Obliviate

      Северное море неторопливо катило волны на отвесный скалистый берег. Был тихий, безветренный и пасмурный день. Азкабан, как грозовая туча, терялся в вечном тумане над островом, и Люциус непроизвольно вздрогнул, впервые взглянув в глаза своему ужасу, вернее, сотне его глаз — маленьких не застекленных бойниц тюрьмы. Старый тюремщик уже шел к воротам, неторопливо пожевывая обеденный бутерброд, а юная племянница Люциуса все еще топталась у ворот сторожки, до полусмерти напуганная близостью дементоров.       — Собираешься простоять так весь день? — недовольно буркнул на нее Люциус и сам с большой неохотой двинулся в сторону тюрьмы. Не будь он опекуном дочери Лестрейнджей, никогда бы не посетил этот остров — поэтому сегодня девочка вызывала у него раздражение.       Дементоры кружили на почтительном расстоянии, пока они поднимались по узкой лестнице. Пожизненные заключенные содержались на самом верху, в холодных, мокрых камерах, продуваемых полярными ветрами.       — Здесь надолго не задерживаются, — произнес тюремщик буднично, когда он и посетители оказались в коридоре верхнего этажа. — Я имею ввиду посетителей. Но заключенные вообще-то тоже. Короче говоря, полчаса, мистер Малфой. Таков указ Министерства.       — Мы не задержимся. — уверенно ответил Люциус. Племянница стояла за его спиной, не решаясь, но сильно желая схватить дядю за руку. Тюремщик внимательно и бесцеремонно рассмотрел ее с ног до головы. «Точно дочь, — подумал он».       Под взглядом тюремщика девочка еще больше разволновалась, и обеими руками вцепилась в руку дяди. Его физическое тепло и твердость несколько уменьшили ее страдания, она почувствовала, что тело бьет ощутимая дрожь — признак того, что первый шок проходит и скоро она станет способна сказать что-нибудь, скорее всего — попроситься домой.       — Попробуй потерпеть хотя бы десять минут, — тихо сказал Люциус, словно прочитав ее мысли. — В конце концов, ты сама попросила об этой встрече.       Девочка кивнула. Да, это так. Она попросила дядю отвести ее в Азкабан встретиться с родными. Узнать свое происхождение в четырнадцать лет всегда особенно важно, жаль только, что иногда это сопровождается невыносимыми трудностями и чувством безысходности.       — Вот здесь, — тюремщик прошел немного вперед и остановился у одной из крайних камер в коридоре. — Беллатрикс Лестрейндж.       Люциус кивнул, на что девочка яростно замотала головой из стороны в сторону, протестуя.       — Что еще? — недовольно спросил Люциус.       — Не мать. Отца, — прошептала девочка.       — Рудольфуса Лестрейнджа, — расшифровал для тюремщика он. — А к Беллатрисе ты не зайдешь?       Девочка снова помотала головой из стороны в сторону.       Тюремщик подошел к следующей от Беллатрисы двери и отворил ее при помощи обычного ржавого ключа. Петли скрипнули, но мужчина в камере не обратил на это внимания. Люциус заглянул первым и с неприязнью оглядел Рудольфуса, своего бывшего друга.       Он был худ, не брит, не стрижен. Сидел в дальнем углу, бессмысленно глядя в узкое окошко, где наряду с чайками кружили дементоры, уничтожающие его сознание вот уже восьмой год подряд. Руки и ноги Рудольфуса напоминали ветви столетних деревьев, скрученные и голые, а глаза так сильно впали в череп, что стали совершенно неразличимы в полутьме камеры.       Девочка выглянула из-за спины Люциуса и громко ахнула от ужаса. Отозвавшись на шум, Рудольфус повернул голову. Лицо его напряглось, брови сдвинулись к переносице. Люциус понял: Рудольфус пытается узнать их. Сознание еще не совсем покинуло его, и он неспроста разглядывает длинные светлые волосы Люциуса, трость и безупречную мантию, темные тяжелые волосы девочки и ее каменные черты — он точно когда-то и где-то видел их. Люциусу стало интересно: узнает ли Рудольфус дочь? Когда они виделись в последний раз, ей было шесть.       — Как думаешь, он узнал меня? — девочку посетила та же мысль. Она решила, что отец совсем невменяем и нет смысла с ним говорить, и смотрела только на дядю. Однако, стоило ей произнести первое слово, Рудольфус вздрогнул и резко приподнялся со скамьи.       — Люциус Малфой… — сказал он тихо, — и… — он схватился за голову, будто буквы второго имени с большой болью выстраивались в его голове, — … Ригель.       В соседней камере Беллатрикс с шумом вскочила и прошагала к двери.       — Ригель?! — воскликнула она не своим голосом. — Люциус-с!.. Зайдите!       — Заявка в Министерство была подана на одно посещение, — тут же недружелюбно напомнил тюремщик.       Люциус кивнул. Ему верно показалось, что Беллатрикс все восемь лет лелеяла обиду на него. Стоило этого ожидать.       — Я не хочу к ней, — прошептала девочка, подтянувшись на носках к уху дяди. — Я хочу домой.       Люциус хотел ответить: я тоже. Дементоры тревожили в нем страшные воспоминания, наполняли легкие липким ужасом, сдавливали грудную клетку. Но стоило сохранять лицо даже в такой ситуации.       — Попрощайся с отцом. Иначе мы зря пришли сюда. В вашу последнюю встречу тебе не удалось этого сделать, так ведь? За этим ты сюда пришла?       Ригель кивнула и сделала робкий шаг внутрь камеры. Все это время Рудольфус стоял возле стены, пристально глядя на нее. Она протянула ему руку, не зная, как еще прощаются с таких случаях. Он схватил ее за самые кончики пальцев, жадно, но бережно, и лицо его приобрело совсем трогательное выражение, когда он впервые за столько лет почувствовал тепло человеческой руки — руки своей единственной дочери…       Но грязное, холодное прикосновение отца нисколько не порадовало Ригель. Она с тяжелым сердцем выдохнула:       — Прощайте, — и чуть даже не добавила: «Наверняка, мы с вами больше не увидимся», затем вырвала руку и скрылась за спиной дяди, еле сдерживая рыдания.       Едва отойдя от первого отвращения, в окошке соседней двери она увидела руку с длинными гнилыми ногтями. Это была рука Беллатрикс. Она крепко держалась за единственный железный прут и что-то злобно бормотала. Вот уж с кем Ригель не пожелала бы увидеться вновь!       В Люциусе зашевелилось что-то вроде жалости к этим пленникам. Когда-то они были лучшими из волшебников, а теперь родная дочь с неприязнью дотрагивалась до их заживо гниющих тел. Впрочем, они могли бы избежать такой судьбы, если бы были умнее, как он.       Он кивнул Рудольфусу на прощание, и тюремщик с громким стуком железных ключей закрыл дверь камеры. Ригель уже ждала их в другом конце коридора, подальше от камер родителей.