хэй, медведь, хватит сопеть

ты прогоняешь из той-самой-комнаты пыль и мрак, там спит, борется с застёжками узких юбок твоя подружка, — когда ещё ржавая сталь вокзальных остановок смилуется и отступится, превращаясь в панцирную сетку кровати? митси в комнате тушует карандаш, сражается со скотчем, клея на стены карикатуры соседей, а ты ворочаешься, тонешь во снах, тут тебя гоняют, бьют зубами о рыжее, как лилии, платьице и гнусавят: «ты, ты, ты!». время скачет, время перепрыгивает через два ствола/стола, и ты в сонной мазурке сплетаешься поцелуем, — или это просто поглощение пищи? — с эриком, с одним и другим, у тебя эриков много-много, а мечта одна, чешет не родную шевелюру за соседней стенкой и чертыхается на дорогую типографию — как же печатать постеры? ты крутишься, сны бродят вокруг тебя ртутными смесями, кислотными дождями, сны плачут её слезами, ты пытаешься вырваться из детских ручек — у неё очень мягкие ладони, — и выплюнуть гадкую пыльцу. ты почти плачешь, но тут резко выныриваешь. сьюзен бьётся о холодную ладонь, как о зеркало, митси улыбается — в спортивных кроссовках и в тоненькой футболке, щёки цвета булок из печи. у митси закончилась пробежка — она всегда будит сьюзен после неё, тянет за уши, за волосы, всё равно сон это съест, сьюзен забудет. митси готовит блинчики — шоколад тает и течёт по жирной кожице, митси убегает в колледж, скрипя серебристыми замочками сумки. сьюзен убегает на работу — размеренные шаги, старый рюкзак, и из-под каждого дерева, кустика, скамейки слышится надоедливое, острое: «ты, ты, ты!». сьюзен раскладывает больничные карточки и помогает сердобольным старушкам, старикам — распечатать талончик, проверить, готовы ли результаты анализов. больница пахнет свежим, только что размороженным спокойствием, холодной водой и кристальной улыбкой. сьюзен улыбается весь день, коллегам, пациентам, ворчливой уборщице — душная смесь шампуня для собак и пирогов, — сьюзен отмечает, что она сегодня отлично выглядит. вечер прелый, облетает жиденькой листвой, сушится травой, сьюзен понимает, что пару лет назад не различает времён года — а уже, между прочим, осень, пора кроить костюм на хеллоуин и, теряя голос, кричать «страсти или страсти!». вечером митси топит в какао зефир — резиновые облака, а сьюзен перебирает книги. хрустящие корешки, отпечатанные в сотнях памятей буквы — митси предлагает зефир, сьюзен отказывается. в буквах сквозит: «ты, ты, ты!», сьюзен захлопывает книгу громче, чем следует, сьюзен сегодня решает не спать — упрямо сверлит темноту и ждёт, тоненького, как молния, голоска будильника митси. отражение твоих снов проблескивает в её голоске — тоже тоненьком, минерально-желтоватом, холодном, как горный ключ, смольном. митси сокращает слова, — wanna, gonna, — и мелит языком быстро-быстро, ты не всегда её понимаешь. отражение блестит в острых прядях и губах, митси ходит с каким-то мальчиком на пробежку, — стук дробит спящую серость района на серость ругащуюся, — и в театр, ты уже знаешь, что там ужасно неудобные сидения, а мальчик надоедливо-приставучий, митси протягивает уставшие ножки и молит: «хоть бы он отстал!». тормошат за плечо, — день, случайная шоколадка, ореховые пальцы, — сьюзен смотрит в небо, и старается держать нос выше. и облака тоже, ровно над крышей, где им самое место, не просится к ним на руки. облака пахнут какао, белесым ворсом нового коврика и случайным фильмом — пальцы митси расплываются в неоновых кнопках, кнопки хлюпают, как дождь, не щёлкают. когда ещё темнота и звуки будущего, — сьюзен ненавидит экраны, грохот железа и тление травы, — облепят тонкие плечики, забегут под волосы, в глазницы, сердце рассеивает чернильный туман — у митси оно из лавы из света, светится через свитер, митси улыбается. спина становится шифером, а твоя девочка теребит воротник свитера — как же душно в этом районе, как же скучно в этом районе. опять тормошат, и тихое, нерасторопное: «я совсем не умею выбирать фильмы, да?». сьюзен мотает головой, выныривает, чтобы снова нырнуть — в контрастный душ, холодные капли льдинисто целуют шею, горячие — как кинжал. а затем в постель, под мятый пододеяльник, сьюзен взбивает его ногами. твоя подружка поцелована смертью — а может, жизнью, глубоко, в засос, смерть-жизнь всасывает её ухо в бездонный рот. другая жизнь, среди нагретого солнцем ячменя и склеенного из времени большого дома — она же заблудится в сотнях дверей, зажмется в угол, теребя полосатый рукав. разыщет что-то древнее, старое, слепящее, и не сможет убежать. сьюзен будят водяные полуночные духи, в ванне подтекает и капает, сушит пузо резиновый коврик. сьюзен поднимает голову и снова падает, ей снятся керамические декорации и живые, слишком объёмные люди. ты тонешь, ты кричишь на старуху и разглаживаешь её морщины кулаками, ты находишь полосатое и напуганное, объятое перекрёстками дверей. ты обнимаешь её — чуть длинные, лоснящиеся ноготочки вперемежку с твоими, аккуратно-полукруглыми. ты ласково тянешь ладони, выводишь её из сладко-туманного в серое, реальное, тебе пора всплыть — тормошат за плечо. митси сереет, митси пустеет, не сразу, а постепенно — дух на букву «р» выжирает из неё сердцевину. сначала трёт виски с полудня до полуночи, затем — веки, сьюзен почти чувствует, как что-то пористое, огромное, сварливое, давит с той стороны и будет громко-громко смеяться, если глаза выпадут. у митси пальцы корчатся в судорогах, как избитые молниями ветки старого-старого дерева — зайцы не грызут его кору, скворцы не съедают его ягод. митси чертыхается через стенку — к чёрту типографии, к чёрту черный цвет, подружка старается выпрямить горячий от боли палец — не выходит, не случается, не получается. митси бледнеет, и мальчик отстаёт от неё — даже не догадывается, в какой комнатушке лежит его бывшая яркость, теперь — серость. и уже сьюзен будит митси в колледж, застёгивает манжеты блузки, заворачивает рукава. митси сонно бурчит «не пойду» и блузка одиноко висит в шкафу, рядом с шарфом — подарком мальчика. митси хватается за виски, тянет шарф на себя, и долго-долго рассматривает мелкую вязку, до синего вечера, до усталого сна. а тебе снится — истончившееся бумажное тело, подвешенное на вязаном, плоском, с бахромой на конце, как твоя девочка до крови прокалывает себе шею, как красное собирается бусинками у неё под ногтями. сьюзен вскакивает, сьюзен сметает двери и стулья с пути, сьюзен находит митси — кожа цвета леса, серебристого мха, сьюзен перетаскивает митси на кровать. и грустят плакаты, отклеиваясь края от стены — опуская уголки губ. на глазах у смерти-жизни проигрывается новая пьеса: такая же, как сотня предыдущих, когда это уже кончится, не бросить ли косу в скирды, не закинуть ли плащ в сели, не развеяться ли на ветру — когда ещё смерть устанет от чёрных теней и бредящих губ? и когда-то давно — колготки в паутиновых стрелочках, глаза в четких, загнутых кверху, острых. митси крадётся и шепчет: «сьюзе-ен! блинчики!», ты не отвечаешь. митси тормошит тебя за плечо: «ну, медведь, хватит сопеть!». а сейчас твоя девочка ложится в могилу, в окружении розовых цветов и красного бархата, с таким усталым-преусталым лицом. «что станешь делать ты, когда из глазниц твоей мечты полезут трупные черви?»