Вода тихо капала в полную ванну ледяными каплями, словно отмеряя разменянный темп, с характерным «
бульк». Звук отражался от кафельных стен темной и узкой комнаты, сквозь клубящийся пар, и обрывался, раздаваясь кругами по ровной глади воды.
Мокрые волосы липли к спине, уже холодной, остывшей водой, плечи мерзли. Ханджи замерла сидя в ванной, и неподвижно смотрела в одну точку, отсутствующим взглядом, совершено не мигая. Мокрая челка собралась на щеке, прикрывая выбитый глаз. Она сидела так неподвижно уже несколько часов, потому что мысли роились в её голове, словно облака саранчи, совершенно отнимая все внимание.
«Эрвин мертв… А значит… Значит…»
Тонкие локти повисли на бортиках, держа худую женскую фигуру по грудь над водой, как будто вода могла поглотить ее словно призраки прошлого. Мозоли и синяки украшали все её тело, повторяя за собой узор из ремней УПМ, а также несколько старых шрамов и уже давно зарубцевавшихся ожогов.
Странно, но раньше Ханджи чувствовала, как её руки дрожат, каждый раз когда вспоминала о том, что её предстоит возглавить разведкорпус если с Смитом что-то случится. И каждый раз думала, о том, что это какая-то глупая шутка. Но руки перестали дрожать, потому что внутри лопнуло что-то очень важное. Что-то хрупкое, детское, наивное и беззаботное. Перед лицом стояло испуганное лицо Бёрнера, смотрящее прямо в её глаза и затем исчезающее за стеной огня и пара.
— Ханджи…. Ханджи! — стальной и требовательный голос капитана вывел её из этих бесконечных итераций, где её помощник сгорал заживо. Моргнула, слегка приподняв голову, указывая на то, что его услышали. Она все равно не смогла бы разглядеть его лицо, лишь ощущая, что со спины действительно стоит он. Ощущение в пространстве, штука, которая у слепых развита чуть лучше, чем у зрячих. Кажется, она еще не до конца осознавала что происходит.
— Ты уже три часа сидишь тут, — в его руках громыхнуло что-то металлическое, кажется ведро. Он небрежным шагом ступил ближе к бортику, и невозмутимо вылил ведро кипятка в воду прямо меж её ног. Вода заметно потеплела.
— Сижу, — справедливо заметила она, отворачиваясь в сторону от него. Показываться такой поломанной ей никому не хотелось, особенно Леви. У этого, что не слово, то грубость, хотя некоторые его замечания были вполне справедливы.
— Эй, ты чего нос воротишь, четырехглазая?! — руки Аккермана брезгливо сжали её плечи, заставляя повернуться в его сторону.
— Трех… — попыталась улыбнуться ему Ханджи в своей обычной манере, но улыбка сползла с лица.
— Трехглазая… — шёпотом произнесла она, а губы предательски задрожали, из единственного глаза скользнула слеза по щеке, падая в воду. Пустую глазницу защипало. Она грубо дернула плечом, заставляя убрать застывашие пальцы Леви со своих плеч. Неуклюже повернулась спиной к нему, сжимая ладони на плечах и поджимая к груди ноги.
— Никого не осталось… кроме нас… — её голос был сиплым, словно в горле застряла колючая злость. Подняла голову вверх и нервно выдохнула. Она плакала тихо, сжимаясь в комок, а вместе с ней сжималось и его сердце, которое внезапно он у себя обнаружил.
Больше всего в жизни Аккерман ненавидел две вещи: грязь и женские слезы. И если с первым он как-то еще мог бороться, то второе накатывало на него воспоминаниями о матери и весьма болезненными. С этим он бороться не мог. Обычно бросая какую-нибудь гадость, от чего курсантки начинали его просто ненавидеть или бояться, заодно обходить тремя сторонами. Но вот как привести в чувство нахалку, которая посмела звать сильнейшего война человечества «
коротышка», а так же совершенно не боялась ничего: ни титанов, ни правительства, смело помогая разведкорпусу в лесах стен Мария, ни смерти.
Кроме того он сам был разбит, хоть и считал порой Смита редкостным засранцем, успел проникнуться к нему некой толикой уважения и даже был в некоторой степени другом. Близким человеком, которому он приказал умереть, чтобы продолжить его дело. Заставил отступиться от мечты. Потому что так надо. И в довершении выбрал не его, а чертова хлюпика Алерта, глазами которого на него смотрели все падшие товарищи. Если бы не Ханджи, Микаса наверняка бы сломала ему, по меньшей мере, руку. Но майор умела разговаривать с людьми, в отличии от него.
Он не знал что ей ответить, потому что в отличии от него, Ханджи имела какую то неординарную способность разговорить любого. А молчать и наблюдать была всегда негласной прерогативой мрачного капитана. Испытывая до нельзя отвращение к себе, Леви вдруг прямо спросил:
— Ты злишься на меня, за то что не выбрал Смита, а Алерта? — он по правде говоря, и сам не знал почему все вышло так. Ханджи сама ему не раз твердила, что за ними будущее. Но операция по возвращению стены Роза совершенно вышла из под контроля. Им самим чудом удалось спастись. Его взгляд помрачнел.
— Это я приказал Смиту умереть, злись на меня, — по правде ему было бы проще, если бы во всем обвинили его. Так проще – чувствовать злость вместо скотской жалости к себе, вместо звенящих в ушах всхлипов этой женщины.
— Слышишь, эй? — Леви с силой схватил её за плечи и поднял над водой, заставляя бессильно оторваться от проклятых бортиков. Но Ханджи тоже была не из робкого десятка, она вцепилась в полы его рубашки сминая под пальцами белоснежную ткань и жабо, и в противовес потащила на себя, заставляя Аккермана перевалиться большей через борт и наконец усесться в воду.
— Леви? — её ладони, скользнули по его щекам и скулам, словно убеждаясь, что перед ней действительно он.
— С ума сошла? — холодно бросил он, но его веки задрожали. Он сотню раз видел, как ломались люди на поле боя, как в панике падали на землю рвали на себе волосы. Как кричали в казарме в приступах выжившие, думая, что наступают титаны. Ткань неприятно липла к телу, наскоро пропитываясь водой.
— Прости… Прости… Прости меня, — она метнулась к нему как к последнему оплоту реальности, скрещивая руки за его спиной в стальной хватке, утыкаясь носом в влажные волосы. Голова гудела, словно от контузии, реальный мир расплывался без стекол очков. Голос хрипел. Хотя Леви и на себе прекрасно понимал, что значит сломаться.
Когда почву выбивает из под ног, словно ударом под дых. Мир переворачивается с ног на голову. И вот ты лежишь на земле харкая кровью, задаваясь тупым вопросом: неужели ты жил все это время чтобы подохнуть так?
— Ханджи, ты не виновата. Мы вернулись, — она вздрагивает от холодного голоса, словно от удара. Зрачок дрожит, но пальцы сжимаются в его загривок. Леви со вздохом тянется к столу приподнимаясь, поднимает очки с тумбы. И надевает их на нее в совершенном непринужденном жесте, словно делал это всю жизнь. Он знает, что душки тонкие, как их правильно брать, не касаясь стекол, как их правильно надевать, на каком месте должны быть подушечки носа, чтобы они правильно сидели. Все потому что видел это миллион раз. И слышал…
***
— Капитан Леви, позаботьтесь о ней пожалуйста, — Моблит подходит не спеша и тихо. На его лице играет беззаботная улыбка, ему ужасно неловко, ужасно не по себе, просить об этом. Что вызывает у капитана Аккермана лишь очередной приступ злости, и совершенно неоправданной ярости.
— Опять Бёрнс, в который это раз? — цинично выплевывает он, слыша как та – самая – она шумит на заднем плане, громко упрашивая Эрвина поймать титана живьем. Вот сумасшедшая…
Дура.
— Вы ведь и сами прекрасно знаете, зачем спрашиваете? — замечание попадает в точку, и отзовется болезным уколом под ребрами. Глаза Леви обманчиво холодные, серые, смотрят на него с тихой злостью. Все потому что он совершенно не хочет быть частью этого.
— Сами понимаете, как это бывает… — Моблит улыбается, в светло карих глазах играет солнце. А Аккерман еще больше злится, задавая себе один и тот же вопрос: как давно он успел в этом увязнуть?
— Я с правого фланга, ничего не обещаю, — он пытается уйти, хоть идет неспешно. Бегство. Леви ненавидит это, презирает. Вместе с этим ненавидит себя, потому что отвергает эту свою часть – слабую. Сочувствующую другим, принимающую близко к сердцу смерти товарищей, привязавшуюся к чертовому Йегеру, к Ханджи, к Изабель и Фарлану…
***
— Моблит… Моблита…— она смотрит на него с такой надеждой, словно Леви в состоянии что-то поменять, словно способен изрезать своими лезвиями и время, и прошлый день. Её трясет, пальцы ходуном ходят, дергая ткань.
— И Смита тоже, — он смотрит прямо в её глаза, и Ханджи замирает, словно не в состоянии поверить. Словно её там и не было, словно не кричала, что конечно же сыворотку надо дать Смиту.
— Прекрати… пожалуйста, — её плечи дрожат, глаз наливается слезами.
— Почти все мертвы, Ханджи, выжил мой отряд и один новобранец, — слова Леви режут, прошивая на сквозь словно иглы. Она трясет головой ,бросая короткие
: «нет», «не правда».
«Не правда, мама…»
— Сама перестань уже, ты там была! Ты все видела, — длинные пальцы хватают её за плечи и начинают трясти, от его этого вода переливается за борт ванной с тихим шипением. Но Леви и сам напуган, не меньше её. Если и Ханджи уйдет, что тогда будет? Что он один будет делать, что будет делать раведкорпус без её разработок, они словно слепые котята, прущие на бойню! А ему не нравятся бессмысленные смерти, Леви смертельно устал видеть, как солдаты погибают. Устал подбирать окровавленные нашивки. Те, у кого и могли даже нет. Если еще и она…
«Если она, то что? Сдашься? Подожмешь хвост, как скулящая псина?», — этот грубый саркастичный голос принадлежит Кенни, он звучит так четко, что у Аккремана все поджилки проваливаются внутрь.
«Теперь остались вы вдвоем: ты, эта истеричка в этой чертовой ванной. А ты что думал, размазня, тебя отпустит?», — его гогот скрипуч, саркастичен. Глаза Леви широко распахнуты, и осознание доходит молниеносно. Он… Ханджи… Нет! Это должно быть глупая шутка, просто они оба выбились из сил после всего. Но… Тогда какого черта он тут делает, с этим гребенным ведром…
— Ханджи, давай сбежим, — он совершенно серьезен. Взгляд уперся в стену напротив, подмечая разложенные ровными рядами белые плитки с прожилками. Если продолжить, особенно того что они видели, ведь это будет концом. Вдвоем точно не пропадут. Его руки трясутся, смыкаясь на лопатках, потому что осознание этого чувства водит его в шок.
Она вся замирает, не веря своим ушам. Руки соскальзывают в воду с его спины и тут же упираются в его ключицу в попытках оттолкнуть от себя. Но Леви слишком силен, чтобы просто отпихнуть от себя.
— Ты хочешь вот так просто все бросить?! Оставить и Эрена… и Хисторию одних? Со всем этим? Чтобы они подохли, на этой войне?! Чтобы их пустили в расход, эти придурки?! — рычит она, буквально отпихивая, Аккермана от себя. Руки упираются в ворот мокрой рубашки.
— Если не их пустят, то других… И если не они, то это сделаешь ты. Разве ты сможешь…
— Смогу, я придумаю что-нибудь, — продолжает рычать Ханджи.
— Тогда я к твоим услугам.
Ханджи знает что это это слишком тяжелая ноша, даже для него. Просто у Леви где-то внутри должно быть сердце, и оно очень доброе.
