Убегаевка строгого режима

— Пойдём, выйдем на улицу! — перекрикивая орущее музло, рявкнул Ваня Рудбой Мирону в ухо. — Проветриться надо. Тот кивнул, и они, пошатываясь, выползли на свежий воздух. Рудбой облегчённо выдохнул и запрокинул голову вверх, подставляя лицо под редкие капли накрапывающего дождя. — Вань, хуёво? — потрепал его по плечу Мирон. — Эта разноцветная девчачья поебень, которую втюхала мне Лерка, была явно лишней. Мирон только закатил глаза. Ванька всегда такой; коктейли, причём любые, терпеть не мог, предпочитал вискарь, но каждый ёбаный раз, когда очередная его тёлочка предлагала: «Ванечка, ну попробуй, он классненький!», всегда вёлся. Потом его долго выворачивало в туалете клубешника, и он зарекался пить эту муторную залупу. Мирон ржал над ним, говорил, что жизнь его ничему не учит, но тот, мотивируя, что «девочке же приятно, когда ты ей угождаешь в мелочах», продолжал наступать на одни и те же грабли. Орущая в «Аквамарине» музыка здесь ощущалась намного тише, и парни просто стояли и наслаждались относительным покоем. Хотя при входе тусовалось немало народа. В этот момент к клубу подъехала какая-то тачила. Из неё вывалилось несколько бухих парней, и один, проходя мимо, сильно пихнул Мирона. Было это сделано умышленно или случайно, никто не знал, но Мирон отреагировал моментально. — Эй, утырок, в шары долбишься? Смотреть надо, куда прёшь, гондон, сука! — Ты кого, пидор, гондоном назвал? — кинул ответку толкнувший его чел. — Раскатаю по асфальту за гнилой базар как нехуй делать. — Каталка не доросла, чмо ебучее! — рявкнул Мирон, и чужак кинулся на него с кулаками. От удара зазвенело в ушах и немного помутилось в глазах, но в этот момент оклемавшийся Рудбой зарядил зачинщику с ноги в грудину, и тот влетел в толпу своих друзьяшек. Мирон потряс головой и, зарычав, ринулся на них, не разбирая, кто прав, кто виноват. Какое-то время он наносил удары, не задумываясь, попал или нет: азарт драки заставлял бурлить в крови адреналин, и он херачил всех, кто подворачивался под руку; чувствовал спиной Рудбоя, знал, тот всегда прикроет его тылы, как и он сам его. Где-то вдалеке раздалась полицейская сирена, кто-то заполошно заорал: — Пацаны, менты! Съёбываем! Мирон схватил Рудбоя за локоть, и они рванули вместе со всеми. Благо его машина была припаркована с другой стороны: когда они приехали в клуб, бросить тачку оказалось негде, все места были заняты. Тяжело дыша, они прыгнули на сиденья и по-быстрому свалили. По дороге, вспоминая драку, проверяли друг друга на наличие повреждений и ржали, как угашенные. * * * — Иван! — голос отца эхом разлетелся по дому. Рудбой тихо застонал и натянул одеяло на голову. Нудные нотации родителя, плюс вчерашняя пьянка в клубе, вызвали резкую головную боль. Вообще-то родоки у него классные, понимающие, но иногда отец с какого-то хера начинал думать, что не сумел вложить в него что-то доброе, светлое, а также, конечно, желание работать, преумножая достояние семьи, и пытался воззвать отпрыска к уму-разуму. Чуть не за руку приводил его в собственную, одну из ведущих компаний Питера, и страны в том числе, где сын числился сотрудником. После окончания Лондонского Королевского университета Рудбой облегчённо выдохнул и почти сразу пришёл в неописуемую тоску. Отец не раз повторял, что после окончания тот вернётся обратно в Питер и будет неустанно трудиться на благо семьи и страны. Перспектива отъезда из Лондона Рудбоя вообще не прельщала: чем дальше от любимого папочки, тем меньше контроля и больше свободы. В Питере такого не будет. И только когда Окси, друг детства и самый близкий кореш, в быту Мирон Федоров, позвонил и сказал, что ему тоже придётся вернуться домой, он понял, что не всё потеряно и весело жить они смогут и на родине. Все годы учёбы они не теряли связь. Хотя Мирон учился в Оксфорде, они пересекались каждый раз, как только выпадала возможность. Гоняли друг к другу в гости, благо дорога занимала чуть больше часа на машине. Это выходило даже быстрее, чем из одного конца Питера доехать до другого. Встретившись, ударялись во все тяжкие. Кочевали от одного полюбившегося паба к другому, снимали тёлочек, иногда, обдолбавшись веществами, даже парней, усердно, с большим удовольствием троллили британцев за их надменность и чопорность, дебоширили, дрались. То есть, вели довольно счастливую и вольготную жизнь. Правда, оба были совсем не глупыми парнями, поэтому учёба давалась им намного легче, чем можно подумать. — Иван! — Окрик отца заставил отвлечься от приятных воспоминаний и снова пошевелиться. Ебучие барабанные палочки в голове застучали с новой силой. — Сын! — Отец сдёрнул с него спасительное одеяло и, округлив глаза, уставился на него. — Значит, ты точно участвовал в той драке. Он не задавал вопрос, он констатировал факт. Рудбой, кряхтя, сел и спустил ноги на пол. — Па-а, — вздохнул он, — эта драка, не эта, какая разница, чё ты начинаешь? — Все свидетельства на твоём лице и теле, — процедил тот возмущённо, — но сейчас выкрутиться не получится. Один из драчунов в больнице, он при смерти. Так что придётся мотать срок, сынуля. У Рудбоя от его слов выступил холодный пот, руки мелко задрожали и закружилась голова. — Пизде-ец, — протянул он и уткнулся лицом в ладони. * * * Где-то далеко играла тихая музыка из старого, ещё советского кино. Мирон потянулся и глянул на часы. Третий час дня, пора, наверное, вставать, но вылезать из мягкой постели совсем не хотелось. Он осторожно потрогал ухо, по которому ему вчера конкретно прилетело ни за хуй собачий, и недовольно поджал губы. Спасибо, хоть голова с похмелья не болела. Либо мало выпил, хотя как раз наоборот, либо потому, что вискарь ни с чем не мешал. У Рудбоя имелись с собой таблеточки, но они собирались угоститься ими позже, только позже из-за этих пидоров не вышло, пришлось линять, а потом просто забыли. Мирон осторожно поднялся и подошёл к большому зеркалу, встроенному в шкаф-купе. Внимательно посмотрел на своё отражение и присвистнул. Синяков не было, и это радовало, зато многострадальное ухо мало того, что распухло, увеличившись чуть ли не вдвое, так ещё и цвет имело спелой сливы. Мать точно сразу спалит, а потом станет долго причитать и уговаривать его не ввязываться в драки. Так-то Мирон любил маму и не хотел её огорчать, но получалось у него хреново. Благо отца нет дома, а то бы опять завёл свою шарманку про работу. Достал, блядь. Главное, Мирон же и работать согласен, только вот папашка, сам не ведая, отбивал у него всё желание заниматься хоть чем-то путёвым. Сколько Мирон себя помнил, отец вечно был им недоволен. Слишком болезненный ребёнок, слишком худой, мал ростом, замкнутый и немногословный, а ещё слишком тихий для мальчишки и за себя постоять не может. В детстве родитель достал Мирона аж до нервного срыва, так, что тот, устав от вечных попрёков, начал усиленно заниматься спортом. К окончанию школы подрос, хотя, конечно, до Рудбоя не дотягивал, набрал вес, нарастил неплохие бицепсы и забыл, что значит болеть простудой по пять раз за зиму. Но отец всё равно смотрел на сына как на самое большое разочарование в своей жизни, потому что теперь Мирон перестал быть тихим: тусовки, вписки, постоянные загулы с Ваней и компашкой, бухло рекой, девочки, мальчики... Тем более деньги водились. Пусть и отцовские, но Мирона это мало заботило, с папашки не убудет. Тот был владельцем крупного рекламного холдинга и надеялся, что Мирон пойдёт по его стопам, но тот и здесь не оправдал надежд. Мирона не интересовали маркетинг и логистика, ещё в пятом классе он увлёкся литературой, нырял в сюжеты и выдуманные миры с головой, читал взахлёб, лишь бы не слышать нотации отца и причитания мамы, и позднее интерес к книгам не утратил, зачитывался Гумилёвым, Пастернаком, Бродским и Набоковым, сам пробовал писать стихи. Разве что помалкивал о своих увлечениях: в их среде его бы за такое высмеяли, нахуй. Когда встал вопрос, где он собирается учиться дальше, Мирон заявил, что в Оксфорде на филфаке. Ян Валерьевич, разумеется, был категорически против. Вернее, что университет обязательно английский, он не возражал, однако то, что сын собрался в гуманитарии, возмущало его до глубины души. Мирону было поебать на его хотелки, и он — папашке назло — категорично отрезал, что или там, или вообще нигде. Отец поскрипел зубами, но, опасаясь, что Мирон продолжит свои загулы и пьянки с друзьями, уступил. Этой зимой Мирону стукнуло двадцать пять. Отношения с родителем за эти годы не стали лучше, скорее уж скатились в самое днище. Чем больше тот его заставлял, нудел, злился и орал, тем меньше у Мирона возникало желание чем-то заниматься. Поэтому они с Рудбоем, которого собственный отец в своё время пусть и не заставил силой, но убедил поступить на экономический факультет (а друг всегда мечтал стать первоклассным фотографом), куролесили в Питере вообще без определённого места работы. Кутили напропалую, проматывая родительское кровное бабло без зазрения совести. Нехуй собственным детям жизнь ломать. Когда папаши в очередной раз пытались тормознуть непокорных отпрысков и лишить доступа к финансам, в ход шла тяжёлая артиллерия — мамы. Они-то уж не могли допустить, чтобы их единственные чада в чём-то нуждались, а устоять против собственных жён отцы никогда не умели. Это же только кажется, что женщины слабые и хрупкие. Тихая с виду дамочка родного мужика запросто до инфаркта доведёт и даже не вспотеет. Поэтому такой «ход конём» срабатывал всегда. Вздохнув, Мирон решил, что отсиживаться в комнате беспонтово, и вышел в коридор. Их огромный особняк на Каменном острове(1) был расположен в очень живописной местности. Мирон любил свой дом, любил тенистый парк и пруд и не был готов променять всё это на что-то другое. Тем более в его распоряжении имелось и несколько безумно дорогих тачек, и немалый штат прислуги, и всё, что существенно облегчало жизнь. Он вышел во двор и, вдыхая приятный запах жасмина, довольно потянулся. — Ща бы ещё пожрать, — пробормотал он, — и можно сказать, что жизнь удалась. — Мироша, звонил папа, он ве... — Появившаяся следом за ним мама запнулась и исправилась: — Он просил тебя никуда не уходить, у него к тебе очень важный и серьёзный разговор. — Знаю я его разговоры, — буркнул Мирон, но мама увидела его ухо, которое больше подходило чебурашке из детского мультика, чем взрослому парню, и, всплеснув руками, зачастила: — Сынок, что случилось? Что с твоим ухом? Господи, нужно срочно в больницу! — Ма-а, — отмахнулся он, — ну, не начинай. Ничего смертельно страшного не случилось. Подумаешь, ударился неудачно, через пару дней всё пройдёт. — Такое ощущение, что ты им раз десять ударился! — воскликнула мать. — Опять дрался! Что с тобой делать? Взрослый уже, а ведёшь себя как малолетка! В этот момент из-за угла дома вышел отец, за ним Игорь Анатольевич. Последним тащился Рудбой, только вот на его лице привычная маска похуиста исчезла, друг явно пребывал в огромном ахуе. Он так посмотрел на Мирона, что у того мурашки по спине побежали от плохого предчувствия. — Ну что, доигрались? — рявкнул отец, увидев Мирона. И уже тише добавил, обращаясь к супруге: — Олечка, не могла бы ты оставить нас одних? — Ян, — мама едва коснулась пальцами его локтя, — я тебя прошу, будь с ним помягче. Ты же понимаешь, что вся эта ругань и крики ни к чему хорошему не приводят. — Я тебе обещаю, дорогая, — через силу улыбнулся ей отец. — Не спорь с отцом, — дала Мирону напутствие та и скрылась в доме. Отец окинул его странным взглядом и злорадно усмехнулся. — Надо сказать Зинаиде, чтобы она сухарей побольше насушила, тебе они сейчас пригодятся. Нескоро ты её изысканную стряпню попробуешь. На зоне придётся к тюремной баланде привыкать. — Ч... что? — ничего не поняв, проблеял Мирон, но сучье предчувствие заорало дурниной. — Один из тех, с кем вы дрались, — Игорь Анатольевич, в отличие от отца, голос повышал редко, но из-за этого становилось только страшнее, — находится в коме. Если он умрёт, вы оба сядете лет на пятнадцать за групповую драку с летальным исходом. Колени подломились, и Мирон осел на каменные ступени. — А я тебе говорил миллион раз, что ваши загулы ничем хорошим не закончатся! — снова заорал отец. — Это несмываемое пятно на всей семье, на моём бизнесе! — Тебя, кроме твоего ебучего бизнеса, вообще ничто не интересует! — взвился Мирон. — Хуй с ним, сяду, хотя бы назло тебе! Отец резко шагнул к нему и замахнулся, но Игорь Анатольевич перехватил его руку, не позволяя ударить сына. — Спокойно, Ян, — он крепко держал отца за запястье. — Плохая идея кидаться на собственного ребёнка с кулаками. Тот вырвался из захвата и зло прошипел: — Какой он ребёнок? Взрослый мужик. Ты вспомни, мы в этом возрасте уже открыли свои компании, пахали, как проклятые, днями и ночами, лишь бы семьи прокормить и не прогореть, а они только пьют, дерутся да с девками трахаются. — В этом и была ошибка, надо было больше внимания сыновьям уделять, а не работе, — ответил тот и с сожалением посмотрел на Рудбоя. — Чего уж теперь искать виноватых. Если ты хочешь, чтобы твой отпрыск в тюрьму сел, ради бога, мешать не стану. Но своего видеть на нарах я не готов. — Па-ап... — убито протянул Рудбой, но тот перебил его. — Иван, помолчи, — отмахнулся он. — Вы уже сделали всё, что могли. Сейчас надо решать, как вас из этого дерьма вытаскивать. Ян Валерьевич фыркнул, но промолчал. — У меня есть один хороший знакомый полковник в МВД, он кое-что мне должен, попробую через него ситуацию пробить и посоветуюсь, как лучше поступить. — Игорь Анатольевич упёрся взглядом в Рудбоя, и тот совсем поник. — А вы двое сидите по домам и носа на улицу не кажете, иначе точно за решётку пойдёте. Парни в унисон кивнули. Спорить желания не возникло, да и как тут поспоришь, если вся надежда только на отца Рудбоя. Когда Мирон остался один, он тупо глазел на виднеющийся из-за кустов бассейн и не мог привести мысли в порядок. Что теперь будет? Как выбираться из произошедшего пиздеца? То, что родной папаша вряд ли станет его прикрывать, он не сомневался. Хотя, чтобы скрыть от компаньонов «позор», возможно, и сподобится. Но в любом случае им с Рудбоем точно хана. Он медленно добрёл до бассейна и, свесив ноги в воду, снова задумался. Его всегда удивляло, почему отец так к нему относится. Словно он не сын ему, а какой-то ущербный недочеловек. В их элитном посёлке жила семья, так у их единственного сына ДЦП, но Мирон и Рудбой собственными глазами видели, как отец пацанчика часто гулял с ним, толкая впереди себя инвалидное кресло. О чём-то вечно говорил, рассказывал, спрашивал у мальчишки, и они постоянно смеялись. Он не считал своего ребёнка ущербным, он его любил, несмотря на физический изъян. А собственный папашка любил только деньги, свою компанию и себя. Рядом приземлился Рудбой. — Мэн, кажись, нам полная и безоговорочная пизда, — выдохнул он. — По-любому, — согласился Мирон. — Даже если от зоны отмажут, еботу такую придумают, что охуеем. — Факт, — кивнул тот. * * * Промариновав их в таком состоянии целый день, отец Рудбоя позвонил уже вечером и сообщил, что решение найдено. Велел никуда не уходить и что они сейчас будут. — Значит, так, — начал Игорь Анатольевич. — Вам нужно уехать из города, чтобы не отсвечивать. Вас не было в этом клубе, и вы ни с кем не дрались. Поживёте в деревне недолго, а там всё утрясётся. У меня есть дальняя родственница в Самарской области, тётка сговорчивая, согласилась пустить вас, придурков, к ней пожить. Сама к дочери в Оренбург отправится, с внуками возиться. А вы за её хозяйством присмотрите и огородом. Всё ясно? — Какая Самарская область? — У Мирона от возмущения голос сел до хрипоты. — Хозяйство, огород! — взвился Рудбой. — Пап, ты ебанулся? Мы там чё, коз пасти станем и в земле вошкаться? — Коз, не коз, — усмехнулся тот, — но замарать ручки придётся, чтобы с голода не подохнуть. — И не дай вам бог похерить там всё, — язвительно добавил Ян Валерьевич. — Перед хозяйкой потом сами отчитываться станете. — Точно, — подтвердил Игорь Анатольевич. — Зоя Павловна — женщина простая, скромная и немногословная. Но такое вам может устроить, если вы её дом или хозяйство по миру пустите, мама не горюй. — Я не поеду, — выплюнул Мирон. Даже просто представить, что они с Рудбоем копошатся в навозе, было невозможно и вызывало тошноту. А уж то, что это произойдёт в реальности, совсем повергло его в шок. — И я, — поддакнул Рудбой. — Вы бы нас ещё в какую-нибудь тундру заслали, оленей пасти. Вообще бы заебись было. — Во-первых, прекрати ругаться матом, — повысил голос Игорь Анатольевич. — Рот с мылом вымою. А во-вторых, не нравится — добро пожаловать на нары. Этот путь всегда открыт. — Вот-вот, — добавил отец Мирона. — Выйдете оттуда в сорок лет старыми, седыми и больными, тогда точно не до гулянок станет. Так что у вас минута на размышление. Выезжаем завтра с утра. Рудбой посмотрел на Мирона с таким отчаянием, словно сейчас разревётся, хотя он знал, тот совсем не такой, слюни и сопли распускать не станет, скорее сейчас переварит всё сказанное родоками, попсихует и всё же решит, что для него лучше. — Ебал я в рот деревню и коз! — заорал Рудбой, как только отцы ушли. — Батраком не нанимался! — Есть другие предложения? — вздохнул Мирон. Он не понимал, почему так быстро смирился. — Давай, вещай идеи. — Нет у меня идей! — рыкнул Рудбой и, повесив голову, замолчал. — Значит, поедем, — кивнул Мирон. — Посмотрим, оглядимся, тогда уже и думать станем, как оттуда слинять. — Ладно, — буркнул Рудбой и хмуро побрёл домой собирать вещи. * * * Начало мая в Убегаевке выдалось не очень. Гремели весенние грозы, дождь лил без остановки, не давая простому люду ни нормально работать, ни со вкусом отдыхать на природе, жаря первые в году шашлычки. Зато потом резко потеплело, и вот уже неделю вся деревня изнывала от свалившейся на них дикой жарищи. Кривые маленькие улочки буквально плавились под солнечными лучами, знойный воздух дрожал, и долгожданная прохлада приходила только ближе к ночи. Ваня Светло тряхнул головой, пытаясь сдуть чёлку с лица: мокрые волосы лезли в глаза, мешая идти, и он рисковал навернуться посреди улицы вместе с вёдрами, которые нёс от колодца. Вздохнув, он подумал уже пойти в дом и повязать на голову какой-нибудь платок или хоть кепку надеть, чтобы не заработать тепловой удар, но лень было отмывать пыльные от земли, босые ноги. Его братан Славка, с которым они вместе обитали в небольшом домике на окраине, с утра в коридоре полы намывал, как юный стахановец, он Ваню за грязь теперь, нахуй, кастрирует. Вот и приходилось терпеть. Ваня опрокинул очередное ведро с водой в бочку, сделанную из огромной покрышки с зацементированным дном, заглянул внутрь, оценивая масштаб. — Ещё две ходки, — пропыхтел, отдуваясь, вытер лоб ладонью. — Или три, — подтвердил Славка, тоже выливая воду из своего ведра. — Фу, бля, употел весь. Щас бы пивчанского бутылочку. — Может, на хуй это? — с надеждой осведомился Ваня, согнулся, поправляя сползающую штанину подвёрнутых до колен старых треников. — Жарко. — Огород поливать нечем. — Вечером натаскаем, — предложил Ваня. — Духота спадёт, самое то. Чего мы в обед выперлись? — Так вода ж не успеет нагреться, — резонно возразил Славка, склонил голову набок, придирчиво оглядывая дальние грядки. — Сразу из колодца больно холодная, огурцам не полезно. Да и подвязать их уже пора, глянь, побеги есть, значит, скоро полезут на картоху. У нас вообще шпагат есть или верёвка какая? — В сарае вроде была. — Вечером и займёмся, так что нехуй отлынивать. — Он подхватил ведро, вздохнул и печально постановил: — Сами виноваты. Поленились вчера, вот и ебёмся сейчас в самый духосрат. — Ладно, хули ныть, — буркнул Ваня. — Погнали, дядь. Они притащили ещё воды, наполняя бочку до краёв, повесили пустые вёдра на забор и, повеселев, решили сгонять на радостях в магаз в конце улицы, прикупить-таки пивка. Внезапно у соседских ворот послышался шум, к ним подкатил шикарный чёрный джип. Захлопали двери. В доме рядом жила тихая нелюдимая тётка средних лет, Зоя Павловна, которую все звали просто Пална. Её двор и огород просматривались как на ладони. Обычно она не особо отсвечивала, копалась понемногу на своих трёх сотках, держала домашнюю скотину и кур, по вечерам на лавку к остальным бабкам не выходила и вела уединённый образ жизни. Но их со Славяном привечала: вежливые, работящие, они по весне помогали ей сажать картошку, иногда кололи дрова, а она им за это подкидывала десяток-другой яиц от своих несушек. Взаимовыгодное сотрудничество. Парни почему-то всегда были уверены, что тётка одинокая, божий одуванчик, а оно вон как оказалось, гости к ней пожаловали. — Зацени, Слав, — мотнул подбородком Ваня. — Видел тачку? — Угу, — тихо протянул тот, почёсывая затылок. — Эт ещё чё за хмыри? Разве Пална не уехала к родственникам? — Хуй его знает, — отозвался Ваня. — Вроде вчера ещё отчалила. — Тогда чё за крендели? — Я ебу? Может, она тайный главарь ОПГ, — закатил глаза Ваня, косясь на появившихся на соседском дворе визитёров. Четверо мужиков, два постарше, двое — совсем молодые, возможно, их со Славяном ровесники. Наверное, отцы с сыновьями, уж очень рожами друг на друга похожи, как две капли воды. Выглядели новоприбывшие крайне озабоченными, старшие мужики хмурили брови, перебрасываясь фразами, а их отпрыски недовольно кривились. — Ну, бля! — довольно громко сказал длинный пацан в бейсболке и навороченных кроссовках ядовито-розового цвета. — Это пиздец ебаный, пап, ты издеваешься, что ли? — Помолчи, Иван, — спокойно отозвался его отец. — И прекрати ругаться, как сапожник, сколько раз просил. — Да сука, блядь! — в сердцах выдал тот, но под горящим взором родителя заткнулся, раздражённо дёрнул плечом и повернулся ко второму мужику. — Ян Валерьевич, вы серьёзно? Как здесь вообще можно жить?! — В голосе отчётливо слышалась смесь ужаса и недоумения. — Даже доставки еды нет. И магазина нормального. Чё мы жрать должны? — Этот вопрос мы обсуждали в городе, — с непробиваемой невозмутимостью заявил отец. — Будете готовить собственными руками. Избаловали мы вас, пора вылезать из-под мамкиных юбок. Мы в ваши годы своим родителям уже сами помогали, а вам лишь бы развлекаться. Возмущённый до глубины души, пацан резко отвернулся в сторону, насупился, демонстративно складывая руки на груди. Иван, значит. Прислушиваясь краем уха к диалогу, Ваня беззастенчиво осматривал новоприбывшего тёзку. Высокий, чуть ли не со Славку, ту ещё шпалу, только в плечах пошире. Будь Ваня девчонкой — нашёл бы его красивым. По крайней мере, необычным: из-под чёрных шорт торчали длинные ноги, все в татухах, руки и грудь, насколько её было видно из-под ворота белой чистенькой футболочки, тоже были забиты разноцветными картинками. Ваня аж шею вытянул, до того интересно стало, чего там нарисовано, но спохватился, отвернулся, продолжая неотрывно наблюдать исподтишка. Взгляд опять упал на яркие кроссы. «Если он пойдёт в них гулять по деревне, его отпиздят», — пришла закономерная мысль. Усмехнувшись, Ваня покосился на второго чувака — пониже ростом, тоже в татухах, с огромным шнобелем и неожиданно цепким взглядом. В отличие от своего приятеля, тот со старшим поколением не пререкался, стоял молча, насупившись, и брезгливо оглядывал пространство вокруг себя. — Отстой! — выплюнул неприязненно. — Отец, это обязательно? Мужик, которого длинный Иван назвал Яном Валерьевичем, смерил отпрыска нечитаемым взглядом. — Обязательно, — отрубил безапелляционно. — Перестаньте ныть, как девки, слушать противно. Радуйтесь, что на свободе остались. Игорь прав, упустили мы вас, парни. — Он мрачно набычился, нервно сцепил пальцы в замок, щёлкая суставами, и второй мужик тут же положил руку ему на плечо, безмолвно успокаивая. Ян Валерьевич продолжал: — Ничего, поживёте пару месяцев по-простому, узнаете, что это такое. Без разговоров! И ещё одно, — он понизил голос так, что Ване пришлось напрячь слух до предела, — вы здесь почти на птичьих правах, уяснили? Чтобы сидели тише воды, ниже травы, иначе сами знаете. Хозяйке благодарность, что согласилась приютить вас, дармоедов. Он выпрямился, кивая подбородком на джип. — Чего застыли? Выгружайте вещи и идите обустраиваться. Денег на карту будем вам скидывать раз в неделю. И понемногу. Так что смотрите сами, спустите всё в первый день — до следующей недели кукуйте без налички. Либо сами заработайте, в деревне шабашки всегда полно. Может, так у вас ума прибавится, хотя вряд ли. — Погоди, ты что, тачку нам не оставишь? — распахнул глаза чувак, который пониже. — Отец! Ты!.. — Чтобы вы продали её здесь? — саркастично перебил тот. — Или пропили? Сын, вы с Иваном, кажется, так ничего и не поняли. Вы не в том положении, чтобы спорить! Спасибо должны сказать за то, что мы для вас делаем! Так что марш быстро разгружаться, нам с Игорем до дома рулить и рулить. — Да ты!.. — Тихо, — вмешался в начинающий раскаляться разговор Игорь. Посмотрел на исходящих бешенством парней и усмехнулся. — Разумеется, мы не оставим вам машину, — подтвердил флегматично. — Для чего мы, по-вашему, сюда поехали: двух взрослых лбов с почётным караулом до места доставить? — Это тоже, — буркнул раздражённый Ян Валерьевич, и тот кивнул. — Да, — бросил коротко. — А ещё, чтобы отогнать машину обратно. Знаете поговорку: надёжа как на ёжа? Это про вас. Иван, не бухти! — добавил, видя, как тот открывает рот. — Вопрос закрыт. Мирон, вот ключи от дома, выгружайтесь быстренько — и мы с Яном поедем. Скоро вечер. Сердито бубня, парни засуетились, неохотно выволакивая из машины несколько чемоданов и кучу всякого барахла. Переглянувшись, Ваня со Славкой синхронно хмыкнули. Ваня качнул головой в сторону дома, и оба, не сговариваясь, быстро и бесшумно ретировались со своего наблюдательного пункта, пока их не заметили. * * * Ночью Славка проснулся от грохота. Подскочил на постели, ошалело моргая спросонья и мотая растрёпанной головой, оглядел погружённую во тьму комнату. На другом её конце дрых на своём диване Ваня, сладко посапывая; старинные ходики на стене отбивали время — громко, но привычно. На улице снова громыхнуло, черноту ночи прорезала резкая светлая вспышка, и в стекло забарабанили тяжёлые капли. Славка подхватился с кровати, запутался в одеяле, рванулся, кубарем скатываясь на пол, сморщился, потирая ушибленный копчик. — Ванька, вставай! — заорал благим матом. — А! Чё?! — подскочил тот, хлопая глазами. Славка ткнул пальцем в окно, за которым полоскались от завывающего ветра ветки сирени и бушевала стихия. — Ого. — Ваня вытаращил глаза, глядя почти с восхищением. — Вот это ураган. — Хуеган! — огрызнулся Славка, бросаясь к выходу. — Помидоры! — и прямо так, в трусах и майке, помчался на улицу. * * * Ваня проводил его взглядом, пытаясь избавиться от липкой паутины сна. Снова глянул в окно и наконец ожил: точно, надо рассаду укрыть, если её побьёт градом или ветром наебнёт, что они потом жрать будут? Чертыхнувшись, он бросился за Славкой, сам не утруждаясь с одеждой. Всё равно вымокнут до нитки: дождь на улице хлестал, как из брандспойта. Выскочив на крыльцо, Ваня слетел со ступенек, едва не поскользнувшись в лужах холодной воды, кинулся к сараю и услышал отчаянный трёхэтажный мат. Прищурился, кое-как находя впотьмах глазами высоченную фигуру под навесом, подбежал ближе. — Чё т-такое, С-слав? — бросил, стуча зубами от холода. — Ёб твою мать, Ваня, я тебя сейчас урою, сука! — разорялся тот, прижимая к лицу ладонь. — Гондон, блядь! Опешив, Ваня на всякий случай отошёл на два шага. — Хуя се, заявленьице, — пробормотал растерянно. — Это с каких пор я в немилости, дядь? Тот развернулся к нему полностью, пнул растоптанным шлёпком валяющиеся рядом грабли и обвиняюще ткнул себе пальцем в лицо. — С таких! — припечатал взбешённо. — Какого хера ты грабли на дороге бросил? Темень вокруг, я их не заметил и напоролся со всей дури, мне черенком в глаз знаешь, как уебало! Блядь, аж искры из глаз! Гад ты, Ваня! Я тебе припомню. Ваня вытаращил глаза. — Дядь, ты гонишь! — завопил он тоном несправедливо оболганного святоши. — Это ты вчера с граблями возился, я их пальцем не касался, так что нехер на меня бочку катить. Сам бросил, сам и уебался. — Да что ты!.. — начал Славка и обескураженно замолчал на полуслове, открывая рот. Сплюнул, отбрасывая несчастные грабли к плетню. — С-су-ука! — прошипел с досадой. — Вспомнил? — ухмыльнулся Ваня, но гиенить не стал, сочувственно похлопал пострадавшего ладонью по спине. — Слышь, раненый, если мы ещё тут под дождичком потопчемся, то и огороду пизда, и сами пневмонию словим. Может, дома поговорим, а щас делом займёмся? Славка помолчал пару секунд, видимо, пытаясь справиться с собой, скривил губы и кивнул. Резко развернулся и потопал в сарай за упрятанным со времён прошлых гроз укрывным материалом. — Идём, что встал? — поторопил, не оборачиваясь. После последнего случая, когда они пользовались укрывным, обоим лень стало свернуть его аккуратно, и они, решив, что сделают это позже, благополучно забыли. Сейчас толстая плёнка валялась большим комом. — Твою мать, — процедил Ваня, — хотели же сложить. — Хотели, — по-прежнему трогая глаз, вздохнул Славка, — но не сложили. — Ладно, потащили. В прошлый раз они всё быстро сделали и остались довольны, сейчас же ловко укрыть не получилось. Гора полиэтилена разворачивалась с трудом, штормовой ветер рвал материал из рук. Непогода словно назло им разыгралась с новой силой. Дождь лил стеной, ледяные капли ударялись о голую кожу, будто прожигали её. — Я держу, крепи! — перекрикивая шум, заорал Славка, но Ваня с приличным булыжником в руках, сделав шаг, опять поскользнулся и нырнул носом в грядку между пригнувшейся рассады. Глаза, рот и нос забило землёй. Он дёрнулся, но борозда между грядками от сырости стала скользкой, как каток, и он завалился обратно. Чертыхаясь, стараясь не помять помидоры, Ваня на карачках кое-как сполз с грядки, подставляя лицо под струи воды. В этот момент ветер всё же вырвал у Славки из рук угол материала, и тот, расправляясь в воздухе, практически полетел по огороду. — Ёбаный в рот! — рявкнули парни разом. Славка помог Ване подняться и фыркнул, глядя на его чумазую физиономию. — Будем считать, что это грязевые ванны. Для рожи полезно. — Сходил бы ты на хуй, юморист, — огрызнулся Ваня, стараясь, правда безрезультатно, оттереть лицо. — Лучше вон парусник лови, а то он скоро к соседям уплывёт. Укрывной материал зацепился за забор и распластался по нему, словно огромный транспарант, полощась в воздухе от налетавших порывов ветра. Сквозь пелену ливня его было плохо видно, зато отлично слышно. Зигзаг молнии прочертил небо, на какой-то миг от её отсвета стало светло, как днём. — Пойдём, — проворчал Ваня и присел от очередного раската грома. Не менее получаса они возились, стараясь спасти помидоры, которые сильно потрепало грозой, спотыкались, падали и орали друг на друга. Наконец управились и облегчённо выдохнули. Помогая друг другу, ополоснулись в бочке с водой недалеко от крыльца и, клацая от холода уже не зубами, а всеми челюстями, вернулись домой. Ничуть не стесняясь друг друга, сбросили в комнате мокрые шмотки, переоделись в сухое. Ваня натянул серые треники — старые, заношенные, растянутые на коленях, да и резинка у них была прослабленная, из-за чего они то и дело норовили сползти с задницы, зато в них было уютно, как в тёплой пижамке во времена босоногого детства. Поностальгировать о детских временах Ваня любил. Он зачерпнул ковшом воду из ведра, налил в чайник, поставил на плиту и уселся за стол, подпирая подбородок кулаком. В дверном проёме возник Славка. Полноценного фингала пока видно не было, но под глазом уже всё опухало, наливаясь характерной краснотой. Он поморгал, болезненно щурясь. — Ты это, извини, что наехал, — сказал просто. — Чёт я совсем попутал, братан, реально забыл, что сам эти ебучие грабли там оставил. Пиздец, это старость, да? — Он задумчиво почесал переносицу. — Забей, — отмахнулся Ваня. Внимательно оглядел его помятую физиономию. — Очень больно? — Ну, так, — пожал тот плечами, — терпимо. Стрёмно, блядь. Несколько дней с таким бланшем гулять, пока сойдёт. — Да ладно, перед кем тебе красоваться? Перед бабками местными? Они тебя ещё и пожалеют, типа бедный Славочка, как же ты так, ай-я-яй, ой-ой. Тебя бабки любят. — Он фыркнул и намекающе подвигал бровями. — А ты, дурак, не пользуешься. Скривившись, Славка посмотрел со священным ужасом. — Фу, Вань! Ты совсем дебик, что ли? На хуя ты мне это сказал, я представил! Как теперь развидеть, буэ... Ваня глянул на него красноречиво, как на полного извращенца. Цокнул языком, медленно качая головой. — Ну, ты конченый, дядь, — вынес вердикт. — Я вообще-то имел в виду, что можно у них всякие ништяки выманивать, угощение какое, там, плюшки-ватрушки. Вкусняшек здесь нету, в город когда ещё выберемся, а бабульки обычно классные пирожки пекут. Надоели мне засохшие пряники из сельпо. Оторопело слушая его речь, Славка моргнул, осознавая свой прокол, согнулся пополам и заржал. — Бля-я, ну ты... ну, Вань... — булькал он сквозь смех. — Вот сам бы у бабок и просил милостыню, любитель вкусняшек, бля... — Он вытер выступившие слёзы, посмотрел весело. — В апреле Пасха была, — сообщил торжественно, будто выдавал государственную тайну. — Вот и прошёл бы по соседям, похристосовался, они бы тебе полные карманы вкусненького насыпали. — Скорее уж налили, — фыркнул тот. — Мужикам обычно самогонки наливают, максимум — огурец сунут с хлебом, так на хуя он мне. И вообще, я неверующий. — Знаю, — отмахнулся тот, выключая плиту. — Давай чай пить, надо согреться. — С этой фигни разве согреешься, — вздохнул тот, беря из плетёной корзинки на подоконнике обруганный им пряник. — Надо, чтоб все внутренности прожгло, тут чай не поможет. — Он застыл, обдумывая кое-что, покосился исподлобья. — Кстати, о самогонке — может, жахнем, Слав? Греться так греться. — Точняк, — охотно согласился тот. — Полечимся заранее, чтобы не заболеть. Ваня достал из буфета припрятанную на чёрный день заначку — двухлитровую бутыль с мутноватой жидкостью, разлил в два стакана, отломил кусок от подсохшей на столе краюхи чёрного хлеба. — По пятьдесят грамм, дядь, за наше здоровье. Не дожидаясь ответа, он махом осушил свой стакан, сморщился, жмуря глаза и торопливо зажёвывая корочкой огненную горечь. — Твою мать, — просипел натужно и шмыгнул носом, — никогда не привыкну к этой параше. — Да-а, коньячку бы сейчас, — скорбно протянул Славка, но жопиться не стал, выпил что дали, занюхал рукавом. — Тёть Клава хуёво самогонку гонит, бляха муха. Монополистка, хули, кроме неё, никого не осталось: Михалыч в запое, баба Вера в город к внукам укатила, Степановна померла зимой. — Гонит, может, не хуёво, — возразил Ваня, — только настаивает на курином помёте. Пить невозможно! Но не идти же за пять кэмэ в Лихановку. Дожили, бля, что за стрёмная русская деревня, если самогону нормального днём с огнём не найти. — И не говори, — хмыкнув, согласился Славка, поднял бутыль. — Вообще странно — обычно в деревнях каждый первый умелец, а у нас прям оплот культуры, ёпт. Ну что, Ваня, ещё по одной — и на боковую? — предложил с широкой улыбкой. — Наливай, — кивнул тот. _____________ (1) Каменный остров — элитный район в Санкт-Петербурге, его ещё называют «Питерская Рублёвка».