Темные аллеи

— Мин…- Тело испуганно и нервно сжимается, когда кулак звучно бьет о грязную бежевую стенку напротив лица. Знакомые глаза, полные нечитаемых эмоций, сквозь взъерошенную челку смотрятся чужими, пугающими. — Блять. Как же ты заебал. Минхо всё так же стоит у открытой двери в квартиру, красный после сильного удара кулак раздраженно трет всё тот же кусок стены рядом с теми же начинающими увлажняться глазами.  — Я не понимаю, что с тобой происходит! Когда уже ты перестанешь так действовать мне на нервы?! — А тебе и не нужно ничего понимать. — На глубоком выдохе выдавливает Джисон, опуская глаза в пол. — Прости за это, прости за всё, ты не заслуживаешь такого отношения. Но и я по-другому не могу. Тебе лучше просто забить на меня и уйти. — Забить? Уйти?! — Дрожь пробегает по всему телу, ломает голос и кружит голову как карусель, когда Минхо движется вслед отдаляющемуся силуэту хозяина квартиры, достигая того в два широких шага. — Ты же ходил в психодиспансер, приёмы регулярные? Ты принимаешь препараты? — Ли дергант за руку грубо, с силой разворачивает к себе, даже не обращая внимания на скривившееся лицо напротив. — Что происходит, Джисон, обьясни мне! Ты как ебаная скотина пропадаешь на несколько дней, а после ведешь себя так, будто я чёртова стигма! Я, блять, ударю тебя, если ты ничего не скажешь, слышишь! Джисон поднимает глаза. Левый глаз напротив бьет нервный тик, казавшиеся всегда огромными синяки под глазами стали ещё больше. Джисон телом чувствует, как в сжимающей его руке истерика, начавшаяся ещё в последний день их общения, выбивает уже не полёт шмеля, а глубокий и размеренный марш смерти — Хану даже с таблетками не добиться такого контроля над собой. Джисону больно смотреть на такого старшего, но и помочь он ничем не может, разве что закрыться в четырёх стенах и не беспокоить лишний раз. — Бин и Чан… — Что Бин и Чан? «Принимаем даже так»? Нахуй это их ебливое принятие! — Старший не кричит, нет. Он никогда не кричит, но звонкий от рождения голос бьет по ушам больно, заставляя комок слёз и тревоги все ближе подбираться к горлу. Минхо сжимает чужую челюсть крепко, фиксирует так, чтобы очередные попытки младшего уйти от взгляда не увенчались никаким успехом. — Я никогда, слышишь, никогда не «приму тебя даже таким». Ни в жизни. Тихая слеза скатывается по сжатой в тисках щеке. — Потому что ты, блять, не заслуживаешь этих подачек! Ты человек, такой же человек как и все, так какого хера другие люди проявляют это снисхождение, будто ты гребаный инвалид с последней стадией деменции, будто ты тот цыпленок, которому отрезали полбашки! — Не хочу я видеть тебя такой собакой, не хочу, не хочу… — Пелена ярости спадает, а глазах остаются лишь боль и вселенская усталость. — Почему же… — Потому что я — не ты! — Слезы уже градом льются по покрасневшему лицу, наконец вырвавшемуся из чужой хватки. — Потому что я не могу ломаться сто раз на дню и снова идти на новые провальные пробы в театр, потому что я не могу на следующий день после сильной истерики смеяться над тупой комедией, тихо ойкая от оставленных самим собой в припадке синяков на ребрах, не могу признаться Феликсу в чувствах, зная, что получу отказ и лишь похихикать, что меня отшили и забить, не могу харкаться кровью и радоваться этому, называя приближением смерти и снова и снова возвращаться на гребаный завод, чтобы заработать денег на оплату квартиры и корма для кошек! И мне нужно быть этой побитой псиной, чтобы получать это снисхождение, потому что я и есть этот гребаный цыпленок без половины башки! С громким несдерживаемым рёвом тело приземляется на пол, забиваясь в угол прихожей и пряча голову в тощих коленях. Спусковой крючок сработал, сдерживать себя больше невозможно. Захлебываясь в слезах и гипервентиляции, Джисон громко глотает слезы и говорит-говорит-говорит. — Прости меня за то, что не способен поддержать тебя. Прости за то, что давлю на тебя ещё больше своими проблемами. Прости за то, что такой жалкий. Прости за то, что не отвечал, прости. Джисон лепечет, зарываясь пальцами в отросшие и влажные от слез волосы. А Минхо смотрит. Стоит и смотрит. Смотрит долго, отстраненно, холодно. — Не говори «прости». — Шершавая ладонь накрывает дрожащее плечо, но глаза не ищут чужого взгляда — знают, к зрительному контакту Хан сейчас не готов. — Заменяй на «спасибо». Я начну. Минхо слышится где-то в макушке, совсем тихо, как будто делится заветным секретом: — Спасибо, за то, что позволил себе плакать при мне.