***
Краснодон их встречал так, как обычно встречают ожидаемых, но нежданных оккупантов: люди, пребывавшие до этого в некоей тревожной лихорадке, застыли испуганными изваяниями; собаки бешено скалились, завывали и, выбегая со дворов, кидались на немецкие ряды. Пыль из-под колёс заволокла улицы; катили мотоциклы, грузовики, проехала мимо машина Ганса. Первые прибывшие уже «веселились» вовсю, стреляя куда попало, крича и горланя песни, расшатывая заборы и плетни прямо на глазах у жителей. «И мои новички тоже хулиганят», — Шварц на полном ходу выпрыгнул из машины и, не слушая испуганного вопля шофёра, направился к ближайшей к нему группе. «Как же раздражает», — мужчина поджал губы, качая головой и глядя на ошеломлённых солдат: Шварц выстрелил им прямо под ноги. Не изменившись в лице, он произнёс: — Am Abend zu meine Wohnung, — круто развернувшись на каблуках, отправился пешком вдоль улицы. Вендэль прекрасно знал, что сейчас новички тревожно переглядываются и оставляют своё «развлечение»; знал, что пожилая женщина и его провожает от калитки своими злыми глазками, в которых вскипают слёзы. Знал, что остальные не останавливают своих подчинённых, позволяют им это варварство. «Но на данный момент мне нужно подыскать себе дом». [— Вечером ко мне на квартиру.]***
Вера Васильевна с хэканьем опустила колун, разрубая чурбачок. Поясница протестующе заныла, но пожилая женщина не останавливалась: только мотнула головой, откидывая капризную тёмно-каштановую (однако уже полуседую) прядь да подставила под колун новую чурку. Та под ударом так и брызнула на две половинки, едва не сшибая кого-то с ног. Бабушка Вера, подняв наконец голову и прижмурившись, увидела переминающуюся у калитки Марину Андреевну и прогромыхала: — А, Мария, чи-то — Мария Андреевна! Ото добре, шо зашла, не погнушалась! А то вже дочка моя, Лена, третьи сутки учкнулась у подушку и реве, як та белуга… Пока Вера Васильевна говорила, обе женщины уже зашли в дом. Елена Николаевна, молодая и красивая, тут же кинулась к ним и, обняв Марию, расплакалась вновь. — От дурные, так дурные, то плачуть, то смиються. Смеяться вроде нема с чого, а наплакаться мы ще успеем уси, — покачала головой бабушка Вера, прислушиваясь к нарастающему гулу и злобному лаю собак и бледнея. Мгновение все стояли, а после — одна за другой выбежали из дома и метнулись вспугнутыми птахами к подсолнухам, к кустам жасмина. Шум множества машин, разрастаясь, доносился из нижней части города. Колёса уже погромыхивали по помосту, где-то на втором переезде, не видном от забора. И вдруг в конце улицы, на взъезде, показалась серая легковая машина без верха и медленно покатилась по улице. Сидящие в машине военные, казалось, не заметили женщин. Вера Васильевна, застыв, не сводила глаз с них, а Мария Андреевна, тихо вскрикнув, убежала куда-то — к дому, наверное, но никого это не интересовало.***
Машины заполонили полгорода, солдаты уже утихомирились, а офицеры помаленьку осматривались и разгружались. Лохматый чёрный пёс гулко и сипло, по-старчески, лаял на всех проходящих, а две женщины у кустов жасмина в ужасе обозревали улицу. На них и остановился взор Шварца, что сразу же оценивающе оглядел домик и палисадник. «Хороший и крепкий, долго простоит ещё. Тут и обоснуюсь. Попрошу кого-нибудь из них показать…» — Armin! — крикнул он и, дождавшись торопливой поступи своего адъютанта, сорвался на стремительный, размашистый шаг. [— Армин!] В мгновение ока немец очутился у калитки, где, уже более-менее пришедшая в себя, стояла старшая из женщин; прямо держала она свою седеющую голову, мельком поправляя старенькие очки. Остановившись как раз перед ней, Вендэль ровным голосом произнёс: — Кто показать квартиру? — ох, как же хотелось сказать это на нормальном русском и без ужасного акцента, но нельзя было показывать свою осведомлённость. Женщина тем временем, оглянувшись на стоящую у жасминовых кустов, смущённо прохрипела: — Що ж ты, Лена? Иди покажи, — младшая, смиренно кивнув, пошла меж грядок к дому, придерживая руками хитро сплетённые волосы. Штандартенфюрер, проводив её взглядом, вновь уставился на старушку. Та, вздрогнув, развернулась и спешно засеменила следом за «Леной». Вагнер, стоящий за плечом мужчины, шёпотом спросил: — Sind Sie sich Ihrer Wahl sicher? Es scheint mir, das nicht nur sie hier leben. Und wenn es Probleme gibt? — Ich bin sicher, — кратко отрезал Шварц. — Folge mir, Wagner. [— Вы уверены в своём выборе? Мне кажется, что здесь живут не только они. А если возникнут проблемы? — Я уверен. Следуй за мной, Вагнер.]***
Вера Васильевна не без страха наблюдала за тем, как немец оглядывал комнаты. Вот зашёл, пригнувшись в дверях, в её крохотную комнатушку, где стояла единственная кровать и небольшой стол со скрипучим стулом — там старушка обычно заседала за какими-нибудь делами. Офицер, двинув стул и поморщившись от неприятного звука, обернулся к ним: — Здесь буду жить. Что надо — убрать, — после, мотнув головой в сторону кровати, спросил. — Клоп нет? — Клопив нема… Нэту, — затрясла головой бабушка, нервно сминая подол выцветшей юбки и коверкая язык как можно понятнее для чужака. — Gut, — бросил мужчина и вышел из комнатки мимо отшатнувшейся Елены Николаевны, на ходу взывая к некоему Армину. [— Хорошо.] — Вот ворог! Ото дожила бабуся Вера на старости лет! — громко и резко произнесла Вера Васильевна мгновение спустя. Бурча, она стаскивала постель, убирала со своего стола фотографии и переносила бельё. Стягивало в груди мучительно, когда покидала своё место очередная вещь, но после всё пряталось в другие комнаты. Елена, отошедшая от шока, споро прибиралась под знакомое бухтение «шоб у него очи повылазили, у офицера-то энтого». И всё ж таки разбирало старушку любопытство, посему, оставив всё на Елену Николаевну, она вышла во двор. Немец снова показался у калитки, сопровождаемый молоденьким адъютантом. Оба несли в руках длинные, широкие, плоские чемоданы, а адъютант ещё нагрузил на себя автоматическое ружьё и небольшой радиоприёмник. Не глядя на бабушку Веру, оба вошли в дом, через несколько минут — показались снова. Тут в палисаднике появилось новое лицо. Очень худой, высокий человек остановился недалеко, обводя всё тусклым, выцветшим взором и изредка дёргая кадыком, натягивая морщинистую кожу. Новый жилец Кошевых, не моргнув глазом, поприветствовал: — General Baron von Wenzel. Генерал (а, судя по сказанному офицером, это был именно он) лишь небрежно кивнул, что-то непонятное сказав; вот уж между генералом и офицером разгорелся спор — барон, распаляясь, яро жестикулировал и указывал то на жасминовые кусты, то на подсолнухи, штандартенфюрер предпочёл лишь в нужное время вставлять реплики. Вера Васильевна, схоронившись за дверью, слушала и наблюдала. Наконец барон фон Венцель, что-то рявкнув и рассекши рукой воздух, вылетел из палисадника вместе с двумя офицерами, пришедшими с ним; штандартенфюрер же, издав раздражённый рычащий звук, развернулся и крикнул вглубь дома: — Armin! — и, когда мальчишка показался в дверях, холодно-звеняще продолжил. — Lassen den Flieder und die Bäume stehen. Den Rest wegnehmen. — Ja, Herr Standartenführer! — с готовностью ответил Армин, прищёлкнув каблуками и отсалютовав; Вера Васильевна приметила, что оба немца поразительно похожи — оба светловолосы, с чётко очерченными высокими скулами, только в лице адъютанта ещё оставалось что-то ребяческое, да и сам он был ниже и щуплее своего командира. [— Армин!.. Оставьте сирень и деревья. Остальное уберите. — Есть, господин штандартенфюрер!] Вскорости не осталось в палисаднике ни подсолнухов, ни жасминовых кустов, да и ветви деревьев частично подрублены оказались. Бабушка Вера, скорбно обводя взглядом опустевший палисадничек, сидела на крылечке. Рядышком вдруг остановился Вендэль, опершись спиной о косяк — не так давно, поганый, успел представиться. — Жаль цветы? — спросил он вдруг устало. Старушка мелко дрогнула, а мужчина, не подождав, продолжил: — Я тоже жалеть. Красивые. Но приказ от генерал, — в голосе офицера Вере Васильевне послышалось такое отвращение, что она очнулась и в изумлении подняла голову. Однако Шварц даже не смотрел на неё, а, казалось, говорил сам с собой. Голубые глаза, словно покрытые ледяной коркой, явственно выделялись на бледном застывшем лице. Тогда Вера Васильевна, пусть и не признаваясь в этом, испугалась. И не за себя, а за этого человека испугалась. За врага, за врага, дурная старуха, испугалась! «Що ж таке с ним сталося, що по обличчю ничого нэ прочитаэш?» Качая головой, она со вздохом поднялась с крыльца и длинной тенью скользнула в дом.***
Володя лежал, закрыв глаза, и всё слушал, слушал, как немцы вели свои разговоры; с кухни доносились запахи чего-то жареного, а ещё — крепкого алкоголя, хоть и наступила практически ночь. Люся, сидевшая рядышком, изредка подавала голос, сообщая о происходившем на улице, но и она вскоре замолчала, утомлённая полным событий днём. Вот мама вышла куда-то, взяв молодого ефрейтора за рукав. Дверь, впустившая на мгновение в комнату звуки немецкой песни и свет, затворилась, вновь погружая комнатку во мрак. «Господи, хоть бы с ней ничего не сделали эти немцы проклятущие», — рвано вздохнул парниша, как никогда жалея, что не может нормально встать. Через время, уж когда матушка вернулась, этот же ефрейтор показался в дверях опять, требуя «Луизу» (Володька даже и не понял, откуда нашёл в себе силы подняться и крикнуть: «Убирайся вон!»). Время ползло и ползло, и столько всего, казалось, случилось. Люся, вся мокрая и вспотевшая, вылезла из гардероба, тотчас распахнув окошко. Вдруг и пожар начался: моргнуло и сотряслось сначала у парка, потом ещё раз — совсем рядом, и ещё череда… Осьмухин во второй раз поднялся с кровати и застыл, наблюдая за взвившимся над Краснодоном пламенем. И Люся, и мама стояли как привороженные, пока на улице лаяли собаки, рычали грузовики и кричали просыпающиеся немцы. Пожар бушевал около двух часов, и долго ещё висел над парком багровый купол, освещая близлежащие здания и улицы. Потом он тоже померк, и пустырь перед домом погружался вместе с ним во тьму.***
Серёжка, говоря честно, не думал, что будет испытывать такую бурлящую ярость пополам с мстительной радостью, когда швырял бутылки с «коктейлем Молотова» в окна здания треста. Но сейчас, разговаривая с Володькой Осьмухиным и вываливая на него события, происходившие в больнице и в Верхнедуванной, обсуждая дальнейшие шаги, мальчишка чувствовал, как некий насытившийся (пока что) злобный зверь облизывается, сворачиваясь в груди. На краткий миг он, конечно, остановился: «Я же не стану таким монстром? Их всех, всех этих немцев прогнать и изничтожить надо, но я ведь не стану… таким, как они?» Об этом же думал и Олег Кошевой, прокрадываясь к своему дому и встречая маму, что загородила его собой и сбивчиво объясняла кому-то, что это — её сын и что стрелять не надо. Наконец послышалось неохотное «пусть зайти» на жутко исковерканном русском.