En stille havn

Начало 2016 года

       – Даже не знаю, Магне, гад ты или гений.       Сорен поднимает бокал, подносит к глазам – ничего не увидев за содержимым, аккуратно прокручивает. Когда в нём остаются только ледышки – смотрит сначала на них, потом – в окно. В мягком свете уличных фонарей видно, как падает снег – вряд ли задержится надолго: для Кюльшё такая погода – настоящая редкость.       Впрочем, не только для Кюльшё.       Ни Сорен, ни Эмма не смогли бы сказать, когда видели снегопад на малой родине, но Эмму сюда привезли ещё до того, как та научилась что-то запоминать, а Сорен охотнее представил бы кое-что иное: себя с исцарапанными коленками, ревущим от боли, и хрипловатый смех, и то, как отец подхватывает его на руки и старается отвлечь, показывая куда-то в сторону вольера с обезьянами.       Билет из зоопарка с того дня отец подклеил в свой дневник: он любил переносить всё самое интересное на бумагу. Эмма нашла потрёпанную записную книжку, распухшую от вложений, когда помогала матери переезжать, а Сорен выпросил себе: сказал, что во втором браке вещи первого мужа ни к чему. Правду умолчал. Хотел, чтобы у него от отца осталось ещё хоть что-нибудь, не только фамилия, лёгкая рыжина волос и обрывки воспоминаний. Мать не поняла бы.       Кончики пальцев скользят по старому-престарому снимку, на котором нет ни Сорена, ни Эммы, только молодая весёлая пара, оба смеются, будто не видя, что кто-то щёлкает фотоаппаратом, а у их ног собака – и не собака даже, а большой ком пёстрого пуха. Трудно разобрать, что написано снизу, на листе, почерк слишком корявый – почему-то везде, кроме даты. Вторая годовщина знакомства. И таких снимков, с такими же днём и месяцем, только другими годами, штук семь, может, больше.       Во сколько ему обошлось распечатать их все?       Какой ты был, фадер ван Дален?       В горле нарастает ком, мешает дышать. Перед глазами всё плывёт, будто кто плеснул в них воды. Сорен кидает отцовский дневник – тот падает на подоконник – и хватает полотенце.       Так! Ещё чего придумал!       Хорошо, что сейчас два часа ночи и Эмма спит. Сам укрывал её.       Когда-то Эмма же, оставаясь в силу возраста в блаженном неведении, донимала матушку расспросами, куда уехал отец, что он скажет, когда вернётся и увидит пустой дом, почему им придётся учиться в новой школе на чужом языке, не на том, на каком разговаривали дома… Сколько матери стоило выдержать, ответить и не расплакаться? Останься они ещё на месяц-другой там, в не столь пёстром, но просторном Конингсбосе – она «уехала» бы за ним.       Но зачем... нет, не зачем, а на хрена она хранила его воспоминания, отпечатки его пальцев то в краске, то в чернилах, то в графитовой пыли от заточки карандаша, его почерк в своих вещах? Почему не отдала другим родственникам? Бабушке Конингсбос, например?       Хотя та бы, наверное, даже не осмелилась открыть и прочитать. Отправься к отцу Эмма – Сорен отнесёт все её химические штуки и учебники в подвал, запрячет совместные фото в коробку, только бы на видном месте не было ничего, что напоминало бы о ней. Так же и бабушка сделала бы с вещами сына, скорее всего.       Лучше не представлять, как это может быть больно. Фадер ван Дален был хороший человек... наверное.       Книжка раскрывается на развороте, на котором к странице приклеен выцветший билет из зоопарка, и Сорен снова слышит откуда-то изнутри своей головы, как отец смеётся и что-то говорит про обезьян.       Дорожка, что ведёт к дому, уже вся покрыта снегом.       Знает ли бабушка Конингсбос, что с ними со всеми стало? Хочет ли знать, куда укатились яблоки?       Хотя тут и говорить не надо. Одно яблоко – в болоте. Учил бы дальше мелочь целиться куда надо и дышать как надо, если бы Магне не ляпнул, не пригласил к себе, не пообещал, что договорится с кем там требовалось.       Это неправильно, говорил он сам себе, возвращаясь домой. Говорил – и тут же топил в крепком, спасибо миру за Эмму.       Эмма – мастер своего дела. Из её установки всё получается вкусное – и с непривычки здорово развязывает язык. Сорен не препятствует посиделкам дома: зачем? Лишняя выболтанная тайна ему только на руку. Взгляды сестрицыных подружек на себе ловить уже замучился, стал приглашать своих приятелей, чтобы хотя бы на них переключались, но один украдкой посматривает на Эмму, а второй…       ...а второй и есть этот Магне.       Знал ведь, что тот хотел жить правильно, по законам, и что в спортклубе скука смертная! Магне-Магне, гад ты или гений? Вытащить из одного капкана, чтобы толкнуть в другой — до такого никто бы не додумался.       Хотя вообще-то Сорен, когда соглашался, был не пьян. Так что пусть и мать, и бабушка Конингсбос по-прежнему не знают.       За снегом спрятался дом напротив.