Extract of genius.

Томоэ развлекался. Развлекался единственным путем, который знал. Девушки... Много девушек вокруг: японки, француженки, афро-американки... Все в розовом, голубом, желтом, зеленом, но не так важен цвет — здесь все меряются вырвиглазностью оттенка. На фоне играет Леди Гага и ее древняя песня, но, кажется, только она подходит обстановке, что царит вокруг - красные, обтянутые лакированной кожей диваны и стоны из приватных комнат, изредка прерывающих громкую, только для этого и играющую музыку. Томоэ не хотелось выбирать из сотни одинаковых девушек ту, что проведет с ним вечер... Нет, не сегодня. Лучше он посмотрит на то, как их короткие юбки блестят в лучах диско-шара. Впрочем, вечер подходит к концу — отдых закончен и пора идти домой. Мужчина грациозно встает и, поправляя полы своего черного костюма, украшенного яркими рыбами, словно напоминающие ему о том, что ждет Томоэ дома. Провожаемый десятками улыбок, подмигиваний и ужимок, мужчина наконец выходит на улицу. Запах духов еще долго не выветривается, но теперь к нему примешивается ночная свежесть. Фонари ярко освещают улицы, где-то вдалеке слышен шум морского прибоя... Опять море разыгралось. Впрочем, еще все хорошо, ему еще весело, наверное, даже комфортно. В одиночестве — нет ни этих надоедающих девиц и глупенького мальчика. Как же порой хорошо пройтись по улицам в полном одиночестве, пока на тебя светит луна, словно напитывая силой. Хотя... Куда уж там до волшебных свойств пусть и прекрасно сияющей луны. Вернувшись домой, мужчина сразу почуял неладное, но не стал бежать внутрь, край его глаза зацепил тело, что лежало около асфальтной дорожки и источало из себя кровь. Томоэ замер в немом ужасе, в голове все семнадцать лет проведенные скрюченным над этой душой пролетели мгновеньем. Мерзотное ощущение, словно в самое сердце вонзило кинжал и расковыряв в нем сквозную кровоточащую рану вытащили.       — Мидзуки! — Мужчина отыскивает лежащее на земле созданьице, подхватывает его на руки и испуганно прижимает к себе. Будь рептилия в сознании, то тут же вгрызлась ему в горло, однако смелости мужчины давала надежда, что тот всё ещё жив. Повсюду кровь, целые пятна и тёмные лужи, что багровой бронзой отражали свет старых ламп. Входная дверь выломана, а та, что ведёт в подвальное помещение — вскрыта. Мог ли Томоэ в этот момент допустить мысли, что истекающий кровью Мидзуки проделал этот путь в одиночку, отрубившись только тогда, когда тот вероятно достиг своей цели? А если бы его кто-то увидел, или того хуже, отвёз в больницу? Зловещий писк, моргающие лампы, слегка окрасившаяся в вишневый вода за стеклом — все это слилось в единый образ, уже разительно отличающийся от всей гаммы сегодняшнего вечера. Он не должен умереть от кровопотери. Труд всей его жизни? Уникальный человек? Личность? Неважно, кем на самом деле был этот парень, ему нельзя умирать. Не сейчас... Томоэ будет ругать его потом, а сейчас надо думать о другом — надо перевязывать раны от проводов, надо вытирать пятна крови, укутывать Мидзуки в тысячи самых теплых одеял, лишь бы хладнокровный организм не отреагировал на ледяную землю слишком резко. Томоэ уже проверял — криофилом бедняга точно не был. Мужчина подхватил Мидзуки на руки и отключив мерзкий писк приборов, настроив электропитание, уложил парня на кушетку, где проводил эксперименты над его телом. На этот раз чтобы спасти, а не мучать и измываться. Доставая вату, стерильные салфетки и бинты, шприцы и обезболивающее, Томоэ постоянно останавливался нервно растирая руки и повторяя бесконечный поток вопросов "зачем?", "почему?", "где я недосмотрел?". Обработка каждой из ранок заняла три часа, а может и того больше. Электроды были подключены к жизненно важным органам, а такое обращение с ними могло оставить Мидзуки без возможности ходить или довести до смерти при одном только отключении. Томоэ сканировал, колол обезболивающее, снова что-то сканировал, тыкался пинцетом, сканировал, перебинтовывал. Глаза слипались, негодование бурлило, но останавливаться было нельзя — жизнь того, что жило с ним бок о бок так долго, подверглась опасности. Наконец Томоэ смог вдохнуть спокойно — последние бинты затянуты, а парень помещен под одеяло с подогревом, чтобы отрегулировать температуру тела. Ученый так же вынес его на руках, укладывая в свою кровать, впервые показывая, что находится на втором этаже его дома. Он не доверял Мидзуки, боялся, что он опять сбежит ночью, а спать хотелось безумно. Хотя... Можно ли назвать шесть часов утра ночью?       — Спишь здесь. Завтра будет разговор. — Томоэ видит, как Мидзуки хрипит, пытаясь дышать, может, он все это время был в сознании, но у него не было сил что-либо сказать? Ученый улегся рядом, так и не снимая одежды, и схватил его одной рукой, чтобы не исчез. Хотелось кричать, уже не от злости, а от страха и печали, кричать и плакать, РЫДАТЬ — он не учел факторы, существо повело себя не так, как предполагалось и... Мидзуки не привязан к нему. Ему не нравится живой тунец, не нравятся комфортные условия. Почему? Он — животное без чувств, он не должен задумываться о чем-то еще. Мидзуки никогда не проявлял ничего человеческого и не бунтовал. Почему же начал сейчас?       — Ты... Все-таки ты глупый. Очень глупый... — Томоэ почувствовал, как по щеке бежит маленькая слеза. Предательница. Почему он плачет?       — Какой идиот будет вырывать провода из кожи? Надо делать разрезы... Надо брать скальпель и медленно проводить им по коже, так, чтобы не ударило током, отгибать чешую и вынимать пинцетами. Раз ты так не сделал, ты... Ты просто идиот.

***

Первым и, наверное последним, что Мидзуки чувствовал, были его руки. Монстр не двигался. Он уже умер? Вокруг было темно. Это то, что люди должны чувствовать после смерти, верно? Словно тело парит где-то посреди пустоты, окруженное такой же пустой тьмой. Ничего больше не тревожит. Ничего не болит. Мидзуки наконец-то ничего не чувствует. Но он ведь не этого хотел. Сознание было словно в тумане. Что это за темнота? Томоэ точно не знал, что именно случилось. Подопытный не был бы удивлен, если бы учёный, как обычно, бормотал все это себе под нос в бреду, но единственное, что Мидзуки слышал – его голос. Тихий и дрожащий голос где-то неподалеку. Мидзуки допускал сомнения, реально ли это все. Не должно было быть, но оно было. Тянулось и тянулось, тягучим туманом, словно бесконечный поток, или же наоборот, полный вакуум, наполненный ничем. Интересно, сколько уже времени прошло? Тьма вокруг не исчезала и не рассеивалась. Как долго еще это будет продолжаться? Хотя, впрочем, без разницы. Мальчик все равно ничего не чувствовал и не понимал. Сколько бы это ни продлилось, он все равно не поймет. Так даже лучше. Здесь ему спокойно. Здесь он может расслабиться и ни о чем не думать. А еще здесь… ...здесь он. Мидзуки чувствовал воздух. Чувствовал воздух вокруг себя, горячий, обжигающе теплый. Но что-то было не так. Он не должен был быть вокруг. Он просто это знал. Рептилия попыталась вдохнуть. Поперхнувшись, она попыталась еще раз. Это было больно, но ему надо было продолжать. Он был уверен. Дышать, дышать, несмотря на все. Вдыхать глубже, больше, наполняя легкие кислородом. Откуда это тепло? Мидзуки сжимается калачиком, сжимает чью-то руку. Плевать уже, чью. Перед ним, где-то за его рядом, мальчик чувствует его присутствие, его дыхание. Оно мягким контуром ложилось на его коже, на измученную чешую. Но Мидзуки не мог сфокусироваться, чтобы почувствовать хотя бы свое тело, и тем более что-то слышать. Он не мог открыть глаза и посмотреть. Он словно забыл, как управлять своим телом. А было ли оно у него вообще? И чувствовал ли он свое тело действительно своим? Мидзуки не был уверен. Жар стал еще сильнее, охватывая его всего, усиливаясь с каждой секундой, минутой или часом. Мидзуки хотел подорваться и проснуться, но не мог. Этот жар и мерцание было чем-то другим. Он хотел узнать, что это, но не мог сделать ничего, кроме как чувствовать жар, его запах, воздух и темноту. Тепло на коже, он рядом, воздух в легких, тьма в глазах. И снова жар, он, воздух, темнота.       — ... Рептилия открывает глаза в холодном поту, видит хозяина лежащего рядом. Существо смотрит на слегка дрожащие руки, все в пластырях, смотрит на свои расцарапанные пальцы и надорванные перепонки — ужасается, подрывается с кровати, срывая с себя одеяло.       — Отойди от меня! — кричит Мидзуки, зная, что вслед послышится крик и ругательства. Это Томоэ виноват, это он должен отвечать за все страдания, что его подопытный вынес. — Что ты сделал со мной? Отвечай! Да и к черту, пусть будет, что будет. Мидзуки точно не откажется от своей идеи, от смысла своего поступка, и, при первой возможности точно повторит. На этот раз у него точно получится, и об этом.. точно никому не расскажет.       — Что Я сделал с тобой?! — спросил Томоэ, тут же реагируя на проснувшегося Мидзуки. — Лучше подумай, что ТЫ сделал с собой. — Мужчина уже забыл о коротких и сухих приказах. Душа разрывалась на куски, разрывалась изнутри.       — Я все еще не понимаю, каким нужно быть идиотом для того, чтобы вырвать провода. Сантиметр в сторону и ты бы умер! Откинул ласты! Повезло тебе или нет — решай сам. С этого дня я ставлю замок на дверь в бассейне и лаборатории и закрываю окна. Как проснешься — идешь отмывать плитку от пятен, которые ты наставил. Кровь быстро разлагается и начинает пахнуть, — хмуро отчитывал ученый Мидзуки, потирая переносицу двумя пальцами. — Взвеситься, поесть, взвеситься и измерить температуру как только уберешься. На этот раз я дома никуда не покину до тех пор, пока твои рыбьи мозги не встанут на место. Он сел рядом, прищуриваясь и заглядывая Мидзуки в глаза.       — Я посвящу еще сто опытов их исследованию. Если мне не понравится твое поведение, я его легко исправлю, ты же знаешь. Томоэ боялся изменений в организме парня, а потому тут же решил их исследовать. Теперь захватить еще и ту часть, что никогда не замечал раньше. "Программируя" гены, мужчина предусмотрительно лишил Мидзуки возможности испытывать человеческие эмоции, размышлять и быстро запоминать. Ученый так положился на науку, что не стал даже и допускать вероятности того, что что-то не сработает. Самонадеянность... Что, если из-за изменчивости условий, у него все же получилось что-то почувствовать? Выйти из цикла взвешиваний и измерений? Что стало психологическим триггером? К тому же, Томоэ не хотелось расставаться с амфибией. Единственное, что вообще было рядом из живого. Ближе, чем лабораторные крысы, сидящие по клеткам и ждущие своего часа. Обычно потерю собаки переживают проще, чем Томоэ переживал об одной лишь возможности потерять Мидзуки. Больше, чем питомец? И снова все упиралось в вопрос "почему?". Почему Мидзуки стал больше, чем питомцем?       — ...Ты уже ничего не успеешь. Не то что исследовать, ты из этой комнаты выйдешь только по частям, Томоэ. У меня хватит сил, уж поверь мне. — Томоэ ошарашенно попятился назад, словно перед вставшей на дыбы коброй. Его глаза, сверкающие на лунном свету зубы - точно змей, никаких сомнений. Рука учёного медленно и без резких движений лезет в карман, сжимая в ладони шприц с мощнейшим транквилизатором для таких случаев. Игла никогда не подводила, Томоэ ждет момента, пока Мидзуки подползет достаточно близко, размахивается и бьёт прямо в грудинно-ключично-сосцевидную мышцу. Пару секунд Мидзуки неимоверно шипит от боли, после – задыхается, рухнув на пол в ноги учёного. Еще несколько мгновений и... Рептилия бросается на Томоэ, повалив крепкого мужчину на пол. Сам учёный до того не ожидал такой силы от своего детища, что пытался пошевелиться, высвободиться однако Мидзуки схватил его руки настолько крепко, что даже вдохнуть было сложно. Рептилия приближается к шее, обнажает хищные зубы, что отражают в себе звездную пыль, однако, это сияние ограничивается всего лишь искрой, в последний момент Мидзуки отрубается, бессильно скатившись на пыльный ковёр. Томоэ делает глубокий вдох, столь же глубокий выдох и снова... Он чуть ли не оказался убитым своим же детищем и это ужасало больше всего. Надо будет просмотреть камеры видеонаблюдения с подвала, установить и устранить ущерб, а так же укрепить систему защиты, да так, чтобы муха не смела пролететь, а Мидзуки - ох... Даже в голову ничего не приходит, что делать с его поведением. Томоэ резко начала посещать мысль, что ему одному уже не справится с Мидзуки. Отсюда же и вырисовывается два выхода из этой ситуации: Первый путь — связаться с коллегой, другим учёным, практикующим и ведущим исследования в области психологии или поведении человека и других существ, попросить помощи. Второй путь — убить Мидзуки. Чисто гипотетически второй путь вероятен, однако, устранять проблему такими радикальными способами - это все равно, что сдаться и убежать, чуть-чуть не дойдя до конца. Томоэ ни в коем случае не допустит какой-либо слабости, и его принципы - не единственная причина. Собственно именно поэтому убийство Мидзуки совершенно невозможно. Мидзуки должен жить, так же, как и все семнадцать лет подряд, должен дышать, его мозг - работать, а его сердце - стучать. Если так, то остается только первый путь, верно? Нет, Томоэ не знает ответа на этот вопрос. Никто не должен знать о существовании Мидзуки, а если и кто-то узнает, то обязательно идти с ним на сотрудничество, а дальше - договор о неразглашении и штрафные санкции в такой сумме, что и его семья, и следующие поколения останутся без единого гроша даже четверть не выплатив. Такова цена за тайну, и за необходимость держать язык за зубами. Гораздо проще просто унести этот секрет в могилу, однако люди слишком эгоистичны, в особенности Курама Синдзиро, который первый пришел на ум учёному на мысли попросить помощи у коллег. В общем, Томоэ не то чтобы совсем ни с кем не общался, но... Курама приходил на каждое выступление Томоэ, хвалил и интересовался темами, однако высокомерный Томоэ лишь уходил от него и никогда не воспринимал его в серьез. Он предполагал, что Курама это делает, только лишь потому, что хочет подшутить над ним. Хоть и конфликтов или врагов у Томоэ как таковых не было, он все же предпочитал одиночество. Его не интересовали сплетни, вечера в бильярде или кальянных, приватные вечеринки, да и в принципе общество учёных, таких же, как он сам. Никому из них нельзя было доверять, особенно эту тайну, особенно доверять им Мидзуки.