Убегаевка строгого режима

— Еба-ать, — зашипел Рудбой, потирая ушибленный лоб: дверной проём оказался не по росту. Раньше ему не приходилось бывать в деревенских домах, и он как-то растерялся. Выяснилось, что коридора как такового нет, попасть внутрь можно было через небольшую комнатёнку вроде предбанника; там и обувь оставляли, судя по нескольким резиновым галошам и растоптанным женским туфлям, аккуратно составленным вдоль стены. Сам он и не подумал снять кроссы, брезгливо скривившись, прошествовал дальше, дёрнул за ручку следующую дверь и опять приложился как следует лбом. Зашедший следом Мирон такой участи избежал, ему это подобие входа оказалось в самый раз. Затащив чемоданы, тот громко выдохнул и выматерился. — Ёбаный насос! — Мирон скривился. — И мы должны жить в этой лачуге? — Пиздец, — покачал головой Рудбой, не зная, что ещё сказать. — А это что? — Мирон похлопал по белёной стене какого-то сооружения, находящегося в центре дома. Обошел шедевр архитектуры, заглянув сначала в одну из двух комнат, потом на кухню. — Вано, — выглянул из-за угла, — это, походу, русская печка, прикинь. А я-то думал, что они в наше время только в сказках сохранились. Некоторое время оба удивлённо глазели на данное чудо, потом Рудбой прижал к печке ладонь и заметил: — Её не так давно топили, она ещё остыть не успела. — Он зачем-то погладил теплые кирпичи. — Как ты думаешь, её только для обогрева дома используют или еду в ней тоже готовят? Я из детских сказок помню, что баба Яга в своей печи вечно кого-то жарила. — Вот сейчас и посмотрим, — фыркнул Мирон и дернул на себя металлическую ручку большой полукруглой заслонки. Рудбой отскочил подальше, когда из недр печки пахнуло копотью и сажей. — Бля, бро! — хохотнул он, глядя на запачканное лицо друга. — Осторожнее надо было, вряд ли хозяйка каждый раз мылась, когда эту хуету открывала. Мирон растёр сажу по лицу и возмущённо уставился на свои грязные руки. — Сука! Как же меня всё это бесит! — Он пнул ногой ни в чём не повинную печку. — Блядский папаша! Ебучая жизнь! — Если из наших кто-то узнает, где и как мы живём, нас точно зачморят, — покачал головой Рудбой. — С другой стороны, мы, бля, как бы сами виноваты. — Наверное, виноваты, только я на такую залупу не подписывался, — пробурчал Мирон, пытаясь достать какой-то горшок из глубины печки. Но у него ничего не получилось, тот стоял слишком далеко. Рудбой посчитал, что его руки длиннее, и полез помогать другу, и тоже безуспешно. — Может, ну его к хуям, он по-любому пустой, а мы тут корячимся, — фыркнул он, понимая тщетность их попыток. — Нет, если он в топленной печи, — начал Мирон, — то, вероятнее всего, в нём либо вода, и нам она пригодится, либо еда, что ещё лучше. Жрать хочу, пиздец. Надо только достать. Он задумчиво замер на секунду, потом заглянул за печь с другой стороны. Там стояла странная штука с загнутыми полукругом металлическими рогами. — Это что? — дёрнулся Рудбой, удивлённо таращась на странное приспособление округлившимися глазами. — Мне кажется, эту палку называют ухватом, — пробормотал Мирон. — Зря твой папашка считает, что ты выбрал самый бесполезный факультет в Оксфорде, — заржал Рудбой. — Если бы ты не знал столько старых былин, сказок и другой подобной хуйни, мы бы никогда не додумались, что это. — Да я и сам не в курсе, что знаю всю эту еболу, — усмехнулся Мирон. С трудом, методом проб и ошибок, они всё же извлекли на божий свет дурацкий горшок, который, как вспомнил Мирон, назывался чугунком. В нем оказалась варёная картошка, посыпанная зеленью. В холодосе нашлась небольшая банка молока и жареная колбаса в закопчённой сковороде, а на кухонном столе лежала половина круглого чёрного хлеба в полиэтиленовом мешке. Наевшись до отвала, парни долго валялись на стареньком диване, обсуждая планы на будущее. Хотя какое будущее в этом зажопинске. Ближе к вечеру Рудбой понял, что вымотан до предела. То, что хозяйка оставила им еду, поначалу немного примирило их с суровой реальностью, но потом все их разговоры и собственные неутешительные мысли свели это состояние на нет. Он видел, как всё чаще хмурится Мирон, как всё реже отвечает и больше задумывается. Только природный оптимизм и выработанный с годами похуизм не позволили Рудбою впасть в форменную истерику. Домой хотелось до зубного скрежета. Чтобы проснуться снова в собственной постели, вкусно пожрать то, что принесёт прислуга, и тусить всю ночь с корешами, болтаясь из одного клубешника в другой. За окном незаметно стемнело, и он заметил, что в Питере самое веселье только начинается, а они с Мироном, как два старых пердуна, стелили себе постели и собирались спать. Он был уверен: точно не уснёт, слишком давно он вёл практически ночной образ жизни, отсыпаясь днём, но едва прикрыл глаза, сразу провалился в сон, как в бочку. * * * Следующие два дня выдались абсолютно чумными и в то же время тоскливыми. Утром, доев то, что приготовила хозяйка, парни поняли, что дальше еду придётся добывать самим. Рудбой предложил сгонять в магаз, который местные называли «сельпо». Из сарая, стоявшего неподалёку, доносилось отчаянное блеяние и другие непонятные звуки, среди которых парни узнали только кукареканье петуха. — С этими чертями что делать будем? — Рудбой указал головой в сторону горланившего на все лады импровизированного хора. — Не знаю, как ты, а я пас. Такой зашквар моя тонкая душевная организация не переживёт. — Ваще не ебу, как это вывозить, — угрюмо пожал плечами Мирон. — Пошли в магаз, посмотрим на деревню, может, кого-то найдём. В конце концов, заплатим, чтобы с этим выводком управлялись. — А бабло где возьмём? — фыркнул Рудбой. — У нас на двоих хуй да ни хуя. Пара косарей — это разве бабло, слёзы, ебёна мать. Мирон не успел ответить ему, в калитку вбежала полная, но резвая тётка лет шестидесяти. — А, вы уже проснулись, давайте знакомиться! — зачастила, улыбаясь. — Меня Верой Васильевной зовут, а вы, я так поняла, Палны постояльцы! — Тётка не давала вставить ни слова. — Хозяйка ваша просила меня за её скотиной приглядеть, да только дед мой слёг, гусей пас, под дождь попал и хворает тяперича сильно. Не смогу я и за ним ходить, и за скотиной на два двора, стара стала, силёнок не хватит. Вы уж, сынки, сами хозяйничайте. — Вы с ума сошли! — взвился Мирон. — Что значит — хозяйничайте? — гаркнул Рудбой. Вера Васильевна на их потуги не обратила внимания и с прежней улыбкой добавила: — Так просто всё, я покажу, — и ринулась в дом. На кухне под лавкой обнаружился огромный чугунок, наполненный серой бурдой. — Это поросёнку, — объявила женщина. — Пална сварила, тут на сегодня и на завтрашнее утро хватит. Когда закончится, вы чугунок поставьте в печь, налейте воды да отрубей насыпьте, пусть томится, к вечеру поспеет. А то на плитке варите, в такую жару печь не затопишь. Борька неприхотливый боровок, кормите и через день навоз убирайте у него в загоне. Она тарахтела на весь дом, потом рванула в сарай, который назвала «хлев». Выгнала за огород козу, привязав её за длинную верёвку к забору, поворковала с курицами, насыпала им по всему двору какого-то жёлтого зерна и наконец вывалила поросёнку часть жрачки из чугунка в деревянную кормушку. — И воды ему не забывайте наливать, да и остальным обязательно. — Довольная Вера Васильевна вышла из хлева, удовлетворённо оглядела хозяйство и выдала: — Вот и всё, делов-то. Тётка слиняла так же быстро, как и пришла, парни даже оглянуться не успели. — Скотина — она и есть скотина, одни головняки с ней, — пробурчал Рудбой. — Ваня, нам пизда, — отчаянно прошептал Мирон и сел на крыльцо. Какое-то время они молчали, пытаясь прийти в себя, но потом всё же решили пойти в сельпо. Выбор в местном магазе был так себе. Они купили палку колбасы, булку хлеба, рассудив, что элементарные бутеры у них получится сделать. Несколько упаковок чипсов, сухариков и орешков к пиву чуть подняли настроение. Правда, само пиво оказалось только «Жигулёвским», к тому же тёплым. Раньше они таким даже бомжей бы угостить постеснялись, но сейчас выбора не было. Прихватив ещё пару больших бутылок колы, парни вернулись домой. Вечером они долго не решались наведаться в хлев, но когда оттуда снова начали раздаваться требовательные вопли, уныло двинулись за дом. Чуть не блеванув в унисон и выпачкавшись с ног до головы, матерясь и психуя, кое-как вывалили половину содержимого чугунка поросёнку. Тот грозно хрюкал, фыркал и издавал еще с десяток противных звуков. Едва не схватил Рудбоя за кроссовок, просунув мерзкое рыло под доску перегородки, когда тот двигал ему кормушку в загон. Затем парни раскидали по двору зерно для кур — а потом удирали от нахохлившегося и воинственно напрыгнувшего на них петуха. С боем загнали в хлев дико блеющую козу. Эта рогатая тварь оказалась злее и агрессивнее любого добермана или «кавказца». Сначала она ни в какую не хотела уходить с поляны, упиралась, блеяла и мотала башкой, а напоследок ухитрилась ощутимо боднуть Мирона под жопу. Тот подпрыгнул от неожиданности и так громко заорал, что рогатая вражина, видимо, сама охренела и позволила Рудбою под шумок утащить её в сарай. Вернувшись в дом, парни чувствовали себя словно после целого дня битвы с моджахедами. Однако строптивая коза так и не угомонилась. Она блажила на весь хлев, заставляя волноваться и горланить другую живность. — Какого хуя этой падле ещё надо? — рыкнул Рудбой, не отрывая головы от пола. Они распластались посередине комнаты, не рискнув лечь на диван в грязной одежде. — Убил бы шкуру, — пробормотал Мирон, поглаживая задницу, которая сильно болела. Коза не замолкала. Пришлось вставать и с громкими стонами двигать на улицу. На их счастье, мимо по дороге проходила девчонка лет двенадцати, и, не зная, что ещё придумать, Мирон обратился к ней: — Девочка, у нас коза орёт, вроде бы сытая, целый день на поляне паслась, но никак не успокоится. — Вы городские постояльцы тёть Зои? — спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила: — А козочку доить надо, у неё вымя полное, ей, бедняжке, больно. — До... доить? — словно их дебильная коза, проблеял побледневший Рудбой. «Су-ука!» — мысленно взвыл Мирон, покрываясь липким и холодным потом. Только этого им не хватало. Ладно напоить и накормить, выгнать на поляну; доить — это уже перебор. Он лучше сдохнет в этом дурдоме, но к припадочной козе с её розовыми сиськами точно не притронется. Да он после такого извращения ни одну девчонку полапать не сможет, сразу вспомнит козу и её дойки. — А ты могла бы нам помочь? — нашёлся он, с трудом выдыхая. — Я тебе заплачу. — Пошарив в кармане замызганных джинсов, он вытащил смятую сотку. Девчонка скривилась, глядя на деньги, и Мирон, вздохнув, вынул ещё одну. — Ладно, дядачки, — благосклонно согласилась вымогательница, — я вам покажу, как надо доить, только горбушку хлеба захватите потолще да чистое ведро под молоко. Рудбой метнулся в дом, вынес всё нужное, и они отправились в хлев. Девчонка деловито отломила половину от принесённого куска и, приговаривая: — Маруся, хорошая, умная козочка. Сейчас я тебе помогу, золотая моя, — поставила колченогую табуретку сбоку от козы. Скормив хлеб и придвинув под брюхо животине ведро, она принялась доить. — Надо аккуратно, — приговаривала наставительно. — Не нужно дёргать, надо ласково выцеживать и с козочкой обязательно разговаривать. Парни пялились на козу и девчонку, как два барана на новые ворота. Мирон сглотнул, двигая кадыком, как только представил, что завтра это придётся делать самим. Рудбой стоял рядом, тоже замерев, словно глазел на Медузу Горгону, и у него нервно дёргался глаз. Девчонка вдруг посмотрела на него и предложила: — Иди, дядечка, сюда, садись вместо меня, только медленно, Марусю не напугай. Рудбой вытаращил шары и словно в трансе замотал головой. Однако ослушаться мелкую пигалицу почему-то не смог и неуверенно сел на табурет. — Вот и хорошо, — кивнула девчонка, разговаривая тихим и вкрадчивым голосом. — А сейчас отдайте Марусе остатки хлеба и беритесь за соски. Рудбой в панике оглянулся на Мирона, но тот и сам выглядел как житель психушки на пмж, толку от него было мало. Трясущимися руками Рудбой кое-как обхватил мягкие свисающие дойки и с опаской подёргал. Коза замекала, девчонка накрыла его ладони своими маленькими ладошками и стала показывать. Мирон не знал, сколько прошло времени, но наконец экзекуция закончилась. Молока в ведре оказалось меньше половины. — У тёть Зои есть чистая марля. Возьмёте её и процедите, потом перелейте в банку, — напутствовала девочка, погладив козу. — Утром доить не надо, она ещё молодая слишком, тёть Зоя её один раз в день доит, вечером. Снисходительно улыбнувшись, девчонка убежала. Мирон снова сглотнул и посмотрел на Рудбоя. Тот по-прежнему сидел, только теперь ошарашенно пялился на собственные руки, он явно находился в шоке. Мирон помог ему подняться и медленно повёл в дом. Что станет с ебаным молоком, в данный момент его вообще не интересовало, пусть хоть провалится сквозь деревянный пол вместе с ведром и со всей скотиной, важнее друг, получивший психологическую травму. Он вымыл Рудбою лицо и руки под рукомойником, помог раздеться и уложил в постель, а потом сидел рядом, когда тот спал, и временами поглаживал по плечу, если он вздрагивал. Внутри у Мирона было так муторно и страшно, что хотелось выть в голос, а ещё позвонить маме и попросить забрать его домой, пусть в тюрьму, на нары, только не оставаться в этом ужасном месте. На зоне, по крайней мере, нет коз, это уж точно, и их не надо доить. * * * Утро третьего дня их ссылки началось с громкого, заполошного крика Рудбоя. — Нет! Не надо! Они мерзкие. — Последнее слово тот произнёс гораздо тише, стоя посреди комнаты в одних трусах и полностью проснувшись. Мирон вскочил, впопыхах запутавшись в одеяле, ударился о ножку кровати и, матерясь, ввалился в комнату Рудбоя. — Вань, что? — подскочил он к другу. — Ты как? — Мне приснилось, — тот потряс головой, — будто у Лерки соски как у козы — мягкие, длинные, противные, и она заставляла меня её доить. Не выдержав, Мирон осел на пол и истерично заржал — до слёз, до икоты, до того состояния, когда не можешь остановиться, даже если хочешь. Рудбой свалился рядом и, уткнувшись ему в плечо, трясся от хохота, временами всхлипывая. Коллективная истерия продолжалась минут десять. Наконец парни успокоились, вытирая слёзы и шмыгая носами. — Еба-ать, — прохрипел Рудбой. — Если ничего не изменится, наши кукухи улетят далеко и надолго. — Никто не станет за нас ничего менять. — Мирон поднялся и пошёл одеваться. — Если здесь живут люди, причём живут всю свою жизнь, значит, они как-то с этим управляются. И нам придётся приспосабливаться. Потому что, во-первых, на зону всё же неохота, а во-вторых, надо уделать наших папочек. Они думают, нас наказали. Хуй им, мы не школота, со всем справимся! — Согласен, — встрял Рудбой, — но, прости, доить козу больше не буду, даже если от этого будет зависеть моя собственная жизнь. — Значит, научусь я, — решительно припечатал Мирон. — Мне, конечно, по хуй на многое, но стать причиной гибели животного, даже такого зловредного, как коза, я не готов. — Давай разделим обязанности? Ты козу доишь, а я, например... — Рудбой ненадолго задумался. — Соседка говорила, что у борова нужно навоз убирать! — вскинулся он. — Лучше навоз, чем дойки, они же мне, сука, всю ночь снились. — Забились, — кивнул Мирон. — Ща к соседке сгоняем, пусть расскажет, куда навоз скидывать, во что молоко переливать и так, по мелочам. * * * Соседка оказалась тёткой сговорчивой, всё объяснила парням по существу и даже показала. Пообещала прийти вечером и научить Мирона доить, ругала себя, что накануне об этом забыла. Мирон на неё не злился, понимал, что вчера воспринял бы это всё совсем по-другому и вряд ли решился доить сам. А сегодня, после выплеснувшихся эмоций, почувствовал, что злость на отца и природное упрямство не позволят ему отвертеться. Он представлял это как прохождение квеста, ступень за ступенью, и первая, придавшая им решимости, явно пройдена. Рудбой, надев вчерашнюю грязную одежду, целый час кидал навоз в хлеву в небольшое окошко над полом, предварительно выдержав битву характеров с поросёнком. Рядом с основным загоном оказался отгорожен ещё маленький, соседка объяснила, что хозяйка туда борова загоняла, чтобы не мешался убирать. Но стоило Вере Васильевне уйти, эта жирная свинья, грозно сопя и выдыхая пар, ринулась на Рудбоя. Тот с громкими матами вылетел из загона, отдышался и, психанув, схватил палку, намереваясь использовать её по назначению. — А ну, вали в одиночную камеру, пидор! — рявкнул он и несильно ударил по упитанному боку поросёнка. Тот взвизгнул и резво развернулся, несмотря на довольно внушительную комплекцию, агрессивно хрюкнул, явно собираясь снова напасть на Рудбоя. Мирон ещё долго вспоминал и в душе гордился другом, как тот себя повёл. Он не сбежал, как в первый раз; упрямо выставив подбородок, вперился в близко посаженные глазки поросёнка и, замахнувшись палкой, грозно рыкнул: — Кому сказал, быстро пиздуй! Какое-то время человек и животное буравили друг друга взглядами. Наконец то ли кабан почувствовал вожака, то ли, не имея мозгов и не понимая, что происходит, просто решил слинять, от греха подальше, но позволил закрыть себя во временном загоне. Пока Рудбой справлялся со своей повинностью, Мирон, задобрив бесячую козу хлебом, довольно спокойно отправил её пастись. Насыпал курам зерна, правда, с бойцовским петухом пришлось справляться Рудбоевским способом. Он подобрал с земли хворостину и замахал ей на наглющую птицу, а потом навалил пару горстей ближе к петуху и позвал: — Петя, Петя, иди сюда, гондон штопаный, я тебе побольше насыпал, толпой баб верховодить — силы нужны. Жри давай и не выёбывайся. Кокоча и гордо вышагивая, тот приблизился к еде и принялся клевать зерно. Мирон облегчённо выдохнул и улыбнулся. Метод кнута и пряника работал на все сто. Управившись с хозяйством, парни вымылись в большой бочке за домом. Опять сгоняли в магаз, истратив последние бабки, и до вечера пинали балду, попивая пиво. — Утром надо воды натаскать, — выдал Рудбой. — Вся закончилась, только для скотины немного осталось, а нам завтра огород поливать, соседка велела. Сказала, что неделю дожди шли и земля напиталась водой, но уже три дня жара, огород погибнет, если не поливать. — А чё там, интересно, растёт? — почесал затылок Мирон. — Не ебу, — вздохнул Рудбой. — Завтра наведаемся и посмотрим. Может, что-то хавать можно, а то у нас ни бабла, ни жратвы. — Ага, завтра, — согласился Мирон. — Сегодня мне ещё козу доить вместе с соседкой. Как вспомню, так хуёво делается. — Тогда я всю остальную скотину накормлю, — предложил Рудбой. — Ок. День незаметно клонился к вечеру. В хлопотах по хозяйству они даже этого не заметили и тем более не вспомнили о крутых тачках, длинноногих тёлочках и клубешниках, оставшихся в далёком Питере. * * * Славка лениво валялся на диване, гипнотизируя взглядом окно напротив. После того, как джип отчалил восвояси, в первые сутки соседский дом признаков жизни не подавал. Потом начался натуральный цирк с блядями. Они с Ванькой издалека наблюдали за копошением мажоров в сарае, ржали как кони, но не вмешивались. Сами разберутся, не маленькие. К тому же у них и своих забот хватало: во-первых, работу никто не отменял, во-вторых, домашние заботы тоже требовали внимания. Да ещё они с Ванькой в лес сгоняли, молодых берёзовых веток на веники надрали, старые совсем истрепались. Уже вернувшись в деревню, они сообразили, что нужно было и пихтовых парочку раздобыть, но переть обратно стало в лом, и они махнули рукой, устало побрели по улице, тихо переговариваясь. Возле дома Веры Васильевны уже больше недели валялась куча пиленых чурбаков. Хозяин их колол, но сейчас, парни слышали, приболел, поэтому Васильевна сама вышла доделать работу. Правда, было видно, что давалось ей это с трудом. Она медленно замахивалась, часто отдыхала, отдуваясь, и всё время поправляла выбившиеся из-под платка седые волосы. — Это ж откуда вы такие красивые шагаете? — окликнула она их, по обычаю приветливо улыбаясь. — Никак свежих веничков наломали? — Здрасьте, тёть Вер, — отозвался Славка. — Угу, баню затеяли вечером, а париться нечем. — Хорошее дело, — похвалила та. — Тёть Вер, — Ванька, подойдя ближе, нахмурился, — вы чего сами колете? Давайте мы со Славкой вам эти чурки за час разделаем. — Ага, — поддакнул Славка, — ща ветки унесу домой, наш колун прихвачу, в два счёта управимся. — Ох, спасибо вам, ребятушки, — запричитала та. — Старик у меня хворый лежит, дрова под дождём гниют — вот, пришлось молодость вспомнить. Ванька сунул Славке свою охапку, ловко подцепил с пенька топор и, не дожидаясь приглашения, принялся за дело. Славка сбегал домой и скоро присоединился к нему. Как Ванька и обещал, справились они довольно быстро. — Вот спасибо, сынки, вот спасибо, — поблагодарила их Вера Васильевна. — Я вам тут молочка, сметанки принесла да пирожочков, голодные поди. — М-м, — от удовольствия запрокидывая голову, промычал Ванька, откусывая сразу полпирога. — С грибами! Мне так жареных грибов хотелось, но пирожки тоже тема. — Откуда у вас грибы? — удивился Славка, отпивая молоко прямо из крынки. — Не сезон же пока вроде, рановато. Вера Васильевна посмотрела на них тепло, как на нашкодивших, но любимых внуков. — У меня сушёных в подполе полно, — сообщила с лукавой улыбкой. — Прошлый год урожайный выдался. — Класс, — снова похвалил Ванька, запихивая в рот очередной пирог. — Я даже не догадался, что сушёные, на вкус как свежие. Довольная похвалой, Вера Васильевна рассмеялась, потом спохватилась и велела: — Не уходите пока, сейчас я вам принесу, дома пожарите. Вернулась она с туго набитым тряпичным мешком. Подробно рассказала, что с грибами делать, прежде чем жарить, а также велела завтра банки и тарелку принести обратно. Нагруженные съестным, парни вернулись домой. — Вань, сбылась мечта идиота, — заржал Славка, — а то ты меня своими грибами заебал. — Да иди ты, — весело отмахнулся тот, нежно прижимая к груди мешок с заветным подарком от соседки. После они до самого вечера возились в огороде, обвязывали шпагатом грядки с огурцами, пололи мелочёвку. Уделались, как черти, и было особенно иронично выяснить, что, оказывается, и у них почти все дрова с зимы израсходованы. Посрались из-за этого, но вяло и лениво, обыденно. Они часто грызлись, иначе как ещё с человеком контачить, если приходится долгое время жить бок о бок? Тем более с вредным и ехидным Ванькой. — Твой косяк, — предъявил ему Славка, мрачно оглядывая пустую поленницу. — С хуя ли мой, дядь? — предсказуемо отреагировал тот и хищно прищурился, готовый обороняться. — С того, что мы как договаривались? Ты ответственный за дрова, я за воду. И вот какого хера? Не найдя контраргументов, Ванька потупился, почёсывая подбородок и смешно морща нос. — Ну да, проебал, — признал сварливо. — Завтра надо в лес пиздохать. Для дома здесь хватит, давай в летнем душе помоемся, а баню лучше в субботу истопим? Заодно веников пихтовых надерём, раз сегодня забыли, попаришь меня, ты ж умеешь. — Он подвигал бровями, ухмыляясь во весь рот. — Потом я тебя. — Пиздюк хитрожопый. — Славка хмыкнул. — Ладно, забились. Тогда ты готовишь ужин, — выдвинул условие. — Акеюшки, дядь, — повеселел Ванька. — Будут вам макарошки с грибами. — На кой макарошки-то? — усомнился Славка. — Грибы же хотели с картохой. — Да ну, возиться с ней — отмахнулся тот. — Я задолбался. А ещё с меня пивко! — и подхалимски подмигнул. Последний довод оказался решающим, пивко — это вещь! Вздохнув, Славка пожал плечами, капитулируя: — Хрен с тобой, давай макарошки. Спорить с Ванькой он не любил, бесполезное дело, тот речи задвигать мастер, любому мозги выкрутит, ещё и виноватым останешься. Со Славкой он такие финты не проворачивал, он же его бро, но с другими — запросто, прямо концерт каждый раз. Пользу это приносило обоим, так что Славка не возражал, даже гордился такими талантами своего братана. И этот хитрый гад явно знал, что делал, когда обещал к ужину пиво: даже в ларёк бежать не пришлось, оказывается, Ванька ещё днём за каким-то хером полез в морозилку и обнаружил там позабытый запас «жигулей». Не огонь, однако другой пивной алкашки в их глухомани и вовсе не водилось. Славка предвкушал, как они сейчас раздавят по паре бутылочек под жареные грибочки. — Славян! — послышался из кухни громкий оклик. — Сгоняй за водой, я за макарошками слежу, чтобы не подгорели. — Что, совсем нету? — разочарованно протянул Славка и скривился — его разморило, шевелиться, вставать и переть к колодцу, естественно, не хотелось. — Всё до дна вычерпали, — отозвался тот. — Даже руки, бля, не помыть. — Ладно, иду, — вздохнул Славка и пошлёпал в коридор. Подхватил с лавки два пустых ведра. — С утра приносил, хули мы так воду расходуем, — заворчал, всовывая ноги в разболтанные шлёпки. — Если на планете наступит экологическая катастрофа, то это из-за нас, Ваня, имей в виду. — Ты чё, «дискавери» насмотрелся? — засмеялся тот, не оборачиваясь и активно помешивая на плите что-то аппетитно скворчащее. — Давай, ноги в руки, дядь. Почти готово, да и пивко заждалось. Запахло так вкусно, что Славка громко сглотнул набежавшую слюну. — Я мигом, — заверил он и рванул на выход. — Две минуты. * * * Однако вернулся он совсем не через две минуты. Когда спустился по улице, ещё издалека заметил маячившую у колодца невысокую фигуру, а подойдя ближе, узнал их нового соседа, того бритого, с татухой на шее. Сейчас он странно пританцовывал вокруг колодца, то и дело заглядывая в него, матерился и шипел. — Чего потерял, пижончик? — подойдя почти вплотную, поинтересовался Славка вполне благодушно, но тот не оценил: вздрогнув от неожиданности, одарил его презрительным взглядом, ещё и шнобелем так характерно повёл, будто от Славки несло тухлятиной. — Не твоё дело, — отрезал сухо и снова уставил рыбьи глаза в колодезное нутро. Славка нахохлился. — У-у, какие мы неприветливые, — протянул нарочито гнусаво. — Здесь народ простой, за грубость могут и в дыню настучать. Бритый снова глянул на него исподлобья, набычившись. — Ты, что ли, настучишь? — процедил снисходительно и выгнул бровь. — Не смеши меня, вали, куда шёл, без тебя тошно. Славка не обиделся. Усмехнулся под нос: разве его такой хернёй проймёшь, он ведь с Ванькой живёт, после некоторых его словесных шедевров этот выпад даже не оскорбуха, а детский лепет. Однако следовало поставить на место городского, не то возомнит о себе слишком много. Уже возомнил. — Слушай, убогий, ты вокруг-то оглянись, — проникновенным тоном посоветовал он. — Здесь тебе не столица, друзей-заступничков нет, крутого папули тоже, скрыться будет негде. Это я тебе такой добрый сегодня попался, настроение хорошее, прям душа поёт. А осерчает кто другой на твои выебоны — хату спалят и не чихнут. Вот так, мил человек. — Комично присвистнув, он показательно развёл руки в стороны, мол, такие порядки, не обессудь. Пацан хлопнул длинными ресницами, недоверчиво кривясь. Настороженно склонил голову набок, впервые окидывая Славку внимательным взглядом, от пят до макушки, остановился на левом глазу, где вовсю цвёл не сошедший до конца синяк. Губы дрогнули в еле заметной насмешке, и Славке вдруг стало неуютно за свой внешний вид, хотя до этого не парился. — А что, тут уже не Рашка, менты перевелись, заяву некому накатать? — подал голос пацан, отвечая на последнюю фразу. — Вперёд и с песней, — фыркнул Славка. — Ближайшее отделение в городе, в сорока километрах. Автобусы толком не ходят, но ничего, не страшно — ты к Яшке, трактористу, напросись в попутчики, он раз в две недели туда мотается, авось довезёт тебя до полиции, если душевно попросишь. Или пёхом давай, за три дня дотопаешь. — Гонишь? — пацан явно растерялся. Нахмурился, обличающе поднял руку. — Что ты мне тут затираешь? В любом населённом пункте по закону должен быть полицейский участок! — А-а, ты про дядь Жору, так бы и говорил, — расплылся в радушной ухмылке Славка. — Вишь, какое дело... Участок есть, как не быть, а вот участковый не всегда в наличии. По причине большой и крепкой любви к горячительным напиткам, в народе именуемым самогоном. Но ты, братан, не теряй надежды: подкарауль, как проспится, и катай свою заяву, да пошевеливайся, пока тот снова не дерябнул. Пацан явно уловил в Славкином тоне заложенную туда вполне сознательно издёвку. Передёрнул плечами и злобно скривился. — Пошёл в жопу! — пожелал от души. — Советов не просил, без тебя разберёмся. Что ты привязался, тебе денег дать или что? — Слышь, родной, хлеборезку не надо так широко разевать, — ощетинился Славка, начиная заводиться. До чего бесили эти городские хлыщи, всё у них в деньгах измерялось. — А то точно по шее... — Отвали, контуженный, у меня и так проблем выше крыши, — ни капли не испугавшись, дерзко перебил его тот и опять занырнул в злосчастный колодец чуть ли не с головой. — Какого хера ты туда, блядь, пялишься? — не выдержал Славка. — Ну-ка... — Он шагнул к нему и бесцеремонно отодвинул плечом, заглянул сам. Присвистнул удивлённо. — О, вот где собачонка-то зарыта! — хохотнул, выпрямляясь, посмотрел с показной жалостью и сокрушённо покачал головой. — Твою ж мать, ведро утопил, дебик. Хотел бы я посмотреть, откуда у тебя руки растут. Из жопы, факт. — У тебя оттуда же, — сузив глаза до злых щёлок, припечатал тот. — Что, дерёвня, только языком умеешь пиздеть или всё-таки поможешь? Хотя где тебе, у вас тут только на уме — бухать как не в себя и кулаками махать. — Это стереотипы, — выдал Славка, чем сильно удивил своего собеседника — тот, видимо, совсем его за тупого лоха держал, который априори не способен знать слово «стереотипы», говорит «ихний» вместо «их» и вообще изъясняется на древнеславянском. Пацан запнулся на миг, но сразу пришёл в себя, махнул ладонью, указывая на Славкин фингал. — Оно и видно, — хмыкнул с сарказмом. — Да это я на грабли... — машинально начал Славка, но сразу оборвал себя, разозлившись не на шутку. — Производственная травма вообще-то, а ты хавальник захлопни — и пошёл на хуй, чудила городская. Давно в ухо не прилетало? Пацан явно впал в ступор, но хотя бы заткнулся. Славка оттолкнул его в сторону, отвязал колодезное ведро, поворошил кусты рядом и достал припрятанный деревенскими умельцами специально для таких случаев крюк, сооружённый из куска проволоки и отрезка рыболовной сети. Укрепил на верёвке и через пару минут торжественно извлёк из колодца утерянное имущество. Сердито грохнул на землю, вытянул следом воды и щедро выплеснул в мажорское ведро. — На, пользуйся. Благодарности не надо, бери и чеши отсюда, карлица лысая. — А ты беременная цапля, — бросил ответку тот, но без прежнего запала. Торопливо подхватил ведро и, заваливаясь от тяжести немного набок, поволок его к дому. Притормозил, добавил тихо: — Ты тупое провинциальное быдло, но спасибо, — и ретировался, закономерно опасаясь, что Славкино терпение лопнет и он выполнит угрозу по поводу пиздюлей. Цокнув языком, тот посмотрел в спину упрямой фигуре. Он и не думал дуться, почему-то все злые слова его совершенно не задели. Будто пацан понарошку язвил, от жизни такой, а не потому, что ему чем-то лично Славка не угодил. Он хотел крикнуть вслед, вразумить, чтобы в следующий раз сразу с двумя вёдрами приходил, но махнул рукой. Жизнь сама приучит, ведь, судя по всему, мажорчики здесь обосновались надолго. Надоест по сто раз в день гонять к колодцу с одним, почти вхолостую, и сообразят. Как ни странно, срач с городским не оставил неприятного осадка, наоборот, стало очень смешно. Быстро наполнив оба своих ведра, Славка устремился домой, представляя, как в красках сейчас перескажет диалог Ваньке. * * * — Ты, блядь, куда пропал-то? — накинулся на него с порога тот. — Всё, сука, почти остыло! Или нагрелось. Короче, будем хавать холодную жратву и пить тёплое пиво. — Погоди, — пропыхтел Славка, отдуваясь, под недовольно-вопросительным взглядом присел за стол и закатился хохотом. — Ты чё, Славян? — опешил Ванька. — Ты такое пропустил! — провыл Славка. — Ой, не могу... — Да скажи ты толком, — возмутился тот. — Вот как ёбну щас половником по морде! Сначала ушёл и провалился, теперь ржёт, как припадочный. У тебя с крышечкой всё норм, братиш? Может, неотложку вызвать? — Не надо, — отмахнулся тот и глубоко подышал, стараясь успокоиться. Потянулся к сковородке с аппетитно подрумяненными макаронами, но Ванька треснул его по кисти. — Руки вымой, горе моё, — проворчал он и завёл глаза. Вздохнув, Славка поплёлся к умывальнику. Ванька хороший друг, почти брат, но иногда его заносило. Не то чтобы тот был повёрнут на бациллах, гигиене и чистоте, просто включил сучизм и отрывается, сволочь, мстит за беспокойство. В эти моменты ругаться — только время терять, а терять его не хотелось, желудок от голода жалобно урчал. — Всё, помыл. — Славка широко оскалился, демонстрируя сияющие первозданной белизной (ну, почти!) ладони, и снова устроился за столом, довольно потирая руки. — Давай жрать! Заодно расскажу про нашего соседа сказку. — Валяй, — согласился тот, устроился поудобнее, приготовившись слушать. — Чего там этот тупень отмочил? Кстати, которых из двух — длинный или лысый? — Он не лысый, Вань, он бритый, — возразил Славка справедливости ради: ещё в день приезда этих придурков он чётко заметил на аккуратной лысине небольшую щетину в пару миллиметров. — И он в прямом смысле отмочил. — Что конкретно? — нетерпеливо уточнил Ваня. Славка улыбнулся недавнему воспоминанию. — Ну, слушай...