Зарисовки по Твистеду

Это был странный день с самого утра. Он не мог подумать, что такое может быть в его жизни до момента, как холодное лезвие лучшего друга пронзило его грудную клетко и из груди не потекла багровая, с металическим запахом, кровь. Дыхание перехватило, сердце медленно переставало стучать, хотя в первые секунды оглушило его настолько, что он не слышал последние слова парня. Было не больно. Вероятно из-за яда, так заботливо натертым на лезвие его заместителем. Не было обидно. Не было грустно. Не было ни одной плохой мысли, но стоял на устах один вопрос: почему так долго? Почему ты так долго терпел? Зачем столько лет утруждал себя прислуживанием мне? Насколько же ты сломан внутри, что не мог просто дать мне умереть раньше от рук убийц. Настолько же ты ненавидишь меня, как ненавидишь проигрывать. Я знаю. Я знаю всё, Джамиль. Прости меня за мою глупость. Прости! Наконец-то, тело обмякло и парень упал, не сказав ни слова за все минуты, что истекал кровью и смотрел на друга, пока глаза не покрыла белая пелена и ему не пришлось прикрыть глаза. Он не показывал боли. Не показывал грусти. Ему не хотелось давать Вайперу лишний повод винить себя в совершенном поступке. Ему хотелось, чтобы Джамиль стал свободным и никогда больше не вел себя так, как приказано. Он желал, чтобы его друг освободился и смог показать всем, что он достойный муж в этом мире…

***

Несколько капель соленых слез скатились по щекам смуглого брюнета и он смотрел, как тело медленно под тяжестью силы притяжения ложится на землю. Кровавое пятно, что успело покрыть всю грудную клетку, переходило на живот, стекая на землю, вокруг тела. Джамиль завороженно наблюдал за этим и мог лишь дрожать, улыбаясь и переможно сверкая глазами. Он смог! Он свободен! Он победил! Он больше не раб! Он свободен! Кричал он сам себе, не произнося в реальности ни звука. Не было на лице и улыбки. Ему казалось, что он ликует, но на самом деле его лицо выражало сильнейшую скорбь, жалость, вину за то, что убил того, кого на самом деле любил. Того, кого так хотел уберечь. Он не уберег. Он свободен. Он не смог доказать, что достоин. Он достойный. Он уродливый убийца и его место там, где сможет сгнить навеки вечные. Джамиль хотел кричать от счастья, но кричал от горя. Он хотел смеяться, но плакал. Вайпер не понимал, что его свобода была как раз таки в том, что свободен был Калим. Он был счастлив лишь тогда, когда мог видеть, как счастливо смеется избалованный и беспечный Аль-Асим. Ему было плохо лишь от одной мысли, что кто-то может причинить ему вред. Ему было трудно принять тот факт, что кто-то мог забрать жизнь его дорого, его любимого старосты. Он любил его. Он ненавидит меня. Он души в нем не чаял. Он теперь свободен делать, что угодно. Какая же цена этой свободы? Цена его свободы — утрата единственного, что придавало его жизни смысла. Единственного в чем он нуждался на самом деле. Единственного, что могло подарить ему скрытую улыбку. Он вечно улыбался и смеялся. Джамиль не понимает, что ему нравилась его улыбка и смех. Его сверкающие радостью глаза раздражали. Он любил его глаза, что сияли при виде него. Его глаза в которых он видел свое чистое, не запачканное кровью врагов, отражение. Я ненавижу, когда он обращался ко мне. Джамиль! Джамиль, смотри, это Лилия-сан придумал! Я ненавижу его голос. Его голос будоражил его душу, вызывало желание отозватся на единый лишь вздох. Желание уйти покидало, а все проблемы становились такими незначительными, что сложно было разговаривать с ним грубо. Зачем он вообще существовал? Существовал, чтобы дарить ему улыбку, счастье, тепло и любовь. Теперь же, он остыл и лежит у ног Вайпера с единственной своей неизменной улыбкой, что бесила и радовала Джамиля. Казалось, что Калим лишь прикидывается и на самом деле он живой, что сейчас встанет и воскликнет: Джамиль попался! Я знал, что ты скорчишь такое личико! Ха-ха-ха-ха! Не хотелось признавать, но на душе у Джамиля становилось все тошнее и тошнее с каждой каплей крови, что стекала с Калима, оставляя под ним лужу, такую красную, такую трудную, такую виноватую. Он сам виноват! Он не хотел больше отрицать свои эмоции. Слезы прекратились и на лице расцвела улыбка. Улыбка не счастья, не горя, не отчаяния, а просто пустая улыбка умершего внутри человека. Казалось бы, почему было так больно и мертво в душе, если мертвый как раз Аль-Асим? Я надеюсь, теперь ты не будешь скрывать от меня свои чувства и, если что-то не понравится, скажешь мне, да? Да, он обещал. Он обещал и забыл, что обещал. Это была ложь, это была жестокая ложь. Его ненависть росла всегда сильнее и сильнее, сменяясь на что-то другое с каждым движением, с каждым вздохом его любимого Калима, его ненавидимого Калима. Он обещал сказать, но вместо этого просто лишил его возможности слушать, лишил возможности исправится. Лишил возможности уйти. Теперь навеки и всегда свобода его старосты лишь его. Лишь его. Джамиля Вайпера, что упав на колени, засмеялся и закричал к небу: — Боже! Если ты существуешь! Подари мне немного дождя! Смой с лица земли кровь этого святого дитя! Смой его существование! Смой любые мысли о нем и следы его ног на этой земле! Я умоляю смой с него мои грехи! Смой! Смой! Смой! Смой любые причины для вины! Я умоляю! Умоляю… И дождь не пустился в ту же секунду. На небе не было ни малейшей тучки, ведь день был по истине странный. Он убил того, кто мог подарить ему дождь в этой желтой, сухой пустыне. Он унес с земли того, кто мог подарить ему последние радости на этой планете. Он убил того, кого так искренне и сильно любил, но не мог быть рядом, ведь мысли о свободе убивали. Он свободен. Трудно было не признавать того, что он не стал свободным. Он свободен. Я не свободен. Он свободен. Я не свободен. Я не счастлив. Я такой дурак. Дурак! Дурак! Я любил его! Я любил! Я любил и убил! Почему же осознание приходит всегда так поздно? Его руки полностью в крови человека, которого так бережно и сильно прижал к себе, не заботясь о том, что сам будет окровавленным. Металлический запах становился все слабее, а тело, такое холодное, становилось таким твердым, словно он держал не тело человека, а деревянную куклу. Кукла. Кукла! Смотри, кукла! Да, кукла, теперь он кукла собственных глупых надежд и ожиданий, что теперь разбились о жестокую реальность. Реальность, что ударила по нему с той же силой, что запах крови, который впитался в одежду Скарабии. Он был свободен. Он был свободен… — Я свободен…любить его…