Влюбленные коллеги

Чуя и Федя — люди, некогда до безумия любившие друг друга. Они познакомились, когда рыжику было в районе шестнадцати лет, а тому восемнадцать, и, как бы смешно не звучало, в интернете. Достоевский был родом из Торонто — это город в Канаде. Накахара помнит их день знакомства как вчера: он ответил на комментарий некого «DostFed» под постом, связанный с аниме, у них развязался разговор, схожие точки зрения, мнении, интересы заставили их списаться уже лично. Слово за словом, сообщение за сообщением, и вот они уже болтают шестой час подряд, ни капли не устав, да и не было между ними ощущения «незнакомцев», что только сегодня узнали о существовании друг друга. Наоборот, эти часы можно было счесть за месяц, серьезно! Они столько узнали друг о друге, достатки и недостатки, привычки, хобби, юмор. Парни словили ежесекундный коннект и сами удивлялись, мол, такое возможно? Это просто за гранью фантастики! Как будто они созданы друг для друга, у них все так похоже, что они прекрасные две части, которые, соединившись, превращаются в одно целое и раскрывают лучшие стороны друг друга. Голосовые каждый день, созвоны стабильно три раза в неделю, рассказы про свои дни, про свои проблемы и радости — все это стало базой, основой их жизни. Это вошло в привычку — знать, что они есть друг у друга. Это стало зависимостью. Они были наркотиками друг друга. Накахара ощущал себя так, как никогда раньше, находясь с Федей рядом. Хоть и не физически. В один день, спустя пять месяцев, Достоевский обрадовал Чую тем, что он сможет на пару дней прилететь в Лондон. Они встретятся! Счастью парней не было предела. Это были самые лучшие дни в жизни, самые теплые, самые комфортные, самые уютные. Самые-самые. Наверное, так и должно быть с человеком, которого ты любишь. Да, рыжик на тот момент уже был влюблен в друга, а по приезду того узнал, что это взаимно. И было плевать на родителей, что ненавидели сына, и плевать на то, что Накахара должен был жениться на Акико. Ему все это неважно было. Не тогда, когда рядом есть любящий человек, дающий поддержку, силы и желание жить дальше. Также было и для Федора, чьи родители — воплощение сатаны. Даже те, кто везли в Лондон парня были его тетя и дядя, которых он больше принимал за родителей, чем биологических. В этом плане у парней была схожа жизнь, что их сближало еще сильнее. Они разделяют проблемы и понимают друг друга. Им не нужны слова. Достаточно, что они есть друг у друга. Два года. Два счастливых года они провели вместе, за время которых они встретились раз шесть. Друзья Накахары, когда узнали, что у него отношения на расстоянии, скептически к этому отнеслись. «На расстоянии? А если он тебе там изменяет, Чу?», — и в ответ рыжик раздраженно отмахивался, прекрасно зная, что Федя не такой. И был прав. Для Достоевского Накахара был первой любовью. Тем самым первым человеком, которому он смог открыться, быть самим собой и позволил войти в свой мир. Он видел одного единственного человека и остальные его не волновали. И все было хорошо. До тех пор, пока Федя просто не исчез. Испарился без следа. До него невозможно было дозвониться, дописаться. До его дяди и тети тоже: «Такого абонента не существует», — слышал из раза в раз Чуя. И он не понимал, что произошло, что случилось и почему так вышло. Искал не один день, не один месяц, не один год. Но Достоевского как будто и вовсе не существовало никогда. И спустя время рыжик просто смирился, что потерял своего человека. Но вот, родной голос и излюбленное «Чу-и» вновь колыхнуло сердце, заставив воспоминания прошлых лет ожить яркими красками в голове. Этот взгляд, настоящий, живой, который за миг склеил давние разбитые осколки, склеив воедино. Он тут. Сидит рядом с ним и до него можно дотянуться, коснуться и физически ощутить. — Честно, не знаю, с чего правильнее будет начать, — подал голос Федя, — но, прежде всего, я хочу извиниться. Прости, что я вот так просто появился. Я знаю, ты не любишь людей из прошлого. Рыжик замотал головой, выдав слабую улыбку. — Федя, я тебе рад, — сказал он тихо. У него все еще нет слов для описания того, что творится внутри. Там все крутится, перемешивается и пока не выдает конкретного чувства, но то, что актер определенно рад видеть этого человека — ясно как день. — Я думал, что увидеть тебя — это уже как несбыточная мечта. — Так я твоя мечта? — с интересом спрашивает он, по-доброму усмехнувшись и заглянув в голубые глаза. Но не дождавшись ответа, он сам начал говорить: — Я долго боролся с чувством стыда. Буквально сгорая от него каждый день, я лишь смотрел твои фильмы, не смея даже подумать о том, чтобы вновь встретиться с тобой, — он тяжело вдохнул, явно вспоминая что-то плохое. — Мои родители узнали о том, что мы встречались. А ты же помнишь, да? Они буквально истребить хотят подобных нам. Для них это неправильно, для них это дико. Для них это диагноз. Меня отправили в психушку. Представляешь, а? Под мои крики, слезы и мольбы отец заломал мне руки, связал и силой усадил в машину, — старший смотрел вперед, на цветущие деревья, совсем не замечая взгляда Чуи, полного ужаса. — Меня лишили всего. Меня лишили тебя, Чу-и. Человека, который был для меня всем. Я не знал как ты, что ты, в порядке ли после переезда. Я ни черта не знал и не мог узнать. Я не знал, как ты себя чувствуешь после моего предательства, — он уперся локтями в колени и затем спрятал лицо в ладонях. Помнить это было невыносимо. Но из памяти это, к сожалению, не вычеркнуть. Это как бремя, которое парень вынужден нести — Год, за который я чуть не сошел с ума, меня держали там. Это было ужасно, это было издевательства. Моим ориентиром среди всего этого безумства был парень, чьи волосы смахивали на самое яркое солнце, а глаза на кристально-чистый океан. Только благодаря тебе я не свихнулся. — Федя, о боже… — ошеломленно произнес Накахара. — Мне было так страшно, больно и невозможно, но еще больше я переживал за тебя. Ведь это выглядел как кидок, как предательство, а это всегда обидно. Я не хотел, я так не хотел, чтобы ты считал меня ужасным человеком, меня это так угнетало. Не зна… — Посмотри на меня, — попросил рыжик. Он заметил, как чужая рука дрогнула, но с места не двинулась. — Пожалуйста, Федя, посмотри. И только тогда старший, все-таки, оторвал ладони от лица и повернулся на собеседника. Однако, он не успел ничего сказать, сделать, увидеть, как к нему резко прильнули, заключив в объятия. Это выбило воздух из легких. Те самые объятия, в которых им хотелось обоим раствориться. Самые нужные и уютные. — Как давно, — прошептал рыжик, — как давно я хотел тебя снова обнять. Он почувствовал, как его обняли в ответ. Сначала нерешительно, боясь коснуться, но, видно, наплевав на все, тот прижал к себе крепко. Так крепко, словно не желал отпускать, боялся отпустить и больше никогда не увидеть. — Я очень волновался за тебя. Почему, почему ты не пришел раньше? — Спустя год в психушке, я потом год реабилитировался от полученной травмы у тети и дяди. После я узнал, что мой Чу-и стал актером и даже снимался в фильме. Я подумал, что не имею права появляться в твоей жизни больше. Не после того, что произошло. Но я не смог больше сидеть и смотреть на тебя издалека. Ощущение было, что умру от нехватки тебя. Еще мгновение и точно. Парни просидели в парке еще немного, прежде чем решили отправиться домой к Достоевскому. Накахара был удивлен, что тот живет так близко к его офису, но за три года они не увиделись ни разу. Как судьба так распорядилась, что настолько очевидное произошло только сейчас? Рыжик всегда мечтал побывать дома у Федора. Не важно где — в Торонто или в любом другом месте. Главное, что это его дом. Ведь всегда именно старший прилетал к младшему, а не наоборот. Непонятный детский восторг отразился на лице рыжика, когда он оказался в чужом доме. Второй же наблюдал, нет, любовался этим с улыбкой. — А что это? — поинтересовался Накахара, подойдя к одной из полок, на которой стопкой стояло несколько одинаковых книг с манящей обложкой. Увлеченный вещью, автором который именовался как раз-таки «Федор Достоевский», парень совсем не услышал приближающихся шагов. — Где? — раздалось над ухом и младший дрогнул, слегка поворачивая голову, тем самым встречаясь с аметистовыми глазами. Он невольно задержал дыхание, заново изучая чужое лицо на столь близком расстоянии. В целом, тот не изменился, просто стал взрослее. Свою красоту и очарование старший не растерял. Взгляд задержался на его губах. И это было заметно. Достоевский улыбнулся. — Хочешь поцелую? Хочет. Боже, да, поцелуй его. Так, чтобы ноги дрожали и он цеплялся за него в качестве опоры. Целуй, пока не закончится кислород. Целуй так чувственно, чтобы покрыть года разлуки. Целуй. Пожалуйста, позволь вновь ощутить вкус твоих губ. Разреши снова сблизиться с тобой. В памяти вспыхнул образ Дазая. И Чуя замер, не понимая, что творит. Почему он сейчас тут? Почему он не дома? Почему он не готовит ужин с Осаму? Они договаривались сегодня на совместную готовку. Так почему… Однако все это пропало также резко, как и появилось, стоило чужим губам коснуться его собственных. Федя принял молчание за знак согласия и не стал медлить ни секунды. Ведь сам мечтал вновь стать единым целым с этим парнем, ведь он так сильно любит Чую. До сих пор. Все эти года он был предан рыжику. Как и раньше, он готов ради любимого на что угодно, готов подарить ему все, что тот захочет. Всю вселенную. Пускай только попросит. И Накахара забыл про Дазая. Забыл напрочь, не желая о нем думать, ведь все, что ему сейчас нужно — это Достоевский. Его любимый незаменимый наркотик. Младший подался вперед, охотно отвечая на поцелуй. Откинул книгу, которая уже не имела значения, и коснулся ладонями чужого лица. Их любимые, пьянящие поцелуи.

***

Чуя вернулся лишь на следующий день. Он не удосужился ни написать, ни позвонить Осаму, буквально кинув того. Звонок в дверь, торопливые шаги и открытие двери без расспросов кто это. И так ясно. — Чуя! — воскликнул шатен, облегченно выдыхая. Вид у него был такой себе — явно не спал всю ночь, тревожась об любимом. Чего не сказать об этом самом «любимом». Пока старший, не находя себе места, обзванивал Акутагаву, различные больницы и полицию, глотал успокоительные, надеясь успокоить мандраж, рыжик развлекался с другим человеком. — Ты где был, Чуя?! Я же волновался в конце концов, — он сделал было шаг назад, как бы пропуская младшего в дом, но тот не сдвинулся с места. — Чу? Чего ты стоишь? — Дазай, — окликнул он старшего. И было что-то в этом «Дазай» холодное и пугающее. Накахара не смотрел на него, устремив взгляд в пол. — Дазай, я встретил другого. И сейчас я тут, чтобы расстаться с тобой. — Что? — слетело с чужих губ. — Погоди, что? Другого? — все еще бездумно повторяет шатен. — Ты просто так уходишь к первому встречному? - в голове все еще ничего не укладывается, это все больше походит на шутку. Ну серьезно, разве рыжик так может? — Он не первый встречный. Мы были вместе пару лет назад. Сейчас снова встретились. Мы любим друг друга, — Накахара говорил непривычно коротко, ясно и по делу. — Чуя, ты шутишь? — с нервным смешком спрашивает первый. — Какое любим? В смысле любим? Что это значит? Кто это? Почему вы встретились? Посмотри на меня наконец! — с каждым новым вопросом его голос поднимался на тон. — Я не шучу, — отрезал младший, послушно подняв взгляд. Шатен отшатнулся. В этом взгляде нет привычной теплоты, вообще нет, ни капли. Там только скорбь, печаль, стыд и холод. Что это? Это страшный сон? Кошмар наяву. — Это неправда, — неверяще произнес старший. — Правда. — Невозможно. Это бред, — повторяет тот. — Дазай, мы переспали. Я изменил тебе. Я не люблю тебя. Нам нужно расстаться, — жестоко повторил Накахара, вонзая нож в чужое сердце и даже не переживая по этому поводу. — Нет, Чуя, нет, — как в бреду прошептал Осаму. — Так не может быть, это все странный сон. Скажи, что это сон! Скажи, что это шутка! Плохая шутка, вышедшая из-под контроля! Чуя, пожалуйста! — он схватился за его ладонь и крепко сжал. Парень надеялся, что рыжик переплетет с ним пальцы и улыбнется, скажет, что все в порядке. Но он даже не дрогнул. — Мы же любим друг друга, не может быть так! Скажи, что любишь меня, Чуя! Скажи, ну же! Пожалуйста! — Мы были ошибкой, прости. Старший шокировано раскрыл глаза, сквозь его тело словно пропустили ток, пригвождая к земле. Перед ним все поплыло, теряя четкие формы, а голове набатом: ошибка. Ошибка. Ошибка. Ошибка. Ошибка. Мы ошибка. Вы шутите? Серьезно? Нет, вы, блять, все смеетесь! Какая к черту ошибка?! Почему снова ошибка?! Почему, блять, почему?! Где Дазай провинился, в каком месте, чтобы снова ощутить это?! Почему история повторяется?! Нахуя он сказал именно эти слова?! Так, сука, просто нельзя! Ошибка не мы. Ошибка не наши отношения, не наши слова, обещания и мечты. Нет. Ошибка в том, что я доверился тебе, Чуя. И это самое жестокое и обидное. — У меня, блять, на лице что-ли написано, что мной можно попользоваться, а потом кинуть как надоевшую игрушку?! — гневно выкрикнул Осаму, до боли сжав чужую руку. — Что у вас за всех негласное правило меня предавать?! Почему меня?! Разве я плохое что-то сделал?! Разве я не старался для наших отношений?! Что?! Что, блять, не так?! Отвечай, Чуя Накахара! — второй скривился от боли, что пронзила ладонь и он выдернул ее из чужой хватки. — Чуя, ты обещал, что не обманешь меня! Ты, сука, клялся! Это твои слова! Почему ты сейчас так поступаешь?! Почему ты поступаешь как чертов Натан?! Рыжик открыл было рот, но тут же закрыл. Ему нечего было сказать в свое оправдание. Ему мерзко от себя, что он так делает, но по-другому не может. Сердце ноет по иному человеку, не по Осаму и он не может оставаться тут, рядом с ним. Не может, не хочет и не станет. «Я не хотел» «Я не хотел причинять тебе боль» «Я не хотел быть причиной твоих слез» «Я не хотел триггернуть тебя в прошлое» «Я правда не хотел! Мне тоже больно, Дазай! Я не хочу всего этого, но я не могу быть с тобой» «Я не хотел, но я все равно делаю тебе больно» — Знаешь, Дазай, — и старший честно хотел просто разбиться вдребезги от такого холодного «Дазай». Он не может это слышать. Это невыносимо. Назови его снова «любимым», «родным», «дорогим». Назови его «Осаму» с теплотой в голосе. Даже если это будет ложь. — Я не стану просить прощения за то, что я разлюбил тебя. Прости меня за то, что я любил тебя. — Прекрати, Чуя, — судорожно шепчет шатен. Он тянется к нему, но младший делает шаг назад. — Пожалуйста… — Все это было неправильно с самого начала. Мы не должны были быть вместе. Я должен был просто ждать, когда вернется тот, кого я любил всем сердцем. — Не говори так, прошу, — умоляет Осаму. — Не называй нас ошибкой, Чуя. Мы не ошибка, это же не так, — его голос дрожит, а глаза наполняются противной влагой. — Все же было чудесно. — Мне нужно идти, — коротко говорит Накахара, не зная, что отвечать. Ему тоже больно. И когда он хотел было сделать шаг, шатен внезапно упал на колени и схватился за чужую толстовку. Голубые глаза ошарашенно посмотрели в ответ. — Не уходи, Чуя, прошу! Я люблю тебя, очень люблю, до невозможности, до бесконечности, так, как нельзя любить, — шепчет в бреду. Слезы текут по его щекам, а руки, держащие ткань одежды, трясутся. — Не оставляй меня, я не смогу, слышишь? Я не смогу. Что мне сделать, скажи! Я исправлюсь, я изменюсь, я поменяюсь, только скажи! Ты мне нужен, ты мне необходим! — карие глаза преданно смотрели в те, что напротив. Смотрели с самой чистой и искренней любовью. Но на Накахару также смотрит и другой человек. И он выбирает его. — Чу, пожалуйста, — он ломается. Ломается на глазах. Младший буквально видит, как из того вытекает жизнь и энергия. — Скажи, что любишь меня, — обессиленно просит он. — Даже если это неправда. Обними меня, даже если в твоих объятьях не будет тепла, — но в ответ молчат. Просто смотрят сверху вниз и молчат, неизвестно о чем думая. Рыжик снова пытается сделать шаг, но его хватают за ногу. — Прекрати унижаться. — Если это может спасти наши отношения — я буду, — сиплым голосом отвечает тот. — Я унижаюсь ради нас, ради нашего будущего. Чуя и Осаму — навечно и навсегда, разве нет? Это же твои слова, Чуя. — Сколько раз мне повторить, что нас уже нет? Наше навечно закончилось только что, — он присаживается на корточки, встречаясь с чужим взглядом. В них плещется столько надежды, что младший еле удержался, чтобы не отвести стыдливо взгляд. — Хватит, Дазай. Как оказалось, Чуя и Осаму — совсем не навсегда. — Нет, стой, подожд… Это уже начинало выводить из себя, серьезно. Накахаре тоже тяжело вести этот диалог, ему тоже трудно сохранять самообладание. Он просто хочет поскорее покончить с этим, остановить этот раздирающий душу диалог и уйти, скрыться в небытье. — Ты такой раздражающий, — кинул с капелькой яда рыжик, желая воспользоваться пару секундным помутнением старшего, и он оторвал от себя чужую руку быстрым шагом уйдя прочь, даже не обернувшись. Даже не задержавшись ни на секундочку. В его действиях совершенно не было сомнений, только твердая решимость и она убивала Дазая. Нет, пожалуйста, вернись. Также же не может быть. Так не может быть после всего того, что мы прошли вместе. Так не может быть после всех наших слов и обещаний. Это невозможно! Это неправильно, что-то из разряда фантастики. Нет, мой Чуя так бы не поступил, он не способен на такое. Нет, только не тот Чуя, который натыкался на шипы, но продолжал упрямо идти к моему сердцу. Это не он, его подменили, да… точно! Хахаха, определённо. Ведь это как будто два разных человека. Сейчас придет мой любимый Накахара и все будет хорошо. Он… он скажет мне, что… что любит меня. Ведь скажет? Громко хлопнула дверь, а вместе с ней разбилось сердце шатена на тысячи осколков. Следующие дни были как в тумане. Дазай не жил, а существовал. Ощущал он буквально ничего, внутри сплошное опустошение. Дом стал его пустым, да и сам он, как будто, лишним тут. Все резко стало чуждым, незнакомым и противным. Нет, это не то место, куда он хотел возвращаться. Того места, наполненного чувствами, уже нет. Его раздавили, разломали на миллиарды кусочков, без возможности на восстановление. Он продолжал бороться за своего любимого человека. Продолжал унижаться. Бесчисленное количество звонков, столько же сообщений и ни на одно нет ответа. Чуя даже не просмотрел. Тот даже не скидывал, а просто игнорировал. Осаму приходил под чужие двери, стучал в них, звонил, но никто ему не открывал. Он часами сидел в подъезде, не обращая внимания на косые взгляды жильцов. Но из заветной двери никто не выходил. Шатен знал, что он там. Знал, что тот изредка смотрел в глазок, проверяя все еще тут ли он. Он знал. Потому что сюда приходил Акутагава. — Дазай, — на выдохе произнес он, увидев разбитого парня. Сердце сжалось. — Давай я отведу тебя домой. Тебе тут незачем сидеть. — Я не пойду, — пустым голосом отвечал Осаму. — Это бессмысленно, — Рю потянулся к его руке, желая схватить ее и поднять того. — Ты же знаешь, он с другим. Забывай его. Осаму вдруг внезапно рассмеялся. Смех этот был похож на истерический. Прежде чем что-либо сказать, он злобно откинул руку менеджера, которая схватила его за кофту. — Забывать его? Ты издеваешься, Акутагава? — с дикой улыбкой спрашивает шатен. Да, это прозвучало глупо. Но Аку не нашелся, что еще можно сказать. — Я не могу разлюбить его за одну ночь! Я не смогу отпустить и забыть его за одну ночь! И за две, за три, десять, сто! Я не смогу, понимаешь?! Он тут, — парень хлопнул себе по груди, — он тут, — затем указал пальцем на голову, — Его слишком много во мне. Он везде. Но не рядом. — Только он тебе не откроет и не ответит. Пока в твоем сердце и мыслях он, в его — совершенно другой человек. Понимаешь, Дазай? Ничего не поменяется, если ты будешь тут сидеть, — говорит жестокую правду Рюноскэ. Шатен опустил голову, спрятав лицо в коленях. — Я понимаю, — шепчет он. — Я, сука, понимаю. Но я так хочу к нему… — голос предательски задрожал. Акутагаве, если честно, этого не понять. Разве когда человек тебя предал и изменил, тебя должно все еще тянуть к нему? Разве у тебя остаются хоть какие-то теплые чувства к нему? Нет, то есть, любовь то может и останется, но разве у тебя не должно вскипать от злости, что тебя предали? Разве не должна внутри поселится вселенская обида, из-за которой даже смотреть в сторону того человека не хочется? Но Осаму плевать. Ему все равно, что ему изменили, все равно, что на его чувства наплевали, все равно, что предали, все равно, что растоптали в грязь, все равно, что сломали. Абсолютно. И даже понимание, что он зря доверился этому человеку никак не помогает встать и уйти. Наоборот, он готов был доверять и после того, как его предали. Он бы без колебаний сейчас отдал бы свое сердце Накахаре, которое тот разрушил. Пожалуйста, просто верните ему Чую. Он так многого просит? — Пошли я отведу тебя домой, — предлагает Рю. А где дом? У него есть дом? Но ведь дом, где тебя любят и ждут. Дом, это то, куда готов ты возвращаться вновь и вновь, ласковым, добрым, нежным, злым, еле живым. Дом это где тебя поймут, где надеются и верят. Но Осаму больше никто не ждет.

***

Серые дни, ничем не отличающиеся друг от друга. Он перестал надеяться и верить. Время убивает надежду. Парень просто бесцельно существовал, скитаясь по квартире и стараясь не заплакать от того, что все тут напоминает Накахару. О, вот тут он всегда пил кофе, обычно закинув одну ногу на стул. О, а на этом краю кровати он обычно любил спать. О, посмотрите, из этой кружки он всегда пил! А это его щетка, вещи, подушка… В приступе очередной истерики шатен выкинул все, что было связано с рыжиком, к чертям. Но как же это было чертовски тяжело — отрывать от себя последнее, что осталось от любимого. Оставаться ни с чем, лишь со своими глупыми воспоминаниями, до которых даже не прикоснуться. Однако, так будет лучше. Да, так точно будет лучше. Когда-нибудь. Но точно не сейчас.

***

Однажды Дазаю позвонила мама. Он, честно, не хотел брать, у него совершенно нет желания с кем-либо коммуницировать и выдавливать из себя улыбку, чтобы не переживали. У него нет на это сил. У него нет сил ни на что. — Привет, сынок! — слышится привычно радостный голос матери. — Как ты там? — Привет. Нормально, — стараясь как менее сухо, отвечает парень. — Я рада! А как Чуя? — блять, ну нет. Только не сейчас. – А, что? Сейчас спрошу. Тут отец интересуется, когда вы с Накахарой снова приедете? — Мам… — Вот не устану говорить, что Чуя такой мальчик замечательный! — воодушевленно продолжает Марта. — Послуша… – Я так счастлива, что у тебя рядом есть такой человек. — Мама! — вскрикивает с болью Осаму, заставляя Марту удивленно замолчать. — Хватит! Нет Чуи, слышишь?! Нет его со мной больше, я один! — и тут же скидывает звонок, откидывая телефон куда подальше. Ему больно. И боль эта съедает изнутри, она как яд течет по всему телу. Парень рухнул на колени, скорчившись. Почему моральная боль ощущается не хуже физической? Шатену больно дышать, в горле стоит непонятный ком, а в груди непонятно крутит. Как будто кто-то избил его до полусмерти. А ведь ему знакомо это чувство. Он знает каково это, ведь одноклассники были людьми жестокими. Его скручивает от осознания того, что он не может прикоснуться к любимым рыжим волосами, посмотреть в его голубые глаза и не может его поцеловать. И не сможет. Болит, очень болит внутри. Хочется ломать, бить, крушить, кричать от несправедливости этого мира. Влюбиться — лучший способ прикончить свое сердце, потому что оно тебе больше не принадлежит.

***

У Феди и Чуи все было хорошо. Почти. Они заново узнавали друг друга, привыкали к постоянному физическому присутствию друг друга, а не только по телефону. Парни гуляли, посещали интересные места, вместе готовили, смотрели фильмы, спали, обнимались, целовались и любили. Наслаждались друг другом так, как не могли позволить себе раньше. Накахара старался не обращать внимания на звонки и сообщения, не думать о том, что под его дверью сидят. И он облегченно выдохнул, когда спустя неделю это прекратилось. Достоевский — прекрасный парень. Он отдавал рыжику всю свою любовь, свое внимание и время. Он готов был свернуть горы ради него, сорвать звезды с неба, главное, чтобы Чуя улыбался. Федор делал все, что так давно мечтал для своего любимого, сокровенного человека. Чтобы тот не чувствовал недостака хоть в чем-либо. Тогда, много лет назад, он бесповоротно влюбился в Накахару, твердо решив сделать того самым счастливым. Он пронес это желание и чувства сквозь года, наконец имея возможность это осуществить. Достоевский — терпеливый парень. Он тихо проглатывал, когда к нему обращались «Осаму» или непонятным для него «хорек». Он спокойно улыбался, когда Накахара говорил, как любит его карие глаза. Он смеялся, когда рыжик шутил шутки, которые он не понимает, но определенно бы понял тот человек. Он уверенно кивал, когда, прогуливаясь где-то, Чуя говорил: «Ой, а помнишь, мы тут с тобой…». Он благодарно целовал любимого в нос, когда тот готовил испанскую еду, которую он так не любит. Он ласково успокаивал Накахару, который очередную ночь звал во сне Дазая. «Это пройдет, это так бывает, все хорошо», — думал он каждый раз про себя. Но Достоевский — не глупый парень. Он понимает все. Понимает, что если так длится месяц — ничего не пройдет. И однажды, одним июньским утром, когда они сидели на кухне, совсем недавно проснувшись, и старший готовил им кофе, он не вытерпел. Его сердце трещало по швам. — Осаму, милый, можешь пожал… — Федя. — Что? — не понял Чуя, подняв взгляд на того. — Я Федя. Не Осаму, — устало объясняет Достоевский и присаживается напротив, пододвигая кружку приготовленного кофе к рыжику. — А я что сказал?.. — отстраненно спросил младший. — Осаму. Ты назвал меня Осаму, — грустно улыбается Федор. — И не только сегодня. Уже где-то месяц так, — он увидел, как в голубых глазах промелькнул сначала шок, а после печаль. — Чу-и, а ты меня любишь? — мягко спросил он. — Люблю, — негромко отвечают ему. — Ты уверен? — но он не услышал ничего. Накахара поджал губы. Что-то не давало ему сказать. — Чу-и, а ты любишь Осаму? — и рыжик снова не ответил, а лишь опустил взгляд, не имея сил смотреть на первого. Он не замечал, честно. Не замечал, что в какой-то момент начал видеть в Феде Дазая. Но почему? Почему перед его глазами облик Осаму, а не того, кого он любит? Почему не тот, с кем он проводит все свои дни? Как тот мог все это терпеть? — Все в порядке, — говорит тот, терпеливо выждав некоторое время и не услышав ничего в ответ. — Помнишь, когда мы начали встречаться? Это был октябрь семнадцатый год. Очень давно. А сколько мы не общались? Четыре года, Чу-и. Представляешь? Долгих четыре года, — рыжик совсем не понимал для чего он это говорит, но внимательно слушал. — За это время в твоей жизни много чего поменялось. За это время поменялась твоя любовь ко мне. Она совсем не та, что раньше. Я вижу это, — парень медленно встал из-за стола. — Ты поддался минутным чувствам, которые потревожили тебя из давнего прошлого. Ты счел их за настоящие чувства. Но их нет. В нынешнем времени нет. Они остались в далеком семнадцатом году, они принадлежат конкретно шестнадцатилетнему Чуе, но отнюдь не тебе. Максимум, что у тебя осталось — привязанность. Но она мне не нужна, Чу-и. Ты смотришь на меня горящими глазами, но видишь совершенно другого человека, — он подошел к Накахаре, остановившись рядышком. Он сделал паузу, словно ожидая, что младший возразит. Он надеялся. Но тот молчал. — Подумай над моими словами, ладно? — он взъерошил рыжие волосы, а после покинул кухню, скрывшись в комнате. Судя по звукам, он куда-то собирался. Младший не смел встать, даже двинуться, словно его привязали к стулу. Он тщательно обдумывал слова, сказанные Достоевским, и ему так не хотелось признавать, что тот оказался прав. Он так не хотел сознаваться самому себе, что он наивно спутал любовь с привязанностью. Он боялся признаваться. — Я очень люблю тебя, Чу-и, — мягко сказал Федя, обувшись и стоя в коридоре. Накахара даже не заметил, когда тот успел оказаться там. — Всегда любил, — обреченно и тихо добавил он. — Куда ты? — сипло спрашивает Чуя, не оборачиваясь. Он знает, что увидит. Разочарование в аметистовых глазах. — Я пойду прогуляюсь. Хочу, чтобы ты подумал об этом в одиночестве, без напряга. — Ты вернешься? Достоевский горестно усмехнулся, но почти неслышно. До ушей рыжика бы точно это не донеслось. Вернется ли он? Глупый вопрос. Ломающий сердце вопрос. — Да, когда это тебе понадобится, — уверяет он Чую и, задержав взгляд на любимом человеке, покинул квартиру. Но тебе это не понадобится. Тебе нужен буду не я. Тяжело прощаться с человеком, которого так любишь. От тебя как будто отрывают часть. Невыносимо. Тяжело понимать, что любят не тебя. Что нужен совсем не ты. Но когда любят — ставят чужое счастье выше своего. Именно поэтому Федор ушел. Наплевал на свои чувства, поставив на первое место Накахару. «Просто, пожалуйста — будь счастлив, Чу-и, договорились?», — мысленно задал он вопрос, смотря в окно, где наверняка все еще сидит, не двинувшись, младший. «Договорились!» — звонким голосом прозвучало в голове Достоевского и улыбка тронула его губы. Он надеется, что рыжик ответил бы именно так.

***

Ужасно признавать свои ошибки. Еще ужаснее понимать, что из-за твоей ошибки пострадал человек. И даже не один. Ужасно сидеть в непонимании, что делать теперь, как поступить и как жить, есть ли у тебя право все исправить или нет. Хочется крепко зажмуриться, открыть глаза — и все как было, все по-прежнему. Чуя вышел с офиса, написал Дазаю, вызвал такси, перекинулся приветствиями с Федей, но не задержался бы на нем. Уехал бы домой, упал в теплые объятия Осаму, они бы приготовили совместный ужин и продолжили бы смотреть свой сериал. Но, к сожалению, машины времени еще никто не придумал.

***

Дазай по крупинкам стал восстанавливаться. Плачет он уже не ежедневно — это прогресс ничего себе. Сериалы и книги наконец стали помогать, отвлекая парня хотя бы на пару часов. Он впервые за месяц нашел силы сходить в душ и полноценно поесть, а не просто приевшимся кофе. И хоть еда совсем не имела вкуса, главное, что он ел. Успокоительные он тоже уже пьет не каждый божий день, а с интервалом день через день. Медленно, очень медленно, но он сможет выкарабкаться. Ацуши, ужасно переживающий за друга, верит в это. Осаму никого к себе не пускает, но послушно принимает продукты, которые приносит и оставляет под дверью Накадзима. Да и спать он стал не по два-три часа, а доходил и до шести часов. Все хорошо. Все будет хорошо. Когда ему позвонили в дверь он спокойно пошел открывать ее. Очевидно — там будет пакет продуктов, любезно принесенные другом. За порогом действительно оказалось ожидаемое, но парень заметил носки чьих-то кед и непонятливо поднял голову. Разве он не говорил Ацуши, что не хочет говорить ни с кем? — Я ошибся, — тут же сказал Чуя, стоило им встретиться глазами. Осаму в ужасе хотел закрыть дверь, но ему не дали. В груди защемило, а дыхание снова сбилось. Он же только стал восстанавливаться, мало по-малому, тихо, неспеша. Почему он снова тут? Зачем? Чтобы что? Сломать его снова? Сильнее уже некуда. Предел. Нет, нет, нет. Уйди. Не надо. У меня нет сил для диалога с тобой. Я не смогу. Шатен, откровенно говоря, выглядел плохо. Рыжик это заметил сразу же и у него случился новый приступ вины. Из-за него, именно из-за него он так настрадался. А первый не верил, что однажды сможет увидеть младшего вновь. Ему это казалось далекой мечтой, хотя бы разок увидеть его издали. Однако, с другой стороны — это было хорошо, ведь его дрожащее, разбитое и влюбленное сердце не пострадает. — Прошу тебя, выслушай, — просит младший и пока тот снова не попытался закрыть дверь, продолжил: — Я ошибся, я очень сильно проебался. Я перепутал чувства шестнадцатилетнего Чуи с нынешними. Это была глупая привязанность, ничего более. Я… — он глубоко вдохнул, — я не видел в Феде его. Я видел в нем тебя и только тебя. Я люблю тебя, я и не переставал. Я просто сильно запутался. — И что? — безэмоционально спрашивает Осаму, подняв глаза. — Что ты хочешь от меня? — Пожалуйста, впусти. Давай поговорим. Я все понял, осознал и… — Я поздравляю тебя, — сухо кинул тот. — Но как ты смеешь просить такое после того, что сделал? — Я понимаю, — виновато отвечает Накахара. — Я понимаю, что совершил ужасное. Я понимаю, что заставил тебя страдать. Я… — слова давались ему с трудом. Да, было видно, что Накахаре тоже тяжело, больно и что он искренне чувствует вину. — Давай поговорим? Обдумаем все? Это была глупая ошибка, которую я хочу исправить, — голубые глаза с отчаянной надеждой глядят в карие. — Нет, — отрезал Осаму. А в мыслях: «Я так хочу тебя впустить, я так хочу прикоснуться к тебе». — Пожалуйста, Осаму! — безнадежно просит рыжик. — Что мне сделать? Ты только скажи. Встать на колени? Умолять о прощении? Что ты хочешь? Скажи, я все делаю! — и он действительно принялся опускаться на колени, но шатен удержал его рукой, не позволяя этого сделать. — Не нужно мне ничего. Уже ничего. «Я так хочу тебя обнять, поцеловать» — Я больше не допущу ошибки, хорек. Я все понял, я все осознал, я больше никогда и ни за что, — клянется Накахара, глотая собственные соленые слезы. — Я никогда, я больше не обману тебя, никогда, Дазай, слышишь? — Я хочу думать, что мы можем с тобой двигаться вперед, хочу верить, что наша любовь может быть так сильна, что не позволит случиться очередному предательству, — он прикрыл глаза, сдерживая влагу. Слышится в ответ: «Так и есть, все будет хорошо. Теперь все будет хорошо». — Но, Чуя, я тебе не верю. Больше не верю. — Прошу тебя, мой милый Осаму, — дрожащим голосом произнес Чуя и схватился за его руку как за спасательный круг. Дазай прикрыл глаза, ведя борьбу со своими слезами. — Я не хочу оставлять тебя в прошлом! Я дурак, идиот, но… я люблю тебя. — Прекрати это, — он с силой оттолкнул парня, что тот еле удержался на ногах. — Мне плевать на нас, я не хочу больше чувствовать боль. Просто оставь меня в покое. — Нет, не закрывай! — отчаянно вскрикнул Накахара, когда тот вновь попытался закрыть дверь. Но он успел схватиться за нее, снова не дав совершить задуманное. — Прошу, Осаму, умоляю! Мы же любим друг друга, — со слезами на глазах шепчет он. — Уходи! Пожалуйста, уйди! — повысил голос Дазай. Ему самому тяжело бороться с самим собой, ведь так хочется сдаться и просто принять его обратно. Он же так любит его. Так сильно… но нельзя. Человек, что предал один раз, способен и на второй раз. А шатен не готов испытывать такое в очередной раз. Нет. Ни за что. — Нет никаких мы, нет Чуи и Осаму, помнишь? Ты… — старший судорожно вдохнул, глядя на любимого, — ты сам сказал это. Наше время ушло. Прекрати терзать меня. Шатен оторвал чужую руку от двери, что было сделать достаточно тяжело. Она как будто намертво вцепилась в дерево, ни под каким предлогом не желая отпускать. Отпустить означало проигрыш. Означало, что это и правда конец. Чуя не мог так. Он не мог потерять Осаму, нет, пожалуйста. Только не его. Он понял свою ошибку. Он готов каяться, он готов принять любое наказание, но, пожалуйста, позвольте им быть вместе. Позвольте заново завоевать доверие друг друга. Позвольте заново почувствовать себя любимыми. Не забирайте у меня Дазая! Умоляю! Я хочу быть с ним, я хочу быть только с ним! Я хочу продолжать просыпаться и засыпать рядом, ощущать конкретно его тепло, а не чье-либо еще. Я хочу услышать новые рассказы про космос и звезды из его уст, хочу снова пройти тест на созвездия и услышать похвалу от Осаму. Я хочу вместе с ним съездить к родителям Осаму, в Барселону, где мне так понравилось. Я хочу учить готовке именно его, хочу радовать своими блюдами только его. Только Осаму. Моего любимого хорька. Прости меня, моя любовь. Дверь с грохотом захлопнулась, обозначая конец. Конец всего. Их конец. Теперь уже насовсем. Забавно как все обернулось — они поменялись местами. Месяц назад дверью хлопнул Накахара, а теперь он сидел и смотрел на нее безжизненными глазами. Он потерял все. Дазай, повернув замок в дверной ручке, судорожно соскользнул по деревянной поверхности вниз, усевшись прямо на коврик для обуви. Он закинул голову назад, упираясь затылком в дверь, желая таким образом остановить слезы. Но если остановить их он может, то всепоглощающую печаль не выцарапать из сердца никак. Это нормально — грустить после правильного решения. «Ведь из нас не получится вечного. Из нас ничего не получится».

***

Чуя медленно брел по ступенькам вниз, надеясь, что не упадет, ведь перед глазами все плыло. Да и если упадет — какая разница? Никакой. Может хоть физическая боль сможет перекрыть эту, ужасную моральную. Он так ненавидит себя. Это же он, своими собственными руками разрушил все то, что они так долго строили. Разрушил без задней мысли. Разрушил их невероятную, драгоценную любовь, за которую сам рыжик так боролся. А это плата, да? Наверное, так и должно было быть. Наверное, Чую не должны были прощать, заставив сполна прочувствовать свою вину. Да. Так будет справедливо. На улице тепло. Июнь, цветы красиво цветут, деревья шелестят свой ярко-зеленой листвой, летают птицы, поющие свои какие-то песни, но это совсем не трогает Накахару. Выйдя из подъезда, он заметил рядом стоящий силуэт. Он поднял голову, встретившись взглядом с Акутагавой. Секунда и он, ринувшись вперед, упал в чужие объятия. Слезы нескончаемым потом потекли по щекам, делая влажной чужую футболку, дрожащие пальцы вцепились в плечи друга, а в его груди тонули всхлипы и рыдания рыжика. Рюноскэ лишь успокаивающе и медленно гладил чужую спину, позволяя младшему выплеснуть всю свою боль и всю ненависть, которую он испытывает к самому себе. — Мы так часто выбираем не то что нужно, не те вещи, и не тех людей, да, Чу? Сегодня ночью, когда настал их конец, созвездие Орион предательски светило очень ярко.

***

Октябрь. Съемки остановлены вот уже как пятый месяц. Дазай отказался от роли. Об этом Накахара узнал, когда приезжал к директору по просьбе где-то в июле. Это был первый раз, когда он вышел на улицу с того момента. Не хотелось, да и смысл? Что ему тут нужно? Куда он пойдет? Для чего? Услышанное его, конечно, не удивило. Это было ожидаемо. И даже сердце, вроде, от этого не так больно сжалось. Вроде. Состоялась неожиданная встреча с Накадзимой, когда он вышел с офиса. Он накинулся на рыжика с кулаками, искренне ненавидя его. Повалил того на землю и от всей души бил по лицу, совершенно не щадя. Ненавидит. Как же сильно он его ненавидит. Сначала залечил раны Осаму, а после ударил туда сильнее, пробив насквозь. А Накахара не сопротивлялся, спокойно принимая удары. Ведь, если честно, он бы сам ударил себя, желая выбить всю глупость и тупость. Ацуши оттащили, кажется, какие-то прохожие. Чуя не помнит. Но тогда он пролежал неделю в больнице, пока врачи залечивали его раны. Ему ежедневно, каждую чертову ночь, на протяжении этих месяцев сняться сны с Осаму, где у них все хорошо. Где они вместе и где они любят друг друга. Рыжик неизменно просыпается со слезами, истерикой и проклинает себя с новой силой. Как же сильно он презирает себя самого. Он предпочитает не спать. Пьет энергетики, кофе, лишь бы не окунаться в эту чертову иллюзию. Но Акутагава силой заставляет друга спать, иногда приходя и ночуя у того дома. Успокаивает при очередном припадке, дает таблетки и ждет, пока тот снова не уснет. Они встречаются дома с Накадзимой уставшие. У них одинаковые случаи, в которых они пытаются помочь дорогим друзьям. Однажды Рюноскэ силой вытянул Накахару на улицу. Нет, конечно, сначала он просто предлагал, но тот напрочь отказывался. «Что я там не видел?» — отстраненно спрашивал младший. «Чуя, ты не был там почти три месяца! Тебе нужно проветриться», — отвечал ему Аку и вытолкнул друга против его воли. Вел его за руку, как маленького ребенка, ведь тот еле переставлял ноги и, кажется, готов был упасть от бессилия, если его не держать. Они прошлись по парку, главной площади, узким, но красивым улицам и старший с болью в сердце замечал, как Накахара жмурился, не желая видеть то, что вокруг. Все напоминало про Осаму, про их веселые прогулки и счастливое время. Ходить тут же, но без Дазая рядом — настоящая пытка. — Зайдем в магазин и все, отведу тебя домой, — говорит Рюноскэ спустя два часа прогулки. Тому этого хватит. Уже неплохо. Чуя ничего не ответил. Зашли они в обычный продуктовый, где Рю накупил и себе домой, и другу два немаленьких пакета. На облегчение Накахары, который наверняка хотел скорее в свою квартиру, очередей совсем не было, поэтому они быстро справились и, выйдя на улицу, направились домой. Но рыжик не успел сделать и пары шагов, как боковым зрением заметил в толпе до боли знакомый силуэт. Сердце кольнуло. Он резко обернулся, принявшись искать, а затем и вовсе, выдернув свою руку, бегом кинулся в гущу людей. До ушей доносилось обеспокоенное: «Чуя!», — но его это не волновало. В мыслях лишь: «Это Дазай! Точно он! Я не мог ошибиться. Где? Где он?», — Накахара нервно оглядывался по сторонам, пока пробивался сквозь людей, боясь упустить его. Он не мог, просто не мог. «Где? Я же видел! Он тут, где-то тут!». Однако, пробравшись сквозь всех людей и оказавшись на более безлюдной улице, он отчаянно оглянулся: никого, похожего на Осаму, нет. Вокруг сновало множество народу, но шатена среди них не было. Его любимого шатена. Ему показалось? Сознание решило поиграть, поиздеваться над ним? Это жестоко. Очень жестоко. Адреналин и надежда, что наполнили тело, разом иссякли и парень рухнул на колени, придерживаясь рукой за кирпичную стену какого-то здания. — Боже, Накахара! Куда ты так ринулся? — совсем скоро Рюноскэ оказался рядом с ним и выдох застрял в легких, когда он увидел друга. Он все понял. Сложно не понять. Это очевидно. Поджав губы, Аку подошел к нему и присел рядом, опустив ладонь на чужое плечо. — Все пройдет, Чуя. Однажды вам станет безразлично то, что было так важно. И вы будете счастливы, пусть и по отдельности. Время исцеляет любовную тоску. И, пожалуйста, постарайся простить себя. Знаешь, Дазай, мы были правильными людьми в неправильное время. И если возможно перерождение, то может в следующей жизни нам снова выпадет возможность сниматься главными героями в фильме? Возможно тогда я снова смогу так близко подобраться к твоему сердцу, как и раньше, снова буду заставлять тебя улыбаться и смеяться, буду медленно растапливать твою ледяную оболочку, пусть для этого придется вновь пройти муки и боль. Тогда давай влюбимся снова? Только в следующий раз все будет иначе. Я не ошибусь с выбором. Я буду чуточку умнее, буду мыслить здраво и буду понимать собственные чувства. Я буду с тобой. В следующей жизни. В следующей жизни я снова найду тебя, хорек. И тогда я обещаю, что Чуя и Осаму — навечно и навсегда.