Главная роль

Если вы хоть раз читали книгу взахлёб за пол ночи с фонариком под одеялом, если плакали над комедией, если теряли счёт времени, стоя перед гигантским полотном в картинной галерее, то вам наверняка знакомо это чувство. Что-то вроде «Духовного возбуждения», когда волна искусства захлёстывает тебя, заливая и в нос, и в уши, и в глаза... Такое чувство пылало в душе Арсения Попова ещё с юности. Не угасая. Это была его «омская мечта». Нет, вам не послышалось. Возможно промелькнувшая ассоциация с «американской мечтой» тут не к месту. «Американская мечта» — это непременно что-то солнечное и окрыляющее. Как счастливый лотерейный билет или удачное предсказание. Это то чувство, будто удача у тебя уже почти в кармане. «Омская мечта» — это совсем другое. Что-то тайное, до боли в груди своё, о чём словно стыдно говорить другим. Ведь всё кажется каким-то сном за секунду до звона будильника, зовущего в серые будни. Стыдно, потому что Арсений — уборщик драматического театра, уже много лет мечтающий оказаться по другую сторону. Но на сцену попасть — увы! — нелегко. Но, какой бы она не была, это всё-таки мечта. Такая же искренняя и жаркая, какая есть у каждого. И расставаться с ней из-за каких-то пустяковых неудач на кастингах не хотелось. Кстати, о кастингах. Арсений бегал на каждое прослушивание, как только подобная весть доходила до него. Уж кем он только не представал перед комиссией. И коварным кардиналом, и смешным барменом, и лётчиком биплана из «Иллюзий...» Ричарда Баха — весь список образов из своей копилки Арсений и сам не вспомнил бы. Подготовка всегда была разная: ко всему — свой подход. Но конец был одинаковым. Отказы. Эти напыщенные важняки в костюмах щёлкали этими сраными отказами, как семечками, оставляя Арсения под горой чёрной шелухи. А что оставалось Попову? Лишь плюнуть в очередной раз «сволочи» себе под нос и с носом и остаться. Хотя один раз было что-то новенькое. На роль бармена его всё же почти приняли. Только потом следовало особое условие: —Вы должны молчать, — томно произнёс очкастый мужчина. Итого: роль заключалась в том, что Арсений молча протирает стаканы, наблюдая за разговором героев, а потом комично собирает с пола чаевые, с насмешкой брошенные богачом-поситителем. Тут уж Арсений сам отказался. Но что-то внутри ещё билось, отчаянно веря в лучшее. «Ты — единственный, кто в таком возрасте рассчитывает на такие мечты всерьёз» — как-то посмеялся бывший одноклассник на встрече выпускников. Но разве могут какие-то там слова от не пойми кого спугнуть настоящий талант? Ответ, пожалуй, очевиден. **** Арсений мялся за кулисами, стараясь разглядеть сквозь ткань происходящее на сцене. Извините, я сказала «сцена»? Нет, что вы, это была лестничная клетка. В воображении Попова — самая настоящая. И три фигуры неловко мялись в свете прожекторов. —Вы странная, — произносит парень в смешной куртке. — Вам это самой нужно, как и мне. Мы ведь друг к другу с открытой душой? —Допустим, — скромно отвечает девушка. —Тогда надо признаться, что Вам это тоже нужно не хуже меня... Парень запинается. Глаза бегают повсюду, ища помощи. Арсений прижимается вплотную к кулисе, высовывая лишь губы и шепчет: «Мы ведь не притворяемся тут в жмурки». —Мы же не притворяемся тут в жмурки, — смеясь, продолжает парень и сжимает брелок от ключа глазом, показывая слепого. Арсений тихо улыбается. Он знал все тексты всех сорока восьми спектаклей наизусть, хоть его никогда и не удостаивали сценариями. Радость быстро сменилась страхом, когда плеча касается чужая рука. —Попов, — шипит Сергей Борисович, режиссёр того самого театра, — ты что себе позволяешь? —Он текст забыл, — попытался оправдаться Арсений. —Сами справятся, не надо тут выпендриваться. Или вон, проверь туалеты. А то мне тут сказали, зеркала в мужском уже напачкали... Арсений со вздохом уходит. «Значит, сегодня не досмотрю». Вроде бы ничего, спектакль он видел сотни раз, и не с одним составом. Только его роль была неизменна: выровнять стулья, надраить сцену, подмести коридоры, протереть ручки на дверях, подлокотники и зеркала. Вроде бы ничего, но боль предательски подступает солью к глазам. Арсений проходит через кабинет режиссёра, тихо шаркая ногами. Вдруг раздаётся тихое дребезжание со стола. Экран телефона загорается, высвечивая надпись «Антон Шастун». Попов хмурится: о нём он ничего не слышал, хотя обычно знал о всех сплетнях театра. Дрожащие пальцы почему-то сами тянутся к телефону, к чертям отбросив любые мысли и опасения. —Руки! — больной удар. —Извините, — мямлит Арсений вошедшему помрежу, и двигается в сторону туалетов.