Первый год
август 2018
Питер вздрогнул от неожиданного и, честно говоря, слегка раздражающего плача рядом с ним. Едва достигший совершеннолетия парень изо всех сил сдерживался от стона и порыва закрыть уши подушкой. Крик его младшей сестры вырвал его из такого долгожданного сна, но так же и избавил его от повторного просмотра его самого «популярного» за последние полгода кошмара. Каждый раз, закрывая глаза, он видел лишь пыль. Тёмно-серую, словно мокрый после дождя асфальт, но с алыми примесями, будто кровь. Она рассеивалась, разлеталась по территории Титана, беспощадно забирая жизни. Питер помнит тот холод, тот ужас, который он испытывал тогда, помнит, как его мир рушился у него на глазах, как в прах превращались его последние родные люди, помнит крики и слёзы. Вот только Танос был неумолим. Безумный Титан, что хотел спасти планету массовым геноцидом, что видел спасение в убийстве триллиардов людей, лишь усугубил ситуацию во всех измерениях. Стремившись привести Землю в порядок, он по незнанию, из-за непонимания человеческих чувств и отношений, привязанности и нужде в общении и семье, создал ещё больший беспорядок. Политические споры, войны между некоторыми странами-соседями, плохая экологическая обстановка, безработица и бедность — всё это мелочи по сравнению с тем, что пришлось пережить миру после его щелчка, именуемый децимацией. Этот период навряд ли когда-нибудь забудется. Такой анархии, паники и всеобщего траура не было никогда. Невозможно описать тот хаос и беспорядок, который творился в первые дни. Люди сходили с ума, как происходит всегда, когда у них нет ответов, когда они не могут контролировать ситуацию. Это было совсем не так весело, как должно было быть по рассказам бунтующих и пропагандирующих всевозможные свободы и права подростков. Это было забавно и неординарно в мирное время где-то полгода назад, это было интересно и так по-подростковому вызывающе, когда на Земле насчитывалось семь с половиной миллиарда человек, а не три. В те дни Питер с любопытством проходил мимо старшеклассника в школе, на плече у которого красовалась яркая красная буква «А» — символ анархизма, думая, чем же это его так привлекло. В ту пору они были лишь детьми с семьёй, крышей над головой и синим безоблачным небом. Их жизни были такими простыми, такими спокойными: с утра их ждал приготовленный родителями завтрак, вручённые за трапезой каракули младших братьев и сестёр, школа, прогулка с друзьями, семейные вечера с попкорном и фильмом, ласковые объятия мамы, игривое взъерошивание волос отцом и поцелуи в щёку на ночь. Такая жизнь была настолько «светлой», что хотелось разбавить её чем-то. Хотелось драйва, безумия, адреналина, хотелось чего-то опасного или даже скандального, хотелось спорить с родителями, из чувства гордости принимая другую точку зрения, доказывать им свои права. Вместе с этим и родилась пропаганда анархизма. Вот только анархия оказалась не такой, какой её рисуют подростки на плакатах для различных школьных дебатов или показательных протестов. Да, это жизнь без правил, без власти, без принуждения к чему-либо. Не хочешь идти в школу — не иди, кто же тебе заставит? Хочешь не останавливаться на светофорах и переходить дорогу даже на красный свет — флаг тебе в руки, продолжай. Снова дразнит одноклассник — да убей его, в чём проблема-то? Но именно с этого всё и началось. Родившийся хаос удалось разгрести только через несколько месяцев, но даже сейчас они живут в подвешенном состоянии каждый день. Первые дни были тяжелее всего. Никто ничего не понял, люди просто стали превращаться в пыль в одночасье. Мир внезапно лишился половины своего населения, так и не успев ничего понять. Но самым ужасным было далеко не это. Да, их смерти были ужасной катастрофой, невообразимой потерей, вот только они ушли в забвение, ничего не почувствовав при этом. Они даже не успели испытать страх или боль, они просто… растворились. Гораздо хуже было тем, кто остался. Они наблюдали, не понимали, чувствовали агонию из-за смертей близких, хоронили и жили с этим все дни после. Не затронутых не было. Миллионы детей остались без родителей, они просто оказались брошенными в колясках или в машине, или даже на обочине дороги. Детдома были переполнены, но там за ними некому было следить, ведь исчезли и люди, работавшие там. Поэтому следом за щелчком пошли массовые смерти от естественных причин, а самоубийства в те дни уже никого не удивляли и не вызывали того ужаса, какой должны были вызывать. Многие дети стали сами по себе. В первые дни расхватали еду из супермаркетов и одежду, на улицах происходили драки за еду, пошёл захват чужих домов. Все в один миг будто деградировали и стали дикими животными. И никто ничего не мог поделать, ведь даже взрослые не смогли взять себя в руки, потеряв своих детей, братьев и сестёр, родителей и друзей. Ни у кого не было сил взять всё в свои руки, взять на себя ответственность за чужие жизни, стать во главе государств. Осиротевшим оказался и Питер Старк, мальчик, уже и так испытавший всю жестокость этого мира. В свои восемнадцать лет он уже нёс на своих плечах огромную ношу. На кладбище его семьи уже не осталось места — оно было занято мёртвыми биологическими родителями, тётей, дядей и приёмными родителями. Питер плохо помнил Мэри и Ричарда Паркеров, скорее, он чувствовал их присутствие в какие-то давние моменты своей жизни. Он помнит тихий и размеренный голос матери, рассказывающий добрую сказку, помнит её нежные руки, поглаживающие его по голове, помнит уставшую и натянутую улыбку, какую она дарила ему, каждый день приходя вечером с работы, вечно собранные в пучок волосы, ямочки на щеках, коротко стриженные ногти с почти полупрозрачным слоем бежевого гель-лака, белый рабочий халат и сладкий медовый аромат духов. Воспоминания о биологическом отце складываются в основном из его вечно нахмуренных бровей, твёрдого, но приятного тембра голоса, изучающего и задумчивого взгляда и морщинки между бровей. Он помнит то ощущение свободы и лучезарного счастья, когда Ричард подхватывал его подмышки и усаживал себе на плечи; его аккуратно выглаженный костюм, всегда лохматые волосы и кружку с молекулой ДНК. Но всякий раз, когда мальчик думает о них, первое, что он вспоминает, это их посеревшие, ничего не выражающие лица; тонкие холодные тела в чёрных гробах; потускневшие каштановые волосы, контрастом выделяющиеся на белом атласе; обгоревшие руки, почти полностью прикрытые тёмной одеждой; кладбище, на котором толпится сотня чёрных одинаковых точек, и очень, очень много цветов. Питер помнит ту атмосферу скорби, грусти и незнания того, что будет дальше, успокаивающую ладонь дяди поверх плеча и мягкий, полный слёз и едва сдерживаемых рыданий голос тёти. Невозможно стереть из памяти его последние минуты, что он провёл, вглядываясь в лица, которые он больше не увидит. В силу своих лет он не совсем осознавал, что происходит. Для него понятие смерти было слишком размытым. Но в тот миг, когда опустили крышки гробов, он почувствовал себя так, будто его отрезали от чего-то невероятно важного в его жизни. Это напомнило ему то, как мама отрезала половину котлеты и складывала одну в его контейнер для обедов в школе, а другую засовывая обратно в холодильник. И Питер с родителями, словно две эти половинки мясного изделия, больше никогда не соединятся. Они были с ним лишь в первые его шесть лет жизни. Это были года наивности, стабильности и полного покоя, которые подошли к концу слишком рано, слишком неожиданно, и начался новый этап его жизни с новыми «родителями» — дядей Беном и тётей Мэй. Мэри и Ричард Паркеры были людьми привычки и стабильности. Всё в их доме было идеальным: кухонная утварь блестела от чистоты, заполненный на неделю график с аккуратно выведенными делами прилеплен на холодильник точно в центре, в вазе с фруктами всегда ровно пять яблок, один банан и апельсин, и даже открытая в ванную комнату дверь всегда в одном и том же положении в девяносто градусов. Всё всегда делалось в одно и то же время, отклонение от планов не было в привычке у родителей Питера, но в этом была своя изюминка, своя прелесть. Не было стрессов, неожиданных сюрпризов и казусов. Их квартира была тихой гаванью, домиком в тихой безлюдной деревушке на краю света. Проживание же с Мэй и Беном было больше похоже на бурный ураган: непонятно как накиданная в прихожей обувь; постоянный шум от включённого телевизора или разговора соседей за тонкой стенкой дешёвой маленькой квартирки; громкий бесстыдный смех тёти на очередную выходку мужа или её комментарии вслух во время просмотра странного шоу; заваленный нелепыми, не сочетающимися подушками диван; случайно снятые и размытые фотки в покоцанных рамках, криво висящие на тусклых стенах. Они были абсолютно полной противоположностью его родителям. Мэй и Бен существовали в своём собственном мирке и двигались в ритме, существовавшем только для них двоих. Они никогда не стеснялись говорить о своих чувствах или проявлять какие-либо сильные эмоции. Они целовались прямо перед ним, смеясь, когда Питер закрывал глаза, краснел или со стоном убегал, держались за руки, обнимались в многолюдных местах. Бывало, вечерами, когда мальчик сидел в комнате и собирал головоломки или делал школьные задания, Мэй готовила ужин под музыку, пританцовывая и тихонько подпевая, и Бен улыбался, глядя на эту картину, брал её за руки и кружил на кухне. И тётя смеялась звонко-звонко, глаза её сияли ярче любой лампочки, а улыбка доходила чуть ли не до ушей. Они смотрели друг на друга таким влюблённым взглядом, каким смотрят на понравившихся им парней девочки-подростки. А когда дядя возвращался домой полностью промокшим из-за ливня на улице, Мэй, не заботясь о том, что её одежда тоже станет мокрой или что муж ледяной, ласково обнимала его и целовала в щёку. И даже поняв, что они спалили то, что должно было быть ужином, они лишь шутливо препирались и вместе беззлобно шутили над способностью тёти к готовке. Питер не помнит, чтобы что-то подобное происходило в доме его родителей. Даже спустя годы он не может точно сказать, любили ли Мэри и Ричард друг друга. Они никогда не держались за руки, не выражали никак свою любовь при нём, но дарили целомудренные поцелуи в щёку по приходу кого-то из них домой. Вот только глаза их при этом были абсолютно пустыми, будто они делали это скорее по инерции, в силу привычки. Лет в десять, рассуждая над этим, он подумал, что так и должно было быть. Мэри и Ричард Паркеры были учёными, а учёные — люди серьёзные, рациональные, их мозги настроены на умственную работу, а сердце закрыто для таких чувств, которые могли бы вскружить голову. Для них и не должна была быть свойственна мягкость или импульсивность. Вот только в пятнадцать Питер встретил Брюса Беннера и понял, что дело было далеко не в этом. Жизнь с тётей и дядей была одним большим прекрасным периодом, полным милых и счастливых воспоминаний, объятий, поцелуев и веселья. Они никогда не имели привычки сдерживать свои чувства, каждый день напоминая ему о своей любви, ласково целуя в щёку и ероша волосы. Питер очень сильно их любил, больше, чем биологических родителей. Он никогда не называл их мамой и папой, сам до конца не понимая, почему бы и нет, но они всё равно занимали самое важное место в его жизни. Никого дороже у него не было. Мэй и Бен превратили его жизнь в сказку, в райский уголок любви, добра и невинности, они дали ему дом, куда он мог приходить каждый раз после ужасного дня в школе, наполненным издевательствами Флеша, и получить порцию любви. Единственной их проблемой было отсутствие хорошего денежного дохода, но Питер не променял бы жизнь с ними и на миллиарды долларов. Питеру было четырнадцать, когда он понял, что порой жизнь бывает слишком несправедлива. Бен подарил ему восемь лет своего присутствия в его жизни и оставил яркий отпечаток в ней, который не смог бы вывести даже ацетон. Его слишком энергичная личность не позволила бы этого. Но вот он — его невероятно клёвый, всегда понимающий и любящий дядя, человек, способный одной шуткой раскрасить весь его день, спасавший его от ужасной готовки Мэй, научивший его разбирать автомобили и строящий вместе с ним роботов, человек, благодаря которому родился Человек-Паук, осознающий свою ответственность перед миром, человек, который теперь лежит с вычищенной дырой от пулевого ранения в груди в тёмном дубовом ящике. Его пепельно-серое лицо вымыли от крови, надели на него самый лучший его костюм и сложили ему руки на груди. Людей на кладбище слишком много, все они подходят по очереди и выражают свои соболезнования, будто под копирку вещая о том, каким же ответственным он был полицейским, каким благородным и милым он был человеком. Вот только их слова ничего не значат для мальчика, он знает лишь то, что Бенжамин Паркер был лучшим в мире дядей и заботливым мужем. А все эти люди, вдоволь нахвалив его дядю и обняв членов его семьи с отвратительным наполовину фальшиво-жалостливым взглядом, отходят, собираются стайками и, словно школьницы в туалете, сплетничают об обстоятельствах убийства, делясь известными фактами. И Питер хочет, чтобы ему снова было шесть, чтобы эта смерть не затронула его так сильно, чтобы он ещё не понимал, что значит «уйти навсегда». Но, к сожалению, Питеру четырнадцать и у него такое ощущение, будто весь его мир рухнул в тот момент, когда сердце его любимого дяди и практически отца остановилось, будто он не может больше дышать полной грудью и смотреть на мир так, как смотрел ранее. Пит больше не знает, что ему делать, не знает, что говорить, и как жить дальше. Закрывая глаза, он теперь видит не воображаемую встречу с кумиром, а безжизненные и холодные карие глаза дяди, что раньше излучили только тепло и доброту, его кровь на своих руках, которую он никогда не смоет, его лицо, полное агонии. Его милая, всегда весёлая тётя будто постарела лет на десять. Тёмные мешки под покрасневшими глазами, впалые щёки, мёртвый взгляд, теперь выражающий только отчаяние и обречённость. Но она всё равно стоит рядом с племянником, сжав его руку в безмолвной поддержке, улыбаясь каждому подошедшему человеку, выражающему свои соболезнования. И, когда гроб опускают в яму, слёзы текут по её щекам, но она стоит с прямой спиной, обнимая дрожащего Пита. Тем же вечером, они, обнявшись, лежат на диване, и Мэй шепчет ему слова поддержки и успокоения. — Теперь это только ты и я, малыш, — тихо говорит она, мягко приглаживая его кудри. Её голос хриплый от всех слёз, что она выплакала раньше, но твёрдый, вселяющий небольшую толику силы в племянника. — Мы с тобой против целого мира. Нас больше некому защищать, но мы справимся. Я тебе обещаю. Мэй наклоняется и мягко целует его в лоб, убирая вьющиеся тёмно-каштановые кудри. Кристально-чистая слеза скатывается по её носу и падает ему на футболку, оставляя мокрое пятно. — Теперь я буду тебя защищать, — шепчет Питер и впервые за несколько дней видит слабую, но искреннюю улыбку тёти. В этот момент он клянётся, что сделает всё, что угодно, чтобы заставить её вернуться к нормальной жизни, чтобы забрать у неё всю грусть и печаль, вернуть яркие искры счастья в её глаза. И Питер действительно делает всё возможное: он держит планку лучшего ученика школы Науки и Техники Мидтауна, выигрывает раз за разом состязания по декатлону, становится одним из самых популярных супергероев, ходит на свидания с Мишель, проходит стажировку (однако настоящая она лишь наполовину, ведь большую часть времени он зависает со своим наставником/главой компании Старк Индастриз/Железным Человеком/Тони Старком), заваливает её интересными историями, шутит и веселит её. Не было ни одного дня, чтобы он не заставлял её гордиться им. Им вдвоём приходится нелегко. Питер спит по два часа в день: с утра он в школе, после делает уроки по пути в Башню Старка, попеременно не затыкаясь ни на минуту вещая о своём дне как всегда мрачному и недовольному таким поворотом событий (хотя Паркер готов поклясться, что теперь это скорее для вида, чем то, что он на самом испытывает) Хэппи, зависает в лаборатории с Тони, у него же ужинает в компании с Роуди и Пеппер, что готовы взять и вставить в уши беруши всякий раз, когда они со Старком забываются и начинают разбрасываться жуткими высоконаучными терминами, увлёкшись очередной идеей, возвращается домой, готовится к очередному соревнованию по декатлону и мчится патрулировать город до четырёх часов утра, останавливая грабителей, убийц а, бывало, и педофилов с насильниками. У Мэй дела не лучше: она берёт дополнительные ставки в больнице, а в свободное время подрабатывает официанткой в кафе, постоянно сходит с ума от беспокойства, смотря очередной выпуск о том, как Человек-Паук, её мальчик, её племянник, который так быстро вырос, что она и не заметила этого, в очередной раз спасает десяток людей, полностью изматывая себя. С каждым месяцем она становится всё бледнее и меньше, её ранее безупречная осанка сменяется сутулыми плечами и какой-то скованностью, головные боли стали мучать её всё чаще, а руки дрожать всё сильнее. И спустя месяцы после этого Питер ненавидит себя за то, что спустил всё на самотёк, что подумал, будто это от усталости, что вместо того, чтобы вызвать врача, он просто готовил ей завтраки и ужины, и силком заставлял раньше ложиться спать, заботливо укрывая её своим одеялом. Питеру пятнадцать, и он не верит, что это снова происходит с ним. Его будто отключили от внешнего мира, вырубили из розетки или сломали блок питания, потому что он абсолютно ничего не чувствует. Он не понимает, что происходит, он ничего не слышит — голоса вокруг него раздаются словно под водой. Всё, что он может, это стоять и смотреть, как рядом с тремя надгробиями копают ещё одну яму. Вокруг его плеч обёрнута рука Тони, а Пеппер рядом сжимает его руку в твёрдой, но мягкой хватке. Мстители держат других подальше от них, давая им уединение, думая, что он не захочет, чтобы кто-то видел его слёзы. Но слёз нет. Он выплакал все полторы недели назад, когда Мэй поставили диагноз, пресёкший всё её будущее. Все эти дни он молился всем существующим богам и даже самому Локи, чтобы они не забирали её у него. Вот только мир не фабрика по исполнению желаний. — Мы с тобой против целого мира, помнишь? — шепчет Питер, его грудь дрожит от беззвучных рыданий, а руки цепляются за тётю, когда та делает свои последние вздохи. Её лицо не искажено и не сморщено от боли впервые за тот период, что поставлен диагноз. Она кажется такой умиротворённой и спокойной, такой свободной от боли, и мальчик понимает, что он должен её отпустить. И лишь мысль, что она теперь окажется рядом со своим мужем, даёт ему хоть какое-то облегчение. Паркеру кажется, что какая-то огромная его часть умерла вместе с его последним родственником, что последние крупинки его детства и невинности ушли вместе с ней. Он задаётся вопросом, сможет ли когда-нибудь пережить её потерю, сможет ли когда-нибудь вспоминать её без слёз. Вспоминать её весёлую улыбку, её поддразнивания, сгоревшую еду, глупые телешоу про домохозяек или танцы на кухне посреди ночи. Вспоминать её смех, а не последние минуты её жизни, когда она безуспешно боролась против последней стадии лейкоза, когда она была обёрнута десятком трубок и не могла даже руку поднять. Это первые похороны, на которых он не плачет. Питер стоит с его приёмными родителями — Пеппер Поттс и Тони Старком — в своём дорогом, чёрном и аккуратно выглаженном костюме и равнодушно кивает в ответ на сочувствие друзей и знакомых. И лишь когда уже привычный его глазам чёрный гроб опускали в землю и засыпали землёй, он почувствовал, как боль сжирает его изнутри. И она до того сильна, что ему кажется, будто он не может дышать. Питер знает, что никакое время не залечит эту рану, эту дыру в его сердце, образовавшуюся с уходом Мэй. Оно лишь немного стянет рану, научит, как с ней жить, научит заново дышать и даже улыбаться, но никогда полностью её не заштопает. Жизнь с Мэй и Беном была ураганом… Но жизнь со Мстителями и Тони с Пеппер — торнадо категории F5 по шкале Фудзита, во время которого никогда нельзя предугадать, что произойдёт: разрушат ли они инфраструктуру Нью-Йорка или остановятся только на башне Мстителей. Кто бы мог подумать, что Мстители — люди, которые должны быть высококвалифицированными, серьезными, имеющими всегда холодный расчёт и не затронутый чувствами разум, могут быть такими детьми. Забив их имена в google, выйдут тысячи видео о том, как они, рискуя своими жизнями, спасают город или целый мир, при этом ведут себя как профессионалы, слаженно работая в команде. Будет представлена сотня фан-артов с их серьёзными лицами, мудрыми глазами и изучающим любые угрозы взглядом. Вот только находясь дома в башне Мстителей, тот же самый Клинт, к примеру, рискует жизнью, когда втихомолку стащил за завтраком блинчик Наташи. И нигде в интернете вы не найдёте фотографию, на которой он с перекошенным от ужаса и страха лицом, которое Питер никогда не забудет, на скорости, сравнимой с быстротой гепарда, ползёт по вентиляции, сбегая от разъярённой Наташи. Оправиться от потери Мэй было не просто. Несколько месяцев ушло на то, чтобы Питер смог смотреть на её вещи без слёз, наполняющих его глаза. Боль от её кончины никогда не пройдёт, но со временем Паркер свыкся с ней. Она притупилась, оставив после себя тоску из-за её отсутствия. Ему не хватало её. Не хватало её смеха и объятий, больничного запаха медикаментов, смешивающийся с её естественным сладко-ванильным, который она всегда несла за собой, её оптимистичного взгляда на жизнь, финикового пирога, неудачных попыток готовки, заканчивающихся очередной порцией подгорелых или наоборот недожаренных яиц, не хватало посиделок с ней в обнимку у телевизора за очередным дерьмовым мелодраматичным шоу в дни, когда тоска по Бену становилась слишком сильной, чтобы преодолевать её в одиночку, и её фирменного «какао-макао» с двумя ложками сахара, подогретым молоком, шариком мороженого, корицей и разноцветными зефирками в форме динозавриков, которое она приносила ему в особенно грустные и ужасные моменты его жизни со своим фирменным «Держи, будущий диабетик». Единственное, что у него осталось, это воспоминания, за которые ему приходилось держаться, чтобы окончательно не сойти с ума, и вещи, запах которых постепенно испарялся. Дня, когда они станут пахнуть лишь пылью, он ожидал с ужасом. Вирджиния Старк во многом помогла ему. На самом деле, Мэй никогда не была и навряд ли стала бы его матерью. Она была его лучшим другом, человеком, к которому он мог прийти за утешением или дружеским советом, тем, кто слушал его рассказы и бред «двадцать пять на восемь». Но женщина никогда не чувствовала той родительской опеки над ним, обязанности защищать своего ребёнка, ругать его и привлекать к ответственности, когда он вытворяет что-то из ряда вон выходящее. Питер мог прийти с подбитым глазом из-за нападения в школе — Мэй в ответ шутила и смеялась, советуя пойти на уроки самообороны; Питер изъявил с утра своё нежелание идти в школу — Мэй без вопросов укрывала его одеялом до самой макушки и придумывала отмазку для классного руководителя. Она любила его — Питер это знал. Однако не так, как родитель любит своего ребёнка. Впрочем, Мэй никогда не хотела своих детей, говоря, что не создана для родительства, поэтому обвинять её в отсутствии материнского инстинкта и гиперопеки было бы глупо и бессмысленно, да и Питер не был её ребёнком. То, что она так сильно к нему привязалась, уже было для него огромным подарком судьбы. Пеппер же с самого начала относилась к мальчику так, будто была его биологической матерью. Она никогда не навязывалась ему, не заставляла его говорить с ней о своих чувствах, страхах и разочарованиях, но всегда неизменно мягко как-то незаметно подводила его к тому, что он рассказывал ей всё, что лежало у него на самом дне души. Миссис Старк никогда его не осуждала, но давала наводки на его ошибки. После смерти Мэй его обычно открытый и оптимистичный взгляд на мир перетёк в импульсивный и вспыльчивый характер. Очень часто Паркер страдал от вспышек гнева и агрессии, и Пеппер была рядом с ним. У неё был тот особенный родительский подход к нему: она твёрдо успокаивала его, давая ему не только необходимую поддержку, но и понимание того, что его ярость и самобичевания — не выход из ситуации. И, как бы ужасно это ни было, смерть Мэй дала ему присутствие в его жизни человека, ставшего для него самым важным и, можно сказать, родным — она дала ему Энтони Говарда Старка. Питеру будет ужасно стыдно до конца его дней за то, что человека, который ему абсолютно чужой по крови, он полюбил больше родителей и дяди с тётей. Чуть более, чем за два года, Тони стал для него всем. Он постоянно был рядом, когда Питер нуждался в нём, со своим неизменным сарказмом, за которым скрывалась искренняя любовь и забота, незаметной поддержкой, рукой помощи, которую он протягивал каждый раз, когда мальчик падал. Все те бесчисленные ночи, когда Паркер просыпался от кошмаров в поту со слезами на глазах, миллиардер был рядом с ним, успокаивая, ероша ему волосы и беспечно рассказывая какую-нибудь историю из своего детства или очередной пакости от Клинта, пока он не засыпал. Нередко Пеппер заставала их спящие тушки в кровати его комнаты в одной и той же непомерно милой позе: умиротворённый Тони, обнимающий их приёмного сына за плечи одной рукой, а другой перебирающий его кудряшки, и мило посапывающий Питер, даже во сне крепко обхвативший туловище её мужа обеими руками. Они стали полноценной семьёй, но Питер всё равно не называл их родителями — слишком тяжело это было. Он считал, что это слишком несправедливо и нечестно по отношению к Мэри и Ричарду, да и к Бену с Мэй тоже. Сейчас он очень жалеет об этом. Ему было лишь семнадцать, но в «войне бесконечности», как её сейчас называют, он потерял всё то, что у него осталось: «новых» родителей, лучшего друга Нэда, свою девушку Мишель, Шури, которая стала его хорошей подругой и компаньонкой во всех его шалостях, Вижна, что во многом напоминал крёстного отца с замашками андроида, и ещё кучу друзей. Кладбище с людьми, которых он любил, многократно пополнилось в одно лишь мгновение. За свою недолгую жизнь он перенёс неоправданное число потерь и испытал слишком много горя и боли для семнадцатилетнего подростка. Но потеря Тони стала, бесспорно, самой болезненной в его жизни, ведь у Питера с ним была особая связь. Связь отца и сына. Ричард Паркер умер слишком рано, чтобы стать чем-то стабильным и жизненно необходимым в жизни своего ребёнка. Помимо этого, Питеру кажется, что, даже если бы тот был жив, максимум их взаимоотношений был бы разговор за ужином. Мальчику всегда не хватало этой отцовской любви. Смотря на других детей и подростков с родителями, ему тоже хотелось проведённого совместно с отцом времени в лаборатории за очередным проектом, хотелось отцовских советов по поводу девчонок, разговора о безопасном сексе или даже футбольных матчей один на один на заднем дворе. Тони, конечно, не дал ему последнего, но восполнил это другим. Они могли часами не вылезать из лаборатории, в очередной раз «колдуя» над хитрыми стрелами Соколиного Глаза и придумывая всё новые и новые их виды, по воскресным утрам у них была традиция готовить на их исключительно семейном этаже восхитительный завтрак для Пеппер, после чего им, конечно, приходилось отмывать всю кухню — а иногда и гостиную с коридором — и мыться самим; Тони подарил ему его первую машину — старый Renault Stepway, который они вместе отремонтировали и добавили кучу самых разных и нужных, и бесполезных функций, и научил его водить, а также играть на фортепиано. Это были чудесные беспечные деньки, но они остались в прошлом, став лишь воспоминанием, жалким напоминанием о том, что когда-то у него была семья. Самое страшное — когда прошлым становятся те, кто должен был стать будущим. И самое обидное в том, что это прошлое уже никак не вернуть. Нельзя забрать оттуда людей, что остались там, как и нельзя обратить время вспять. Их можно лишь отпустить и жить дальше, понять, что есть только здесь и сейчас, что прошлого больше нет. После всего хорошего, через что они прошли вместе, после всех взлётов и падений, слёз и искреннего счастья, после всей их истории очень трудно поверить, что эта история закончилась. Боль от их внезапного отсутствия разъедает его изнутри даже сейчас, спустя столько месяцев. И навряд ли она когда-нибудь исчезнет. И как бы Питер не хотел обратного, лица Тони и Пеппер стираются из его памяти и с каждым днём вспомнить какой-либо момент вплоть до мелочей становится всё труднее. Порой ему требуется несколько минут, чтобы в точности воссоздать в памяти образ улыбки Железного Человека, или вспомнить, как именно мисс Поттс укладывала волосы. Так уж устроена жизнь — всё постепенно стирается. Лишь единственное воспоминание он навряд ли когда-нибудь забудет — смерть Тони. То, как он падал во время распыления ног, как хватался за сына, как превратился в пепел прямо у него на руках, стоит перед глазами Питера каждый раз, когда он закрывает глаза. И шоколадные глаза Старка, так похожие на глаза Паркера, полные паники и непонимания были последним его воспоминанием об отце. — Пап, — шептал он тогда. Его губы дрожали, как и руки, отчаянно обхватившие Тони, но через секунду почувствовав лишь пыль, разлетавшуюся сквозь пальцы, и пустоту. — Пап, пожалуйста, не оставляй меня. Но никакая мольба и никакие молитвы не могли остановить этот кошмар на яву. Больше всего Питер ненавидит себя за то, что так и не сказал Тони и Пеппер, как много они для него значили и как сильно он их полюбил. Он думает обо всех упущенных моментах, которые он не ценил, и с болью понимает, что исправить это он не в силах. — Босс, ваша сестра проснулась, — раздался откуда-то сверху механический голос искусственного интеллекта и одновременно с этим включающий яркий свет. В ответ на это ребёнок усилил свою громкость, а Питер сморщился от слишком громкого звука и чересчур яркого света. — Правда что ли? А я и не заметил, — ворчливо фыркнул Питер, но через мгновение со вздохом скатился со своего ложа, направляясь к кроватке младенца. — Прости, Пятница, это было грубо. Первым, что он увидел, была пара огромных и не пропорциональных крошечному личику и телу тёмных глаз, идентичных его собственным. Когда он оказался в поле зрения девочки, та тут же прекратила кричать и начала тянуть свои коротенькие пухлые детские ручки к нему со слишком требовательным для ребёнка её возраста взглядом. Морган Мэй Старк родилась за несколько недель до децимации и на данный момент ей было чуть больше полугода. Сама того не зная, она стала якорем, что держал Питера на этой Земле и удерживал от самоубийства, лучиком света в его жизни. Одновременно с этим Паркер порой думает, а не станет ли она очередным надгробием на кладбище его семьи. Потому что, кажется, все люди, которых он пускает в свою жизнь, слишком быстро превращаются лишь в прах и жалкие воспоминания. Что бы он ни обретал, это становилось лишь ещё одной вещью, которую ему в итоге предстояло потерять. Его младшая сестра была самым величайшим и бесценным подарком его родителей для него, хотя поначалу таковым и не являлся. Признаться, он ревновал, когда она только родилась, ведь понимал своё шаткое положение. Он не был родным ребёнком Старков, а потому любить его должны были гораздо меньше, чем собственную кровь. — Я слышал от тебя такое количество бреда, что, наверное, и удивляться-то больше ничему не должен. В конце концов, ты однажды мне заявил, что заслуживаешь издевательств в школе! Но прямо сейчас ты сморозил просто невероятнейшую глупость, карапуз, — яростно сказал тогда на это Тони, тут же закидывая руку на плечо сына и крепко прижимая его к себе, будто это должно было убедить его сильнее. Крики Пеппер было слышно даже в коридоре родильного дома, и Питеру, честно говоря, было не по себе от этого. «Лучше бы этот ребёнок вообще не рождался, Пеппер бы и мучиться не пришлось», — подумал он тогда. Да, это было эгоистично и очень жестоко, но мальчик ничего не мог с собой поделать. — Разве так важно, что мы с Пеп не участвовали в процессе твоего рождения? — продолжил мистер Старк, всё так же прижимая его к себе. — Я никогда не любил детей, всегда старался сторониться их, избегать. Но ты… Он сделал паузу и облизал губы, будто собираясь со словами. Его глаза метнулись к двери в родильную палату, где ненадолго стихли крики его жены. — Ты научил меня, что значит быть родителем. И это не просто вынашивание ребёнка и участие в процессе его зачатия. Этого недостаточного — знаю из личного опыта. Важно присутствовать в жизни ребёнка, засвидетельствовать его жизнь и быть рядом даже тогда, когда он этого не хочет. Первой моей мыслью, когда я узнал о беременности Пеппер, было: «Ух ты, я стану отцом во второй раз!» и, поверь, у неё была та же мысль. Потому что, пусть ты и не разделяешь с нами кровь, но ты вошёл в нашу семью и не важно, каким именно способом. Семья создана не из крови, а из нашего отношения друг к другу. Возможно, сейчас ты этого не поймёшь, но, поверь, ты вырастешь и осознаешь это. Тони мягко потрепал сына по голове и прижался лбом к его лбу. Роды Пеппер длились уже несколько часов, но впервые за последние семь месяцев, что Питер знал о скором пополнении в семье, он мог думать об этом не как о конце света, а как о новом начале, новой главе их совместной жизни. И, конечно, его отец был прав. Морган ещё и говорить-то не умеет, но уже является опорой и поддержкой для старшего брата. Он, словно родитель, с восторгом наблюдает за каждым её достижением, даже самым незначительным, с нетерпением ожидая момента, когда она уже станет личностью, с которой можно будет полноценно разговаривать. Девочка, что раньше терпела только свою мать и позволяющая сюсюкаться с собой только ей и никому больше, притёрлась к Питеру. Часто ему приходится решать дела Старк Индастриз в своём кабинете, сидя рядом с ней на полу, ведь стоит ему уйти из поля зрения ребёнка в особенно капризные её дни, то крики слышно будет тремя этажами ниже. По понятным причинам Питеру пришлось срочно взять управление компанией и поднять всё с того дна, на которое они опустилось. Никогда в жизни он не работал столько, сколько работает сейчас. Ему пришлось стать не только главой Старк Индастриз, но и генеральным директором, а также главным учёным-изобретателем. В одну из бессонных ночей, коих сейчас у него много, ему в голову пришла невероятная идея, быстро захватившая всё его сознание. Он чуть не полетел в лабораторию Старка, впервые за такое количество времени почувствовав желанное вдохновение, ощутив себя на своём месте и в своей стихии. Его изобретение, что представляло собой металлический шарик со светящимися вставками и различными кнопками, стало тем, что спасло жизнь очень многим людям. Он назвал его «Адьютор» — это была высокотехнологичная система психологической помощи, ради которой ему самому пришлось перевернуть сотни книг по психологии и познанию человеческого мышления, не спать подряд четверо суток и выпить, наверное, целое ведро кофе, если не два. При включении появлялась голограмма в лице Мэй. Её доброе и понимающее лицо, мягкая улыбка должны были помогать пользователям раскрываться, говорить о своих трудностях и боли. Это то, что прямо сейчас было нужно этому миру — поддержка. А для Питера это была ещё и дань памяти его тёти. Вопреки первоначальному ошибочному мнению, Адьютор был создан не для того, чтобы просто молча выслушивать проблемы людей. Во время сеансов он должен был с помощью тестов и диалогов проводить анализ эмоционального состояния человека, помогать определить внутренние проблемы, которые люди не видят, выяснять причины конфликтных ситуаций и разрабатывать рекомендации для решения возникших проблем без лекарств. Это было всё равно, что беседовать с реальным квалифицированным специалистом по оказанию психологической помощи. Это стоило того. Производство Адьюторов стало массовым, чуть ли не каждый оставшийся на Земле житель изъявил желание приобрести это устройство. И оно действительно помогало потихоньку оправляться. Ведь все выжившие знали, что им придётся как-то справляться с тем, что свалилось на них, что придётся как-то жить дальше, даже если очень тяжело, даже если это кажется невозможным. Мир потихоньку восстанавливается. Наладилась экономика, люди стали выходить на работу, появилось множество детских домов, куда пристроили всех брошенных одних детей, создали пункты помощи, делаются пожертвования, чтобы помочь обделённым. Человечество пытается оправиться как может. Ничто никогда не будет как прежде, но можно всё же попытаться создать подобие того общества, что было раньше. Забавно, как все сразу прониклись к супергероям, хотя раньше каждый их косяк вызывал бурное недовольство. Но сейчас им всем нужна надежда, которую они нашли во Мстителях. Капитан Америка, Человек-Паук, Чёрная Вдова, Соколиный Глаз, Алая Ведьма, Халк, Тор, Военная Машина — все они стали символом этой надежды. На это время даже организация ООН забыла о тех унизительных Заковианских договорах. Мстители все вместе поселились в своей башне, которую Тони так и не продал. Питер и Морган переехали туда же, чтобы быть с остатками былой семьи. К тому же, о двух детях — даже если один из них уже был совершеннолетним — нужно было заботиться, что по большей части делали Роуди, Хэппи, Наташа и Стив. В комнату родителей он не смог даже зайти, не то, что переделать её. Свою спальню он сделал в комнате напротив, там же пока спала и Морган, которая ни в какую не хотела оставаться одна даже на десять минут. Жить здесь без половины их семьи было очень тяжело, гораздо тяжелее, чем он предполагал. Повсюду были напоминания о минувших счастливых днях, о их тяжёлых потерях, ранах, которые не склеит ни один пластырь. Висевшие на стенках случайно сделанные фотографии порой навевали такую тоску, что хотелось буквально лезть на стенку или выйти в окно с девяностого этажа прямо на твёрдый асфальт. Но Питер знал, что должен держаться. Держаться ради Пеппер и Тони, которые не хотели бы, чтобы Морган осталась вообще без единого члена семьи, ради самой Морган, которой нужен был сильный старший брат, ради своей оставшейся семьи, которую нужно было заново собрать и склеить, постаравшись сделать трещины как можно тоньше. Я обещаю, пап, — подумал он, — Я все исправлю… Однажды я все исправлю.***
сентябрь 2018
Раньше Питер не понимал, почему Тони так избегает бумажной работы. Вечерами он с удовольствием наблюдал за тем, как Пеппер чуть ли не гонялась за супругом по всей гостиной в отчаянной попытке всучить миллиардеру кипу документов с ручкой, а сам мужчина с ужасом бегал от неё по всей компании с таким видом, будто его жена хочет не усадить его за работу, а перерезать ему шею пишущим предметом. Однако теперь до парня дошло, отчего Тони так не любил это. Офис его отца в Старк Индастриз, что теперь принадлежит ему, оснащён длинным прозрачным закруглённым столом, но даже при всей его длине он полностью завален очень раздражающей макулатурой. Питер перечитал уже целую сотню просьб, заказов, отчётов от директоров и прочей лабуды, но ему кажется, будто стопки бумаги становятся ещё выше. Честно говоря, он думает, что его глаза уже замылились, потому что некоторые строчки ему приходится перечитывать по три раза, а некоторые он и вовсе стал пропускать, чтобы быстрее расправиться с этим. Человеку-Пауку не привыкать сильно уставать, у него и раньше было мало времени, настолько, что гулять на полтора часа с единственным лучшим другом он выходил раз в месяц. Но сейчас это вышло на ещё более серьёзный уровень. Питер устал. На нём компания, супергеройская деятельность, различные интервью и заявления перед прессой в образе Человека-Паука (ведь почему-то все решили, что теперь, после того, как Железный Человек ушёл, он стал лидером Мстителей, что определённо не облегчает его жизнь), собрания, конференции, совещания, воспитание младшей сестры, благотворительность, тренировки мстителей. Помимо этого он всё ещё пытается оправиться от собственного горя. Питер сейчас живёт исключительно на пятнадцати чашках кофе в день, который ему приносит его бестолковая секретарша каждые полчаса. И, по правде, это единственная её обязанность, которую она выполняет блестяще. Иногда ему просто хочется заорать на всех, сорвать с себя этот ужасный чёрный костюм, в котором даже дышать тяжело, убрать вооружение Человека-Паука куда подальше, схватить Морган и улететь в Гренландию. Там они жили бы просто прекрасно: он бы устроился барменом на полставки, спокойно растил девочку, они бы устраивали пикники по воскресеньям, Пит забирал бы её каждый день после школы, чтобы сводить её в излюбленное ими обоими кафе-мороженое, а по пятницам они бы посещали каток. У них была бы нормальная жизнь. Вот только с их фамилией иметь такую кажется ещё более нереальным, чем кошка, внезапно научившаяся летать при помощи пропеллера в виде хвоста. Поэтому всё, что ему остаётся, это вздыхать каждые пять минут, отодвигать прочитанный и подписанный документ, чтобы придвинуть следующий. И так по кругу. Бесконечному нескончаемому кругу. Так он сидит ещё пару часов, за которые успел выпить уже три чашки американо, пока его внимание не привлекают шаги в коридоре. С его супер слухом он сразу различает, чьи они, по их темпу, громкости, ширине шага и некоторым особенностям наступания на ногу. Наташа Романофф, чьи волосы из белого снова перешли в рыжее состояние, никогда не имела привычки стучать, что никак не изменилось в последнее время и навряд ли изменится когда-нибудь вообще. Поэтому стеклянную прозрачную дверь она открывает сразу и вальяжно входит внутрь. На её лице как всегда ни одной эмоции, кроме извечного спокойствия, лишь хорошо замазанные синяки под глазами (незаметные для людского взгляда, но для Питера понять это — раз плюнуть) и слегка впалые щёки дают понять, что и она сейчас не в лучшем состоянии. В её руках достаточно большая тарелка с пастой с его любимым чесночно-сливочным соусом и двумя колбасками на гриле. Лёгкой, практически бесшумной походной она добирается до стола и ставит её прямо перед парнем, попутно садясь на стул прямо перед ним. — Ты выглядишь так, будто только что сражался с Таносом, — заявляет Чёрная Вдова, закидывая ногу на ногу. Её пронзительный взгляд изучает его, и Питер чувствует себя так, будто пришёл в центральную больницу на рентгенографию. Он отбрасывает ручку и со вздохом облокачивается на спинку офисного стула, кладя руки на подлокотники с обеих сторон, откидывая голову и блаженно закрывает глазы из-за смены положения. — Хотел бы я этого, — произносит он. Он не улыбается, но в его голосе слышны мечтательные нотки. — Но всё гораздо проще: я просто не спал всю ночь, потому что у Морган режутся зубки. Наташа с сочувствием улыбается и, наклонившись вперёд, толкает тарелку с вилкой ближе к нему. — Ешь, — приказывает она. — Ты и так похож на панду, не хочу, чтобы ты стал пандой-анорексичкой. Питер фыркает, но послушно берёт в руки вилку и начинает копаться в макаронах. Он не голоден, но знает, что это расстроит Наташу, чего он очень не хочет. Раньше он бы посмеялся, побежал жаловаться к Клинту или дяде Роуди, что его воспринимают как младенца, из вредности прятался бы от Нат несколько часов, чтобы потом всё равно съесть всю еду до крошки под натиском её убийственного взгляда, обещающего долгую и мучительную смерть, при виде которого даже Локи вдруг чувствовал себя нашкодившей восьмиклассницей, курившей на заднем дворе школы, и предпочитал ретироваться куда подальше, пока женщина не смилостивится и не успокоится. Может быть, именно это стоило использовать против Таноса. Глядишь, убежал бы, сверкая фиолетовыми пятками, а перед этим с видом полной капитуляции преподнеся рыжеволосой убийце камушки на бархатной подушке. Но сейчас Питер настолько устал, что у него нет сил даже спорить с этим. Всем им приходится нелегко, и они как могут друг друга поддерживают, следят за чужими спинами и в случае чего поддерживают, когда кто-то из них срывается. Они уже не прежние Мстители, что дрались за последний бекон за завтраком или жульничали в картах, желая победить ради главного приза — противня шоколадного печенья «брауни» с M&Ms, приготовленных самолично Вандой. Питер, понятное дело, почти всегда в офисе, Морган с ним в том же кабинете, в котором специально для неё теперь стоит детский манеж, Стив чаще всего проводит своё время в тренировочном зале, Наташа пытается восстановить ЩИТ, который остался без лидеров, и объединить его с организацией Мстителей, Тор после неудачной попытки обратить вспять последствия децимации сгинул в какую-то глушь, Брюс постоянно на этаже с его лабораториями (Человек-Паук не знает, что тот там делает, лишь надеется, что Бэннер не выращивает там каких-нибудь крыс-убийц, потому что у Питера забот хватает и без мутантов-убийц), Роуди работает в своём штабе, а в свободное время как может помогает Питеру с Морган, которая его в принципе терпит, но следит за ним так зорко, будто хочет, чтобы тот где-нибудь накосячил и у неё был повод разрыдаться и потребовать отнести её к старшему брату, Ванду после похорон Вижна очень редко можно застать где-то вне её комнаты, но, как понял Пит, она практикуется в своей магии читает какие-то книжки, которые стащила у того волшебника с плащом, что живёт своей жизнью. Клинт Бартон — отдельная история. Сын Тони знал о его семье только в общих чертах: у того была жена, двое сыновей, дочь и своя ферма. Соколиного Глаза Питер увидел возвращающимся в башню только спустя несколько недель после «Войны Бесконечности» с маленьким трёхлетним мальчиком на руках и таким жалким выражением лица, что в тот момент Питер без раздумий отдал бы этому человеку все свои наборы лего. А лего для него, между прочим, как Мьёльнир для Тора — что-то из ряда вон выходящее, что другие не понимают, но очень любимое и родное. Нейт Бартон присоединился к их сломленной семье. Его комната была оборудована рядом с комнатой его отца, но сам он чаще всего находился в общей гостиной, смотря мультики или играя в лего, что Питер ему подарил. Он сейчас был единственным из них, кто мог искренне безудержно радоваться каким-то простым вещам вроде пиццы на ужин или радуге после летнего дождя. Ему только-только исполнилось три и в силу возраста он не понимал, что происходит. Иногда он спрашивал о своей матери и Лайле, которая, по логике, должна быть его сестрой, но никогда не плакал из-за их отсутствия, быстро отвлекаясь от грусти на что-то интересное. Его присутствие очень помогало Клинту, что был убит горем по своей семье. Иногда Питер думал, что было бы, не будь его здесь, если бы он исчез вместе со своей матерью и братом с сестрой. Он был рад, что мальчик живёт с ними в башне. Старк младший знал, что Морган потребуется компания помимо скучных и вечно занятых взрослых-супергероев, когда она подрастёт. Ей понадобится кто-то с её же энергией и невинностью, что может обеспечить ей только её сверстник. — Как там Морган? — спрашивает Питер, наматывая на вилку пасту. — Скорее, ты должен спросить, как там Роуди, — ухмыляется Наташа. — Я видела, как у него дёргаются оба глаза от стресса — твоя сестра сегодня особенно капризная. Парень слабо улыбается, втайне радуясь, что не ему сегодня иметь дело с этим семимесячным монстром. — Из последних новостей: сегодня у нас совместный ужин в семь, будут даже Клинт с Нейтом и Ванда. Так что не смей опаздывать, ты же не хочешь, чтобы Кэп начал свою трёхчасовую лекцию о необходимости здорового питания и правильного соотношения белков, жиров и углеводов. — Я готов поспорить на всю свою сокровищницу шоколадного мороженого, что он в тайне проходил курсы нутрициолога, — задумчиво произносит Питер, прожевав пищу. Его пальцы отбивают только ему известный ритм по стеклянному столу, пока он думает. — В любом случае, я уверен, что это была его инициатива по поводу ужина. Дай угадаю: «В эти непростые времена мы должны быть сплочённой командой, справляться со всеми невзгодами вместе» или «Мы должны быть единым организмом, а для этого мы должны знать и доверять друг другу свои страхи и проблемы», или даже… О! Ещё лучше: «Не вешайте нос! Всё всегда происходит к лучшему, нужно лишь подождать». Питер смеётся, закидывая вновь очередной кусок колбаски себе в рот. Наташа смотрит на него странно и немного изучающе. Целую минуту она не сводит с него пронзающего взгляда, грустно улыбаясь краешком губ, будто что-то вспоминая. — Знаешь, — вдруг говорит Вдова, в то время как её глаза становятся странно блестящими и, если бы Питер не знал её лучше, он бы подумал, что она вот-вот заплачет. — Ты стал так похож на Тони, что порой смотреть на тебя больно. — Не правда, — он яростно качает головой. — Я не Тони. Он бы сделал всё гораздо лучше. К нему бы прислушались все эти старики-директоры, и он определённо быстрее бы разрулил всю эту ситуацию в компании. Каждое решение, что я принимаю, несёт за собой ещё больше проблем и задач, которые мне нужно будет решить. Я не создан для чего-то столь важного, как управление самой крупной компанией мира. Я лишь жалкое подобие великого Энтони Говарда Старка, мальчика, которого он приютил из жалости и чувства долга. Эти мысли уже давно не дают ему покоя. Они мучают его каждый раз, когда один из сотрудников кидает на него взгляд, полный сомнения в его компетенции при принятии каких-либо решений. Он никто. Ему восемнадцать лет — ещё совсем мальчишка, который до этого работал только в лабораториях и не читал ни одной книги о том, как ведётся бизнес. И вот он появляется, перепрофилирует компанию, частично приостанавливая производство высоких технологий и вместо этого ориентируясь на более важные для человечества в это время потребности: приоритетом стало медицинское оборудование (подобное тому, что было у доктора Хелен Чо), товары первой необходимости и высокотехнологичные системы психологической помощи, что требовались в огромном количестве. Романофф молчит в ответ на его тираду, смотрит на его покрасневшие глаза, но лицо её остаётся бесстрастным. — Тони, как и ты, тоже всегда был полон сомнений. Просто он умел это очень хорошо скрывать. Он знал, что нельзя позволять другим людям диктовать, кто он и для чего создан. Хочешь, чтобы люди смотрели на тебя иначе? Заставь их. Покажи, что ты можешь управлять компанией, что ты получил её не потому, что Тони был твоим отцом, а потому что он знал, что ты станешь достойным наследником. Наташа отодвигается от стола, из-за чего раздаётся раздражающий звук скрежета ножек стула о плитку офиса, и так же невозмутимо уходит. Только в самых дверях она вдруг оборачивается к растерянному парню и напоминает про ужин.***
октябрь 2018
Руки Питера на автомате шаркают губкой по поверхности тарелки, отмывая с неё жирный соус. На заднем плане слышны голоса Стива и Брюса, обсуждающих какое-то очередное происшествие на площади, из-за которого Чёрной Вдове, Капитану Америке и Алой Ведьме сегодня ночью пришлось сорвать и лететь разруливать. Выделялся и тоненький детский голос Нейта, что рассказывал как всегда угрюмому отцу о новом абсолютно невероятном мультике, который он сегодня смотрел. Морган он уложил спать чуть больше получаса назад. И, то ли это благословение свыше, то ли сегодня ему просто везёт, девочка даже не капризничала, а спокойно повернулась на бок и почти тут же засопела. В свою жизнь они вернули небольшую, но приятную рутину — вместе ужинать, что бы там пошло не так. Так Ванда стала выходить из своей комнаты каждый день, чтобы приготовить еду на их ораву. Иногда к ней присоединялась Наташа, которая очень хорошо разбиралась в русских блюдах. Им всем стало даже легче. Они начали общаться друг с другом, понемногу делиться своими переживаниями и событиями за день, что уже было победой для таких эмоционально замкнутых людей, как супергерои, которые всегда стремятся в одиночку решить свои проблемы. Скрипнул стул, и Ванда, прихватив с собой свою тарелку и тарелку Роуди, направилась к раковине. Она осторожно поставила их на столешницу рядом с ним и, достав из нижнего ящика полотенце, стала протирать мытую посуду и складывать её в нужные столешницы. Некоторое время они делали это молча, просто прислушиваясь к разговору старших и радостному голосу ребёнка. Выражение лица Ванды в эти дни всегда было печальным и даже каким-то задумчивым. Она почти никогда не участвовала в разговоре за столом, лишь изредка грустно улыбаясь про себя, размышляя о чём-то своём. Никто её не подталкивал, девушке было очень тяжело после смерти Вижна, и все просто решили дать ей место, что, по мнению младшего Старка, было не совсем правильно, но времени для исправления этого у него не было, и он просто понадеялся на Стива и Наташу. Питер первый нарушает тишину. — Я рад, что ты ужинаешь с нами. На лице Ванды не вспыхивает ни единой эмоции, и Питер невольно думает, что она проводила слишком много времени с Наташей, научившись у неё этой раздражающей безэмоциональности. — Осталось ещё Тора выловить из его озера вины и самобичеваний, и можно будет накрывать на стол и пить за это, — снова пытается он. И снова ноль реакции. Неловкая тишина нависает над ними. Они всё так же тихо, но слаженно работают. И когда он заканчивает с последней кружкой, Ванда достаёт чистое полотенце и протягивает его ему. Питер с благодарностью кивает и принимает его, вытирая руки, поворачивается спиной к столешнице и облокачивается на неё. Девушка повторяет его действия, и вместе они начинают наблюдать за начавшими спорить о чём-то мстителями. — Я не помню, говорил ли я тебе, — тихо начал Человек-Паук, — Но мне очень жаль Вижна. Думаю, тебе многие уже говорили это, и я знаю, что это раздражает, но… Он облизнул губы и одной рукой взъерошил волосы, собираясь с мыслями. В голову начали лезть воспоминания похорон Вижна, что устроили Стив с Наташей после того, как всё более-менее улеглось. Питер едва ли помнит хоть что-то существенное из того дня, потому что сам находился в прострации после этой же самой процессии с его родителями. Всё, что он запомнил, это бледную-бледную Ванду с покрасневшими глазами и опущенными плечами, которая обеими руками обнимала себя, будто пытаясь защититься от этого жестокого и несправедливого мира. — Вчера я зашёл в их комнату и… Прошло уже так много времени, целых семь месяцев, но… — Питер вздыхает, чувствуя, как щиплет глаза от непролитых слёз. Он знает, что его слова бессвязны, а голос дрожит, но понимает, что должен сказать это Ванде, потому что она — в этом он уверен — разделяет его боль, но ни с кем не делится ею. — Я думал, что станет легче, ведь все только это и твердят. Но, как только я зашёл в их комнату, мне показалось, будто я вернулся в самое начало. Будто и не было всех этих месяцев, и я опустил их тела в землю только вчера. Знаешь, в ней до сих пор сохранился их аромат… Питер вздрогнул от неожиданности, почувствовав холодную изящную руку на своём плече. Он поднял взгляд и увидел её зеленоватые глаза, полные поддержки, понимания и такой же боли, как у него. — Я смог свыкнуться со всем: с тем, что мир раскололся, что мне пришлось вырасти, бросить школу и променять её на компанию, что теперь я не могу хранить тайну своей личности, а вынужден давать интервью от своего имени. Но я не могу свыкнуться с их смертью. И никакое время не может убить эту невыносимую боль. Краем глаза он видит, как по лицу девушки скатываются слёзы, а вторую руку она прижала ко рту. Питер прижал свою руку к её, лежащему поверх его плеча, в безмолвной поддержке. — Тебе больно, и это нормально, Ванда, — мягко говорит он. — Ты не должна скрывать это, мы все здесь в абсолютном беспорядке, некоторые чуть больше остальных. Но переживать одной — не выход. Мы семья. Ненормальная и явно сумасшедшая, но какая уж есть. Семью не выбирают, верно? Парень хрипло рассмеялся, вызвав слабую улыбку у Максимофф. — Мы семья, мы держимся вместе, ясно? И если тебе нужно будет выплакаться, не важно, будет ли это из-за чьей-либо смерти или из-за того, что ты не можешь открыть банку огурцов и сильно расстраиваешься из-за этого, то ты идёшь к кому-нибудь из нас. Лично я три дня назад рыдал на плече у Нат из-за того, что не успеваю проверить итоговый квартальный отчёт технического отдела разработок. Поэтому, если ты захочешь поговорить, приходи ко мне, хорошо? И, дождавшись утвердительного кивка, на доли секунды осторожно её обнимает, после чего отходит, кидает в неё влажное полотенце и быстро убегает подальше под её возмущённый крик. Краем глаза он видит гордую и одобрительную улыбку Наташи Романофф.***
ноябрь 2018
В начале ноября Морган произносит своё первое слово. Когда ей было месяца четыре, Питер впал в трёхдневную затяжную депрессию уровня «Я по десять раз на дню пытаюсь утопиться в кружке кофе». Воспоминания о их родителях нахлынули слишком сильно, и тогда-то внезапно он и задумался, что же будет первым словом Морган. Он знал, что чаще всего дети произносят слова «мама», «папа» или даже «бабушка» в некоторых случаях. Вот только как будет говорить это Морган? К кому она будет при этом обращаться? К кому почувствует такую любовь и привязанность, что назовёт матерью или отцом? И это привело к тому, что младший Старк внезапно осознал: девочка всю жизнь проведёт без родителей. Она начнёт ходить, пойдёт в детский сад, выпустится из средних классов, пойдёт на свидание, впервые поцелуется, попробует курить, выиграет межрегиональную олимпиаду, поступит в институт… Но рядом с ней не будет Тони и Пеппер, как должно было быть. Мистер Старк не будет ерошить её волосы, как когда-то делал это с Питом, под её недовольное бурчание и жаловаться на несносных детей и их смущение собственными предками; миссис Старк не будет держать её за руку, целовать в щёку и плакать от того, как быстро она растёт. Рядом будет лишь Питер с его беспокойством и братскими подколами. Он знает, что сделает всё ради счастья сестры, но всё же никогда не сможет заменить ей родителей. И от осознания этой несправедливости хотелось кричать, хотелось безудержно плакать, хотелось найти Таноса и пытать его до тех пор, пока он не вернёт всё на круги своя. Но увлечённо игравшая на полу девочка вовсе не казалась несчастной. Напротив, улыбка освещала её лицо. В руках у Морган была её любимая плюшевая игрушка, подаренная однажды дядей Роуди, — чёрный мультяшный паучок, напоминавший Питеру паука из древней игры «Ам-Ням». Девочка, увидав игрушку, буквально вцепилась в неё, мгновенно влюбившись, и с тех пор они с ним не расставались даже во сне. Питер сидел на полу рядом с ней, читая очередной доклад о работе одной из лабораторий высокого уровня. Когда несвязное лепетание ребёнка вдруг стихло, он поднял голову, чтобы посмотреть на неё. Морган нахмурила бровки и на мгновение выражение её лица было копией лица Тони, задумывающегося над очередной задачей. Она переводила свой взгляд с игрушки на Питера и обратно, пока внезапно не остановила его на последнем. — Павук, — почти чётко произнесла она, наклонив голову вбок. Её маленькая ручка начала гладить мягкую поверхность паучка где-то в области глаз, и она снова повторила это слово — в этот раз уже более чётко — после чего застыла в ожидании реакции старшего брата. Губы Питера растянулись в печальной улыбке. Не этого он ожидал. И, честно говоря, от этого было ещё больнее. Это было ещё одним напоминанием, что Морган застряла в этом развалившемся мире не с родителями, а с братом, который слишком занят чёртовой компанией и охраной города, чтобы уделять ей должное внимание. Но это всё же не остановило его от того, чтобы протянуть руки для объятий, на что девочка мгновенно откликнулась и, ярко улыбнувшись, поползла к нему. Уже в который раз Питер поразился тому, насколько сильно он её полюбил.***
декабрь 2018
С каждым днём Морган разговаривала всё чётче и яснее, но всё равно, конечно, это было больше похоже на какой-то лепет, так как некоторые звуки она попросту «съедала». Её следующими словами были «игрушка», «еда» и «пюре» (имелось ввиду фруктовое пюре с яблоком, малиной и грушей, которое она обожала), а несколько дней назад она произнесла своё имя (хотя звучала это как «Моуган», что было просто невероятно очаровательно). Каждое новое слово вызывало у её брата всё больший восторг. Это были её самые первые достижения, и каждый такой момент он вносил в блокнот, где были записаны все самые важные эпизоды жизни (пускай пока что и очень короткой) Морган. Он не знал, зачем и для кого это делает, но почему-то чувствовал, что должен. Единственное, что расстраивало парня, было то, что она всё никак не могла произнести его имя или хотя бы слово «брат». Сколько бы раз он ни повторял ей их произношение, она как будто из вредности отказывалась это говорить. — Мо-о-орга-а-ан, — напевал он, сидя рядом с ней на детском пушистом коврике в гостиной на их этаже. Прямо сейчас девочка с сосредоточенным видом, который очень напоминал её отца, играла с какой-то новой головоломкой, которую принесла ей Ванда, поднявшаяся к ним. Названная девушка полулежала в кресле, держа в руках очередную книгу. На её губах играла такая редкая в эти дни улыбка. В последнее время она выглядела гораздо лучше, чем несколько месяцев назад. После их разговора она всё чаще наведывалась на этаж к Питеру и Морган, всё чаще болтая с парнем и иногда играя с девочкой, которая вначале отнеслась к ней очень настороженно, но после потеплела, однако их отношения всё ещё не доросли до такого уровня доверия, чтобы позволять ей брать в руки её любимого Паучка. И Питеру как будто самому стало легче. Из всех Мстителей Ванда была наиболее приближенна к его возрасту, будучи старше всего на два года. Он знал, что она не любила его отца, но всегда тактично молчала об этом, всё равно выражая сочувствие по поводу его утраты. Иногда, в особенно грустные для неё дни, она поднималась к нему в офис, где он решал очередные организационные вопросы, садилась рядом с его столом и раскрывала очередную книжку. И так они могли сидеть по несколько часов, иногда отлучаясь в туалет или, в случае с Вандой, на кухню, чтобы приготовить Питеру кофе и принести ему еду. И, хотя они никогда об этом не говорили и не поднимали эту тему, Питеру была очень приятна эта её молчаливая забота о нём. Они практически не разговаривали во время таких посиделок, но даже без этого присутствовала какая-то молчаливая поддержка. Было легче. когда рядом был кто-то, кто понимал тебя и разделял твоё горе. В хорошие дни они могли даже позавтракать вместе, когда девушка уставала от балагана на общем этаже, а потому поднималась к Питеру и Морган. В такое время существовало негласное правило: не поднимать темы каких-либо катаклизмов или проблем, только какие-нибудь незначительные и самые обыкновенные обыденные темы, которые никак на затрагивали чуть затянувшиеся раны. Они могли обсуждать ужасную опошленность нынешних сериалов, свою манию к разноцветным и смешным носкам, их неловкие ситуации в школе или на людях и даже рецепты блюд различной кухни. После таких завтраков Ванда была радостнее, чем обычно, в течение дня, поэтому Питер взял за привычку как можно чаще звать её к ним. У них появилась своя рутина: Ванда приходила к семи часам утра и принималась за завтрак, пока Питер возился с Морган, что была очень капризной по утрам, а потом они вместе садились за стол. Постепенно Ванда всё чаще стала улыбаться и наведываться к нему в кабинет, принося еду и следя за тем, чтобы он ел минимум пять раз в день. Порой она освобождала его от слежки за Морган, забирая её с собой, чтобы облегчить Питеру работу. Девушка как-то быстро влилась в их семью Старков, заботясь о каждом из них, и вскоре Питер стал воспринимать пусть и не как лучшую, но очень хорошую подругу. — Эй, Мангуст, — снова пробует он, пытаясь привлечь внимание сестры. Когда девочка всё же смилостивилась и подняла глаза на брата, Питер ослепительно ей улыбнулся. — Давай же, скажи «Питер». Ответом ему служил невозмутимый взгляд с немного поднятыми бровками, который будто спрашивал: «Что ты хочешь от меня, салага?». — Ты разбиваешь мне сердце. Он надул нижнюю губу и сделал щенячьи глазки, но его сестра осталось такой же непреклонной. Ванда в кресле хихикнула, не отрывая взгляд от своей книжки. Питер закатил глаза в старковской манере и вскочил на ноги, подхватывая на руки Морган и кружа её по комнате. Всю гостиную заполонил весёлый и звонкий смех малышки. В этот момент парень подумал, что ради него он бы перевернул весь этот чёртов мир, лишь бы счастье сверкало искорками в её большущих шоколадных глазках, доставшимся ей от их отца. — Па-па, — вдруг вскрикнула она, поднимая вверх ручки, когда Питер перестал кружиться вокруг своей оси и удобно устроил её в своих руках. На её лице красовалась восторженная улыбка, но её старший брат вдруг остановился, как вкопанный, и в шоке уставился на неё. О, боже. Только не это. Максимофф, что перелистывала в этот момент страницу романа, замерла и, наконец, обратила своё внимание на них. Вместе они пялились на всё ещё улыбающуюся девочку, которая не поняла, почему они вдруг застыли. — Папа, — чётче повторила она. Она казалась уже чуть менее радостной, смотря на настороженность и шок Питера. — Дерьмо, — не сдержался он, наконец, отмерев. Старк в испуге посмотрел на девушку, сидящую в кресле, чей взгляд не сильно отличался от его. Такого он точно не предвидел и с абсолютной уверенностью мог заявить, что не хотел этого. Да, Питер очень любит Морган, но он ей не отец. Он не Тони. Это слово должно было быть обращением к нему, это слово Морган должна была произнести, когда Тони держал её на руках и заставлял хихикать. Питер не знает, сколько раз он представлял себе этот момент, но ни в какой его версии девочка не обращалась так к нему. Это было неправильно. И парень чувствует, будто предал отца. Тони так много сделал для него, любил его, как сына, дал ему дом и обеспечил безопасность, был рядом после смерти Мэй. И вот как он ему отплатил — практически забрал у него его собственного ребёнка. Да, Железного Человека больше нет, но у Питера была куча его фотографий, видео и вырезок, которые он планировал показывать Морган, когда та подрастёт, рассказывать ей о том, каким классным был их отец. Он намеревался быть крутым старшим братом, к которому бы она приходила в дни, когда очень скучала по родителям, и он бы в красках обрисовывал ей очередную выходку папы и мамину реакцию на неё. — Нет, Морган, — покачал он головой. Его голос был серьёзным, но пронизанным тревогой и печалью, а глаза стали грустными. — Я не твой отец. Я не папа, я — Питер. Но девочка с детской наивностью и непониманием смотрела на него, склонив голову набок. Её ручки потянулись к его лицу и обхватили щёчки, подтягивая их вверх, будто пытаясь заставить его вновь улыбаться. И он почувствовал, как в его груди стало теплее от этого жеста, как глаза начинают слезиться от того, насколько мило это было. Он и не знал, что можно так сильно любить кого-то. — Папа, — снова сказала она, но теперь уже с лёгким замешательством в голосе. Питер скорее чувствовал, чем видел, как Ванда подходила к ним. Её ладошка в поддерживающем жесте легла ему на плечо. Глаза Морган метнулись к ней, и Ванда мягко ей улыбнулась. — Знаешь, — тихо произнесла она, несильно сжимая его плечо. — Быть может, это к лучшему. Ей нужен отец, Пит. Ей нужен хотя бы один родитель, который будет ходить на родительские собрания и учить её кататься на велосипеде. Позволь ей получить это. Они стояли так, казалось бы, целую вечность, прежде чем Питер притянул девочку к своей груди, на что она с удовольствием прижалась к нему. Это было неправильно. Это Тони должен был посещать родительские собрания, это Тони должен был учить её кататься на велосипеде и роликах, а после дуть на ранки и обрабатывать их зелёнкой, Тони должен был справляться с подростковым бунтарством и повести её к алтарю. И Питеру хотелось кричать и плакать от того, насколько ужасно несправедливо это было. Но это жизнь. И она, к сожалению, не щадит никого.***
февраль 2019
С каждым днём Морган всё чаще называла Питера отцом, несмотря на все его усилия переучить её. Очень быстро об этом узнали и Мстители, ведь всякий раз, когда парень заходил в комнату, девочка отбрасывала игрушки и с радостным визгом «Папа!» тянула руки в его направлении, как бы говоря, что хочет к нему на ручки. Никто ничего на это не сказал. Вспоминая об этом сейчас и анализируя первую такую выходку Морган, Питер с уверенностью может сказать, что ни один из Мстителей даже особо и не удивился. Они просто взглянули на них с любопытством, желая увидеть выражение лица Питера, но на этом всё. И он не знал, то ли их заранее предупредила Ванда, то ли они ожидали такого исхода. Что было хуже — они стали потворствовать девочке. Первая это начала Ванда, которая подхватывала её на руки со словами «Пошли, отнесём твоему несносному папе его обед», за ней пошёл дядя Роуди, который часто сравнивал схожие манеры и характер Питера и Морган, говоря, что она «вся в отца», после это начали делать и остальные Мстители. Так это и прижилось. Вскоре Морган начала ходить. Момент её первых шагов, когда она проделала путь от отпустившей её на пол Ванды до Питера, сидевшего чуть поодаль на корточках, умудрилась на видео записать умилённая Наташа. — Вы прямо как молодые родители, — ухмыльнулась она, пока Питер, чей голос стал более высоким из-за эмоций, переполняющих его, ворковал над малышкой Старк, вновь и вновь повторяя, какая же она умничка, а Ванда присела рядом с ними с огромной искренней улыбкой. Услышав это, Питер слегка покраснел, но тут же снова обращая всё своё внимание на счастливую Морган. В это же время Максимофф задумчиво смотрела на рыжеволосую подругу, думая о чём-то своём, однако через мгновение снова присоединилась к Питеру, осыпая Морган комплиментами. Глядя на эту картину, Наташа не могла не почувствовать, что они действительно исцеляются. Спустя год после Войны Бесконечности они впервые счастливы, впервые позволяют себе улыбаться и наслаждаться какими-то бытовыми моментами. Это давало ей надежду на то, что однажды у всех них всё будет хорошо. И, подгадав удачный момент, когда Питер щекочет девочку, а Ванда целует ту в макушку, она щёлкает фотоаппаратом. Этой фотографии суждено застрять на тумбочке у Пита на очень долгое время.