он много раз представлял, как мог бы ему родить, как мог бы жить с ним, под его указку. И невольно начинает вспоминать.                         Вот уже почти, как два года, они вместе. И Тэхён живёт именно под его указкой. Хотя по началу ему нравилось это всё. Да, как бы дико ни звучало, но каждый омежка мечтает о таком альфе, который возьмёт бразды правления в свои сильные руки и неважно, что это может быть и его собственная жизнь! И начнёт диктовать, что делать, а что нет. И поначалу это было даже забавно. И можно расслабиться, загадочно улыбаясь, когда больше не нужно задумываться над тем, что тебе нужно делать. О том, что нужно купить или приготовить. На всё уже есть расписание, по которому и живёт милый мальчик с яркими глазами и чудно́й улыбкой. Об этом должен думать кто-то, кто мудрее и старше.       А Тэхён должен быть ласковым, красивым и послушным мальчиком. Покладистым и с напрочь отсутствующей головной болью. Да...       И только спустя какое-то время это стало реальностью и какой-то навязчивой идеей! И человек к этому привыкает. Но эта привычка не приносит удовольствия! И с каждым шагом или действием, он на ушко шепчет тебе...       — А вот этого делать не надо...       — И этого тоже не нужно...       — А это именно то, чего мне хочется...       И даже, казалось бы, яблоко, такое краснобокое и ароматное, имеет над тобой бо́льшую власть, чем ты, над своей собственной жизнью.       Когда, проснувшись утром, Тэхён вместо того, чтобы пойти почистить зубы, откусывает яблочко и кисло-сладкий сок течёт по губам, по языку, и это придаёт такую оскомину и он смешно улыбается и куксится, и хочется от фрукта получить максимум удовольствия, но он только зависает, когда из его рук беспардонно выхватывают этот самый фрукт. И Тэхён следит, как несмышлёный ребёнок, за действиями старшего и видит перед собой стакан воды и так безропотно выпивает его, под присмотром личного телохранителя. И лишь допив последнюю каплю, как награду, получает уже надкушенное им яблоко.       — Умница, мальчик мой. Яблоко самый лучший дезинфектор. Скушай яблочко и тебе не придётся после этого чистить зубки. А потом можешь и позавтракать. Что ты там хочешь? Чай... Кофе... — и его миссия выполнена.       И всё...       Аппетит пропадает и он уже не хочет ничего. И это красивое и краснобокое, без сожаления, летит в мусорку. И ему больше не нравится эта забота! Она для него кажется гиперопекой, когда он и шагу не может ступить без его ведома! И становится тошно. От себя тошно, от него тошно, когда альфа уже привык к его такому правильному поведению и даже самое незначительное непослушание выводит его из себя! И он, наконец-то, снимает свою маску добродетели и превращается в себя настоящего, лишь на несколько секунд! На две или три секунды! Но и этого достаточно, чтобы увидеть его настоящее лицо, настоящую его сущность.       И Тэхён начал признаваться себе, что он его стал бояться. Он стал чувствовать мурашки от такого его выражения глаз, от его прищура и омега стал задаваться вопросом — с правильным ли человеком он хочет создать, как бы ни звучало пафосно, ячейку общества? Он начал его избегать. Отказывался от походов в ресторан, ссылаясь на усталость. О походах в кино и речи быть не могло! Там Минхо распускал руки, что на них шикали половину фильма! А потом Тэхён, под презрительные взгляды, покидал кинозал, краснея и слыша во след, что трахаться нужно дома! Стыдно... И не было бы стыдно, ей-богу, если бы он этого хотел! Он бы стерпел, он бы смолчал, утаскиваемый в тёмный закуток кем-то любимым... Он бы целовался до головокружения, только бы... Только бы не с ним... Он перестал говорить, когда у него течка, хотя это было бесполезно, Минхо вёл свой собственный календарь. Тэхён прятался от него, как от строгого воспитателя, который находил его, где бы он ни был! Он всегда знал где он, с кем он, словно у стен есть уши и глаза.       И это становилось чем-то сродни панической атаке, когда он выходил и постоянно оглядывался, нет ли за ним хвостов. И чувствовал, как по затылку толпятся мурашки, но стоило ему обернуться и понять, что сзади никого нет. Этот навязчивый страх, навязанный кем-то! Но не им самим! И тот, кто мудрее и старше, становится тебе противным.       А Минхо...       Минхо слишком правильный. Правильный во всём! Он одевается в лучших домах мод и уже закидал шкафы своего мальчика брендовыми вещами. Хотя его мальчику больше нравится ходить в пижаме. И нравится пахнуть конфетами и шампунем, а не самыми дорогими и не всегда лучшими запахами.       Минхо посещает лучших стилистов и его причёска лежит волосок к волоску. И он отваливает немалые деньги, чтобы выйти из салона обновлённый, не только внешне, но и внутренне.       А Тэхён любит свою неповторимую лохматость. И часто, стоя перед зеркалом, он специально портит причёску, наводя там свой шухер, чтобы после стоять надутым ребёнком и ждать, пока его космы приведут в порядок...       Слово Минхо всегда должно быть последним и это не обсуждается! Уже не обсуждается. Раньше, когда их отношения только начинались, альфа давал возможность Тэхёну выговориться, ну куда ж без этого? Омежки... Они ведь такие омежки... Куда же без их вечного двигателя, вечных сладких упрёков и надутых губок? Минхо его долго выслушивал, целовал ручку, пока того раздирали сомнения внутри. Голосом своим необыкновенным доводил альфу до умиления и так смешно копировал милую мосечку, когда Тэхён дул губы и строил самые-самые несчастные глазки... Чесал за ушком своего зайку неугомонного, а потом... А потом он просто делал так, как считал нужным, и только после этого доводил до сведения и до слёз своего мишку ворчливого, но... Дело сделано и обратной дороги нет. И только с улыбкой наблюдал, как тот пыхтел, как паровозик.       — Когда ты ел? — вопрос прозвучал тихо и тем не менее Тэхён вздрогнул от него, пока он смотрел в окно на быстро меняющиеся пейзажи.       В окнах домов ещё темно, лишь кое-где горит свет. И наверное запах кофе и чая заполняют всё пространство тёмных комнат. Кто-то просыпается на работу, несмотря на ранние часы и только Тэхён мечтает побыстрее окунуться в тёплые барханы своей перины и забыться долгим сном.       — Сегодня, наверное, — отвечает устало и сонно и ощущает, как мужская рука ныряет глубже и глубже, туда, где поджимаются яички и маленький член дрожит, наверное от страха.       — Я соскучился, — тихо говорит Минхо и поворачивает голову, — Слышишь?       — Я очень сильно хочу спать, — тихо, в тон, отвечает Тэхён и прикусывает нижнюю губу.       И так хочется ему сказать, что он не соскучился, совсем! Но до сих пор молчит и терпит и видит, как они неизбежно приближаются к его дому, а тяжёлый разговор только-только начинается.       — А когда? — снова загоняет его в тупик, кажется, уже обыденным взглядом, — У тебя на всё есть отговорки, Тэхён. Ты будто избегаешь меня, малыш, — и рука проходит до коленки и вновь возвращается туда.       — Прости, я правда очень устал, — Тэхён видит, как его рука ускользает и ему отчего-то хочется вернуть её на место, но только не для того, чтобы продолжить, а чтобы он не обижался.       Или...       Господи...       Как же он запутался...       Ему бы что-то сказать, но он не находит ответа — для чего собственно ему отвечать и лишь губы смыкает сильно, чтобы не ляпнуть чего-то лишнего. Так и доезжают домой, в полной тишине и так и сидят молча, пока сильные руки мнут оплётку руля.       — Я позвоню, хорошо? — теперь омега чувствует себя неловко, что своей упёртостью обидел альфу и сам тянется к нему и ласково целует в щеку, — Прости, я правда очень сильно устал, — шепчет, будто из последних сил, а сам уже зажимает в руках пакет с едой для кошки, — И меня Жози́ ждёт, – и такое звонкое цыканье, выстрелом, на весь салон.       Альфа снова кладёт руку на ногу и мнёт его коленку, пока Тэхён шарит глазами по салону и глаза уже не цепляются за его губы и противным становится всё.       — Я забыл её покормить, — отвечает мужчина, пока Тэхён улавливает лёгкую ноту сарказма и глазами хлопает пытаясь успокоиться и поворачивается к мужчине, пытаясь найти того прежнего Минхо.       А цепкие глаза уже узрели тот лёд и на какой-то момент и мужчине становится страшно, ибо он не может усмирить тот необузданный океан, что так и плещется внутри паренька. И он бы сам отпустил его, да только боится, что не сможет, и какой-то внутренний голос говорит ему, что тот уже и так некоторое время медленно ускользает, сквозь его пальцы. Альфа ещё долго всматривается в эти янтарные глубины, пытаясь там найти хоть малую толику любви к себе.       Пальцем водит по гладкой скуле и мысленно просит прощения у него за свою чрезмерную опеку и заботу, или холодность к его привычкам, к его пристрастиям. И порой так бы и хотел переродиться в ту самую обычную, двенадцатилетнюю кошку, которой Тэхён отмечает день рождения восьмого марта.       Надо же, именно в тот день, когда нежный пол отмечает свой праздник, в диване, на свет появилась такая маленькая и мокрая, полосатая и орущая... И жизнь маленького мальчика превратилась в заботу над этим существом. И по сей день она является неотменной частью его жизни и ей скоро тринадцать, а она всё такая же игривая и ласковая.       Минхо её ненавидит и часто хватает за хвост, чтобы услышать жалобное мяуканье, когда его душа стремится ввысь, когда немолодое животное прячется под диваном, а Тэхён потом её ищет и долго-долго целует в тёмную макушку, что-то приговаривая.       И будто бы чувствует холод в самых пу́чках пальцев, когда трогает его лицо и губы, а так бы ему хотелось в мысли его окунуться и понимает, что в который раз влюбляется в него безбожно. Словно маску перед ним сейчас снимает, душу оголяя и так близко к себе прижимает. И хочет прочувствовать его и губами своими ловит его горячее дыхание. А Тэхён уже и секунды начинает считать в голове, только бы мысли свои занять и открывает рот, чтобы хоть как-то эту тишину нарушить, что такой неугодной вдруг стала.       — Минхо.. я... — и не договаривает, когда его губы накрывают в голодном поцелуе и он только хмурится, когда его уста попадают в жёсткий плен, а зубы цепляют тонкую кожу.       И всё же отдаётся в поцелуй, склоняя голову на бок и кажется, что чувствует Минхо, как едва слышно мальчик вздохнул и телом шикарным вздрогнул и как-то потянулся к нему навстречу, а за спиной мужчины и крылья выросли. С таким желанием потянул на себя лёгкое тело и прямо сейчас восспел бы его, когда почувствовал, как Тэхён сам вспорхнул к нему и уселся котёнком на колени.       Минхо целовал его нежно и всю ласку свою ему дарил и губами баловал. А Тэхён лишь тихонько сопел и позволял. Позволял залезть рукой под свитер и пройтись ладонью по худенькой спинке, забираясь высоко, до са́мых лопаток, а там и зона его чувствительная. И Минхо касается его шеи, а Тэхён, как маленькая черепашка, втягивает шею, когда весь мурашками покрывается.       — Мальчик мой, — шепчет ему мужчина куда-то в шею и сам снова в губы сладкие, что розами пахнут, врывается, отбирая его природный запах.       А Тэхён сам себя ненавидеть начинает, что лужицей перед ним растекается, как масло на солнце топится, хотя вот уже сколько времени хочет сказать ему, что наверно они всё таки чужие люди друг другу...       Но как же его тело, бессовестное такое, на ласки утончённые реагирует, когда руки опытные его легко до экстаза доводят.       И этого он объяснить не может. И понимает, что только иногда они в сексе бывают одним целым, на какие-то двадцать минут, а потом опять они становятся чужие, и даже говорить не о чем.       И эта эйфория ускользает так быстро, что то он порой и не может понять — было ли что между ними?       И снова становится тем сосудом опустошённым, когда он после секса разнеженным должен засыпать, а он наоборот, тенью себя чувствует и в самый последний момент, когда уже и засыпает, он вздрагивает. И так тяжело, будто рвётся в нем что-то и в клубочек бы ему свернуться и остаться так до самого утра, чтобы его не потревожил никто. А утром снова проснуться в пустой квартире и долго-долго читать романы о любви, о чьей-то любви красивой, где всё так легко и просто... И только у него не всё, как у людей. А ему ведь всё на блюдечке да с голубой каёмочкой дано, да только не радует его это всё совсем!       Ему бы своего любимого человека хотелось иметь и просыпаться с ним после ночи бурной, да в жарких объятиях и завтраки вместе готовить и смеяться, пока кормили бы друг друга, вымазываясь в креме от торта. А потом уже возле двери входной так долго-долго целоваться с ним и не желать его отпустить. И весь день бродить по пустой квартире и замирать на одном месте, с таким прерывистым дыханием, и так явно вспоминать, как он касался его, чтобы тело отвечало на ласку, чтобы краснел, как тот малолетка. И не выдерживать! В душ спешить, на ходу срывая с себя одежду, под горячим душем стоять и млеть, когда юркие пальчики в ход идут и рука по небольшому члену так и елозит сладко... И коленки подгибались чтобы... И кончать... кончать... кончать...       Тихонечко стонет Тэхён ему на ухо, пока Минхо срывает с него брючки и рукой ныряет в его трусики и аккуратно трогает член его. А он сухой... И кажется, что альфа от обиды задыхается. И его запахом пропитывается, его розами, что принимают такой аромат, будто после дождя они благоухают. А сам их обладатель дрожит в чужих руках, отдаваясь в каком-то забвении, и голову его так аккуратно поворачивают, чтобы снова слиться с ним в поцелуе.       Только Минхо совсем не замечает, как мальчик жмурится сильно, будто от боли, когда слышит, как вжикает чужая молния на брюках. И кажется, что всё уже идёт по наклонной, по накатанной, и отказаться уже невозможно. А в мозгу омеги бунт и он так сильно мыслями посылает своему телу возбудиться, хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть, ну пожалуйста...       И будто само проведение на помощь ему приходит!                   Громко в окно стучит кто-то и Тэхён зажимается, сразу руками прикрывается и даже, несмотря на тонированные окна, прячет лицо, когда высокий страж порядка топчется на месте и наклоняется немного, чтобы рассмотреть, кто там спрятался.       Будто щенок испуганный, Тэхён переползает на заднее сиденье салона и, подминая ноги под себя, зажимается в самом углу. Наклоняется к самым коленкам и для пущей уверенности, прикрывает глаза, сильно жмурясь. И в самый раз ему так и не хватает, тихонечко так заскулить, передавая всю палитру своих чувств и держать ручки домиком над головой.       — Офицер, — Минхо спускает стекло и впускает ночную свежесть в салон и замечает, как молодой и высокий мужчина замирает на месте, втягивая носом воздух, что полился, будто патока, из салона.       — У Вас всё в порядке, сэр? — такой низкий и какой-то певучий голос врезается в салон и умолкает лишь на секунду, чтобы снова зазвучать, только теперь уже с какой-то хрипотцой в голосе и почему-то вдруг рвано.       Прикладывает руку к козырьку кокарды, отдавая честь, — Вам нужна помощь?       — Нет, спасибо, офицер, — альфа кидает на него недовольный взгляд, — Помощь не нужна, дела, как никогда лучше, — отвечает ему мужчина и ответ так сильно разнится с его интонацией, в которую он хотел бы вложить всю свою вежливость и холодность, — Я могу Вам чем-то помочь, офицер, — и акцентирует внимание на местоимении и колко смотрит на яркого брюнета.       Минхо мнёт салфетку в руках, которую уже успел схватить с торпеды и очень аккуратно вытирает ими уголки рта и так явно проводит языком по своим губам, слизывая розовый нектар, что так бессовестно застрял в складочках эпидермиса.       Он мимолётно оглядывается назад, где маленьким мышонком сидит тот, кто сейчас так безбожно пахнет. И так хочется послать ко всем чертям этого нахального офицера, что так и стоит столбом и пялится внутрь салона, будто сканирует его и незамедлительно продолжить то, что было так грубо прервано.       — Я могу ещё что-то для Вас сделать, уважаемый? — так и торопит его альфа, дабы ринуться на заднее сиденье, срывать утреннюю росу, пока он не спрятал все свои лепестки за тяжёлым затвором сознания, — Офицер! — вновь к нему обращается мужчина и видит, как стушевался парень, как пытается сглотнуть слюну и продолжает мяться на одном месте, отчего-то превратившись в растерянного мальчишку.       — Просто... — и слова куда-то испаряются, как и сама ночь, что теряет свои права перед са́мым рассветом, ведь именно перед рассветом и темнее всего становится, — Просто Вы остановились... В неположенном месте, сэр, — мямлит тот, забыв наверное, что это перед ним и должны, вообще-то, мямлить.       — Мы на парковке, офицер, — словно насмехаясь над этим грозным стражем, легко парирует Минхо и склоняет голову набок, теперь уже рассматривая и его, не стесняясь.       Высокий, может быть на несколько сантиметров ниже его самого, но чёрт побери, скла́дный парень. Ровные ноги, бёдра крутые и слишком тонкая талия, плавно переходящая в широкую грудную клетку и резкий разворот плечей. И весь опоясанный портупеей, будто он не на службе находится, а на подиуме собрался выступать. Взгляд переползает выше и Минхо усмехается, пряча улыбку в кулак, пока глаза ухватывают такую разницу между его телосложением и лицом. Такое детское выражение лица, словно мальчишка стои́т перед ним, провинившись. Над мощной шеей, с окатами адамового яблока, такой милый подбородок и родинка венчает начало губ. Такие мягкие на вид, с острыми пиками и рот приоткрыт невольно, вроде как бы и спросил что. И губы его дрожат почему-то, то открываются, то закрываются. А белоснежные зубы покусывают нижнюю губу, пока огромные глаза смотрят исподлобья, пытаясь всё-таки рассмотреть кого-то на заднем сидении.       — Просто здесь народ, — не находит, что сказать офицер, как-то воровато оглядывается в поисках прохожих и понимает, что попадает в просак и ещё как попадает!       И только слабый свет от фонарей освещает парковку, а ночь теряет свою силу, утро вот-вот на подходе. Всё становится серо и темно и вокруг никого. Так и стоит служивый, дурачком себя чувствуя, пока глаза, поистине змеиные, сканируют стража порядка и давят своей неприятной аурой.       — Народ ещё спит, офицер, — обстановка накаляется и так не вовремя слышится копошение на заднем сидении, что так его отвлекает.       Альфа пытается обернуться, но и зрительного контакта не хочет упускать и просто напрочь выключает всю свою вежливость и сдержанность за пределы своей совести. Ну, если конечно она у него есть.       — Или я что-то нарушил? — переходит на более грубый тон и совсем не скрывая этого, вздёргивает подбородком, — С кем имею честь вести беседу? — складывает руки на груди , бычится как-то и смотрит исподлобья, — Сначала представьтесь, офицер! — покашливает в кулак и снова смотрит воинственно, — Предъявите свои документы! — и мужчина перед ним натягивается, как струна, выпрямляется, словно перед прыжком и хлопает себя по карману и вытаскивает оттуда удостоверение, протягивая, его в открытом виде, — Лейтенант, Чон Чонгук, — читает он его имя и должность и переводит взгляд на чёрные глаза, что уже блестят как-то напряжённо и с неким вызовом.       И совсем не замечает, как с переднего сидения ускользает пакет и запах становится очень отчётливым. Минхо вздрагивает, внутри себя, собирается весь в один большой сгусток энергии, когда слышит позади себя лёгкий щелчок и спина его холодеет.       И только брюнет стоит, как подбитый кем-то и звуков не слышит совсем и лишь наблюдает, как медленно открывается задняя дверь, оттуда высовывается небольшая нога, обутая в туфлю со смешным стоптанным задником и голая пяточка наступает и смешно соскальзывает и касается земли.       Будто опёкшись, снова ныряет глубоко, пальцами пробираясь к самым мыска́м. И следом оттуда, почти вытекает, так тихо и по-партизански, молоденький паренёк. Не разгибая спины, он разворачивается, закрывает двери о-о-очень тихо, едва-едва прислонив её к железному осто́ву машины и придавливает до своеобразного щелчка. И этот негромкий хлопок звучит кононадой в мозгу офицера.       И вроде побег и удался́!       Ну побег же, правда?       И только лейтенант взгляда своего опустить не может, так и смотрит, как сгорбившаяся спина чуть-чуть выпрямляется, корпус поворачивается, а голова не поднимается совсем! И вот в таком, чертовски смешном положении, это чудо делает шаг! Потом ещё один... И надо ж было такому случиться, по задумке кого-то там, наверху! Дверь патетически зажимает самый край пакета и он просто рвётся, натягиваясь под напором, когда его тянут за собой! И всё содержимое так и грохает на землю, гремя банками с едой, нарушая эту ночную тишину.       — Блядь, — тихое ругательство вылетает прежде, чем молодой офицер успевает оторопеть от увиденного и впасть в какой-то сладкий ступор, от которого непроизвольно приоткрывается рот и огромные глаза, так по-детски, хлопают чёрными ресницами.       Невысокий такой...       Щуплый и такой...       Такой... И светится чем-то изнутри. И весь какой-то мягкий и пушистый, даже он сказал бы, плюшевый. Как тот маленький мишка, что рычит внутри, когда его переворачивают. И происходит то, что мозг так отчётливо рисует — наклоняясь, этот самый мишка, рычит недовольно и присаживается, убирая прядь светлых волос за ушко.       — Вот же падла, — и снова эти милые ругательства покидают красивый рот...       Хотя офицер и не видит хорошо, этот самый рот, что умеет так мастерски ругаться, что после каждого такого крепкого словца хочется только улыбаться.       Минхо открывает дверь и собирается выйти и не успевает и стать во весь рост, как этот, как его там, Чон Чонгук, мать его, начинает помогать собирать по земле покупки. Помогать Его омеге, пока он сам теряется и лишь на несколько мгновений выпускает ситуацию из-под контроля. И это его невероятно бесит! И спустя несколько секунд, он понимает, что сильно впивается ногтями в свои же ладони. Да только его злость при нём же и остаётся, незамеченная никем.       Сбежавшее чудо в рывке открывает свой рюкзачок и уже открыто матерится, что так некстати и замок на молнии застрял, забившись зубьями в подкладочную ткань. И просто тянет его, что есть силы и в последний момент громко ойкает, когда несчастная металлическая собачка одиноко повисает на середине пути, жалобно размахивая цепочкой.       — Блядь, — писк следует за новым матом и офицер замирает на миг, пялясь на такого расстроенного паренька, который словил джекпот дважды.       Он в сердцах швыряет ни в чём неповинный рюкзак о землю и оттуда, как из шляпы фокусника, выкатывается блеск для губ и так грациозно закатывается под самый кузов автомобиля.       — Та не, ну это пиздец какой-то! — уже не сдерживаясь, совсем жалобно он стонет и сходу наклоняется, укладывая длинные кисти рук на землю и пытается рассмотреть, куда укатилась помада.       А злость так и плющит его, так и плющит! И копится она где-то, собирается взорваться фонтаном! И не выдерживая больше, рычит, как тигр!!! И молниями сверкает! И кажется, что тронь его сейчас, он и разрядами то́ка пойдёт!       И мальчик, обессилев от ряда неудач, просто смотрит на Минхо, который стоит истуканом и пялится на страдания своего благоверного. И в самый раз бы да отреагировать, как положено отреагировать на картину, что развернулась прям перед ним, перед его машиной, в свете слабого фонаря, но альфа просто тупит! И тупит и второй альфа, ну явно же, что альфа, да? Только какой-то безмозглый! А ещё с кокардой на голове! И чего носить-то её, если там мозгов и нет!! Были бы мозги — так сразу и помог бы!!       И омега из последних сил рычит и бьёт по ноге своего тупого мужика!       — Ну вот что ты стоишь, как истукан? – и на каждый его окрик и слово он зло лупит того по икре, пока сам Минхо просто пялится, пока ладошка хлопает, совсем не вызывая боли, лишь только массу вопросов, — Моя помада укатилась, а ты смотришь и стоишь! — и снова этот рык медвежонка, когда лохматая макушка снова наклоняется к земле и тонкий всхлип теряется где-то под кузовом, — Ты знаешь, сколько она стоит? — снова полурык оттуда и смешок над его головой.       — Я их тебе куплю столько, сколько захочешь! — отвечает тот совершенно спокойно, пока омежкина душа разрывается, от невосполнимого горя.       — Я не хочу другую! Я хочу мою!! — чуть ли не плачет чудо.       — Куплю новую и будет твоя! — холодно отвечает мужчина.       — Не надо мне новую, я хочу эту!— не отстаёт и не отста́нет!       — Тэхён... — уже с ноткой усталости.       — Я знаю, что я Тэхён, не надо мне напоминать! — с ноткой безразличия отвечают ему.       И оба просто опешили, когда между ними, как пружина, опускается мощное тело и кокарда сама вваливается в руки омеги, пока он смотрит, как красивое... Господи...нет... Обычное тело ложится перед ним и его взору предстаёт мощная спина, перетянутая ремнями портупеи и небольших размеров попа. Чужая попа.       Тэхён глазами захлопал, глядя на виды перед собой и честно так покраснел, и сразу отвернулся, всего лишь на секундочку, чтобы потом повернуться и столкнуться, чуть ли не нос к носу, со счастливым лицом яркого брюнета.       И пару-тройку долгих таких секунду он пялился на такое счастливое лицо, будто тот щуку в проруби поймал волшебную, а не простую помаду.       — Вот, — и так запросто протягивает ему открытую ладонь, на которой лежит его драгоценность, — Нашлась пропажа, — вещает так гордо и его рот растягивается почти в детскую улыбку.       А Тэхён бросает взгляд на Минхо и только потом на открытую ладонь и больше совсем не смотрит на чужака и почему-то краснеет. Протягивает руку так робко, будто боится обжечься. И не сразу берёт свою помаду, не с первого раза, промазав совсем немного, коснувшись пальцами его. И так банально...       Будто в дорамах, по телу дрожь проходит, стыд волной по хребту забирается куда-то в самую глубину сознания и кажется Тэхёну, что и кончики ушей его горят двумя факелами. И он неосознанно вдыхает запах, что окутал в своём коконе незнакомый альфа и давит куда-то вниз, вызывая и сладкую истому и сумасшедшее биение сердца. Его запах... Такой свежий. Его любимый запах... Запах опилок и скошенной травы.                         И Тэхён на несколько мгновений улетает в своё безоблачное детство, туда, где всегда было мило и спокойно. Туда, где всё пропахло дедушкиным хлебом и сладкими рогаликами с сахарной пудрой. И в голове так ясно слышит звук газонокосилки и резкий, как кнут, звук косы, что лезвием проходит по высокой траве. И будто снова в голове звучит недовольный голос дедушки-омеги, когда он, в который раз, не смог отстирать траву с его кремовых шортиков.       — Несносный ребёнок, — бурчал тогда на него дедушка, только мягкая улыбка, так умело запрятанная в его морщинистых губах, говорила совсем о другом.       Любил он своего маленького омежку, который был таким чудным мальчиком.       — И что я скажу твоим родителям, когда они увидят эти пятна на твоей одежде? — насупившись, он ругается якобы, а один глаз так и прикуривает, а потом вздыхает и машет рукой, — Поросёнок, — ласково так говорит, пока маленький мальчик смешную мордашку корчит, — Ой, Тэхён-а... Ты и грязь найдёшь там, где её нет и сам себя развлечь можешь.       А Тэхён действительно, находил себе игры сам, когда деревенские ребята не хотели принимать в свои ряды городского неженку. Мальчик всегда мечтал спать где-нибудь в сарае, с дырявым потолком, а лучше без него, чтобы ветер гулял по стропилам и завывал где-то над старой печной трубой, пока на небе звёзды мерцали и весь Млечный путь, как на ладони. И этот запах. Запах его детства. Запах леса и сырости, запах мха и скошенной травы, что дедушка-альфа нынче покосил.       И омежка тогда набирал себе полное лукошко этой травы и потом набивал наволочку этим благоуханием и ложился спать. И ворочаясь, он слушал, как трещат тонкие травинки, пока головой в них вжимался и улыбка на лице замирала, когда мальчик забывался глубоким и спокойным сном.       А потом, он прятался в дедушкиной слесарне, нюхал свежие опилки, что летели, как искры во все стороны, сразу из-под пилорамы. Набирал полные ладошки и нюхал жёлтые щепочки и надышаться ими не мог. А дедушка-альфа улыбался, глядя на внука, пока тот смешно моську зарывал в грудочки и потом так громко чихал.                          .....И вот сейчас он так загнанно дышит, отброшенный на много лет назад, в своё милое прошлое, и закрыв глаза, дёргает головой, как маленький волчонок, который любимый запах учуял и теперь упустить его боится. И в себя впитать его хочет, дабы надышаться им вволю.       И только вздрагивает, когда чужая рука перед ним маячит, протягивая небольшую банку с кормом. Потом поднимает голову, сталкиваясь взором с ясным взглядом, лишь на миг. И пусть сейчас предрассветная темень, но он явно видит их магический блеск. Взгляд переводит на банку и будто выныривает откуда-то, словно оплеуху получает и быстро собирает свои покупки в рюкзак.       И, больше не говоря ни слова, убегает в предрассветный туман, оставляя двух мужчин, пялится ему вслед.       И собственные шаги его пугают, пока он так сильно спешит домой, гремя задниками туфель по кафелю.       Дверь открывает, тихо бурча себе под нос.       — Сейчас... Сейчас... Я слышу тебя, я слышу... — а оттуда жалобное мяуканье раздаётся.       Несложная комбинация цифр и его глаза впиваются в зелёные пуговки и на лице паренька растягивается улыбка.       — Девочка моя, я дома, я дома,— говорит с ней, веря, что она его понимает.       Кошка начинает кружиться вокруг его ног, задрав хвост трубой и сразу лащится мордочкой о туфли хозяина.       — Идём, — одно слово и он смотрит, как самая обычная полосатая кошка, с таким обычным узором на спинке, бежит на кухню, вперёд всего паровоза и показывает свою пустую посуду, намекая, что она очень голодная, — Прости... Прости меня, милая, — и открывает банку и сразу выкладывает содержимое в кошачью миску и просто смотрит, как кошка приступает к еде, громко мурлыча, — Кушай, девочка моя, кушай, — и гладит по спинке животное, глядя, когда она поднимает заднюю часть тела, стоит только его руке коснуться хвоста.       Садится за стол, подпирая рукой подбородок и просто смотрит, как миска пустеет и спустя несколько минут уходит в ванную комнату.       Уже после он долго лежит в постели и пялится куда-то в одну точку и краем глаза замечает, как экран телефона загорается, показывая всплывшее окно СМС-сообщения.       Тянется к нему и равнодушно переворачивает телефон экраном вниз и кутается в одеяло, чтобы уже через секунду снова поднять его, впуская пушистую любимицу к себе.       И долго слушает, как эта сожительница плямкает языком, пока наводит марафет перед сном и медленно впадает в глубокий сон, совсем не ощущая, как на его красивом лице, так бессовестно, растекается улыбка.