Тарталетки

Юнги делает плавный взмах рукой — музыка перестаёт звучать из колонок, замирают деревья за окном, до этого колышущиеся на ветру, птица зависает в небе. Для того, чтобы весь мир остановился, движение рукой и не обязательно, это, скорее, привычка. У Юнги нет волшебной палочки, отвёртки, посоха, магического амулета, заклинания — он просто… Умеет так. Повозив мышкой по столу и убедившись, что курсор на экране монитора не сдвинулся ни на миллиметр, он встаёт из-за со стола и с наслаждением потягивается. Кряхтя, делает разминку, приседая и даже крутя тазом, чтобы прогнать ноющую боль в мышцах. Берёт контейнер с салатом, и стоя у окна, как перед картиной в музее, ест. Если бы он съел что-нибудь более тяжёлое, чему требуется долгое переваривание, вроде куска мяса или наваристого, густого супа, то после, когда ход времени восстановится, пища как будто бы за мгновение переместившись в желудок — осядет неприятным комком, отчего потом болит живот. Можно переваривать и сейчас, чтобы было легче, вернувшись в обычный мир, но с салатом, всё же, получается быстрее, чем с мясом. Это один из минусов, с которым смириться проще чем с тем, что техника и электроника перестаёт работать. Вода в унитазе не смывается, автоматическая ручка становится бесполезным куском пластика, дверь на кодовом замке лаборатории гения тоже хрен откроешь. Компьютером не воспользоваться, телефоном, телевизором — из развлечений остаются книжки, блокнот, карандаш. И подглядывание. Возвращаясь в общежитие ранним утром, Юнги — иногда, только иногда, ставит время на паузу и прокрадывается в спальни с неплотно прикрытыми дверьми, рассматривая спящих мемберов. Поправляет им волосы, подтыкает одеяла, хихикает над позами, что они принимают во сне, изучает крошечные пальцы ног Чимина, ставит телефоны на зарядку, распутывает наушники, вытаскивает из-под кровати носки, уносит пустые бутылки воды. Был и период, когда оказалось, что среди них Тэхён — самый внимательный, что клялся и божился, что происходит нечто странное, а он, со своим чутким сном, ничего не слышит, не просыпается, вот только сброшенная на пол одежда оказывается на стуле, шторы кто-то задёргивает и Тату с пола возвращает в объятия. Тэхён чуть с ума не сошёл от разошедшегося в игривом настрое Юнги, поверил в ангелов, разговаривая с ними шёпотом. С тех пор Юнги осторожнее. Его, конечно, подозревали в ночном бродяжничестве и безобидных проделках, но никогда не могли поймать. Потому что время останавливалось для всех, кроме него. И самый, самый главный минус заключался в том, что увеличивая себе количество часов в сутках, Мин хронически не высыпался. Он бодрствовал дольше всех, и стоило ему начать засыпать в замершей реальности, как время возобновляло свой бег. Юнги использовал чудесную возможность с пользой. Исписывал блокноты, учил хореографию, напевая под нос, занимался йогой (никогда он никому в этом не признается), прибирался в комнате, много читал, гулял, когда взмахивал рукой на улице, вдохновлялся каплями воды в фонтане, щупал жопку шмеля в цветочном бутоне. С такой способностью спасать бы людей и мир, делая что-нибудь эпически важное и крутое, как в фильмах, а не работать айдолом, но — Юнги всегда мечтал заниматься музыкой, а как заявить об умении, чтобы не упекли в дурку или куда-нибудь военным на опыты, он не знал, да и боялся. Это началось в детстве, спонтанно, когда он поднял голову на площадке, и увидел, как на него летит песок из перевёрнутого ведёрка — незнакомый мальчуган стоял на горке, мерзко ухмыляясь. Песчинки зависли в воздухе, Юнги — испугался и разревелся, побежав к маме. Родители на его рассказы реагировали как на фантазии и невинное враньё. Набравшись смелости, став постарше, тайком, младший Мин практиковался, и смог доказать, что это всё всерьёз. Он встал из-за стола, махнул рукой, поменял всем местами тарелки и чашки, вазу с цветами переставил с центра стола на холодильник, завязал концы занавесок в узел, папин галстук снял и убрал в карман, мамины бусы повесил ей на запястье, брату взлохматил шевелюру и едва не засунул горошину в нос. Он хлопнул в ладоши, и начался хаос и крики. Ему поверили, наконец, и стали бояться, запретив творить подобное. Из возможного героя он стал кем-то вроде изгоя, и тему старательно избегали, не поднимая и облегчённо выдыхая, когда он уехал из Тэгу в столицу. Он не винил их. Часами бродя по лесу, экспериментировал. Если до остановки времени стоять в одном месте, а после — в другом, то на видеокамере это будет как глюк изображения. Сигареты не дымили. Благовония тоже. У стрекоз очень красивые крылышки. От змеи убегать — удобненько. Как-то раз Юнги ненароком поставил на стоп весь концертный зал, когда забыл слова. Второй раз сделав это, он спустился со сцены, медленно обходя первые ряды и рассматривая фанатов. Честно говоря, он всё ждал, что кто-нибудь в толпе застывших фигур — зашевелится, вскрикнет, хотя бы моргнёт. Он ждал и того, что к нему придут люди в чёрном, или в котелках, или в мантиях, скажут — ты избранный, и твоё предназначение в том-то и в том. ...Нарезая гору овощей на кухне, он находил маленькие преимущества в растягивании времени для себя. "Каменный Мин" по привычке сохраняет статичное положение, особо не шевелясь, чтобы проще было воспроизвести позу, вернувшись. Вот он сидит, копаясь в телефоне, равнодушный к спору мемберов, а вот он устало откидывает голову назад и трёт виски, обеспечивая себе несколько минут тишины и покоя. Иногда он отдыхает от работы, иногда — перезаряжает социальные батарейки. И Юнги настолько привык к этому, контролируя ситуацию, что однажды утром, в суматошных сборах, пытаясь вспомнить, куда он дел свои любимые штаны, роясь в гардеробной, он останавливает время ровно в тот момент, когда Чонгук, стоя сзади, трогает его за локоть. — Хён… Как ты считаешь, мне лучше пойти в этой толстовке, или в этой? — Да ну нахер, — медленно оборачиваясь, Мин видит две практически не отличимые, чёрные кофты. И Чонгука, что приподнимает то одну, то другую вешалку. — Ну так что? Юнги молча выходит из гардеробной. В коридоре — Сокджин, с зависшей ложкой у рта, что шёл куда-то с тарелкой хлопьев. Значит, работает. Значит… — Ты меня потрогал?! — ворвавшись обратно, Юнги хватает младшего за плечи, встряхивая. — Прости? Я едва коснулся! А что… Взмах рукой, и пение Тэхёна, доносящееся до этого из душевой, снова ласкает слух. — Ничего. Не делай так больше. Где-то неделю Юнги избегает всех, борется сам с собой — соблазн раскрыть секрет велик, да и хочется ещё попробовать… Чонгук сам подталкивает к этому, заходя в спальню перед сном, жутко серьёзный, настроенный для разговора. — Шуга-хён, обзови меня дураком, но по-моему, тогда в гардеробной что-то произошло между нами. — Любовь? — выгибая бровь, старший пытается смутить и выгнать, не применяя силу. — Я всё вспоминаю тот день, у меня наушники на шее висели, и музыка сначала играла, потом перестала, и опять заиграла. — Глюки. — И Тэхён… И ты был взбудоражен. Ты ведь знаешь что-то? Взмах. Тишина. Чонгук, которого Юнги держит за предплечье, старательно вслушивается и озирается. Видит замершие цифры на электронных часах. Неподвижную струйку увлажнителя воздуха. — …Да лааааадно! Реально?! А это надолго? Как ты это делаешь?! Реакция Чонгука кардинально отличается от реакции семьи. Он в таком восторге, что поднимает в своём личном рейтинге Шугу выше, чем Железного Человека, на самый топ. Он носится по общежитию, суёт палец в рот что-то говорящего до этого Хосока, отвешивает мягкий шлепок по жопе Тэхёна, дует на чёлку Чимина, и лезет обниматься к Юнги, повторяя: "Круто-круто-круто!". Юнги просит его быть серьёзнее и осторожнее. Объясняет основные правила, как не палиться, что лучше не делать, а что сделать и не получится. — Обещай, что в следующий раз возьмёшь меня с собой! — Ага, — легко соглашается Мин, и тут же делает противоположное, запуская время, и останавливая уже без Чонгука, вперившись взглядом в его большие, доверчиво распахнутые глаза, лучащиеся неподдельным восхищением. Чонгук ребёнок, и с лёгкостью верит и принимает как факт. Юнги убеждается в том, что тот действительно ещё дитё малое, когда лежит на диване с книжкой, а Гук, в студии, совершенствует трюки с йо-йо. И поворчать бы на него за бездарно растрачиваемую возможность, но, если подумать, детства у макнэ и не было толком. Он просит выйти на улицу, скромно пробирается в толпу и поёт, хоть и слышит его только Мин. Он делает себе заранее белковый коктейль, и наворачивает круги вокруг общежития. — Гораздо лучше, чем на беговой дорожке, — улыбается он, пропотев. — Слишком много воды не пей, почки могут обрабатывать около литра жидкости в час. И когда тренируешься, бери ту, что с электролитами. — Ты такой умный, хён. А сколько тебе на самом деле лет? — В смысле? — Ну, сколько ты провёл тут? — …Не знаю. По два-три дополнительных часа в день, хотя, когда как, так что… Мне не девяносто, или типа того. — А лёд у тебя в кофе тает? — Нет. И чай не остывает. И вода в атомных реакторах тоже, иначе бы были беды. Чонгук всё равно проверяет новости. Смущённо просит зайти к нему в ванную комнату, и долго нежится в хлопьях пены, наносит маску от постакне на лицо, пилит ногти, трёт пятки, и поёт, поёт, поёт… Раньше Юнги был одинок и его тайный мир был безмолвен, а теперь над ухом тараторит Куки, которому ну вот очень надо выйти в дождь, пробежав по прямой, смазав собой капли, и хохотать счастливо от создавшегося коридора. Он тащит в зоопарк, и трогает всех зверей через прутья клетки. Перемеряет половину магазина прямо в зале, пока Мин развешивает одежду на место. Они заходят на кухню ресторана, когда Сокджин заявляет, что мясо, вроде бы, не свежее, и нюхают кровавые куски на разделочных досках. Они репетируют вдвоём, и водят пальцами по клавишам, воспроизводя звуки в сознании. — Запоминай ноты. Бетховен, оглохнув, всё равно продолжал сочинять. Юнги учит готовить и рэповать, помогает с домашкой — учёбу в институте, хоть и дистанционную, никто не отменял. Чонгук читает манхву из обширной коллекции Чимина, или делает самый маленький шрифт на экране планшета, и потом с лупой вчитывается. Чонгук качается, тренируется, рисует, и к концу дня — супер-длинного, валится с ног от усталости. У окружающих не возникает к ним вопросов, поскольку это привычно и не кажется сверхъестественным. Шуга впахивает, золотой макнэ старается изо всех сил соответствовать статусу, всё, как всегда. Они успешные, разные… Вместе. Сколько ни останавливай время, оно всё равно летит. Опадают листья, зависая, и Чонгук подпрыгивает, ловит их, дурачится в парке, на свежем воздухе, гладит перья лебедей в пруду, носит ослабевшего Юнги на спине. — Я отнимаю у тебя силы? — Просто утомление. Недосып. — Тогда пойдём спать. Сокджин не удивляется, что в их общей с Юнги комнате стал часто тусоваться Куки. На одном из интервью, Мин говорит, что он фактически вырастил Чонгука. Так или иначе, все поучаствовали в его воспитании, но Юнги — дольше, и это их секрет. Это он останавливал мелкого от того, чтобы он не проверял, что за подарки спрятаны под ёлкой. Запрещал читерить в Run BTS. Терпеливо ждал, пока тот протрезвеет хоть немножко на вечеринке. Они вдвоём бродили, заблудились и нашлись на Гаваях. Никаких фотографий, никаких видеозаписей из их отдельной реальности нет, но неизменно — понимание во взгляде, и прикосновения при переходе из мира в мир. Перед возвращением в обычный ход времени, трогать друг друга не обязательно, но Гук всегда благодарно обнимает напоследок. Когда Юнги останавливает всё на концерте, Чонгук плачет, а потом, в гримёрке, попросив буквально минутку, целует среди мемберов и стаффа, неумело, влажно, с всхлипами и попыткой поделиться чувствами. Юнги ему всегда поддаётся, не отказывая, не наказывая. …Хотя, в самолёте, на высоте чёрт знает сколько тысяч километром над землёй, когда младший жарко шепчет в ухо, что есть некий "Mile High Club", куда входят те, у кого был секс во время полёта, первым делом Юнги отвешивает ему подзатыльник. — А если я не справлюсь, и мы все разобьёмся? — Ты не потеряешь концентрацию, проверяли ведь. — Это другое. Секс в примерочной, куда не пускают по двое, но — к херам правила, если у тебя супер-способность и настойчивый парень. Секс в кинотеатре, на баскетбольной площадке, на всех горизонтальных и вертикальных поверхностях в общежитии, на бильярдном столе, на матах в зале для танцев, в бассейне, в палатке, в машине, и, прости Господи, в храме. Орал, анал, взаимная мастурбация, межбедренный. У них было время попробовать разное. Но самолёт… — Останови всё без меня, попробуй. А потом со мной, тоже ненадолго. Затем, я сделаю вид, что мне дурно, и ты отведёшь меня к туалетам, я потяну на себя дверь, и вот тогда… Механический гул перестаёт давить на уши, детский плач из эконом-класса прекращается, как и болтовня окружающих. Туалет совсем маленький. Чонгук, целующий взасос, затаскивая внутрь, одной рукой обвив за шею, второй — оставляет отпечаток ладони на зеркале. — Так, и… Как ты хочешь? Макнэ захлопывает крышку металлического унитаза, садясь на него. Притягивает Юнги между своих расставленных ног, ведёт носом по животу, трётся лицом, ластится, гладит бёдра с нажимом, сжимает ягодицы сквозь ткань джинс. Они оба во всём чёрном, и оба возбуждаются от того, как всё это дико и не правильно — и нравится. — Я думал, смысл в том, чтобы страсти накалялись от страха быть застуканными стюардессой? — Мы играем по-крупному, хён. Если нас спалят, то пиздец группе, либо мы все погибнем, если что-то пойдёт не так с супер-способностью. Второй вариант щекочет нервы сильнее. Чон давит ладонью на пах, готовый поклясться, что чувствует тепло и пульсацию и не раздевая. Он поднимает голову, облизывая губы, и старший повторяет путь его языка. — Окей, давай вступим в заоблачный клуб, Чонгуки.