***
Безрассудно, бессмысленно. Все равно этот рыжий придурок старался зря. Мысли Томиоки в первые несколько дней после Отбора слишком спутанные, пустые, он не понимает, как переварить все это. Кошмар, который не должен был произойти наяву. Из этого не возможно вырваться, вдохнуть утренний воздух и понять, что теперь все хорошо. Вскочить с постели и побежать обнимать тех, кто тебе дорог. Нет. Липкой чёрной смолой вина подбирается к его сердцу, не желая отступать, даже когда любимый учитель обнимал его, рыдая в плечо, и благодарил. Недостойный. Он слышит только слова, что постоянно крутятся в его снах, знакомыми, родными голосами: Ты сделал недостаточно, когда происходило что-то вопиюще несправедливое, ужасное. Когда твоя помощь была смертельно необходима. Когда ты мог изменить хоть что-то. Пусть даже отступить — будет означать победить. Гию невольно успокаивал себя, так бесстыдно, когда-то, что и рад был бы, да только другой, более достойный человек, был приверженцем совершенно иных взглядов на жизнь. Он кинулся в самое пекло, без колебаний, и сгорел, прямо в ненасытной утробе тьмы, слепо надеясь… одолеть, разорвать ее? Не верный ответ, столп. Он понимал, на что идёт. И погиб как герой, ведь единственной целью его было во что бы то ни стало защитить. В том числе и твою жизнь. Кажется, сам виноват, что решился на это. Юноша цепляется пальцами за волосы, судорожно, как бы останавливая себя, чтобы не сорваться и не вырвать их. Как он может так думать? На самом деле всё гораздо прозрачнее. Главный виновник этой жертвы здесь только он сам. Может, велика была вероятность погибнуть вместе. Уж лучше так, чем как сейчас. Но был и шанс. Который он, Гию, упустил, убегая по мертвой, хрустящей траве. Убегая так быстро, как никогда ещё не бегал. А что ему было делать.. ведь позади осталась только поляна, залитая кровью, да огромная обожравшаяся тварь, что минуту назад раздавила голову последнему из них. Мальчишка помнил, как противный ледяной хохот гнался за ним вместе с ветром, прямо по верхушкам чёрных крон. Только сейчас Гию понял, что монстр смеялся над ним. Взмах. Удар. Сабито взмывает в воздух, в сторону, едва успевая увернуться от гигантской жирнющей руки, что с громким хлопком шлепнулась о землю. Его силы уже на исходе. А Демон играется. — Куда же ты, лисёночек? Хорошо скакать научился, я смотрю, — громадина мерзко хихикает, как-то сдавленно, будто сдерживаясь, чтобы откровенно не ржать. Уже совсем не обращает внимания на мальчика в двуцветном хаори — может, специально игнорирует, чтобы тот чувствовал себя ещё более бесполезным и беспомощным. Лишним в их игре. Гию сжимает в кулаках катану, рычит, бросается, чтобы хоть как-то отвлечь Демона от рыжего - но тот без труда блокирует его, уставшего, и швыряет в противоположную сторону. Даже не обернулся. — Не мешайся. Встань в очередь. У Сабито залито кровью лицо. Разбил голову. Но продолжает стремительно перемещаться вокруг огромной неповоротливой туши — не только избегая бесконечно прилетающих рук, но и стараясь подойти ближе, чтобы нанести решающий удар. Удивительная стойкость. Гию злится и не замечает, как плачет от бессилия, с трудом поднимаясь на дрожащих ногах с промерзлой земли, прислоняясь к какому-то стволу, чувствует, как старая рана до сих пор пульсирует, и хочет крикнуть другу. Крикнуть, чтобы оставил всё это. Заставить очнуться, дать понять, что их силы не равны. Что тварюга над ним издевается. Сабито! Идиот! У них был один наставник, похожие судьбы. В каждом желание возместить всё отпущенное. Вот только ни один не смог исполнить то, к чему стремился. Гию всегда был на голову ниже, однако именно он останется при высоком звании. Имея бесконечную пустоту и чувство слабости за душой, навечно. А Сабито… разве что, смог спасти кого-то. Кого-то, кто не имеет теперь никакого права отлучиться от всего, что у него есть, потому что выжил благодаря чужой смерти. Урокодаки говорил, что ему нравится выдержка Томиоки, его спокойствие, его реакция. Был уверен, что он имеет все шансы стать выдающимся владельцем дыхания воды. Но рыжего мальчишку, всё же, выделял иначе — положил на него всю свою надежду. — Томиока, всё не так. В прохладной тени благородных сосен, что закрывали от жаркого летнего солнца, ему вспоминается мягкая, уверенная улыбка лучшего друга. Всегда такая, которую должен носить любой, кто собирается стать столпом. До невозможности красивые, добрые глаза. Его непослушные волосы, те, что на свету, переливаются, словно они из жемчуга, отливая то в каралловый, то в розовый. Мягкие. Они вдвоём сидели, прислонившись спиной к большому круглому камню, после очередной изнурительной тренировки, и Сабито крепко держал его руки в своих. — Не говори так никогда. Ты — не слабый. У нас просто разный подход, и это совершенно нормально. Мы оба ещё успеем достигнуть настоящих высот. Держался уверенно, даже когда лупили за ошибки. Гию теперь не знает, что испытывал к нему — может, это было простое детское восхищение, а может, и что-то больше. Сабито казался идеальным. Самым сильным, примерным, желанным. Эти чувства давно умерли, оставив только сожаление и глупый стыд, но он уверен — это точно было по-настоящему. Как наяву, он боязливо касается чужих губ своими.. Нет. Не может быть. Это всего лишь очередной странный сон. Последние несколько лет подступающей депрессии он слишком плохо спит, и списывает эти непонятные мысли на банальную усталость. Только шум в ушах, и болит позвоночник. На секунду он отключается: в глазах его сгустился туман, ослепительно яркими вспышками, перехватило дыхание, не смог и звука издать. Глупо. Им обоим конец. Гию не хочет вот так умирать — как обуза, из-за которой по-настоящему сильный воин сейчас зря изматывает себя и рискует быть раздавленным, прямо как несколько разбросанных по всей опушке изувеченных детских тел — несколько ребят, что были не готовы к такому уровню. Кто-то убежал, но Гию не помнит, много ли их было. Он уже почти теряет сознание, когда вдруг видит девочку, юрко скользнувшую «под ноги» монстру. — Откуда…? Блядская дрянь! — дьявол изумлённо взвизгнул, как девица, в начале искренне испугавшись неожиданно подоспевшей лисичке, что хитроумно подлезла и резанула по рукам, которые мутант использовал, чтобы стоять. Однако план оказался не слишком эффективен: в ту же секунду из распухшего тела вылезла новая партия рук, заменяя предыдущие. — Знаешь, девочка, а ты больно шустрая. Такая… очень напоминаешь мне лисёнка, что я съел, кажется… ох, в прошлом году? Такой же внезапный и стремительный, как ты. Помнится, мне было даже чуточку жаль губить столь, кхм, редкостный талант, — он недовольно покосился на мечницу. — Почему ты постоянно называешь нас лисятами? — хмуро поинтересовалась Макомо, явно раздражённая, разочарованная поражением, приземлившись на землю подальше от Демона. Зря она это спросила. — Погодите, вы что же это, не догадались? — тут же развеселился и, гаденько сверкнув жёлтыми глазками, изумился Демон Рук. Выждал, пока Рыжий вскинет бровь, а затем продолжил: — По мне, наверное, заметно — я съел уже очень много молоденьких охотников на этой горе. Однако, среди прочих вы самые вкусные — щеночки мерзкого Урокодаки! Злобный, раскатистый хохот заставил лес содрогнуться. Не для таких ли чудовищ был выкован мой клинок. — Каждый, каждый из ваших предшественников остался у меня в животе, и — как жаль — не ускользнул ни один! А всё из-за чего… вы носите эти милые лисьи масочки. Как забавно, что старик до сих пор не додумался перестать вырезать их для вас! Глупое сердце в тот день громко стучало — все это ложь. Сколько ответственности было возложено на каждого, и хоть кто-то из них, непременно, выбрался, иначе быть просто не могло. Урокодаки взрастил много сильных героев, что теперь сталкиваются лицом к лицу с тьмой, и расчищают её, давая людям надежду. Неужели… всё что он делал, было проглочено? Так не бывает. Гию сжал в руке окровавленную рукоять, и в тот момент был готов поклясться, что слышит их далекие мертвые голоса где-то в глуби этого радостно хихикающего пуза, бессовестно провисшего почти до земли — отъеденного на таких важных людях, всей вселенской справедливости назло. То, как расслабленно Демон открылся им, не полностью, но все еще столь в наглую, заставило раствориться подступающее беспамятство. Обратило все чувства и эмоции в один бесконечный, жгучий гнев. Одиннадцать, очень смешно и здорово тебе.. не лопнешь, тварь? Первой сорвалась Макомо. Взревела, не совладала с эмоциями — принялась нападать. Кажется, у неё была истерика. Не нужно было ей здесь оказываться. Мальчик со шрамом на щеке глубоко вдыхает, концентрируясь на предстоящем броске. Сейчас. В последний момент он вспомнил учителя, что просил его быть не только лучшим истребителем на Отборе, но и мужчиной. Бороться до конца, защищать всех, кто будет нуждаться в этом. Он должен покончить с этим беспределом: рывками подобраться, быстрыми движениями меча оставить позади перерезанные обрубки, что норовили схватить — правда услышанное или нет, но зелёную гниду в любом случае нельзя оставлять в живых. Потому что будут новые жертвы. Где-то неподалёку раздался, наконец, запоздалый вскрик Томиоки. Демон Рук ухмыляется, довольно шустро для себя развернувшись к маленькому храбрецу, что приготовил было клинок. Сжимал чьё-то хрупкое тельце в руке. Он поймал её. Девочка только отчаянно дергалась, инстинктивно пытаясь освободиться, и кричала мальчишкам, чтобы бежали. Как жаль, что зло порой бывает сильнее.***
По ту сторону оказывается совсем иначе. Чересчур неплохо. Так получилось совершенно случайно, вроде, и так удобно, что всю эту несправедливость, и боль, и поверженную, не успевшую толком расправить свои крылья любовь — никому не пришлось отмаливать. Тот непоправимый, колоссальный ущерб, что был нанесён, такой, что никаким бондажем не перевяжешь, был бессовестно отпущен. Почему нет. Это меньшее, что нам хотелось бы ему дать. За стеклом отражается лик Смерти, белый, как чистый снег, что был опалён когда-то горячей братской кровью, и зеркало прячет в себе вместе с ним яркое бархатное рекамье, занятое двумя обнаженными телами. Это кажется нереальным. Слишком детское для мужчины, зачем-то такое красивое лицо, обрамлённое синими как ночь волосами. Ему нравилось в нём всё. Открытый высокий лоб, большие темно-бирюзовые глаза, вредные, хитрые, чутка капризные. Пылающие губы. Ну зачем он такой? Мягкий, упрямый, жадный. Много требует к себе извне, и в то же время кусается, когда лезешь руками, как кот. Не поймёшь его: то ли всерьёз флиртует, то ли глумится. Ангелу раньше так хотелось проучить его. За всё. Но вместо этого он зачем-то взял и полюбил эту наглую рожу. А «наглая рожа» потягивается. Сильные руки, относительно рельефные, предстают во всей красе, когда мужчина тянется ими по очереди в противоположные стороны, потом вверх, прогибаясь при этом в спине, пока его держат за талию. А после переворачивается на живот, и задирает зад. И снова выгнулся, красавец. Хочет ещё. Ждёт продолжения. Ангел не больно шлепает по пышной ягодице, хватает ее, получая в ответ довольное мурчание. Не спеша пристраивается, а затем вновь без зазрения совести влезает, повторяя осторожные, глубокие фрикции из раза в раз. Демон дрожит: ему очень нравится. Он опасался не выбраться, думал, что навсегда останется без тепла… что забудет, каково оно. Но сейчас он, кажется, снова знает. Я.. так боялся, что на меня будут смотреть, как на какую-то мерзость, когда умирал.. я так боялся.. Ангел заёрзал чаще. Мужчина под ним оказался нежным, как лепесток. Захотелось ближе - шумно припал губами к чужой горячей шее, одновременно подводя руки снизу под сдобное пузико. Не выдержал, одобряюще хлопнул по нему, огладил, сжал. Смял мускулы груди, упругой из-за жира. Чёрт сразу взмуркнул, чувствуя, как чужие ладони собственнически стискивают его теперь такое маленькое тело. Толстенький член пачкает пальцы, а его рёбра совсем не прощупываются. Подался назад, жадно принимая в себя. Два существа сливались ритмично и чувственно. Ты моя сладость, мой котёночек… никто не посмеет смотреть на тебя с презрением. А кто посмотрит — тотчас ослепнет. Их связь стала слишком прочной. Непростительно затянулась. Так же нельзя. Но им, кажется, давно наплевать. Они лишь сменяют позицию, чтобы Ангел мог лицезреть милую моську Демона. Последний, уже совсем утопая в этом безумном продолжении, стонал и повизгивал, как последняя сука, но в какой-то момент услышал себя, забавно смутился. Закусил губу, чтобы хоть как-то заглушить высокий голосок. И был теперь способен лишь лежать и мурчать, довольно, шире раздвигая свои пухлые ножки для крылатого. Его синие реснички дрожали, а маленький острый носик смешно торчал кверху, когда Демон запрокидывал голову и сминал шёлк до побелевших костяшек. — В животе… горячо… Хриплый голос застрял где-то в груди, и от этого звучания по спине его создателя бегут возбуждающие мурашки. Внутри Демона распустился огненный цветок. Со всей любовью и восхищением, что в нем жила, Ангел готов был приносить ему этот бушующий покой. В сознании ютилось: Всё тебе прощу. Не хотелось никуда отпускать. Не хотелось отдалять от себя, нет, никогда. Лишь сделать так, чтобы только он имел право ценить это существо. Остальные — глупые, мерзкие люди, боги, духи, да кто угодно — не стоят и клеточки этого тела. Этого идеального, восхитительного О’ни. Тварь, тем временем, бесцеремонно схватила руку покачивающегося над ней любовника и водрузила ее себе на брюхо, предварительно втягивая его. Чувствуешь? Ты прямо там. Таро улыбнулся: он и правда ощутил прижатой ладонью внутри, под влажной от жара соития кожей, тёплую выпуклость собственного члена. Чёрт опять бесстыже запищал, импульсивно, с жадностью насадившись, и забился в экстазе. Его круглое личико, словно у милой куклы, выражало сейчас блаженство и смирение. И смерть была счастлива видеть его таким: знаю-знаю, бедняжечка, начисто позабывшим всю ту боль, что ему пришлось испытать в прошлой жизни.